Когда Стефан уходил, он увел с собой лучшую и самую боеспособную часть гарнизона Брутона, чтобы возместить свои потери в сражении накануне. Но и этот небольшой успех хорошо ободрил наших героев, а кроме того, здесь захватили несколько важных пленников, раненных и оставленных здесь королем. Выкуп за них пополнит казну Генриха, а некоторые из пленников, обиженные на то, что их тут оставили, живо откликнулись на обезоруживающее обхождение Генриха, его доброту и шарм.
Следующие дни Стефан сидел тихо, видимо, занимаясь перегруппировкой своих сил, и Генрих с друзьями оставался в Брутоне; Херефорд корпел над своими планами, Вальтер оправлялся после ранений, хоть и не серьезных, но многочисленных, а Генрих очаровывал своих новых сторонников.
* * *
Пока на юге стояло затишье, на севере стало снова бурлить, когда Элизабет получила письмо от Анны, все еще считавшей, что она может просить Херефорда о чем угодно. Элизабет и без указаний Херефорда сообразила, что ей стоит вовлечь отца в заботы Линкольна, хотя и не учитывала, что это снова может привести на север Стефана. Она считала, что Честер вполне может помочь сводному брату. Семейное дело было удобным поводом отвлечь его от мрачных размышлений. Элизабет была нездорова, она страдала от недомоганий ранней беременности, и хотя не открывала причины своего состояния, полностью пользовалась его преимуществом, чтобы занять своего заботливого отца.
Письмо пришло, когда они сидели в саду за шахматами, и Честер с беспокойством смотрел на прослезившуюся дочь.
— Не плачь, детка. Плохие вести от Роджера?
— Нет, папа, — отвечала она тихо. Слезы были от сочувствия Анне и жалости к себе, потому что их положение было в чем-то схоже. — Письмо от сестры Роджера Анны, — говорила она, прикидывая, как лучше представить полученное известие. — Знаешь, папа, когда я попала в Ноттингем, твой брат помогал Роджеру освободить меня, и я…
— Не надо, Лизи, не надо сейчас об этом. Зачем думать о плохом, когда нездоровится?
— Не могу не думать, папа, потому что тот самый человек, едва не убивший Роджера и плененный, которого Роджер отдал дяде Вильяму, путем страшного предательства повернул многие замки и сам город Линкольн против него. Конечно, я напишу Роджеру, как просит Анна, чтобы он помог дяде Вильяму, но у него столько своих забот, а дела у них там не очень хороши… — Элизабет не нужно было изображать волнение, она и так была напугана новостями, пришедшими от мужа.
Честер погладил дочь по руке, желая успокоить.
— У нее, наверное, что-то случилось, вот она и капризничает. Не могу поверить, что Вильяма можно было так облапошить, а потом, он бы обратился ко мне за помощью. Мы частенько с ним расходимся во мнениях, но у нас одна отцовская кровь, и я, конечно, помогу ему справиться с бунтом слуг или вассалов.
— Да, пожалуй, ты прав, папа, — вздохнула Элизабет. Она добилась, чего хотела, даже не прося. Честер был уже готов помогать Линкольну, если это потребуется.
Оно и потребовалось, потому что после обеда от Линкольна пришло письмо именно с такой просьбой. Предварительная подготовка Элизабет не была впустую, потому что отец, по своему обыкновению, сразу начал колебаться, и она тактично напомнила ему об утреннем разговоре.
— Милая моя, — отвечал он на ее осторожные подталкивания, — не надо расстраиваться. Конечно, я пойду ему на помощь. Мне только нужно время собрать свое войско. Пойдем, ты увидишь, что я говорю дело. Если ты еще в силах, сделаем вид, что ты, как раньше, младшая хозяйка дома и поможешь мне разослать вызов вассалам.
Она, конечно, была в силах и принялась за дело с рвением. Пока ее гусиное перо выводило на пергаменте стандартные обороты вызова, думы были заняты другим. Встречи Линкольна и Честера всегда начинались непросто. Притеревшись, они потом могли поддерживать вполне работоспособные отношения, изредка прерываемые небольшими стычками, но если сразу нет какого-то объединяющего их обстоятельства, они очень быстро могут рассориться. Элизабет не хотела тащиться в такую даль, но чувствовала, что из-за этого придется. Теперь ей нужно было убедить отца, что она полностью здорова, хотя ни особой решительности, ни аргументов для этого у нее не было. Свою кампанию она начала категорическим заявлением, что она едет тоже, потому что у нее хорошая и отдохнувшая дружина, и что она желает выразить этим свою благодарность за помощь Линкольна под Ноттингемом.
— Нет, дорогая, — мягко возразил Честер, погладив ее по голове. — Ты нездорова. Оставайся здесь, отдохни. Если настаиваешь, я могу взять твою дружину, но это просто ни к чему.
— Отец, мне значительно лучше. Ты был прав, я сама теперь чувствую, что это не было недомоганием, а просто огорчение от плохих новостей. Теперь появилось дело, и мне стало лучше.
— Это ты возбудилась, вот тебе и кажется, что все прошло, но это не продлится долго, и тебе снова станет еще хуже. Я не могу позволить тебе рисковать.
— Папа, я совсем не возбуждена! И отчего? Мне просто все интересно.
— Хватит, Элизабет! Я тебя не возьму, не приставай. Как ты не поймешь, если тебе на полдороге станет плохо, ты поставишь меня в жуткое положение!
Элизабет понимала, но не думала, что ей станет хуже. Конечно она рисковала выкидышем в результате длительной езды, но при такой ранней беременности, думала она, задержки не будет больше чем на день. Все же эти мысли расстраивали ее; ей очень хотелось родить Роджеру ребенка, и она утешалась мыслью, что если Господь даровал ей зачать наследника земли Роджера, то Он не даст его потерять. Так что замечание Честера, что слушать свою дочь он не будет, было очень далеко от истины. Оказывается, он еще даже не начинал выслушивать всего, что ему предстояло. Три следующих дня Элизабет урезонивала и упрашивала его; после получения письма от Роджера она начала ругаться. У бедного Честера аргументов не оставалось. Его единственным доводом против было то, что ей в поездке придется нелегко, но и тут ее энергии в настаивании было куда больше, чем у него в сопротивлении. Не прошла и неделя, еще не все вызванные вассалы собрались, а она уже победила. На следующей неделе она опять одевалась под мальчика, но теперь не столь успешно. Пышная фигура Элизабет чутко откликалась на ее положение, и грудь в коричневой тунике торчала так, что издалека выдавала в ней женщину. Она вздохнула, сняла все это и надела самое скромное свое платье. Удовольствие погарцевать верхом не стоило риска показать перемены в своей фигуре тем, кто укажет на это отцу, который вовсе не глуп и знает что к чему.
Глава семнадцатая
Через некоторое время де Кальдо понял, что совершил грубую ошибку. Как загнанный в угол зверь, он рычал на своих врагов, не желая или не смея выпустить из когтей захваченную добычу. Ошибка состояла не в том, что он овладел замками Линкольна, а в том, что уверовал, будто город Линкольн ему подчинится, раз он указал горожанам способ выйти из-под владычества своего графа. Безо всякого зазрения совести богатые бюргеры дали ему от ворот поворот, сами составили хартию вольности и направили ее королю с выражением своей ему преданности. Расположенные вокруг города замки, которые по идее должны были упрочить владение де Кальдо, теперь оказались просто ни к чему. Во-первых, тот, кто владеет Линкольном, без труда поглотит все, что находится в поле зрения могучих каменных стен города. Речь, конечно, шла не о бюргерах, в военном отношении они никакой силы не представляли. Командовать городом-крепостью будет либо король, либо старый граф, и тот, и другой означали для де Кальдо конец. Во-вторых, если город откажется от него, он остается безо всяких средств. Ни гроша он теперь не получит ни с горожан, ни с крестьян: Линкольн оставлял им только гроши, и эти гроши он уже успел у них отобрать. Все деньги были в кошельках бюргеров и в сейфах Линкольна, надежно спрятанных в городе. Найти их до своего изгнания де Кальдо не сумел, он полагал, что они… придут к нему сами.
Правда, Линкольн тоже не имел доступа к своим Деньгам, а без них он не мог собрать необходимое войско, чтобы снова овладеть городом, но у него в отличие от дс Кальдо были другие источники. Хотя некоторые вассалы под разными предлогами не явились на вызов Линкольна, де Кальдо теперь видел, что время тоже играет на руку Линкольну. На помощь к нему придут его сыновья, его сводный брат Честер и этот, тут де Кальдо багровел от ярости, ненависти и страха, этот проклятый зять Честера — Херефорд.
Все его несчастья начались с Херефорда. У де Кальдо непроизвольно появлялся злобный оскал, когда он думал о том, что бы он сделал с этим Херефордом, только попадись он ему в руки. Расстояние и ярость сделали его храбрецом, и он забыл, какой паралич страха наводил на него ледяной взгляд тех голубых глаз. Он говорил себе, что Херефорд был простой марионеткой и ничего не значил бы без присутствия демонического Сторма, и верил в это, позабыв, как страшно ему было умирать. Вот в каком настроении он ожидал решения своей судьбы, зная наперед, что ему придется собрать своих людей и бежать. Убежав, он, может быть, найдет еще какого-нибудь неразборчивого военачальника, который по глупости или доверчивости решит взять его на службу. Понимая, что он может потерять все, он не мог заставить себя уйти с этой земли, которую уже стал считать своей по праву завоевателя, так велики были его тяга к владению землей и желание ее иметь. Земля — это власть, это безопасность и поставщик всего. Даже золото не шло в сравнение с землей, потому что, потраченное, оно пропадало, а земля оставалась навсегда, принося из года в год золото, пищу и новых людей. Свою землю он потерял из-за жадности к чужой земле и теперь по той же причине мог потерять жизнь. Он понимал это, но уйти не мог.
* * *
Элизабет справилась с тошнотой и ласково улыбнулась своему дядюшке.
— Не надо так серьезно относиться к словам отца, дядя Вильям. Вы же знаете его. Наблюдая вас с младенчества, он все еще считает вас маленьким. Он и со мной так же обращается, хотя я давно уже взрослая…
— Я просил его помочь мне, а не советовать, — сердился Линкольн.
Элизабет замахала рукой.
— Я знаю, все знаю, дядюшка. Со старшим братом ведь не поспоришь. Вы должны извинить его, он не желает вам зла. И простите мою улыбку, но то же самое происходит у моего мужа с его братом Вальтером. Стоит им сойтись вместе — тут же ссорятся; Роджер никак не хочет позволить Вальтеру делать свои ошибки и жить своей жизнью, никак не может отказаться от привычки поучать Вальтера и говорить ему, насколько было бы лучше, если бы тот следовал советам старшего брата. Не позволяйте нескольким резким словам лишить вас большой выгоды.
Рассерженный Линкольн открыл было рот, чтобы резко возразить, и медленно закрыл его. Он с растущим удивлением разглядывал скромно стоящую перед ним племянницу — руки сложены вместе, глаза опущены, на лице легкая бледность и очаровательная улыбка на губах. Ее поза не была бы странной для любой скромной и послушной женщины, но только не для Элизабет! Линкольн порылся в своей памяти, но ничего подобного ни в поведении Элизабет, ни в том, как она выглядела и что говорила, он не припомнил. Она, скорее, должна была бы давать свои неприятные советы, а не смягчать удары, нанесенные отцом! Значит, ей что-то было от него нужно. Но что? В нынешнем своем положении он был не в состоянии ей что-нибудь дать, да к тому же ни отец, ни Херефорд ни в чем и не нуждались. Пауза затягивалась, и Элизабет, взглянув на своего дядю, сразу все поняла. К последовавшему от него вопросу она успела хорошо подготовиться.
— Ну хорошо, моя дорогая племянница, не буду с тобой притворяться. Что тебе от меня надо?
— Вы не так меня поняли, дядюшка. Мне ничего не надо, кроме благополучия для вас, для моего отца и мужа. Меня жизнь хорошо проучила за неумное поведение и своеволие, и мне больше всего хочется, чтобы другие не делали подобных ошибок и не накликали на себя беду.
Сохранять такой тон Элизабет было непросто, она с трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Теперь, если знаешь мужчин, сделать задуманное совсем нетрудно. А Элизабет знала. Достаточно посмотреть на Линкольна. Они, кроме Роджера, конечно, словно из воска: лепи из них что хочешь, думала она. От недовольства и обиды на брата у Линкольна не осталось и следа. Теперь все его существо заполнилось подозрением и желанием понять, чего она хочет, хотя от него она не хочет ровным счетом ничего, но этому-то он и не верит.
И все только потому, что она разговаривала с ним не в своей обычной манере; Линкольну теперь все в ней будет казаться подозрительным, и все свои силы он направит на то, чтобы раскрыть ее несуществующий замысел. Что-то бормоча в ответ на его допытывания, она думала: наверное, он сейчас побежит к отцу узнавать, зачем она приехала. Она поперхнулась смехом и вынуждена была притворно откашливаться, представив его выражение, когда отец будет чеканить, как она добивалась привести своих ратников, чтобы поблагодарить за его «доброту» и помощь мужу при ее спасении. Элизабет нехотя раскланялась с Линкольном и проводила его до выхода взглядом: все вышло превосходно. Подозрительность Линкольна насторожит отца, который вспомнит ее странное поведение, как упорно она настаивала на поездке с ним, и, планируя свои операции, они будут про нее говорить, думать, чего она добивается, и совсем забудут про ссору.
Элизабет было забавно, и она улыбалась, идя по тропкам прекрасно ухоженного парка, но совсем не мистификация и не манипуляция людьми доставляли ей главное удовольствие. Ярко светило солнце, аромат цветущих розовых куртин, розмарина и тимьяна наполнял воздух. На дорожке лежала пятнистая тень от шелковицы, усыпанной еще незрелыми красными плодами, сулящими обильный урожай сладких черных ягод. Дальше тянулись вверх багряные пики лаванды. Нежный аромат остановил Элизабет и напомнил ей о милой подруге Ли. Наверное, Ли идет по более правильной дорожке. Свое сердце она целиком отдала семье и друзьям. При всем своем уме она не интересуется политикой и не ищет большего, чем возможность властвовать в собственном доме и жить в мире с мужем и ребенком. Раньше Элизабет считала такую жизнь недостойной, а живущих так винила в трусости, слабости, недостатке твердости, что позволяет отцам и мужьям порабощать женщину. Теперь это представлялось ей иначе. Видимо, настает время, когда женщине лучше посидеть сложа руки, заняться шитьем или помечтать. Сама она не стала ни слабее, ни более робкой, даже приняла обязательства вассала, но честно себе признавалась, что сделала это напрасно; теперь ей хотелось другого — покоя.
Однако заниматься ей приходилось вопросами войны. Как Линкольн, так и Честер продолжали считать Элизабет немного чудаковатой, над чем она порой давилась от смеха, потому что за чудачкой стояли семьсот отборных ратников, а посему ей полагалось участвовать в утверждении их планов. Никаких возражений отцу и дяде она не выдвигала. У них был огромный опыт в таких делах, и она выслушивала их предложения лишь с целью предотвратить использование своих бойцов в рискованных действиях. В остальном их боевые операции ее мало интересовали.
Итак, Элизабет целиком положилась на них и не обманулась; общими силами нескольких вассалов, откликнувшихся на призыв Линкольна, небольших дружин его сыновей и солидных отрядов Честера и Элизабет де Кальдо был полностью разгромлен. Последним пал замок, в котором укрылся сам де Кальдо и для защиты которого он безуспешно и отчаянно взывал к городу Линкольну, умоляя горожан и заклиная их всем, что он для них сделал. Большие, из крепчайшего дуба городские ворота остались закрытыми для него. Бюргеры и не думали помогать де Кальдо, хотя в качестве соседа предпочитали иметь именно его, почему они отправили Стефану срочное послание с уведомлением, что в окрестностях Линкольна свирепствует Честер, угрожая городу осадой и разрушением.
Де Кальдо в конце концов обнаружили и вытащили из-под целой груды трупов им же убитых людей. По всем правилам его ожидала судьба собственного брата — виселица, именно такое решение безо всяких эмоций вынесли Честер и Элизабет, но Линкольн в негодовании треснул кулаком по столу.
— Ни за что! Даровать ему покаяние и отправить к праотцам — нет, так не пойдет! Еще отыщутся охотники совершить такое, если их будет ждать столь легкий конец! Что он теряет — человек без рода и без чести? Стыда он не ведает. Нет, это слишком просто для него.
— Успокойся, брат. Мне безразлично, что ты с ним сделаешь. Мне он совершенно не нужен, так что поступай с ним как знаешь, ни у меня, ни у Элизабет никаких возражений не будет.
Едва не сойдя с ума от ужаса, де Кальдо стал вырываться как бешеный, но тут же успокоился. Он вел себя странно, не смотрел ни на Линкольна, ни на Честера, а только на Элизабет, которая в его сознании была связана с Херефордом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Следующие дни Стефан сидел тихо, видимо, занимаясь перегруппировкой своих сил, и Генрих с друзьями оставался в Брутоне; Херефорд корпел над своими планами, Вальтер оправлялся после ранений, хоть и не серьезных, но многочисленных, а Генрих очаровывал своих новых сторонников.
* * *
Пока на юге стояло затишье, на севере стало снова бурлить, когда Элизабет получила письмо от Анны, все еще считавшей, что она может просить Херефорда о чем угодно. Элизабет и без указаний Херефорда сообразила, что ей стоит вовлечь отца в заботы Линкольна, хотя и не учитывала, что это снова может привести на север Стефана. Она считала, что Честер вполне может помочь сводному брату. Семейное дело было удобным поводом отвлечь его от мрачных размышлений. Элизабет была нездорова, она страдала от недомоганий ранней беременности, и хотя не открывала причины своего состояния, полностью пользовалась его преимуществом, чтобы занять своего заботливого отца.
Письмо пришло, когда они сидели в саду за шахматами, и Честер с беспокойством смотрел на прослезившуюся дочь.
— Не плачь, детка. Плохие вести от Роджера?
— Нет, папа, — отвечала она тихо. Слезы были от сочувствия Анне и жалости к себе, потому что их положение было в чем-то схоже. — Письмо от сестры Роджера Анны, — говорила она, прикидывая, как лучше представить полученное известие. — Знаешь, папа, когда я попала в Ноттингем, твой брат помогал Роджеру освободить меня, и я…
— Не надо, Лизи, не надо сейчас об этом. Зачем думать о плохом, когда нездоровится?
— Не могу не думать, папа, потому что тот самый человек, едва не убивший Роджера и плененный, которого Роджер отдал дяде Вильяму, путем страшного предательства повернул многие замки и сам город Линкольн против него. Конечно, я напишу Роджеру, как просит Анна, чтобы он помог дяде Вильяму, но у него столько своих забот, а дела у них там не очень хороши… — Элизабет не нужно было изображать волнение, она и так была напугана новостями, пришедшими от мужа.
Честер погладил дочь по руке, желая успокоить.
— У нее, наверное, что-то случилось, вот она и капризничает. Не могу поверить, что Вильяма можно было так облапошить, а потом, он бы обратился ко мне за помощью. Мы частенько с ним расходимся во мнениях, но у нас одна отцовская кровь, и я, конечно, помогу ему справиться с бунтом слуг или вассалов.
— Да, пожалуй, ты прав, папа, — вздохнула Элизабет. Она добилась, чего хотела, даже не прося. Честер был уже готов помогать Линкольну, если это потребуется.
Оно и потребовалось, потому что после обеда от Линкольна пришло письмо именно с такой просьбой. Предварительная подготовка Элизабет не была впустую, потому что отец, по своему обыкновению, сразу начал колебаться, и она тактично напомнила ему об утреннем разговоре.
— Милая моя, — отвечал он на ее осторожные подталкивания, — не надо расстраиваться. Конечно, я пойду ему на помощь. Мне только нужно время собрать свое войско. Пойдем, ты увидишь, что я говорю дело. Если ты еще в силах, сделаем вид, что ты, как раньше, младшая хозяйка дома и поможешь мне разослать вызов вассалам.
Она, конечно, была в силах и принялась за дело с рвением. Пока ее гусиное перо выводило на пергаменте стандартные обороты вызова, думы были заняты другим. Встречи Линкольна и Честера всегда начинались непросто. Притеревшись, они потом могли поддерживать вполне работоспособные отношения, изредка прерываемые небольшими стычками, но если сразу нет какого-то объединяющего их обстоятельства, они очень быстро могут рассориться. Элизабет не хотела тащиться в такую даль, но чувствовала, что из-за этого придется. Теперь ей нужно было убедить отца, что она полностью здорова, хотя ни особой решительности, ни аргументов для этого у нее не было. Свою кампанию она начала категорическим заявлением, что она едет тоже, потому что у нее хорошая и отдохнувшая дружина, и что она желает выразить этим свою благодарность за помощь Линкольна под Ноттингемом.
— Нет, дорогая, — мягко возразил Честер, погладив ее по голове. — Ты нездорова. Оставайся здесь, отдохни. Если настаиваешь, я могу взять твою дружину, но это просто ни к чему.
— Отец, мне значительно лучше. Ты был прав, я сама теперь чувствую, что это не было недомоганием, а просто огорчение от плохих новостей. Теперь появилось дело, и мне стало лучше.
— Это ты возбудилась, вот тебе и кажется, что все прошло, но это не продлится долго, и тебе снова станет еще хуже. Я не могу позволить тебе рисковать.
— Папа, я совсем не возбуждена! И отчего? Мне просто все интересно.
— Хватит, Элизабет! Я тебя не возьму, не приставай. Как ты не поймешь, если тебе на полдороге станет плохо, ты поставишь меня в жуткое положение!
Элизабет понимала, но не думала, что ей станет хуже. Конечно она рисковала выкидышем в результате длительной езды, но при такой ранней беременности, думала она, задержки не будет больше чем на день. Все же эти мысли расстраивали ее; ей очень хотелось родить Роджеру ребенка, и она утешалась мыслью, что если Господь даровал ей зачать наследника земли Роджера, то Он не даст его потерять. Так что замечание Честера, что слушать свою дочь он не будет, было очень далеко от истины. Оказывается, он еще даже не начинал выслушивать всего, что ему предстояло. Три следующих дня Элизабет урезонивала и упрашивала его; после получения письма от Роджера она начала ругаться. У бедного Честера аргументов не оставалось. Его единственным доводом против было то, что ей в поездке придется нелегко, но и тут ее энергии в настаивании было куда больше, чем у него в сопротивлении. Не прошла и неделя, еще не все вызванные вассалы собрались, а она уже победила. На следующей неделе она опять одевалась под мальчика, но теперь не столь успешно. Пышная фигура Элизабет чутко откликалась на ее положение, и грудь в коричневой тунике торчала так, что издалека выдавала в ней женщину. Она вздохнула, сняла все это и надела самое скромное свое платье. Удовольствие погарцевать верхом не стоило риска показать перемены в своей фигуре тем, кто укажет на это отцу, который вовсе не глуп и знает что к чему.
Глава семнадцатая
Через некоторое время де Кальдо понял, что совершил грубую ошибку. Как загнанный в угол зверь, он рычал на своих врагов, не желая или не смея выпустить из когтей захваченную добычу. Ошибка состояла не в том, что он овладел замками Линкольна, а в том, что уверовал, будто город Линкольн ему подчинится, раз он указал горожанам способ выйти из-под владычества своего графа. Безо всякого зазрения совести богатые бюргеры дали ему от ворот поворот, сами составили хартию вольности и направили ее королю с выражением своей ему преданности. Расположенные вокруг города замки, которые по идее должны были упрочить владение де Кальдо, теперь оказались просто ни к чему. Во-первых, тот, кто владеет Линкольном, без труда поглотит все, что находится в поле зрения могучих каменных стен города. Речь, конечно, шла не о бюргерах, в военном отношении они никакой силы не представляли. Командовать городом-крепостью будет либо король, либо старый граф, и тот, и другой означали для де Кальдо конец. Во-вторых, если город откажется от него, он остается безо всяких средств. Ни гроша он теперь не получит ни с горожан, ни с крестьян: Линкольн оставлял им только гроши, и эти гроши он уже успел у них отобрать. Все деньги были в кошельках бюргеров и в сейфах Линкольна, надежно спрятанных в городе. Найти их до своего изгнания де Кальдо не сумел, он полагал, что они… придут к нему сами.
Правда, Линкольн тоже не имел доступа к своим Деньгам, а без них он не мог собрать необходимое войско, чтобы снова овладеть городом, но у него в отличие от дс Кальдо были другие источники. Хотя некоторые вассалы под разными предлогами не явились на вызов Линкольна, де Кальдо теперь видел, что время тоже играет на руку Линкольну. На помощь к нему придут его сыновья, его сводный брат Честер и этот, тут де Кальдо багровел от ярости, ненависти и страха, этот проклятый зять Честера — Херефорд.
Все его несчастья начались с Херефорда. У де Кальдо непроизвольно появлялся злобный оскал, когда он думал о том, что бы он сделал с этим Херефордом, только попадись он ему в руки. Расстояние и ярость сделали его храбрецом, и он забыл, какой паралич страха наводил на него ледяной взгляд тех голубых глаз. Он говорил себе, что Херефорд был простой марионеткой и ничего не значил бы без присутствия демонического Сторма, и верил в это, позабыв, как страшно ему было умирать. Вот в каком настроении он ожидал решения своей судьбы, зная наперед, что ему придется собрать своих людей и бежать. Убежав, он, может быть, найдет еще какого-нибудь неразборчивого военачальника, который по глупости или доверчивости решит взять его на службу. Понимая, что он может потерять все, он не мог заставить себя уйти с этой земли, которую уже стал считать своей по праву завоевателя, так велики были его тяга к владению землей и желание ее иметь. Земля — это власть, это безопасность и поставщик всего. Даже золото не шло в сравнение с землей, потому что, потраченное, оно пропадало, а земля оставалась навсегда, принося из года в год золото, пищу и новых людей. Свою землю он потерял из-за жадности к чужой земле и теперь по той же причине мог потерять жизнь. Он понимал это, но уйти не мог.
* * *
Элизабет справилась с тошнотой и ласково улыбнулась своему дядюшке.
— Не надо так серьезно относиться к словам отца, дядя Вильям. Вы же знаете его. Наблюдая вас с младенчества, он все еще считает вас маленьким. Он и со мной так же обращается, хотя я давно уже взрослая…
— Я просил его помочь мне, а не советовать, — сердился Линкольн.
Элизабет замахала рукой.
— Я знаю, все знаю, дядюшка. Со старшим братом ведь не поспоришь. Вы должны извинить его, он не желает вам зла. И простите мою улыбку, но то же самое происходит у моего мужа с его братом Вальтером. Стоит им сойтись вместе — тут же ссорятся; Роджер никак не хочет позволить Вальтеру делать свои ошибки и жить своей жизнью, никак не может отказаться от привычки поучать Вальтера и говорить ему, насколько было бы лучше, если бы тот следовал советам старшего брата. Не позволяйте нескольким резким словам лишить вас большой выгоды.
Рассерженный Линкольн открыл было рот, чтобы резко возразить, и медленно закрыл его. Он с растущим удивлением разглядывал скромно стоящую перед ним племянницу — руки сложены вместе, глаза опущены, на лице легкая бледность и очаровательная улыбка на губах. Ее поза не была бы странной для любой скромной и послушной женщины, но только не для Элизабет! Линкольн порылся в своей памяти, но ничего подобного ни в поведении Элизабет, ни в том, как она выглядела и что говорила, он не припомнил. Она, скорее, должна была бы давать свои неприятные советы, а не смягчать удары, нанесенные отцом! Значит, ей что-то было от него нужно. Но что? В нынешнем своем положении он был не в состоянии ей что-нибудь дать, да к тому же ни отец, ни Херефорд ни в чем и не нуждались. Пауза затягивалась, и Элизабет, взглянув на своего дядю, сразу все поняла. К последовавшему от него вопросу она успела хорошо подготовиться.
— Ну хорошо, моя дорогая племянница, не буду с тобой притворяться. Что тебе от меня надо?
— Вы не так меня поняли, дядюшка. Мне ничего не надо, кроме благополучия для вас, для моего отца и мужа. Меня жизнь хорошо проучила за неумное поведение и своеволие, и мне больше всего хочется, чтобы другие не делали подобных ошибок и не накликали на себя беду.
Сохранять такой тон Элизабет было непросто, она с трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Теперь, если знаешь мужчин, сделать задуманное совсем нетрудно. А Элизабет знала. Достаточно посмотреть на Линкольна. Они, кроме Роджера, конечно, словно из воска: лепи из них что хочешь, думала она. От недовольства и обиды на брата у Линкольна не осталось и следа. Теперь все его существо заполнилось подозрением и желанием понять, чего она хочет, хотя от него она не хочет ровным счетом ничего, но этому-то он и не верит.
И все только потому, что она разговаривала с ним не в своей обычной манере; Линкольну теперь все в ней будет казаться подозрительным, и все свои силы он направит на то, чтобы раскрыть ее несуществующий замысел. Что-то бормоча в ответ на его допытывания, она думала: наверное, он сейчас побежит к отцу узнавать, зачем она приехала. Она поперхнулась смехом и вынуждена была притворно откашливаться, представив его выражение, когда отец будет чеканить, как она добивалась привести своих ратников, чтобы поблагодарить за его «доброту» и помощь мужу при ее спасении. Элизабет нехотя раскланялась с Линкольном и проводила его до выхода взглядом: все вышло превосходно. Подозрительность Линкольна насторожит отца, который вспомнит ее странное поведение, как упорно она настаивала на поездке с ним, и, планируя свои операции, они будут про нее говорить, думать, чего она добивается, и совсем забудут про ссору.
Элизабет было забавно, и она улыбалась, идя по тропкам прекрасно ухоженного парка, но совсем не мистификация и не манипуляция людьми доставляли ей главное удовольствие. Ярко светило солнце, аромат цветущих розовых куртин, розмарина и тимьяна наполнял воздух. На дорожке лежала пятнистая тень от шелковицы, усыпанной еще незрелыми красными плодами, сулящими обильный урожай сладких черных ягод. Дальше тянулись вверх багряные пики лаванды. Нежный аромат остановил Элизабет и напомнил ей о милой подруге Ли. Наверное, Ли идет по более правильной дорожке. Свое сердце она целиком отдала семье и друзьям. При всем своем уме она не интересуется политикой и не ищет большего, чем возможность властвовать в собственном доме и жить в мире с мужем и ребенком. Раньше Элизабет считала такую жизнь недостойной, а живущих так винила в трусости, слабости, недостатке твердости, что позволяет отцам и мужьям порабощать женщину. Теперь это представлялось ей иначе. Видимо, настает время, когда женщине лучше посидеть сложа руки, заняться шитьем или помечтать. Сама она не стала ни слабее, ни более робкой, даже приняла обязательства вассала, но честно себе признавалась, что сделала это напрасно; теперь ей хотелось другого — покоя.
Однако заниматься ей приходилось вопросами войны. Как Линкольн, так и Честер продолжали считать Элизабет немного чудаковатой, над чем она порой давилась от смеха, потому что за чудачкой стояли семьсот отборных ратников, а посему ей полагалось участвовать в утверждении их планов. Никаких возражений отцу и дяде она не выдвигала. У них был огромный опыт в таких делах, и она выслушивала их предложения лишь с целью предотвратить использование своих бойцов в рискованных действиях. В остальном их боевые операции ее мало интересовали.
Итак, Элизабет целиком положилась на них и не обманулась; общими силами нескольких вассалов, откликнувшихся на призыв Линкольна, небольших дружин его сыновей и солидных отрядов Честера и Элизабет де Кальдо был полностью разгромлен. Последним пал замок, в котором укрылся сам де Кальдо и для защиты которого он безуспешно и отчаянно взывал к городу Линкольну, умоляя горожан и заклиная их всем, что он для них сделал. Большие, из крепчайшего дуба городские ворота остались закрытыми для него. Бюргеры и не думали помогать де Кальдо, хотя в качестве соседа предпочитали иметь именно его, почему они отправили Стефану срочное послание с уведомлением, что в окрестностях Линкольна свирепствует Честер, угрожая городу осадой и разрушением.
Де Кальдо в конце концов обнаружили и вытащили из-под целой груды трупов им же убитых людей. По всем правилам его ожидала судьба собственного брата — виселица, именно такое решение безо всяких эмоций вынесли Честер и Элизабет, но Линкольн в негодовании треснул кулаком по столу.
— Ни за что! Даровать ему покаяние и отправить к праотцам — нет, так не пойдет! Еще отыщутся охотники совершить такое, если их будет ждать столь легкий конец! Что он теряет — человек без рода и без чести? Стыда он не ведает. Нет, это слишком просто для него.
— Успокойся, брат. Мне безразлично, что ты с ним сделаешь. Мне он совершенно не нужен, так что поступай с ним как знаешь, ни у меня, ни у Элизабет никаких возражений не будет.
Едва не сойдя с ума от ужаса, де Кальдо стал вырываться как бешеный, но тут же успокоился. Он вел себя странно, не смотрел ни на Линкольна, ни на Честера, а только на Элизабет, которая в его сознании была связана с Херефордом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44