Что ты собираешься с ней делать? Нам нельзя пить. И спать тоже нельзя.
Я открыл бутылку, мне нужно было успокоиться, я думал об Эрике, вспоминал, как она учила меня танцевать, вскоре после того, как Кледир умерла. Давай, сказала Эрика, я тебя научу, но ты должен расслабиться, ты очень зажат. Ну же, расслабь плечи, рок, сказала она, это быстрая музыка, это тебе не два прихлопа – раз, два прихлопа – два, танцуй как танцуется. Не виляй бедрами, это не самба, ради Бога, не виляй бедрами, ты же знаешь, я терпеть не могу самбу. Я не хотел танцевать, я легонько толкнул Эрику, и она упала на кровать. Я упал сверху, мы начали целоваться. Слушай, Майкел, сказала она, я вот все думаю, неужели всегда так будет, наша любовь, наше желание завалиться в постель, неужели это никогда не пройдет, и я никогда не стану тебе противна?
Но Энох не давал разгуляться моей фантазии, он хотел поговорить. Ему было страшно. Как ты думаешь, они нас поймают? спросил он.
Иногда мне кажется, ответил я, что мир гонится за человеком, человек гонится за Богом, а Бог гонится за миром, вот такой хоровод получается, ты не находишь?
Но Энох не умел беседовать, мне пришлось разговаривать с самим собой. Замкнутые круги бывают разные, произнес я вслух, в них могут попадать и другие вещи. Больше я Эноху ничего не говорил, даже не знаю, зачем я и это-то сказал. Это меня больше не интересовало, это – чужое, а на чужих мне было плевать. На все человечество плевать. Пусть хоть весь мир катится в задницу. Я хотел пить водку, думать об Эрике и как можно быстрее добраться до Аргентины.
Если бы Эрика была сейчас со мной, она бы сказала: Не надо было тебе оставаться, здесь тебя могут прижать.
Эрика, я так много хочу сказать тебе. Очень много. Помнишь камикадзе? Ну так вот, когда человеку дают полизать собственную славу, он перестает быть самим собой. Как только ты становишься знаменит, твоя собственная слава заставляет тебя верить в то, что говорят о тебе другие. Ты ступаешь в эту голубую долину и начинаешь скользить по этой голубой грязи, ты летишь вниз по склону, все ниже и ниже, пока не влетаешь головой в дерьмо. Со мной произошло именно это. Не буду врать, что я долго не понимал этого. Я это сразу понял, в первый же день, и, если говорить откровенно, с каждым днем это становилось все яснее. Я понимал, но делал все, чтобы забыть об этом на следующий же день, вот в чем дело. Успех, Эрика, это чистая арифметика, и вечно он длиться не может. У успеха много обратных сторон, одна из них – это падение, это, пожалуй, самая главная его обратная сторона, если другие увидят, что ты поднялся на гребне успеха, то они обязательно захотят, чтобы ты рухнул в пропасть. Причем ты должен падать медленно, ведь они хотят продлить себе удовольствие. Они хотят, чтобы твои дела пошли не так гладко, хотят, чтобы ты начал пить и употреблять наркотики. И очень хорошо, если у тебя начнутся трения с полицией все из-за тех же наркотиков. Они хотят, чтобы ты то и дело был вынужден ложиться в психиатрическую клинику. Они ее называют «реабилитационным центром». Им это нравится не потому, что ты пытаешься выкарабкаться из этого дерьма, а потому, что у них появляется возможность посочувствовать тебе. Сострадание для них самая приятная вещь. И тебе приходится все это делать. Это – обратная сторона успеха. А в конце концов тебе придется наложить на себя руки. Это тоже часть твоего успеха. И в этом смысле мою карьеру можно считать вполне успешной. Этот учебник я проштудировал до самого конца. Оставалось только покончить с собой, но эта мысль мне даже в голову не приходила.
Дом окружен. Сопротивление бесполезно.
Я вскочил, сердце у меня колотилось, Эноха не было, он ушел за сигаретами, на полу валялась записка: «Скоро вернусь». С вами говорит полковник Алфреду, вы окружены, самое разумное для вас – сдаться. Со мной здесь тридцать человек. Я предлагаю вам выбор. Или вы выходите оттуда с поднятыми руками. Или мы войдем сами и будем стрелять, сказал он. Я знаю, что вы меня слышите, я буду считать до пяти.
Раз! Я подполз к двери, мне хотелось посмотреть, что там на самом деле. Грандиозно! Куча полицейских машин. За ними целая свора вооруженных людей, целящихся в мою сторону. Больше ничего не было видно. Я отполз к другой стене, оттуда я ничего не смог разглядеть. Два! Я взял свой автомат и пистолет. Передернул затвор. Если они думают, что это так просто, то ошибаются. Отчаяния я не чувствовал. Три! Я подумал об Эрике и о дочке. Мысленно поцеловал их обеих. Четыре! Нет, я не умру. Пять!
Я открыл дверь, держа в руках автомат. Странно. Где они? Никого не было. Я один. Ничего нет. Ветер. Я подумал, что они спрятались, я растерялся, никого не видно. Вы хотите убить меня? крикнул я. Я здесь, сучье племя. Стреляйте. Никого. Я слышу только собственные шаги. Я был один в этой заброшенной богадельне. Голоса – раз! – люди – два! – ветер, автоматы – три! – их там не было – четыре! – они сидели внутри меня – пять! – в моей голове. Это было неправильно. Там они не могли находиться. Внутри меня – все мое. Так значит, теперь эти вонючие гады хотят пробраться в самое мое нутро? Я их не пущу. Ни за что. Туда-то они точно не попадут. Я накрепко закрою двери. Только Эрика имеет право оставаться там, ей можно, Эрике.
Подъехал Энох, посигналил мне, я сел в машину, надо поскорее убираться отсюда, сказал он, у меня скверное предчувствие, я крутанулся по городу, купил сигарет, даже не знаю, как сказать, короче, мне тут не понравилось. Эноху казалось, что нас уже выследили. Они идут по нашему следу, сказал он, я чувствую.
Мы выехали на шоссе, я сидел за рулем. Свежий ветер. Энох включил радио. Полиции, говорил ведущий новостей, пока еще не удалось поймать бандита Майкела, обвиняемого более чем… я со всей силы ударил ногой по приемнику и сломал его. Потом остановил машину. Вылезай, сказал я Эноху, они гонятся не за тобой. Я вышвырнул его на дорогу и дал по газам. Я ни о чем больше не хотел знать, я хотел, чтобы все это осталось позади, хотел ехать вперед, пока не найду какую-нибудь щель, куда я смогу забраться, где смогу спрятаться и переждать, пока не пройдет этот холод и не наступит час, когда можно будет выбраться наружу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Я открыл бутылку, мне нужно было успокоиться, я думал об Эрике, вспоминал, как она учила меня танцевать, вскоре после того, как Кледир умерла. Давай, сказала Эрика, я тебя научу, но ты должен расслабиться, ты очень зажат. Ну же, расслабь плечи, рок, сказала она, это быстрая музыка, это тебе не два прихлопа – раз, два прихлопа – два, танцуй как танцуется. Не виляй бедрами, это не самба, ради Бога, не виляй бедрами, ты же знаешь, я терпеть не могу самбу. Я не хотел танцевать, я легонько толкнул Эрику, и она упала на кровать. Я упал сверху, мы начали целоваться. Слушай, Майкел, сказала она, я вот все думаю, неужели всегда так будет, наша любовь, наше желание завалиться в постель, неужели это никогда не пройдет, и я никогда не стану тебе противна?
Но Энох не давал разгуляться моей фантазии, он хотел поговорить. Ему было страшно. Как ты думаешь, они нас поймают? спросил он.
Иногда мне кажется, ответил я, что мир гонится за человеком, человек гонится за Богом, а Бог гонится за миром, вот такой хоровод получается, ты не находишь?
Но Энох не умел беседовать, мне пришлось разговаривать с самим собой. Замкнутые круги бывают разные, произнес я вслух, в них могут попадать и другие вещи. Больше я Эноху ничего не говорил, даже не знаю, зачем я и это-то сказал. Это меня больше не интересовало, это – чужое, а на чужих мне было плевать. На все человечество плевать. Пусть хоть весь мир катится в задницу. Я хотел пить водку, думать об Эрике и как можно быстрее добраться до Аргентины.
Если бы Эрика была сейчас со мной, она бы сказала: Не надо было тебе оставаться, здесь тебя могут прижать.
Эрика, я так много хочу сказать тебе. Очень много. Помнишь камикадзе? Ну так вот, когда человеку дают полизать собственную славу, он перестает быть самим собой. Как только ты становишься знаменит, твоя собственная слава заставляет тебя верить в то, что говорят о тебе другие. Ты ступаешь в эту голубую долину и начинаешь скользить по этой голубой грязи, ты летишь вниз по склону, все ниже и ниже, пока не влетаешь головой в дерьмо. Со мной произошло именно это. Не буду врать, что я долго не понимал этого. Я это сразу понял, в первый же день, и, если говорить откровенно, с каждым днем это становилось все яснее. Я понимал, но делал все, чтобы забыть об этом на следующий же день, вот в чем дело. Успех, Эрика, это чистая арифметика, и вечно он длиться не может. У успеха много обратных сторон, одна из них – это падение, это, пожалуй, самая главная его обратная сторона, если другие увидят, что ты поднялся на гребне успеха, то они обязательно захотят, чтобы ты рухнул в пропасть. Причем ты должен падать медленно, ведь они хотят продлить себе удовольствие. Они хотят, чтобы твои дела пошли не так гладко, хотят, чтобы ты начал пить и употреблять наркотики. И очень хорошо, если у тебя начнутся трения с полицией все из-за тех же наркотиков. Они хотят, чтобы ты то и дело был вынужден ложиться в психиатрическую клинику. Они ее называют «реабилитационным центром». Им это нравится не потому, что ты пытаешься выкарабкаться из этого дерьма, а потому, что у них появляется возможность посочувствовать тебе. Сострадание для них самая приятная вещь. И тебе приходится все это делать. Это – обратная сторона успеха. А в конце концов тебе придется наложить на себя руки. Это тоже часть твоего успеха. И в этом смысле мою карьеру можно считать вполне успешной. Этот учебник я проштудировал до самого конца. Оставалось только покончить с собой, но эта мысль мне даже в голову не приходила.
Дом окружен. Сопротивление бесполезно.
Я вскочил, сердце у меня колотилось, Эноха не было, он ушел за сигаретами, на полу валялась записка: «Скоро вернусь». С вами говорит полковник Алфреду, вы окружены, самое разумное для вас – сдаться. Со мной здесь тридцать человек. Я предлагаю вам выбор. Или вы выходите оттуда с поднятыми руками. Или мы войдем сами и будем стрелять, сказал он. Я знаю, что вы меня слышите, я буду считать до пяти.
Раз! Я подполз к двери, мне хотелось посмотреть, что там на самом деле. Грандиозно! Куча полицейских машин. За ними целая свора вооруженных людей, целящихся в мою сторону. Больше ничего не было видно. Я отполз к другой стене, оттуда я ничего не смог разглядеть. Два! Я взял свой автомат и пистолет. Передернул затвор. Если они думают, что это так просто, то ошибаются. Отчаяния я не чувствовал. Три! Я подумал об Эрике и о дочке. Мысленно поцеловал их обеих. Четыре! Нет, я не умру. Пять!
Я открыл дверь, держа в руках автомат. Странно. Где они? Никого не было. Я один. Ничего нет. Ветер. Я подумал, что они спрятались, я растерялся, никого не видно. Вы хотите убить меня? крикнул я. Я здесь, сучье племя. Стреляйте. Никого. Я слышу только собственные шаги. Я был один в этой заброшенной богадельне. Голоса – раз! – люди – два! – ветер, автоматы – три! – их там не было – четыре! – они сидели внутри меня – пять! – в моей голове. Это было неправильно. Там они не могли находиться. Внутри меня – все мое. Так значит, теперь эти вонючие гады хотят пробраться в самое мое нутро? Я их не пущу. Ни за что. Туда-то они точно не попадут. Я накрепко закрою двери. Только Эрика имеет право оставаться там, ей можно, Эрике.
Подъехал Энох, посигналил мне, я сел в машину, надо поскорее убираться отсюда, сказал он, у меня скверное предчувствие, я крутанулся по городу, купил сигарет, даже не знаю, как сказать, короче, мне тут не понравилось. Эноху казалось, что нас уже выследили. Они идут по нашему следу, сказал он, я чувствую.
Мы выехали на шоссе, я сидел за рулем. Свежий ветер. Энох включил радио. Полиции, говорил ведущий новостей, пока еще не удалось поймать бандита Майкела, обвиняемого более чем… я со всей силы ударил ногой по приемнику и сломал его. Потом остановил машину. Вылезай, сказал я Эноху, они гонятся не за тобой. Я вышвырнул его на дорогу и дал по газам. Я ни о чем больше не хотел знать, я хотел, чтобы все это осталось позади, хотел ехать вперед, пока не найду какую-нибудь щель, куда я смогу забраться, где смогу спрятаться и переждать, пока не пройдет этот холод и не наступит час, когда можно будет выбраться наружу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21