Хотя в те годы еще не достигли таких высот в искусстве воскрешать
мертвых, как в наши дни, все же благодаря умелым и неутомимым стараниям
местного аптекаря удалось раздуть искорку жизни, еще теплившуюся в этой
женщине.
Спасенная оказалась дражайшей половиной человека, который командовал
кораблем, причисленным к гавани Гельветслуис и незадолго до этого вышедшим
в море. К несчастью, капитан в спешке захватил с собой вместо своей жены
другую особу. Супруга была немедленно извещена об этом одной из богинь,
бдительно охраняющих домашний очаг. Твердо убежденная в том, что права
брачной постели так же незыблемы на море, как и на суше, обуреваемая
бешеной ревностью, супруга бросилась на открытой лодке в погоню за мужем.
Очутившись на палубе его корабля, пострадавшая, после краткого и
непереводимого вступления, попыталась доказать свою правоту таким
убедительным способом, что ее верный супруг счел благоразумным отступить
на несколько шагов. Печальным последствием было то, что ее костлявая рука
нанесла удар, предназначавшийся щеке мужа, морским волнам, и так как эти
волны оказались еще податливее супруга, она встретила сопротивление, к
которому стремилась, лишь на дне морском.
И тут моя несчастливая звезда свела меня с ней, чтобы умножить число
счастливых супружеских пар на земле.
Легко могу себе представить, какие добрые пожелания послал по моему
адресу ее супруг, узнав, что его нежная женушка, спасенная мной, ожидает
его возвращения!
Все же, как ни зловредна оказалась шутка, сыгранная мною над беднягой,
сердце мое не было в ней повинно. Моими поступками руководило чистейшее
человеколюбие, хотя последствия, не смею отрицать этого, и оказались
ужасными".
На этом, милостивые государи, кончается рассказ моего отца, о котором я
вспомнил в связи с прославленной пращой. К сожалению, этой праще после
долгих лет, которые она прослужила нашей семье, оказав ей немало важных
услуг, пришлось, по-видимому, тяжко пострадать в пасти морского коня. Я
лично, во всяком случае, прибегнул к ней один-единственный раз - тот
самый, о котором вам рассказал, а именно, когда отослал испанцам обратно
их ядро и тем спас от виселицы двух своих друзей. И в этот раз, послужив
такой благородной цели, моя праща, ставшая с годами несколько трухлявой,
окончательно выбыла из строя. Большая часть ее улетела вместе с ядром, а
небольшой кусок, оставшийся у меня в руке, хранится в семейном архиве
вместе с другими ценными предметами старины.
Вскоре за тем я покинул Гибралтар и вернулся в Англию. Там со мной
приключилась одна из самых странных историй в моей жизни.
Мне пришлось отправиться в Уоппинг, где я хотел присмотреть за
погрузкой вещей, которые отправлял своим друзьям в Гамбург. Покончив с
этим делом, я возвращался по набережной Тауэр. Был полдень. Я страшно
устал, и солнце пекло так нестерпимо, что я залез в одну из пушек,
собираясь там передохнуть. Не успел я укрыться в тени, как сразу же
погрузился в крепкий сон. Происходило это как раз четвертого июня (*9), и
ровно в час дня, в ознаменование этой даты, был дан залп из всех орудий.
Они были заряжены с утра, и так как никто не мог заподозрить мое
присутствие, то силой взрыва я был перенесен поверх домов на
противоположный берег реки прямо во двор какого-то арендатора между
Бермондсеем и Дептфордом. Здесь я свалился на высокий стог сена. Я был так
оглушен, что - в этом нет ничего удивительного - остался лежать там, не
проснувшись.
Месяца через три сено ужасно поднялось в цене, и арендатор решил, что
он может весьма выгодно продать свой запас. Стог, на котором я лежал, был
самым большим во всем дворе - в нем было по меньшей мере пятьсот возов. С
него поэтому и начали. Шум, поднятый людьми, которые, приставив лестницы к
стогу, собирались забраться на него, разбудил меня. Спросонок не
соображая, где я нахожусь, я хотел убежать и скатился вниз прямо на
хозяина. Сам я от этого падения нисколько не пострадал, но арендатору
пришлось плохо - он был убит на месте, так как я, вовсе этого не желая,
сломал ему шею. К своему успокоению, я позже узнал, что этот человек был
гнусный хапуга, который всегда придерживал свои запасы до тех пор, пока не
наступала жестокая дороговизна и он мог продать их по непомерно высокой
цене. Таким образом, насильственная смерть была для него лишь заслуженной
карой, а для окружающих - подлинным благодеянием.
Вы легко можете себе представить, сколь необычайно было мое удивление,
когда, придя, наконец, полностью в себя, я после длительного раздумья
вернулся к тем мыслям, с которыми уснул три месяца тому назад, а также
удивление и радость моих лондонских друзей, когда после их долгих и
бесплодных розысков я внезапно предстал перед ними.
Ну, а теперь выпьем еще по рюмочке, а затем я расскажу вам еще кое-что
о моих приключениях на море.

ВОСЬМОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ НА МОРЕ
Вам, без сомнения, приходилось слышать о последнем путешествии на север
капитана Фиппса - ныне лорда Малгрэйва.
Я сопровождал капитана - не как офицер, а только как друг. Ввиду того,
что мы достигли довольно высокого градуса северной широты, я схватил свой
телескоп, с которым уже познакомил вас при рассказе о моем путешествии в
Гибралтар, и стал всматриваться в окружающие нас предметы. Ибо, говоря
мимоходом, я всегда считаю полезным время от времени оглядеться, особенно
в пути.
Примерно в полумиле от нас плыла ледяная гора, значительно более
высокая, чем наши мачты, а на ней я разглядел двух белых медведей,
вцепившихся, как мне показалось, друг в друга в жаркой схватке.
Я мгновенно вскинул на плечо ружье и направился к ледяной горе. Но
когда я оказался на вершине, передо мной открылась невероятно трудная и
опасная дорога. Мне ежеминутно приходилось перескакивать через страшные
обрывы, а в других местах поверхность была скользкой, как зеркало, и я
только и делал, что падал и поднимался. Но, наконец, я добрался до такого
места, с которого мог попасть в медведей, и в то же время я разглядел, что
они не дерутся друг с другом, а лишь играют.
Я уже мысленно прикидывал стоимость их шкур - каждый из медведей был
величиной с хорошо откормленного быка, - но в ту самую минуту, когда я
вскинул ружье, я поскользнулся, упал навзничь и так сильно ушибся, что на
добрых полчаса потерял сознание. Вообразите мое удивление, когда, придя в
себя, я увидел, что одно из вышеупомянутых чудовищ успело перевернуть меня
лицом вниз и при этом ухватилось за пояс моих новых кожаных штанов.
Верхняя часть моего туловища находилась под его брюхом, а ноги торчали
наружу. Бог знает, куда бы зверь уволок меня, но я вытащил перочинный нож
- вот этот самый, который вы сейчас видите, - ухватился за левую заднюю
лапу медведя и отрезал от нее три пальца. Медведь сразу выпустил меня и
дико завыл. Я поднял ружье, выстрелил в него, когда он пустился бежать, и
медведь рухнул.
Выстрел мой, правда, погрузил в вечный сон одного из этих кровожадных
зверей, но зато разбудил несколько тысяч других, которые лежали и спали на
льду, образуя круг шириною в полмили. Все они во всю прыть бросились ко
мне.
Нельзя было терять ни минуты. Я обречен был на погибель, если мгновенно
чего-нибудь не придумаю. И я придумал. Примерно за половину того времени,
которое требуется опытному охотнику, чтобы ободрать зайца, я стянул с
медведя шкуру и завернулся в нее, просунув свою голову под медвежью. Едва
я успел кончить, как меня окружило все стадо. Меня бросало то в жар, то в
холод под моей шкурой. Но хитрость моя полностью удалась. Медведи один за
другим подходили ко мне, обнюхивали и явно принимали за своего косолапого
собрата. Мне и в самом деле не хватало только роста, чтобы полностью
походить на них, а некоторые из них, помоложе, были немногим выше меня.
После того как все медведи обнюхали меня и тело своего покойного
товарища, они почувствовали ко мне, по всей видимости, симпатию. Кстати
сказать, мне вполне удавалось подражать всем их повадкам, только разве в
отношении рычания, рева и драки они превосходили меня.
Но, как ни походил я на медведя, я все же оставался человеком! Я
принялся поэтому обдумывать, как наиболее выгодно для себя использовать
добрые отношения, создавшиеся между мною и этими зверями.
Мне пришлось некогда слышать от одного старого фельдшера, что ранение в
позвоночник смертельно, и вот я решил произвести опыт. Взяв снова в руки
свой нож, я воткнул его одному из самых крупных медведей в загривок, у
самого плеча. Нужно признаться, что шаг был очень рискованный и мне было
страшновато. Ведь совершенно ясно - если зверь останется в живых после
удара, я буду разорван в клочья.
Но мой опыт вполне удался. Медведь упал мертвым, не издав ни звука.
Тогда я решил тем же способом расправиться с остальными, что оказалось не
так уж трудно. Видя, как справа и слева падали их собратья, медведи все же
не подозревали ничего дурного. Они не задумывались ни о причине, ни о
последствиях такого падения, и это было счастьем как для них, так и для
меня.
При виде всех этих лежащих вокруг меня мертвых тел я сам себе показался
Самсоном, сокрушившим тысячи врагов.
Не стану затягивать повествования - скажу только, что я вернулся на
корабль и попросил послать со мною две трети экипажа. Они должны были
помочь мне содрать шкуры и перетащить на корабль окорока. Мы справились с
этим делом в несколько часов и загрузили все трюмы корабля. Все, что
осталось, мы побросали в воду, хотя я не сомневаюсь, что при умелом засоле
эти части были бы не менее вкусны, чем окорока.
Сразу же по возвращении я от имени капитана послал несколько окороков
лордам адмиралтейства, несколько других - лордам казначейства, несколько
штук - лорд-мэру, лондонскому городскому совету и торговым компаниям, а
остальные - самым близким моим друзьям. Со всех сторон на меня посыпались
выражения благодарности, а Сити на мой подарок ответило по-особому: я
получил приглашение ежегодно участвовать в традиционном обеде в день
выборов лорд-мэра.
Медвежьи шкуры я отослал русской императрице - на шубы для ее
величества и для всего двора. Императрица выразила свою признательность в
собственноручном письме, доставленном мне чрезвычайным послом. В этом
письме она предлагала мне разделить с ней ложе и корону. Принимая, однако,
во внимание, что меня никогда не прельщало царское достоинство, я в самых
изысканных выражениях отклонил милость ее величества. Послу, доставившему
письмо императрицы, было приказано дожидаться и лично вручить ее
величеству ответ. Второе письмо, вскоре полученное мною, убедило меня в
силе владевшей ею страсти и в благородстве ее духа. Причина последней ее
болезни - как она, нежная душа, соблаговолила пояснить в беседе с князем
Долгоруким - крылась исключительно в моей жестокости.
Не пойму, что находят во мне дамы! Но царица не единственная
представительница своего пола, которая предлагала мне свою руку с высоты
престола.
Нашлись люди, распускавшие клеветнические слухи, будто капитан Фиппс во
время нашего путешествия проник не так далеко, как мог бы это сделать. Но
здесь уж я обязан вступиться за него. Наш корабль шел правильным путем,
пока я не перегрузил его таким неимоверным количеством медвежьих шкур и
окороков, что было бы просто безумием пытаться плыть дальше. Ведь мы едва
были в состоянии противостоять сколько-нибудь значительному ветру, не
говоря уже о ледяных горах, плавающих в северных широтах.
Капитан впоследствии не раз выражал свое недовольство тем, что он не
разделяет со мною славу этого дня, который он напыщенно называет "днем
медвежьих шкур". При этом он весьма завидует славе, которую доставила мне
эта победа, и всеми силами пытается умалить ее. Мы не раз уже ссорились по
этому поводу, да и теперь еще отношения у нас остаются несколько
натянутыми. Между прочим, он утверждает, будто я не имею основания ставить
себе эту историю в заслугу, что медведей я обманул, прикрывшись медвежьей
шкурой. Он, по его словам, решился бы направиться к ним без маскировки, и
они все равно приняли бы его за медведя.
Тут, правда, я коснулся столь щекотливого и острого пункта, что
человек, умеющий ценить светскую любезность, не может спорить по такому
поводу с кем бы то ни было, и уж во всяком случае не с высокородным пэром.

ДЕВЯТОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ НА МОРЕ
В другой раз я выехал из Англии с капитаном Гамильтоном. Мы направились
в Ост-Индию. Я вез с собой легавую собаку, какую не добыть даже на вес
золота. Она никогда не вводила меня в заблуждение.
Однажды, когда мы, согласно самым точным наблюдениям, находились еще в
трехстах милях от берега, мой пес вдруг начал волноваться. Чуть ли не
целый час я с удивлением наблюдал за ним. Я сообщил об этом странном
обстоятельстве капитану и всем офицерам на корабле, утверждая, что мы
безусловно находимся недалеко от земли, так как собака чует дичь.
Мои слова вызвали общий смех, который все же не заставил меня изменить
доброе мнение о моей собаке.
После долгих споров за и против я в конце концов объявил капитану, что
больше доверяю носу моего Трея, чем глазам всех моряков на борту, и смело
заявил ему, что бьюсь об заклад на сто гиней (сумма, которую я ассигновал
на это путешествие), что мы в ближайшие полчаса наткнемся на дичь.
Капитан - добрейший человек - снова расхохотался и попросил нашего
корабельного врача, господина Крауфорда, пощупать мой пульс. Врач исполнил
эту просьбу и объявил, что я совершенно здоров. Вслед за этим оба стали о
чем-то шептаться, причем я разобрал большую часть их разговора.
- Он не совсем в своем уме, - говорил капитан. - Я не могу по чести
принять такое пари.
- Я придерживаюсь совершенно противоположного мнения, - возразил врач.
- Он вполне здоров. Просто он больше доверяет обонянию своей собаки, чем
здравому смыслу всех офицеров на борту... Он, разумеется, проиграет. Ну, и
поделом ему!
- И все-таки, - стоял на своем капитан, - держать такое пари будет с
моей стороны не вполне честно. Впрочем, тем похвальнее будет, если я потом
верну ему деньги.
Пока шли все эти переговоры, Трей, не меняя позы, продолжал делать
стойку и тем самым еще больше укрепил меня в моем мнении. Я вторично
предложил держать со мною пари, и на этот раз мое предложение было
принято.
Едва мы успели ударить по рукам, как несколько матросов, которые, сидя
в шлюпке, привязанной к корме корабля, занимались рыбной ловлей, убили
необыкновенно крупную акулу. Они тут же втащили ее на борт и принялись
потрошить. И подумайте только - в ее желудке мы нашли... шесть пар живых
рябчиков!
Несчастные птицы так долго находились в заключении, что одна из самок
уже сидела на яйцах, из которых одно вскрылось как раз в ту самую минуту,
когда акуле взрезали брюхо.
Птенцов мы вырастили вместе с котятами, появившимися на свет
несколькими минутами раньше. Старая кошка так любила этих птенцов, словно
это были ее четвероногие детеныши, и невероятно волновалась, если наседка
улетала слишком далеко и долго не возвращалась. В числе рябчиков было
четыре самки, из которых постоянно то одна, то другая высиживала птенцов,
так что в течение всего пути стол капитана в избытке был обеспечен свежей
дичью. Бедняге Трею, в награду за сто гиней, выигранных мною, отдавали по
моему приказу все косточки, а иногда ему доставалась и целая птица.

ДЕСЯТОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ НА МОРЕ (Второе путешествие на Луну)
Я когда-то уже рассказывал вам, милостивые государи, о небольшом
путешествии на Луну, предпринятом мною с целью достать оттуда мой
серебряный топорик. Мне пришлось вторично, и гораздо более приятным
способом, попасть туда, и я пробыл там достаточно долго, чтобы
познакомиться с рядом вещей, о которых расскажу вам настолько подробно,
насколько позволит мне память.
Один мой дальний родственник вбил себе в голову, что где-то должны
существовать люди такого роста, как жители королевства Бробдингнег, якобы
открытого Гулливером. Мой родственник предпринял путешествие с целью
разыскать это королевство и попросил меня сопутствовать ему. Я всегда
считал эти рассказы просто выдумкой и так же мало верил в существование
какого-то Бробдингнега, как и Эльдорадо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10