Это совсем просто устроить…
Она закрыла ему ладонью рот. Торжество, стыд, собственная страсть, вспыхивающая и насильно гасимая, вызываемая каждым прикосновением Роджера и тут же подавляемая, — все перемешалось в ней. Она вырвалась из его рук и убежала на свою постель. Спрятавшись за пологом, она дала выплеснуться всему этому на волю. Когда Элизабет немного успокоилась, ее утешило и даже польстило то, с какой готовностью Роджер шел на все ради нее. Нет, ни ей, ни ему ничего нельзя предпринимать под горячую руку. Она вытерла слезы, постучала косточками кулачков и, придя в себя, выглянула из-под полога. Херефорд стоял в дверях в нерешительности, не зная, уходить ему или остаться. Она подошла.
— Извини, Роджер. Не думала, что так распущусь. Ты знаешь, я не плачу попусту, и это все было так давно. — Тут она слукавила, отнеся свои слезы на счет давно пережитых страхов и стыда и не умея объяснить раздирающий ее внутренний конфликт. Лицо его оставалось напряженным, и голос у нее дрогнул: — Знаю, все это глупо, раз он со мной ничего не сделал. Меня разозлило, что ты не поверил, что Певерел предал отца. Этот злодей… — Ее снова передернуло.
— Не надо. Ему недолго осталось жить, — мертвым голосом сказал Херефорд. — Судья ему Господь, а я воздам. — Его отпустило, он тяжело передохнул. Кулаки были так сжаты, что он еле распрямил онемевшие пальцы. — Слава Богу, что он человек короля, — на лице Роджера появилось подобие улыбки. — После всего, я думаю, никакая самая святая присяга… — он задохнулся. — Своих родных… Извини, Элизабет. Все, не будем больше об этом. — Он перевел дух и попытался говорить нормально. — Как все некстати вышло! Еще пришло письмо от Гонта. Он пишет, что получил известие от лорда Сторма и ждет его в начале будущей неде-ли. Просит приехать в Пейнскасл. Он думал, что я в Херефорде, всего день езды даже в такую погоду, и сообщает заблаговременно. Но известие застало меня здесь, и расстояние… Чтобы поспеть, мне надо выехать рано утром.
— Понимаю! — Элизабет распрямилась. — Когда вернешься?
— Боюсь, уже не вернусь. Мать очень просит побыть дома, а я не представляю, сколько пробуду у Гонта и что ему от меня надо. Да ты сама через несколько недель приедешь в Херефорд. Там дождусь тебя.
— Не думала, что ты такой скорый на повеление матери. Может быть, раздумал возвращаться, считая, будто я слишком запятнана, чтобы быть леди Херефорд?
— Что ты говоришь, Элизабет! Чтобы добраться до Пейнскасла зимой, мне надо три — пять дней. Ты хочешь, чтобы я вернулся сюда и тут же отправился в Херефорд, что рядом с поместьем Гонта?
— Нет, конечно. Вовсе не хочу тебя утруждать ради себя.
— Но, Элизабет! — Раздражение Херефорда столкнулось с впечатлением от ее страдания. Впечатление победило. — Если хочешь, я, конечно, приеду. А может быть, ты поедешь со мной? Ты знакома с леди Ли, и она, я знаю, будет рада принять тебя и без приглашения.
— Как было бы хорошо, — засмеялась она не совсем уверенно. — Перемена обстановки. Скажу отцу и… Ой, Роджер, я не смогу.
— Почему?
— Потому, дорогой, — она положила ему руки на плечи, — что не могу приехать к тебе нищенкой. Мое подвенечное платье еще не готово, и надо будет переделать тысячу всяких других вещей. И тебе не стоит приезжать. Когда ты здесь — дела стоят, а оставлять все на последний, день, сам понимаешь…
Посмотрев на нее с сомнением, Херефорд подумал, что у женщин часто так бывает: говорят одно, а на уме совсем иное. Никогда не угадать, что скрывается за словами невесты. Поразмыслив, он сказал осторожно:
— Решай сама. Я хочу быть с тобой, но принуждать тебя не стану. Если передумаешь — едем вместе, захочешь, чтобы я приехал, — пошли весточку, и я тут же прискачу.
— Ты очень добр, Роджер, я это знаю и надеюсь на тебя. Я была безрассудна… ничего не поделаешь. Какая уж есть, — она улыбнулась, скрывая волнение. — Ступай, договаривайся обо всем с отцом и епископом… Я тебе не успела сказать, что он согласился приехать в Херефорд, чтобы обвенчать нас. А мне надо побыть одной.
* * *
На следующий день, едва встало солнце, Херефорд ехал вдоль живописной долины Ди прямо на юг, и даже красота раннего утра не развеяла его уныния и дурного настроения. Землевладелец, благосостояние которого зависит от урожая, больше интересуется погодой, а не пейзажами вокруг, но сейчас Херефорд думал о военном походе и проезжаемые места его заинтересовали. Рельеф в окрестностях реки Ди он по памяти сравнивал с долиной Трента, запомнившейся ему по одной поездке в Ноттингем, и тут до его сознания дошла прелесть окружающего ландшафта. Деревца ольхи и осины, склонившиеся над водой, были увешаны ожерельями из сверкающего инея; от легкого дуновения ветра ветки деревьев задевали друг друга, и морозное украшение падало в воду, издавая легкий всплеск. Кусты ежевики и терновника, принявшие под снежным покровом самые причудливые формы, были ослепительно белы, а лучи поднимавшегося солнца подкрашивали снег розоватыми бликами.
Местами розовый цвет, где он соседствовал с голубой тенью, обретал нежный лиловый оттенок, напоминающий румянец Элизабет. Херефорд перехватил поводья и сунул за пазуху озябшую руку. Расстались они с Элизабет довольно спокойно, того порывистого выражения теплоты в ней больше не было. Во время обеда и потом вечером она была попеременно то резкой, то удрученной, а прощаясь с ним утром — безупречно вежливой, и Херефорд понял, что она довольна его отъездом. Что он мог с ней поделать? Как себя вести с женщиной, которая восхищение собой принимает как оскорбление? Он хорошо понимал, что Элизабет для него много большее, чем утеха для плоти. Иначе он не сделал бы ей предложение. Простое наслаждение он мог получить с любой женщиной, мало кто в Англии отказал бы в этом Роджеру Херефорду! Как же она не понимает, почему не хочет этого понять?
Он начал было сердито выговаривать ей за это, но тут же прервал себя. Даже в раздражении он не мог упрекать Элизабет. Он попытался подобрать слова для выражения своего чувства, думая потом написать ей, но мысли возвращались к физическому влечению, он сбивался и наконец бросил эту затею, сильно расстроившись. Все выходило не так. Он твердо знал, что с Элизабет ему будет непросто, что не избежать с ней скандалов и брани, но и мысли, что он ей безразличен или что предложение его принято лишь потому, что «всякая женщина должна быть отдана мужу или Христу», у него не было, и все-таки она почему-то противилась всему, что было связано с женитьбой… Даже эта красивая дорога была ему не в радость. С каким нетерпением торопил он время во Франции, чтобы поскорее вернуться, пуститься в поход и готовить восшествие на престол Генриха! Херефорд почувствовал, что ему становится плохо, и сглотнул подступающую тошноту. Да, если бы ему сказали во Франции, о предложении, которое его ждало здесь, он с ума бы сошел от радости! Что же с ним происходит?
— Милорд! — Голос Алана Ившема выдернул его из мрака, в который он неумолимо погружался.
— Что такое? — Его выводило из себя даже то, что могло отвлечь от черных мыслей.
— Вьючные лошади сзади валятся, милорд. Вы едете слишком быстро, они не поспевают.
— Ладно, — Херефорд отмахнулся от оруженосца и осадил коня. Он неосознанно торопил его, пытаясь поскорее уйти от тяжких раздумий.
Алан пожал плечами и вернулся к Вильяму Боу-чемпу.
— Два года за границей, видно, дорого стоили его светлости. Уж очень он изменился.
Боучемп рассмеялся:
— Нет, Алан, это не два года там, а две недели тут. Могу тебе сказать, что две минуты в обществе Элизабет могут стоить двадцати лет ссылки.
— Помилуй нас, Господи! — с жаром взмолился Ившем, подняв глаза к небу.
— Воистину. Они только и делали, что цапались, как кошка с собакой. Могу понять всякого, кто бросается на нее, только увидев, но его светлость знает ее с детских лет! Думал, хватит у него ума разобраться в ней. А может быть, дело вовсе не в ней? Скорей всего он ищет способа, как привязать к себе Честера помимо клятвы.
— Женившись на Элизабет, он этого уж точно добьется. Лорд Честер души не чает в дочке. Если бы он не цацкался с ней так, и его светлость бы не маялись. Ты, наверное, прав: что-то надвигается, хватим мы лиха. Если дело пойдет так дальше, придется Честера крепко держать. Он все высматривает, откуда ветер дует; может повернуть не туда.
— А потом, он всегда может выгнать бабу из ее наследного замка, как она станет не нужна или отец умрет. Если от нее будет толку мало, у него братья есть, поддержат. Вальтер, правда, пустое место — одни хлопоты с ним, а вот Майлз, говорят, мальчишка что надо.
Алан Ившем с удивлением посмотрел на Вильяма:
— Слушай, ты четыре года провел с ним бок о бок, как ты можешь говорить такое? Я его знаю с Фарингдо-на… Там и мне, и ему лучше было умереть, чем отступить… Уже в шестнадцать лет, скажу тебе, это был мужчина. Но когда я посмотрел, во что он превращается с матерью и сестрами, совсем было решил не приносить присяги и уйти от него: мне тогда показалось, что смелость его — это мальчишеская бравада, и вся его отвага кончилась с первой схваткой. Но когда, оправившись, мы снова были в строю, я понял: в нем как бы два разных человека. С нами он один, добродушен, но тверд. С женщинами — как дрессированная собачка, готов ходить на задних лапках. Леди Элизабет может вывести его из себя, но достанется за это не ей, а нам с тобой.
— Мать и сестры — это совсем другое дело. Верно, он прямо тает и порхает, когда они с ним… И это, конечно, хорошо. Дом его полон тепла и ласки. Ты посмотри, как там бегут его встречать, как ублажают и балуют! Его женщины всегда веселы, им никогда не трудно спеть или сплясать для него, они рады обшить его и вместе развлекаться. Ты верно заметил, Алан, во Франции он уже не был таким веселым и беззаботным. Перемена в нем меня теперь не удивляет, я уже забыл, что раньше, когда мы еще были в Англии, он хохотал целыми днями.
— Да, он привык, чтобы его нежили и холили. Некоторым действительно это нужно, и в доме у него славно… И угораздило же его ради союза с Честером свататься к такой язве! Он никогда не бросит ее, но она его со света сживет.
— Не скажи. Это он так со своими родными, а с чужими… Он может мягко говорить, но если кто ему наскучит или досадит — прощай, голубка! Ни слезы, ничто не поможет!
— А, черт побери, да что он, спятил?! — Ившем, обернувшись на шум, увидел, что еще одна лошадь споткнулась. — Давай к нему, Боучемп, скажи, чтобы попридержал коня. Пусть теперь он тебе разок голову откусит, а я гляну, что там в обозе.
Но Херефорд тоже услышал шум. Он, как хороший предводитель, независимо от собственных переживаний хорошо чествовал, что происходит в отряде, поэтому сразу остановился, изготовившись к бою, и увидел причину переполоха.
— Кто ведет обоз? Почему не следят за порядком? — крикнул он подъехавшему Боучемпу.
— Вы быстро едете, милорд, — отвечал Вильям неторопливо, — обоз не поспевает за вашим боевым конем по рыхлому снегу.
— Надо меньше болтать, а смотреть, куда лошадь ступает. Скажи им, если еще одна упадет, шкуру спущу с него и с тебя тоже.
— Ваша воля, милорд.
— Слушай, как ты держишь копье, что это, удочка у тебя? Как я тебя учил?
— Извините, милорд, рука побаливает после того падения. Я исправлюсь.
— Эх ты, дуралей! Давай его сюда, сам буду держать. Почему не перевязал руку? Сильно ушиб? Дай посмотреть.
— Да ничего, заживет. Рука работает, вот копье тяжеловато.
— Ну смотри. Закутай ее потеплее, чтобы не разболелась, она тебе понадобится скорее, чем ты думаешь. Если не сможешь орудовать мечом, когда мне потребуется, услышишь от меня словечки покрепче, чем «дуралей».
Вильям Боучемп был не менее благородного происхождения, чем Херефорд, материально от него не зависел, поэтому разозлился. Он по гроб был обязан ему за обучение военному мастерству, но, будучи дворянином, вовсе не должен, считал Вильям, сносить от патрона оскорбления.
— Вы будете вправе говорить со мной таким тоном, если только я подведу вас, не ранее. Если же…
— Попридержи язык, Вильям. За тебя я несу ответственность перед твоим отцом. Что я ему скажу, если твоя ударная рука окажется покалеченной? Так что позаботься о ней, старайся не натрудить, а когда приедем в Пейнскасл, покажи леди Ли.
Боучемп повернул назад, кипя от гнева. Ившем встретил его смехом:
— Что, попало?
— Нет, Ившем, тут дело не в бабах, даже эта Честер, этот черт в юбке, не могла бы так его накрутить!
Вильям Боучемп был совершенно прав, ибо Херефорд, не умея думать обо всем сразу, был целиком поглощен уже другой заботой, забыв даже о существовании Элизабет. Он пытался понять, откуда у него предчувствие неудачи, и снова перебирал в памяти все подробности своей встречи с Гонтом и Глостером. Понять было невозможно. Все, что касалось его планов, как он их представлял другим, выглядело привлекательным. Херефорд предполагал атаковать королевские крепости в марте, сразу как земля просохнет после весенней распутицы. Это, безусловно, заставит Стефана покинуть Лондон и лишит его хитрых советов королевы Мод, получающей сведения о ходе восстания от своей шпионской сети. Если заговорщики на предстоящей встрече договорятся с Хью Бигодом, тот выступит через неделю-две и увлечет его сына Юстаса на северо-восток. Пока король с Юстасом будут поглощены защитой своей жизни и имущества, Генрих сможет в апреле тайно и в полной безопасности высадиться в Англии. Получив свободу действий, они с Генрихом отправятся на север и воссоединятся с войском Честера. Тогда Херефорд сможет оставить значительную часть своих сил для проведения отвлекающих операций.
В конце апреля — начале мая они будут уже в Шотландии, где помогут Дэвиду либо изгнать скандинавов, либо нанести удар по северным союзникам Стефана. Такие действия в случае успеха, а в этом Херефорд не сомневался, провозгласят на всю Англию, что пришел Генрих во всем блеске вождя и воина; если Генрих станет королем, создадутся условия для союза с Дэвидом, что должно положить конец междуусобице. По представлению Херефорда, кульминацией всех этих действий, а Глостер и Гонт подтверждали его расчеты, должна стать церемония посвящения Генриха в рыцари при дворе Дэвида. Генрих становится английским рыцарем, возведенным в этот ранг не во Франции, а на земле Англии.
Новоявленный рыцарь, Херефорд, Честер и Дэвид, объединившись, делают вид, что направляются в Йорк, и заставляют Стефана двинуться на север, оставив Юстаса сражаться в Глостершире. Если им удастся его пленить там, ближайшая цель будет достигнута, и можно будет начать переговоры со Стефаном.
Весь план исключал вероятность поражения и выглядел безупречным, а с учетом его надежных исполнителей успех ему был обеспечен. Кажется, все было предусмотрено. Если на север пойдет не Стефан, а Юстас, то это только упростит дело, освобождая Генриха и Херефорда от изнурительного марша на юг; если Юстас останется сражаться с Хью Бигодом — они пойдут на восток и нападут на него объединенными силами. Солдат у них достаточно, денег хватает, и всех союзников объединяют узы кровного родства, глубоко укоренившееся чувство чести, давняя ненависть к Стефану и, наконец, надежда на хорошие трофеи, которую питает Глостер, как, впрочем, и другие. Все это должно было внушать Херефорду полную уверенность, а у него, наоборот, росло, и чем дальше, тем больше, предчувствие обреченности, как неотвратимой кары.
Крупный гнедой конь под ним вдруг остановился, Херефорда тряхнуло, отогнав его невеселые мысли; он натянул поводья, успокоил коня. В этом месте, где река поворачивала на запад, у ближайшего села предстояла переправа на другой берег. Там они могут подкрепиться, согреться и дать отдых лошадям. Херефорд посмотрел на солнце.
— Алан!
— Милорд?
— Пошли людей к переправе, пусть приготовят обед и кров, корм для лошадей. Если сможешь — заплати за все, не хочу сердить уэльсцев; не прибегай к силе без нужды. Погоди, подержи копье. У меня есть грамоты от Честера и Гонта. Если тут есть замок или усадьба, какая-то из печатей заставит хозяев быть вежливыми.
— Слушаюсь, милорд.
— И сразу возвращайся, мне надо с тобой поговорить.
Двадцать выделенных всадников пришпорили и поскакали вперед. По пути они гадали, удастся ли найти пристанище и как получше устроить его светлость, чтобы самим тоже подольше отдохнуть. Алан обменялся взглядом с Вильямом и снова подъехал к господину.
— Сколько лет ты у меня служишь, Алан?
Ившем поднял брови. У Херефорда прекрасная память, и он не понимал, к чему тот клонит.
— Лет шесть, около того.
— Ты был со мной у Фарингдона и видел, как я получил это. — Херефорд показал себе на грудь, где под одеждой от левого соска до пупка шел шрам. — Ты хоть раз сомневался в моей храбрости?
— Нет, — твердо ответил Алан, но его смутило, что у Херефорда были те же мысли, о чем он сам только что размышлял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Она закрыла ему ладонью рот. Торжество, стыд, собственная страсть, вспыхивающая и насильно гасимая, вызываемая каждым прикосновением Роджера и тут же подавляемая, — все перемешалось в ней. Она вырвалась из его рук и убежала на свою постель. Спрятавшись за пологом, она дала выплеснуться всему этому на волю. Когда Элизабет немного успокоилась, ее утешило и даже польстило то, с какой готовностью Роджер шел на все ради нее. Нет, ни ей, ни ему ничего нельзя предпринимать под горячую руку. Она вытерла слезы, постучала косточками кулачков и, придя в себя, выглянула из-под полога. Херефорд стоял в дверях в нерешительности, не зная, уходить ему или остаться. Она подошла.
— Извини, Роджер. Не думала, что так распущусь. Ты знаешь, я не плачу попусту, и это все было так давно. — Тут она слукавила, отнеся свои слезы на счет давно пережитых страхов и стыда и не умея объяснить раздирающий ее внутренний конфликт. Лицо его оставалось напряженным, и голос у нее дрогнул: — Знаю, все это глупо, раз он со мной ничего не сделал. Меня разозлило, что ты не поверил, что Певерел предал отца. Этот злодей… — Ее снова передернуло.
— Не надо. Ему недолго осталось жить, — мертвым голосом сказал Херефорд. — Судья ему Господь, а я воздам. — Его отпустило, он тяжело передохнул. Кулаки были так сжаты, что он еле распрямил онемевшие пальцы. — Слава Богу, что он человек короля, — на лице Роджера появилось подобие улыбки. — После всего, я думаю, никакая самая святая присяга… — он задохнулся. — Своих родных… Извини, Элизабет. Все, не будем больше об этом. — Он перевел дух и попытался говорить нормально. — Как все некстати вышло! Еще пришло письмо от Гонта. Он пишет, что получил известие от лорда Сторма и ждет его в начале будущей неде-ли. Просит приехать в Пейнскасл. Он думал, что я в Херефорде, всего день езды даже в такую погоду, и сообщает заблаговременно. Но известие застало меня здесь, и расстояние… Чтобы поспеть, мне надо выехать рано утром.
— Понимаю! — Элизабет распрямилась. — Когда вернешься?
— Боюсь, уже не вернусь. Мать очень просит побыть дома, а я не представляю, сколько пробуду у Гонта и что ему от меня надо. Да ты сама через несколько недель приедешь в Херефорд. Там дождусь тебя.
— Не думала, что ты такой скорый на повеление матери. Может быть, раздумал возвращаться, считая, будто я слишком запятнана, чтобы быть леди Херефорд?
— Что ты говоришь, Элизабет! Чтобы добраться до Пейнскасла зимой, мне надо три — пять дней. Ты хочешь, чтобы я вернулся сюда и тут же отправился в Херефорд, что рядом с поместьем Гонта?
— Нет, конечно. Вовсе не хочу тебя утруждать ради себя.
— Но, Элизабет! — Раздражение Херефорда столкнулось с впечатлением от ее страдания. Впечатление победило. — Если хочешь, я, конечно, приеду. А может быть, ты поедешь со мной? Ты знакома с леди Ли, и она, я знаю, будет рада принять тебя и без приглашения.
— Как было бы хорошо, — засмеялась она не совсем уверенно. — Перемена обстановки. Скажу отцу и… Ой, Роджер, я не смогу.
— Почему?
— Потому, дорогой, — она положила ему руки на плечи, — что не могу приехать к тебе нищенкой. Мое подвенечное платье еще не готово, и надо будет переделать тысячу всяких других вещей. И тебе не стоит приезжать. Когда ты здесь — дела стоят, а оставлять все на последний, день, сам понимаешь…
Посмотрев на нее с сомнением, Херефорд подумал, что у женщин часто так бывает: говорят одно, а на уме совсем иное. Никогда не угадать, что скрывается за словами невесты. Поразмыслив, он сказал осторожно:
— Решай сама. Я хочу быть с тобой, но принуждать тебя не стану. Если передумаешь — едем вместе, захочешь, чтобы я приехал, — пошли весточку, и я тут же прискачу.
— Ты очень добр, Роджер, я это знаю и надеюсь на тебя. Я была безрассудна… ничего не поделаешь. Какая уж есть, — она улыбнулась, скрывая волнение. — Ступай, договаривайся обо всем с отцом и епископом… Я тебе не успела сказать, что он согласился приехать в Херефорд, чтобы обвенчать нас. А мне надо побыть одной.
* * *
На следующий день, едва встало солнце, Херефорд ехал вдоль живописной долины Ди прямо на юг, и даже красота раннего утра не развеяла его уныния и дурного настроения. Землевладелец, благосостояние которого зависит от урожая, больше интересуется погодой, а не пейзажами вокруг, но сейчас Херефорд думал о военном походе и проезжаемые места его заинтересовали. Рельеф в окрестностях реки Ди он по памяти сравнивал с долиной Трента, запомнившейся ему по одной поездке в Ноттингем, и тут до его сознания дошла прелесть окружающего ландшафта. Деревца ольхи и осины, склонившиеся над водой, были увешаны ожерельями из сверкающего инея; от легкого дуновения ветра ветки деревьев задевали друг друга, и морозное украшение падало в воду, издавая легкий всплеск. Кусты ежевики и терновника, принявшие под снежным покровом самые причудливые формы, были ослепительно белы, а лучи поднимавшегося солнца подкрашивали снег розоватыми бликами.
Местами розовый цвет, где он соседствовал с голубой тенью, обретал нежный лиловый оттенок, напоминающий румянец Элизабет. Херефорд перехватил поводья и сунул за пазуху озябшую руку. Расстались они с Элизабет довольно спокойно, того порывистого выражения теплоты в ней больше не было. Во время обеда и потом вечером она была попеременно то резкой, то удрученной, а прощаясь с ним утром — безупречно вежливой, и Херефорд понял, что она довольна его отъездом. Что он мог с ней поделать? Как себя вести с женщиной, которая восхищение собой принимает как оскорбление? Он хорошо понимал, что Элизабет для него много большее, чем утеха для плоти. Иначе он не сделал бы ей предложение. Простое наслаждение он мог получить с любой женщиной, мало кто в Англии отказал бы в этом Роджеру Херефорду! Как же она не понимает, почему не хочет этого понять?
Он начал было сердито выговаривать ей за это, но тут же прервал себя. Даже в раздражении он не мог упрекать Элизабет. Он попытался подобрать слова для выражения своего чувства, думая потом написать ей, но мысли возвращались к физическому влечению, он сбивался и наконец бросил эту затею, сильно расстроившись. Все выходило не так. Он твердо знал, что с Элизабет ему будет непросто, что не избежать с ней скандалов и брани, но и мысли, что он ей безразличен или что предложение его принято лишь потому, что «всякая женщина должна быть отдана мужу или Христу», у него не было, и все-таки она почему-то противилась всему, что было связано с женитьбой… Даже эта красивая дорога была ему не в радость. С каким нетерпением торопил он время во Франции, чтобы поскорее вернуться, пуститься в поход и готовить восшествие на престол Генриха! Херефорд почувствовал, что ему становится плохо, и сглотнул подступающую тошноту. Да, если бы ему сказали во Франции, о предложении, которое его ждало здесь, он с ума бы сошел от радости! Что же с ним происходит?
— Милорд! — Голос Алана Ившема выдернул его из мрака, в который он неумолимо погружался.
— Что такое? — Его выводило из себя даже то, что могло отвлечь от черных мыслей.
— Вьючные лошади сзади валятся, милорд. Вы едете слишком быстро, они не поспевают.
— Ладно, — Херефорд отмахнулся от оруженосца и осадил коня. Он неосознанно торопил его, пытаясь поскорее уйти от тяжких раздумий.
Алан пожал плечами и вернулся к Вильяму Боу-чемпу.
— Два года за границей, видно, дорого стоили его светлости. Уж очень он изменился.
Боучемп рассмеялся:
— Нет, Алан, это не два года там, а две недели тут. Могу тебе сказать, что две минуты в обществе Элизабет могут стоить двадцати лет ссылки.
— Помилуй нас, Господи! — с жаром взмолился Ившем, подняв глаза к небу.
— Воистину. Они только и делали, что цапались, как кошка с собакой. Могу понять всякого, кто бросается на нее, только увидев, но его светлость знает ее с детских лет! Думал, хватит у него ума разобраться в ней. А может быть, дело вовсе не в ней? Скорей всего он ищет способа, как привязать к себе Честера помимо клятвы.
— Женившись на Элизабет, он этого уж точно добьется. Лорд Честер души не чает в дочке. Если бы он не цацкался с ней так, и его светлость бы не маялись. Ты, наверное, прав: что-то надвигается, хватим мы лиха. Если дело пойдет так дальше, придется Честера крепко держать. Он все высматривает, откуда ветер дует; может повернуть не туда.
— А потом, он всегда может выгнать бабу из ее наследного замка, как она станет не нужна или отец умрет. Если от нее будет толку мало, у него братья есть, поддержат. Вальтер, правда, пустое место — одни хлопоты с ним, а вот Майлз, говорят, мальчишка что надо.
Алан Ившем с удивлением посмотрел на Вильяма:
— Слушай, ты четыре года провел с ним бок о бок, как ты можешь говорить такое? Я его знаю с Фарингдо-на… Там и мне, и ему лучше было умереть, чем отступить… Уже в шестнадцать лет, скажу тебе, это был мужчина. Но когда я посмотрел, во что он превращается с матерью и сестрами, совсем было решил не приносить присяги и уйти от него: мне тогда показалось, что смелость его — это мальчишеская бравада, и вся его отвага кончилась с первой схваткой. Но когда, оправившись, мы снова были в строю, я понял: в нем как бы два разных человека. С нами он один, добродушен, но тверд. С женщинами — как дрессированная собачка, готов ходить на задних лапках. Леди Элизабет может вывести его из себя, но достанется за это не ей, а нам с тобой.
— Мать и сестры — это совсем другое дело. Верно, он прямо тает и порхает, когда они с ним… И это, конечно, хорошо. Дом его полон тепла и ласки. Ты посмотри, как там бегут его встречать, как ублажают и балуют! Его женщины всегда веселы, им никогда не трудно спеть или сплясать для него, они рады обшить его и вместе развлекаться. Ты верно заметил, Алан, во Франции он уже не был таким веселым и беззаботным. Перемена в нем меня теперь не удивляет, я уже забыл, что раньше, когда мы еще были в Англии, он хохотал целыми днями.
— Да, он привык, чтобы его нежили и холили. Некоторым действительно это нужно, и в доме у него славно… И угораздило же его ради союза с Честером свататься к такой язве! Он никогда не бросит ее, но она его со света сживет.
— Не скажи. Это он так со своими родными, а с чужими… Он может мягко говорить, но если кто ему наскучит или досадит — прощай, голубка! Ни слезы, ничто не поможет!
— А, черт побери, да что он, спятил?! — Ившем, обернувшись на шум, увидел, что еще одна лошадь споткнулась. — Давай к нему, Боучемп, скажи, чтобы попридержал коня. Пусть теперь он тебе разок голову откусит, а я гляну, что там в обозе.
Но Херефорд тоже услышал шум. Он, как хороший предводитель, независимо от собственных переживаний хорошо чествовал, что происходит в отряде, поэтому сразу остановился, изготовившись к бою, и увидел причину переполоха.
— Кто ведет обоз? Почему не следят за порядком? — крикнул он подъехавшему Боучемпу.
— Вы быстро едете, милорд, — отвечал Вильям неторопливо, — обоз не поспевает за вашим боевым конем по рыхлому снегу.
— Надо меньше болтать, а смотреть, куда лошадь ступает. Скажи им, если еще одна упадет, шкуру спущу с него и с тебя тоже.
— Ваша воля, милорд.
— Слушай, как ты держишь копье, что это, удочка у тебя? Как я тебя учил?
— Извините, милорд, рука побаливает после того падения. Я исправлюсь.
— Эх ты, дуралей! Давай его сюда, сам буду держать. Почему не перевязал руку? Сильно ушиб? Дай посмотреть.
— Да ничего, заживет. Рука работает, вот копье тяжеловато.
— Ну смотри. Закутай ее потеплее, чтобы не разболелась, она тебе понадобится скорее, чем ты думаешь. Если не сможешь орудовать мечом, когда мне потребуется, услышишь от меня словечки покрепче, чем «дуралей».
Вильям Боучемп был не менее благородного происхождения, чем Херефорд, материально от него не зависел, поэтому разозлился. Он по гроб был обязан ему за обучение военному мастерству, но, будучи дворянином, вовсе не должен, считал Вильям, сносить от патрона оскорбления.
— Вы будете вправе говорить со мной таким тоном, если только я подведу вас, не ранее. Если же…
— Попридержи язык, Вильям. За тебя я несу ответственность перед твоим отцом. Что я ему скажу, если твоя ударная рука окажется покалеченной? Так что позаботься о ней, старайся не натрудить, а когда приедем в Пейнскасл, покажи леди Ли.
Боучемп повернул назад, кипя от гнева. Ившем встретил его смехом:
— Что, попало?
— Нет, Ившем, тут дело не в бабах, даже эта Честер, этот черт в юбке, не могла бы так его накрутить!
Вильям Боучемп был совершенно прав, ибо Херефорд, не умея думать обо всем сразу, был целиком поглощен уже другой заботой, забыв даже о существовании Элизабет. Он пытался понять, откуда у него предчувствие неудачи, и снова перебирал в памяти все подробности своей встречи с Гонтом и Глостером. Понять было невозможно. Все, что касалось его планов, как он их представлял другим, выглядело привлекательным. Херефорд предполагал атаковать королевские крепости в марте, сразу как земля просохнет после весенней распутицы. Это, безусловно, заставит Стефана покинуть Лондон и лишит его хитрых советов королевы Мод, получающей сведения о ходе восстания от своей шпионской сети. Если заговорщики на предстоящей встрече договорятся с Хью Бигодом, тот выступит через неделю-две и увлечет его сына Юстаса на северо-восток. Пока король с Юстасом будут поглощены защитой своей жизни и имущества, Генрих сможет в апреле тайно и в полной безопасности высадиться в Англии. Получив свободу действий, они с Генрихом отправятся на север и воссоединятся с войском Честера. Тогда Херефорд сможет оставить значительную часть своих сил для проведения отвлекающих операций.
В конце апреля — начале мая они будут уже в Шотландии, где помогут Дэвиду либо изгнать скандинавов, либо нанести удар по северным союзникам Стефана. Такие действия в случае успеха, а в этом Херефорд не сомневался, провозгласят на всю Англию, что пришел Генрих во всем блеске вождя и воина; если Генрих станет королем, создадутся условия для союза с Дэвидом, что должно положить конец междуусобице. По представлению Херефорда, кульминацией всех этих действий, а Глостер и Гонт подтверждали его расчеты, должна стать церемония посвящения Генриха в рыцари при дворе Дэвида. Генрих становится английским рыцарем, возведенным в этот ранг не во Франции, а на земле Англии.
Новоявленный рыцарь, Херефорд, Честер и Дэвид, объединившись, делают вид, что направляются в Йорк, и заставляют Стефана двинуться на север, оставив Юстаса сражаться в Глостершире. Если им удастся его пленить там, ближайшая цель будет достигнута, и можно будет начать переговоры со Стефаном.
Весь план исключал вероятность поражения и выглядел безупречным, а с учетом его надежных исполнителей успех ему был обеспечен. Кажется, все было предусмотрено. Если на север пойдет не Стефан, а Юстас, то это только упростит дело, освобождая Генриха и Херефорда от изнурительного марша на юг; если Юстас останется сражаться с Хью Бигодом — они пойдут на восток и нападут на него объединенными силами. Солдат у них достаточно, денег хватает, и всех союзников объединяют узы кровного родства, глубоко укоренившееся чувство чести, давняя ненависть к Стефану и, наконец, надежда на хорошие трофеи, которую питает Глостер, как, впрочем, и другие. Все это должно было внушать Херефорду полную уверенность, а у него, наоборот, росло, и чем дальше, тем больше, предчувствие обреченности, как неотвратимой кары.
Крупный гнедой конь под ним вдруг остановился, Херефорда тряхнуло, отогнав его невеселые мысли; он натянул поводья, успокоил коня. В этом месте, где река поворачивала на запад, у ближайшего села предстояла переправа на другой берег. Там они могут подкрепиться, согреться и дать отдых лошадям. Херефорд посмотрел на солнце.
— Алан!
— Милорд?
— Пошли людей к переправе, пусть приготовят обед и кров, корм для лошадей. Если сможешь — заплати за все, не хочу сердить уэльсцев; не прибегай к силе без нужды. Погоди, подержи копье. У меня есть грамоты от Честера и Гонта. Если тут есть замок или усадьба, какая-то из печатей заставит хозяев быть вежливыми.
— Слушаюсь, милорд.
— И сразу возвращайся, мне надо с тобой поговорить.
Двадцать выделенных всадников пришпорили и поскакали вперед. По пути они гадали, удастся ли найти пристанище и как получше устроить его светлость, чтобы самим тоже подольше отдохнуть. Алан обменялся взглядом с Вильямом и снова подъехал к господину.
— Сколько лет ты у меня служишь, Алан?
Ившем поднял брови. У Херефорда прекрасная память, и он не понимал, к чему тот клонит.
— Лет шесть, около того.
— Ты был со мной у Фарингдона и видел, как я получил это. — Херефорд показал себе на грудь, где под одеждой от левого соска до пупка шел шрам. — Ты хоть раз сомневался в моей храбрости?
— Нет, — твердо ответил Алан, но его смутило, что у Херефорда были те же мысли, о чем он сам только что размышлял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44