Та смиренно кивнула: она все понимала, но подтверждение этого вызвало новый поток слез на ее миловидном лице.
– Займись пока другими, здесь нельзя терять ни одной минуты.
Джейн осмотрела двух других раненых.
– Ранение в голову – просто царапина, – проговорила она мгновение спустя.
– Не отвлекайся, – сказал Жан-Пьер, наблюдая, как укладывают Ахмеда на стол.
Джейн осмотрела мужчину с подвязанной рукой. У него более серьезное ранение, казалось, что пуля размозжила кость.
– Видимо, это было очень больно, – проговорила Джейн на дари.
Он улыбнулся и кивнул. Эти мужчины были словно из стали.
– Пуля попала в кость, – сказала она Жан-Пьеру.
Жан-Пьер не отводил взгляд от Ахмеда.
– Дай ему местный наркоз, прочисти рану, удали косточки и сделай повязку. Костью займемся потом.
Джейн стала готовить укол. Если ее помощь потребуется Жан-Пьеру, он ее позовет. Судя по всему, эта ночь выдастся долгой.
Ахмед умер через несколько минут после полуночи. Жан-Пьеру хотелось выть, но не от печали, ибо Ахмеда он практически не знал, а от глубокого разочарования, так как понимал, что этого человека можно было бы спасти, если бы он, как врач, имел в своем распоряжении самое необходимое: анестезиолога, операционную комнату и электричество.
Он прикрыл лицо покойного, затем посмотрел на жену, которая несколько часов подряд неподвижно стояла рядом, наблюдая за происходящим.
– Мне очень жаль, – сказал он ей.
Она кивнула в ответ. Ему было легче от того, что он видел ее спокойствие. Иногда его обвиняли в том, что он не испробовал всего, что было в его силах. Им казалось, знания его так обширны, что он может практически все. А его так и подмывало закричать: «Я же не Бог!». Но эта женщина, видимо, все понимала.
Жан-Пьер отвел взгляд в сторону. Он ощутил, что страшно устал. Он целый день возился с ранеными, но это был первый, которого спасти не удалось. Несколько человек, в основном родственники, которые вначале только наблюдали за ним, теперь подошли ближе, чтобы унести тело. Вдова запричитала, и Джейн отвела ее в сторону.
Жан-Пьер почувствовал чью-то руку на своем плече. Он обернулся и увидел перед собой Мохаммеда, повстанца, который организовывал колонны. Вдруг он ощутил в себе чувство вины.
– Такова воля Аллаха, – проговорил Мохаммед.
Жан-Пьер кивнул. Мохаммед достал пачку пакистанских сигарет и закурил. Жан-Пьер стал укладывать свои инструменты в сумку. Не глядя на Мохаммеда, он спросил:
– Что теперь ты будешь делать?
– Немедленно отправлю другую колонну, – проговорил Мохаммед. – Нам нужны боеприпасы.
Несмотря на усталость, Жан-Пьер вдруг почувствовал ясность мысли.
– Хочешь посмотреть на карты?
– Да.
Жан-Пьер закрыл сумку, и оба вышли из мечети. Звезды освещали их путь через селение к дому лавочника. В жилой комнате на коврике рядом с колыбелью Шанталь спала Фара. Она мгновенно проснулась и встала.
– Теперь ты можешь идти домой, – сказал ей Жан-Пьер.
Не говоря ни слова, Фара удалилась.
Жан-Пьер опустил свою сумку на пол, осторожно поднял колыбель и отнес ее в спальню. Когда он поставил ее на пол, Шанталь проснулась и заплакала.
– Ну что это такое? – едва слышно проговорил он. Посмотрев на часы, он понял, что ребенка, наверное, пора кормить. – Мама скоро придет, – сказал Жан-Пьер. Но на Шанталь это никак не подействовало. Тогда он вынул ее из колыбели и стал качать. Шанталь успокоилась. Он отнес ее обратно в жилую комнату. Мохаммед стоял и терпеливо ждал.
– Ты ведь знаешь, где они? – спросил Жан-Пьер.
Мохаммед кивнул и открыл деревянный сундук. Он извлек оттуда толстую кипу сложенных карт, выбрал некоторые из них и разложил на полу. Укачивая Шанталь, Жан-Пьер посматривал через плечо Мохаммеда.
– Где же была устроена засада? – спросил он.
Мохаммед указал на точку вблизи города Джелалабад.
Маршруты, которыми двигались колонны Мохаммеда, не были обозначены ни на этих, ни на каких-либо других картах. Тем не менее, на картах Жан-Пьера были видны некоторые долины, плато и, в зависимости от времени года, реки, через которые могли быть проложены эти маршруты. Иногда Мохаммед знал рельеф по памяти, иногда строил предположения, обсуждая с Жан-Пьером точную интерпретацию контурных линий или столь явных обозначений характеристик рельефа, как скажем, ледниковых отложений.
– Ты мог бы сместиться дальше на север, обходя Джелалабад стороной, – предложил Жан-Пьер.
Над равниной, на которой расположен город, была разбросана масса мелких долин, которые, как паутина, опоясали пространство между двумя реками – Конар и Нуристан.
Мохаммед закурил еще одну сигарету – как и большинство повстанцев, он был заядлым курильщиком – и, отгоняя от себя дым, с сомнением покачал головой.
– В этом районе случилось слишком много засад, – заметил он. – Если они уже сейчас не предают нас, жди этого в скором времени. Нет, следующая колонна пройдет к югу от Джелалабада.
Жан-Пьер нахмурился.
– Не вижу, как это осуществить. К югу – там нет ничего, кроме голой равнины на всем пути от Киберского перевала. Вас там сразу же засекут.
– Мы не пойдем по Киберскому перевалу, – сказал Мохаммед. Он прикоснулся к карте, потом провел пальцем по линии афгано-пакистанской границы в южном направлении. – Мы перейдем границу в Теременгале. – Он коснулся пальцем названного города и очертил маршрут оттуда до долины Пяти Львов.
Жан-Пьер кивнул, ничем не выдавая охватившую его радость.
– Это другое дело. Когда отсюда выйдет в путь следующая колонна?
Мохаммед начал складывать карты.
– Послезавтра. Раскачиваться некогда. – Он снова положил карты в сундучок и направился к двери.
Именно в этот момент вошла Джейн. В своей рассеянной манере он пробормотал: «Доброй ночи». Жан-Пьер был рад тому, что благообразного вида партизан вроде бы утратил интерес к Джейн с момента ее беременности. Джейн отличалась повышенной сексуальностью и, по мнению Жан-Пьера, вполне могла бы уступить мужским вожделениям. Но роман с афганцем обернулся бы для нее колоссальными страданиями.
Сумка Жан-Пьера с медицинскими принадлежностями так и стояла на полу, и Джейн наклонилась, чтобы ее поднять. У него екнуло сердце, и он мгновенно вырвал сумку из ее рук. Джейн взглянула на него немного удивленным взглядом.
– Я уберу ее сам, – проговорил он. – А ты посмотри за Шанталь. Ее пора кормить. – И Жан-Пьер передал ребенка ей прямо в руки.
Когда Джейн присела, чтобы покормить Шанталь, Жан-Пьер оттащил сумку вместе с лампой в переднюю комнату. Коробки с медицинскими принадлежностями громоздились на грязном полу. Уже раскрытые коробки были разложены на грубых деревянных полках лавочника. Жан-Пьер поставил свою сумку на выложенную грубым кафелем стойку и вытащил черный пластмассовый предмет, размером и формой напоминающий портативный телефон. Он засунул его себе в карман.
Потом Жан-Пьер вывалил все из сумки. Подлежащие стерилизации инструменты он сложил на одну сторону, а все, что не понадобится в ближайшее время, расставил на полках. Затем Жан-Пьер вернулся в жилую комнату.
– Схожу-ка я к реке искупаться, – сказал он, обращаясь к Джейн. – Я слишком грязный, чтобы в таком виде ложиться в постель.
Джейн посмотрела на него с той самой задумчивой и довольной улыбкой, которая часто играла на ее лице в момент кормления ребенка.
– Только поскорей, – проговорила она.
Жан-Пьер ушел. Селение, наконец-то, погрузилось в сон. Правда, в некоторых домах все еще горели лампадки, а из одного окна доносился горький женский плач. Но в большинстве домов было темно и тихо. Проходя мимо последнего дома, Жан-Пьер снова услышал высокий женский голос – скорбное причитание. На мгновение он ощутил почти невыносимую тяжесть гибели людей, в которой сам был повинен. Но потом Жан-Пьер отогнал от себя эту мысль.
Постоянно оглядываясь и прислушиваясь, он прошел каменистым путем между двумя полями, засеянными ячменем. Крестьяне в это время обычно выходили на работу. На одном поле он услышал отзвуки серпов, а на узкой террасе увидел двоих, которые пололи траву при свете лампы. Жан-Пьер не стал вступать с ними в разговор.
Добравшись до берега реки, он перешел ее вброд и поднялся по извилистой скалистой тропе. Хотя он чувствовал себя в полной безопасности, тем не менее его не покидало ощущение тревоги, пока он поднимался наверх в мглистом свете.
Десять минут спустя Жан-Пьер достиг необходимой ему вершины. Он достал из кармана штанов радиопередатчик и вытянул телескопическую антенну. Это был самый последний и современный передатчик, который имелся в КГБ, тем не менее местность была настолько не подходящей для радиосвязи, что для приема и передачи сигналов русские на вершине горы в центре контролируемой ими территории построили специальную радиорелейную станцию.
Жан-Пьер нажал на кнопку «эфир» и произнес по коду: «Это – Симплекс. Отвечайте».
Он подождал, затем повторил свой выход в эфир. После третьей попытки раздался треск и до его слуха донесся голос с ярко выраженным акцентом: «Это Батлер. Говорите, Симплекс».
– Ваша операция оказалась весьма успешной. – Повторяю: операция оказалась весьма успешной. – Число участников составило двадцать семь человек, к ним позже присоединился еще один.
– Повторяю: двадцать семь участников, позже присоединился еще один.
– Готовясь к следующему, мне потребуются три верблюда. – На коде означало: «Ждите меня через три дня».
– Повторяю: вам потребуются три верблюда. – До встречи около мечети. – Это тоже была закодированная информация. «Мечеть» означала конкретное место в нескольких километрах на пересечении трех долин.
– Повторяю: около мечети.
– Сегодня воскресенье. – Это уже не было кодом. Это являлось предостережением, чтобы записывающий всю эту информацию по ошибке не перепутал, что сеанс связи состоялся уже после полуночи с тем, чтобы связной Жан-Пьера не явился в условленное место на день раньше.
– Повторяю: сегодня воскресенье. Конец связи.
Жан-Пьер сложил выдвижную антенну и убрал радиопередатчик в карман штанов. Потом спустился по скале на берег реки. Он быстро сбросил одежду. Из кармана рубашки достал щетку для ногтей и маленький кусочек мыла. Мыло здесь было редкостью, но, как врач, он пользовался определенными привилегиями.
Жан-Пьер осторожно вошел в реку Пяти Львов, присел и окатил себя ледяной водой. Он намылил тело и голову, потом взял щетку и стал тереть ею ноги, живот, грудь, лицо и руки. Особенно тщательно он скреб ладони, снова и снова натирая их мылом. Стоя по колено на мелком месте, он, поеживаясь от холода, все тер и тер, и казалось, что этому не будет конца.

Глава 7

– У ребенка корь, гастроэнтерит и стригущий лишай, – сказал Жан-Пьер. – Кроме того, он весь пропитан грязью и страдает от недоедания.
– А разве не все они такие, – проговорила Джейн.
Они, как обычно, разговаривали друг с другом по-французски, в то время как мать ребенка переводила взгляд с одного на другого, стараясь понять, что же они обсуждали. Жан-Пьер заметил ее озабоченность и обратился к ней на дари, бросив простую фразу:
– Ваш сын поправится.
Он перешел на другую сторону пещеры и раскрыл свою сумку с медикаментами. Всем детям, оказавшимся в клинике, автоматически делалась прививка от туберкулеза.
Готовя вакцину БЦЖ, Жан-Пьер краем глаза наблюдал за Джейн. Она давала мальчику глотать дегидрационнный раствор – микстуру из глюкозы, соли, питьевой соды и хлористого калия, растворенного в стерильной воде, а между глотками еще успевала нежно вытирать его чумазое лицо. Ее движения были ловкими и грациозными, как у искусного ремесленника, например, гончара, что-нибудь вылепливающего из глины, или, скажем, каменщика, лихо орудующего мастерком. Он наблюдал за ее маленькими ладонями, которые своими нежными прикосновениями успокаивающе действовали на перепуганного ребенка. Он любил ее руки.
Незаметно для мальчика Жан-Пьер достал иглу и, спрятав ее в свой рукав, стал дожидаться Джейн. Он внимательно рассматривал ее лицо, пока она протирала спиртом кожу на правом плече мальчика. У нее было озорное лицо с крупными глазами, вздернутым носом и широким улыбчивым ртом. Сейчас Джейн выглядела серьезной. Она водила по сторонам своей нижней челюстью, словно скрежеща зубами, что было признаком ее сосредоточенности. Жан-Пьер знал каждое ее выражение и никогда не знал, что у нее в мыслях.
Он часто и, можно сказать, постоянно размышлял, о чем же она думает. Но всегда боялся ее об этом спросить, ибо такие разговоры легко могли увести в запретные сферы. Ему всегда надо было быть начеку, как неверному супругу, чтобы не выдать себя неосторожно брошенным словом или даже каким-то случайным выражением лица. Любой разговор об истине и нечестности, верности и предательстве, свободе и тирании был для них табу. Сюда же относились сопредельные понятия – любовь, война и политика. Жан-Пьер проявлял осторожность, обсуждая даже самые безобидные вещи. В результате их браку недоставало полной близости. Занятие любовью казалось чем-то причудливым. Он обнаружил, что не может достичь апогея, если не закроет глаза и не перенесется мысленно куда-нибудь в другое место. Облегчением для него служило то, что в последние несколько недель ему не приходилось выполнять супружеские обязанности из-за рождения Шанталь.
– Я готова, – проговорила Джейн, улыбаясь ему.
Жан-Пьер взял ребенка за руку и спросил на дари:
– Сколько тебе лет?
– Пять.
Пока ребенок что-то рассказывал, Жан-Пьер воткнул ему иглу. В ответ ребенок разревелся. Под впечатлением этого плача Жан-Пьер вспомнил, как он сам был в пятилетнем возрасте, как гонял на своем первом в жизни велосипеде, падал с него и плакал, как этот вот мальчуган, протестуя громким плачем против неожиданной боли. Он пристально смотрел на искаженное от плача лицо своего пятилетнего пациента, вспоминая, как страшно больно ему было и какую злость он при этом испытывал. И он невольно задумался: «Как я перенесся оттуда сюда?»
Он спустил на пол мальчика, который немедленно побежал к своей матери. Жан-Пьер отсчитал тридцать 250-граммовых капсул гризеофульвина и передал их матери.
– Проследи, чтобы он принимал их по одной каждый день, пока не кончится весь запас, – произнес Жан-Пьер на элементарном дари. – Никому больше эти капсулы не давай – все это нужно ему. От стригущего лишая. Насчет кори и гастроэнтерита разговор особый. Пусть не встает с постели, пока не пройдет сыпь. И последи, чтобы побольше пил.
Женщина кивнула в ответ.
– У него есть братья и сестры? – поинтересовался Жан-Пьер.
– Пять братьев и две сестры, – с гордостью ответила женщина.
– Он должен спать один, а то они тоже заболеют. – Женщина как-то неуверенно посмотрела на доктора, у нее, наверное, была одна кровать для всех ее детей. Тут уж Жан-Пьер ничем не мог ей помочь. Он продолжал: – Если ему не станет лучше, когда таблетки кончатся, приведи его снова ко мне.
Ребенок нуждался прежде всего в том, чего не мог дать ему ни Жан-Пьер, ни его мать – в достаточном количестве полноценного калорийного питания.
Оба вышли из пещеры – худенький больной ребенок и его сухая истощенная мать. Чтобы добраться сюда, они прошли, наверное, несколько километров, причем большую часть пути она, видимо, тащила мальчика на руках, и вот теперь им предстоял обратный путь. Тем не менее мальчуган, скорее всего, умрет. Однако не от туберкулеза.
Был еще один пациент: маланг. Он был святым в Бэнде. Полубезумный и чаще всего более чем наполовину обнаженный, он пересек долину Пяти Львов от Комара, примерно сорок километров вверх по течению от Бэнды до Харикара по контролируемой русскими территории, а потом еще около ста километров в юго-западном направлении. Он произносил лишь какие-то невнятные звуки и страдал видениями. Афганцы считали малангов удачливыми людьми и не только проявляли терпимость к их поведению, но и дарили им пищу, воду и одежду.
Вот он и предстал перед ними, обмотанный несколькими тряпками вокруг бедер, в русской офицерской шапке. Поддерживая руками живот, он изображал мучащие его боли. Жан-Пьер дал ему целую пригоршню таблеток диаморфина. Безумный бросился прочь, держа в кулаке свои таблетки с синтетическим героином.
– А он все-таки наркоман, – проговорила Джейн. В ее голосе явно послышалось неодобрение.
– Видимо, да, – согласился Жан-Пьер.
– Зачем же тогда ты даешь ему этот препарат?
– У него язва. Что еще ты мне посоветуешь делать? Может, оперировать его?
– Ты доктор. Тебе и решать.
Жан-Пьер стал паковать свою сумку. На следующее утро ему предстояло вести прием в Кобаке, что примерно в десяти километрах от Бэнды, по ту сторону горного хребта. А по пути у него была назначена встреча.
Плач пятилетнего ребенка наполнил пещеру дыханием прошлого, словно воспоминанием о старой игрушке, или странным светом, от которого начинаешь тереть глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43