– Можем мы отсюда выбраться, а?.. Незаметно!
– Если сначала через сады… – сказал Павлик. – Потом в обход…
– А зачем? – сразу оживилась Вика.
– В кино пойдем! – И Костя дернул себя за волосы, как бы ставя на этом точку. Вика от радости подпрыгнула на кушетке.
– Ну, конечно, не в самый центр… – на всякий случай заметил Костя. – А где поменьше ходят. Найдем! Все равно нам кой-чего подкупить надо. – И объяснил Павлику: – Не понравился ей наш суп.
– Какой там суп, – возмутилась Вика. – Одна вода!
Павлик не знал, что сказать на это: суп был как суп, вполне съедобный… Вика тем временем уже сбросила на кушетку шаль и спустила ноги, разыскивая на полу свои беленькие туфли.
– Мороженого поедим, Павлик!
– Мне нельзя…
– Мороженого нельзя?!
– В кино, на вечерний сеанс… Не пустят.
– Ой! А я уже два года хожу! – удивилась Вика.
Павлик не стал объяснять, что ему совсем не до кино сейчас..
– Как же ты один? – спросила Вика.
– Я буду дома, – сказал Павлик. Он вспомнил, что они собирались проверить папку или портфельчик Викиного квартиранта, и вопросительно взглянул на Костю. Тот как будто понял его.
– Ты, пожалуйста, не обижайся, Павка. Мы особенно шлендать не будем. Закупим кой-чего съедобного. А то ведь на эту проклятую картошку весь день уходит! Забежим в кино.
– Пойдем в «Пролетарий»! – подхватила Вика.
– Вот именно! – возразил тот. – Я говорю, куда-нибудь подальше от центра, а она – в самый центр!
– Ну и что? – заметил ему Павлик. – Кто вас там увидит? С Буерачной туда не ездят…
Костю приятно удивило его заступничество.
– Ну, если вы двое не боитесь… Мне вовсе тут бояться некого!
А Павлик поддержал Вику еще и потому, что их начинание совпадало с его собственными планами на вечер. Ему нужна была свобода действий.
– Ты, Костя, иди на кухню! – распорядилась Вика, взявшись обеими руками за отвороты голубой куртки, чтобы снять ее. – А ты, Павлик, отвернись!.. Вот так. – Она сама развернула его. Павлик подумал, что проще было бы отправить его вместе с Костей на кухню…
– Вика… – Он впервые с тех пор, как она поселилась у них, назвал ее по имени, и это стоило ему некоторого усилия. – А баптист вчера вечером дома был?
– Дядька Андрей? – переспросила Вика. – Когда я заходила к себе в комнату, был дома.
– И никуда не выходил?
– Вот уж не знаю! Я маме письмо писала. А потом будто спать легла. Может, выходил.
Павлик подумал, что на это он пока нигде не найдет ответа: выходил или не выходил баптист, когда где-то здесь, на этой стороне Жужлицы, возможно, в сосняке, а возможно, около горки, была Аня…
Лицом к лицу
В этот день по-настоящему так и не потеплело. С утра, пока сияло солнышко, земля немножко отмякла, потом, когда стали наползать облака, затвердела опять, а к вечеру уже сковалась морозцем.
Некоторое время Павлик сидел на крылечке у дома, ждал. Едва исчезли вдалеке Костя и Вика, на улице, как по заказу, стало ни души… А ночь уже подкралась вплотную, и если бы не тучи над головой – вовсю бы сверкали звезды.
Павлик вошел в дом. Здесь было тихо, пусто. И казалось еще более пусто оттого, что не было теперь не только Кости, но и Вики…
Взял вчерашнюю шапку в сенцах, повесил на ее место каракулевую. По-вчерашнему обмотал шарфом горло… Был убежден, что все надо сделать в точности, как накануне, тогда появятся те же чувства, и повторятся вчерашние движения… Свет в комнатах, выходя на улицу, гасить не стал.
Накануне было тревожно от большой мертвенно-яркой луны в небе, а на этот раз – оттого, что она пропала. Пока он был в доме, стало совсем темно. Хотя светились обращенное во двор окошко Алексея Кузьмича и два окна в доме Васильевны. А у Ильки уже позакрывали ставни.
Огоньки на Буерачной и целое марево их над городом воспринимались далекими, как из другого мира, до которого Павлику просто не было никакого дела…
Его весь день тянуло к месту вчерашних события. Пытаясь разобраться в хаосе неясностей, он спотыкался на первой из них: откуда был выстрел?.. И хотя совершенно не представлял, что ему это даст, не мог сосредоточиться ни на чем другом, пока существовала эта загадка. Словно бы отсюда начинались все прочие неожиданности.
Это неопределенное вначале ощущение заметно обострилось, когда он с чувством неловкости перед Николаем Романовичем вылезал из машины. Чего он ждал от Илькиного родственника? Что надеялся увидеть или услышать, когда поехал с ним в город?.. Если ночью стрелял баптист, с него и надо было начинать.
На огороды Павлик шел той же дорогой: сначала вдоль домов, потом узким проходом между оградами. И когда шел, на мгновение уловил из того далекого мира, где полыхало море огней и где были сейчас Вика с Костей, мелодию бесшабашной летки-енки. Она ворвалась и, неуместная, сразу сникла. Потому что здесь, где был Павлик, властвовали сумерки, тишина и по-вчерашнему тревожное напряжение.
Ночь вступила в свои права, но то ли от городских огней, то ли от снежных пятен в стороне Жужлицы воздух как бы светился изнутри неуловимо голубоватым светом и отчетливо вырисовывался тополь за огородами, не хуже, чем накануне, была видна ограда Викиного дома. Лишь сосновый бор темнел опять холодно, отчужденно, и Павлик старался не глядеть на сосны.
У него не было ни малейшей обиды на то, что Костя уехал. Он даже не во все свои догадки посвящал Костю. Во-первых, у того хватало забот с Викой. А во-вторых, и в главных, не Костя, а он, Павлик, должен был в минуту опасности прикрыть Аню… Как обязан прикрывать друга каждый, если он человек, а не питекантроп. Павлик где-то просмотрел, не прикрыл.
Он стоял вчера под тополем лицом к Викиному двору, чуточку повернувшись в сторону дороги… Держался руками за дерево… И теперь, касаясь ладонями тополиного ствола за спиной, он чувствовал, что все накануне было именно так. А ему надо было повторить каждое свое движение, каждый шаг, чтобы установить, откуда летела пуля…
Вон там, из-за ограды, бесшумно появился Костя. Время словно переключилось назад на целые сутки. И двинулось опять, через те же события, в тех же ощущениях…
Когда над забором появилась чья-то фигура, он вчера оторвался от дерева и, лицом к Викиному дому, начал отступать ближе к соснам…
И едва чуть слышно затрещал забор, – а в первые мгновения это показалось тогда очень громко! – он сделал рывок… Ну да! Он развернулся почти на сто восемьдесят градусов и в одном порыве сделал движение к соснам, чтобы нырнуть в глубину бора, это было его первым и главным побуждением тогда, но что-то словно бы оттолкнуло его, пожалуй, даже испугало – неизвестность или чернота сосен, но в те короткие доли секунды он почувствовал себя зажатым опасностью, как если бы она подстерегала его не только со стороны Викиного дома, но и со стороны бора; и он все в том же рывке, совершенно импульсивно меняя направление, бросился к дороге – туда, где опасности еще не было. И вот тут почти одновременно раздались испуганный возглас и звук удара. Сначала был, конечно, возглас. Но Павлик среагировал на него лишь мысленно, потому что не угадал направления… А значит, выстрел, который хлестанул тут же, следом, если верить, что дыра на шапке от пули, а сомнений в этом у Павлика не было, мог быть сделан с крыльца дома Вики. Или… или с прямо противоположной стороны, от сосен.
Павлик возвратился к тополю, чтобы снова повторить каждое свое движение. И опять отступил от дерева. Когда в непоследовательности вчерашних событий треснул Викин забор… И, мысленно опять восстанавливая это мгновение, он теперь вновь рванулся было прочь от тополя. Но коротко глянул в сторону сосняка… и замер, холодея.
Этот неожиданный, цепенящий холод, который сначала как будто неуверенно подкрался к нему, а потом хлынул в него сразу отовсюду, и был первым его ощущением в ту минуту, когда он увидел за деревьями словно бы выросшую из глубины сосен человеческую фигуру.
Неизвестный тоже замер, как он. Даже вместе с ним, одновременно с ним. И это было второе, что осознал Павлик: будто незримая ниточка связала его с человеком в соснах – ниточка страха… Ему показалось даже, что в последний миг неизвестный разворачивался в его сторону, как он – в сторону сосен.
Проглотив испуганный возглас, а может быть, даже неслышно вскрикнув, он бросился бежать в том же направлении, в каком бежал вчера: по тропинке, что, нырнув между оградами, вела к дороге.
Потом, восстанавливая уже это, новое событие, Павлик не мог избавиться от убежденности, будто заметил, как одновременно с ним повернулся и неизвестный, чтобы раствориться в глубине бора.
«Только я сама знаю…»
До садов Павлик не добежал. Нырнул в проход между оградами за Викиным двором. Об осторожности, которой учил накануне Костя, не думал. К тому, чтобы использовать ближайшее укрытие, подхлестнуло неодолимое желание спрятаться. А кроме того, бежать до дома у него не хватило дыхания. Прижался к забору у самого выхода, чтобы видеть сразу и дорожку вдоль домов и огороды за противоположным выходом, если бы кто появился на задворках. Но не уловил никаких признаков погони.
Впрочем, теперь, когда он остановился, дыша через пересохшие губы, он уже понял, что опасность миновала его, что тот, кто был в соснах, двинулся не за ним, а в обратную сторону, к Жужлице. И трясло его теперь уже не столько от страха, сколько от изнеможения после бега.
Просматривая Анину записную книжку, он запомнил фразу «только я сама знаю, что трусиха» еще и потому, что был тоже не из отчаянных. И кроме него, об этом никто не знал. Теперь, как запоздалая реакция на чистосердечное Анино признание, к нему пришел стыд… Нет, не за то, что он бежал. За свою беспомощность перед страхом, от которого еще теперь расслабленно кружилась голова, за то, что не поборол его. А бежать он, конечно, должен был. И Костя подтвердит, что должен. Вчера ведь они, когда надо было, все трое бежали… Вдобавок, примерно с того места, где Павлик разглядел человеческую фигуру, если не от Викиного дома, и был произведен выстрел… Случайно ли человек появился там?
Как ни кошмарно завершилось это предприятие, Павлик сделал благодаря ему одно важное открытие: древний тополь за огородами – это и есть Анина секвойя, иначе не могло случиться близ него столько неожиданностей раз за разом. И что-то у Ани было связано с ним. Теперь Павлик не сомневался в этом. Хотя он вчера еще, когда в бессоннице размышлял о ее загадочной фразе, почему-то сразу представил себе этот тополь. Что могла Аня спрятать около него? Или искала? Или нашла? Или только увидела что-то?
Мрачный Викин постоялец находился в Вологде и не мог прятаться в соснах… Милиционер, что дежурил у полыньи, если бы это оказался он, вряд ли остановился бы при виде Павлика. Какой-нибудь случайный человек тоже не испугался бы. А этого остановил страх! Не любопытство и не обычная осторожность, а явное желание остаться незамеченным.
Дрожь оставила его, но по-прежнему кружилась голова, и это мешало ему сделать какие-нибудь определенные выводы. Однако само присутствие неизвестного, когда баптист вместе с Викиной матерью был в отъезде, уже снимало с будущего отчима Вики долю подозрений. Его причастность к событиям могла быть, а могла и не быть…
Павлик напрягся и даже затаил дыхание, когда вдруг понял, что именно сейчас он проверит баптиста… Он должен был сделать это сейчас и только сейчас. Вспомнилась обидная Викина фраза: «Пусть Павлик, он маленький…» И отчетливо – Анина, мудрая, как всегда: «Храбрый – это кто побарывает страх». Но не потому, что он все еще боялся кого-нибудь. Напротив, одновременно с этим новым решением к нему пришла ясность, собранность, даже какое-то внутреннее ожесточение. Аня, наверное, все-таки права, и мужество у него было. Вот только нежности он не изобрел, когда надо было защитить Аню… «Только я сама знаю…»
Неожиданности продолжаются
Вторая или третья от угла доска отошла в сторону легко, не скрипнув. Павлик не зря выслушивал и запоминал инструкцию, как проникнуть в дом. А Викина убежденность в том, что это ее владения, а не баптиста, как бы гарантировали ему и законность его нового предприятия.
Щель оказалась действительно узкой, так что Павлик с трудом протиснулся через нее во двор. Здесь, на всякий случай прикрыв за собой дыру, он почувствовал себя в безопасности.
Кирпичи аккуратной пирамидкой темнели напротив, у завалинки. Дом огибала со всех сторон неширокая цементная дорожка, поэтому ключ отыскался не на земле, как говорила Вика, а на цементе.
Чтобы сделать все наверняка, Павлик не торопился. И даже не напрягал усилий, чтобы сдерживать себя. Это разумелось как бы само собой.
На крыльцо поднимался краешком ступеней, с каждым шагом пригибаясь все ниже, потом бесшумно скользнул к двери, на минуту прижался к ней, чтобы удостовериться в тишине и безлюдье. Хотя на фоне строения его вряд ли можно было увидеть в темноте…
Английский замок в собственной двери он открывал частенько со второй, третьей попытки, а тут сразу легко, безошибочно вставил ключ и повернул его на два оборота. Дверь подалась от небольшого усилия, как будто ее смазали на этот случай, и замок за его спиной щелкнул почти неслышно.
Только здесь, в коридоре, обрадованно подумал, что, на счастье его, хозяева, отъезжая впопыхах, то ли забыли, то ли не посчитали нужным закрыть ставни. В противном случае весь его замысел – без фонаря и спичек в кармане – оказался бы заведомо безнадежным.
Правда, единственное окошко в коридоре было чем-то завешено, и Павлику пришлось долго напрягать зрение, пока перед ним вырисовался темный прямоугольник входной двери. Но он знал, что почти во всех домах через коридор надо проходить из двери в дверь.
Спрятав на дно кармана запотевший в ладони ключ, нашарил дверную скобу и решительно ступил через порог.
Сквозь занавешенные тюлем окна сюда проникало едва уловимое свечение улицы, и Павлик почувствовал себя еще уверенней.
Прямо против двери чернел круглый стол с аккуратно расставленными вокруг него стульями, налево, у стены, – платяной шкаф с зеркалом, а дальше, в левом углу, возле окна, просматривался темный квадрат телевизора. Если бы Вика вспомнила, что можно забраться и посмотреть передачи, наверное, не удержалась бы…
Открыл дверь в правую комнату. Здесь показалось еще светлее, оттого что было просторной. Железная кровать, напротив, у стены, маленький письменный стол и табурет возле двери, вешалка в углу, и больше ничего. Обстановка действовала бы даже успокаивающе, если бы не плащ или пальто на вешалке, под которым стояли сапоги, создавая иллюзию человеческой фигуры.
Больше не отвлекаясь на случайные детали, он прошагал к окну. Однако теперь, когда спасительный выход остался далеко позади, опять гулко заколотилось сердце. Но Павлик крепился…
Подоконник был сделан из неширокой доски. И все же приподнять ее, как показывала Вика, не удалось. Хотя слева, у самого стыка оконной коробки, доска заметно подавалась вверх.
Когда Павлик убедился, что ее не отжать и обеими руками, он опустился на колени и надавил плечом снизу. Протяжно скрипнув, доска изогнулась, открывая щель слева, и Павлик без труда нашарил в ней то, что Вика называла портфельчиком, но что, скорее всего, когда-то служило несессером.
Зачем-то сдерживая дыхание, Павлик опустил на место подоконник, распрямился, вставая, и, подойдя к столу, не вдруг открыл самую обыкновенную «молнию», теперь уже по-настоящему взволнованный тем, что ему предстояло обнаружить. Под руками знакомо зашелестела пачечка хрустких бумажек. Деньги. Это Павлика не интересовало. Он сразу вытащил из-под них небольшую деревянную шкатулку. Тяжесть ее могла свидетельствовать, что Павлик, а вместе с ним и Костя, и Вика на верном пути в своих предположениях. Но шкатулка оказалась обвязанной крест-накрест бечевкой, да еще в несколько рядов. Размотать ее было не так просто в темноте…
Как выход, пришло неожиданное и вместе с тем простое решение: взять шкатулку с собой. Он должен был сделать это в любом случае – какая бы ерунда ни обнаружилась у баптиста: показать находку и Косте, и Вике…
Запихав шкатулку в карман, он кое-как застегнул молнию и опять стал на коленки перед окном, чтобы приподнять служившую подоконником доску…
Позже он будет размышлять, почему не догадался оставить «портфельчик» на столе до возвращения шкатулки, а машинально проделал все процедуры с подоконником в обратном порядке… Эта ошибка стала его удачей. Потому что в момент, когда, налегая плечом на доску, он запихивал под нее несессер, за окном, слева от него, мелькнула искра, какие бывают от огонька папиросы. Павлик вскочил на ноги и прильнул к окну… Потом, ничего не разглядев, сообразил перебежать в соседнюю комнату, где был телевизор, и по дороге чуть не налетел на стол.
Искра мелькнула примерно здесь, против этого окна, и, скорее всего, там, где начинался двор Мелентьевых… Но почти к самому окну, так что летом, при желании, наверное, можно бы достать рукой, выходила крыша их гаража, блочная стена которого служила частью ограды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
– Если сначала через сады… – сказал Павлик. – Потом в обход…
– А зачем? – сразу оживилась Вика.
– В кино пойдем! – И Костя дернул себя за волосы, как бы ставя на этом точку. Вика от радости подпрыгнула на кушетке.
– Ну, конечно, не в самый центр… – на всякий случай заметил Костя. – А где поменьше ходят. Найдем! Все равно нам кой-чего подкупить надо. – И объяснил Павлику: – Не понравился ей наш суп.
– Какой там суп, – возмутилась Вика. – Одна вода!
Павлик не знал, что сказать на это: суп был как суп, вполне съедобный… Вика тем временем уже сбросила на кушетку шаль и спустила ноги, разыскивая на полу свои беленькие туфли.
– Мороженого поедим, Павлик!
– Мне нельзя…
– Мороженого нельзя?!
– В кино, на вечерний сеанс… Не пустят.
– Ой! А я уже два года хожу! – удивилась Вика.
Павлик не стал объяснять, что ему совсем не до кино сейчас..
– Как же ты один? – спросила Вика.
– Я буду дома, – сказал Павлик. Он вспомнил, что они собирались проверить папку или портфельчик Викиного квартиранта, и вопросительно взглянул на Костю. Тот как будто понял его.
– Ты, пожалуйста, не обижайся, Павка. Мы особенно шлендать не будем. Закупим кой-чего съедобного. А то ведь на эту проклятую картошку весь день уходит! Забежим в кино.
– Пойдем в «Пролетарий»! – подхватила Вика.
– Вот именно! – возразил тот. – Я говорю, куда-нибудь подальше от центра, а она – в самый центр!
– Ну и что? – заметил ему Павлик. – Кто вас там увидит? С Буерачной туда не ездят…
Костю приятно удивило его заступничество.
– Ну, если вы двое не боитесь… Мне вовсе тут бояться некого!
А Павлик поддержал Вику еще и потому, что их начинание совпадало с его собственными планами на вечер. Ему нужна была свобода действий.
– Ты, Костя, иди на кухню! – распорядилась Вика, взявшись обеими руками за отвороты голубой куртки, чтобы снять ее. – А ты, Павлик, отвернись!.. Вот так. – Она сама развернула его. Павлик подумал, что проще было бы отправить его вместе с Костей на кухню…
– Вика… – Он впервые с тех пор, как она поселилась у них, назвал ее по имени, и это стоило ему некоторого усилия. – А баптист вчера вечером дома был?
– Дядька Андрей? – переспросила Вика. – Когда я заходила к себе в комнату, был дома.
– И никуда не выходил?
– Вот уж не знаю! Я маме письмо писала. А потом будто спать легла. Может, выходил.
Павлик подумал, что на это он пока нигде не найдет ответа: выходил или не выходил баптист, когда где-то здесь, на этой стороне Жужлицы, возможно, в сосняке, а возможно, около горки, была Аня…
Лицом к лицу
В этот день по-настоящему так и не потеплело. С утра, пока сияло солнышко, земля немножко отмякла, потом, когда стали наползать облака, затвердела опять, а к вечеру уже сковалась морозцем.
Некоторое время Павлик сидел на крылечке у дома, ждал. Едва исчезли вдалеке Костя и Вика, на улице, как по заказу, стало ни души… А ночь уже подкралась вплотную, и если бы не тучи над головой – вовсю бы сверкали звезды.
Павлик вошел в дом. Здесь было тихо, пусто. И казалось еще более пусто оттого, что не было теперь не только Кости, но и Вики…
Взял вчерашнюю шапку в сенцах, повесил на ее место каракулевую. По-вчерашнему обмотал шарфом горло… Был убежден, что все надо сделать в точности, как накануне, тогда появятся те же чувства, и повторятся вчерашние движения… Свет в комнатах, выходя на улицу, гасить не стал.
Накануне было тревожно от большой мертвенно-яркой луны в небе, а на этот раз – оттого, что она пропала. Пока он был в доме, стало совсем темно. Хотя светились обращенное во двор окошко Алексея Кузьмича и два окна в доме Васильевны. А у Ильки уже позакрывали ставни.
Огоньки на Буерачной и целое марево их над городом воспринимались далекими, как из другого мира, до которого Павлику просто не было никакого дела…
Его весь день тянуло к месту вчерашних события. Пытаясь разобраться в хаосе неясностей, он спотыкался на первой из них: откуда был выстрел?.. И хотя совершенно не представлял, что ему это даст, не мог сосредоточиться ни на чем другом, пока существовала эта загадка. Словно бы отсюда начинались все прочие неожиданности.
Это неопределенное вначале ощущение заметно обострилось, когда он с чувством неловкости перед Николаем Романовичем вылезал из машины. Чего он ждал от Илькиного родственника? Что надеялся увидеть или услышать, когда поехал с ним в город?.. Если ночью стрелял баптист, с него и надо было начинать.
На огороды Павлик шел той же дорогой: сначала вдоль домов, потом узким проходом между оградами. И когда шел, на мгновение уловил из того далекого мира, где полыхало море огней и где были сейчас Вика с Костей, мелодию бесшабашной летки-енки. Она ворвалась и, неуместная, сразу сникла. Потому что здесь, где был Павлик, властвовали сумерки, тишина и по-вчерашнему тревожное напряжение.
Ночь вступила в свои права, но то ли от городских огней, то ли от снежных пятен в стороне Жужлицы воздух как бы светился изнутри неуловимо голубоватым светом и отчетливо вырисовывался тополь за огородами, не хуже, чем накануне, была видна ограда Викиного дома. Лишь сосновый бор темнел опять холодно, отчужденно, и Павлик старался не глядеть на сосны.
У него не было ни малейшей обиды на то, что Костя уехал. Он даже не во все свои догадки посвящал Костю. Во-первых, у того хватало забот с Викой. А во-вторых, и в главных, не Костя, а он, Павлик, должен был в минуту опасности прикрыть Аню… Как обязан прикрывать друга каждый, если он человек, а не питекантроп. Павлик где-то просмотрел, не прикрыл.
Он стоял вчера под тополем лицом к Викиному двору, чуточку повернувшись в сторону дороги… Держался руками за дерево… И теперь, касаясь ладонями тополиного ствола за спиной, он чувствовал, что все накануне было именно так. А ему надо было повторить каждое свое движение, каждый шаг, чтобы установить, откуда летела пуля…
Вон там, из-за ограды, бесшумно появился Костя. Время словно переключилось назад на целые сутки. И двинулось опять, через те же события, в тех же ощущениях…
Когда над забором появилась чья-то фигура, он вчера оторвался от дерева и, лицом к Викиному дому, начал отступать ближе к соснам…
И едва чуть слышно затрещал забор, – а в первые мгновения это показалось тогда очень громко! – он сделал рывок… Ну да! Он развернулся почти на сто восемьдесят градусов и в одном порыве сделал движение к соснам, чтобы нырнуть в глубину бора, это было его первым и главным побуждением тогда, но что-то словно бы оттолкнуло его, пожалуй, даже испугало – неизвестность или чернота сосен, но в те короткие доли секунды он почувствовал себя зажатым опасностью, как если бы она подстерегала его не только со стороны Викиного дома, но и со стороны бора; и он все в том же рывке, совершенно импульсивно меняя направление, бросился к дороге – туда, где опасности еще не было. И вот тут почти одновременно раздались испуганный возглас и звук удара. Сначала был, конечно, возглас. Но Павлик среагировал на него лишь мысленно, потому что не угадал направления… А значит, выстрел, который хлестанул тут же, следом, если верить, что дыра на шапке от пули, а сомнений в этом у Павлика не было, мог быть сделан с крыльца дома Вики. Или… или с прямо противоположной стороны, от сосен.
Павлик возвратился к тополю, чтобы снова повторить каждое свое движение. И опять отступил от дерева. Когда в непоследовательности вчерашних событий треснул Викин забор… И, мысленно опять восстанавливая это мгновение, он теперь вновь рванулся было прочь от тополя. Но коротко глянул в сторону сосняка… и замер, холодея.
Этот неожиданный, цепенящий холод, который сначала как будто неуверенно подкрался к нему, а потом хлынул в него сразу отовсюду, и был первым его ощущением в ту минуту, когда он увидел за деревьями словно бы выросшую из глубины сосен человеческую фигуру.
Неизвестный тоже замер, как он. Даже вместе с ним, одновременно с ним. И это было второе, что осознал Павлик: будто незримая ниточка связала его с человеком в соснах – ниточка страха… Ему показалось даже, что в последний миг неизвестный разворачивался в его сторону, как он – в сторону сосен.
Проглотив испуганный возглас, а может быть, даже неслышно вскрикнув, он бросился бежать в том же направлении, в каком бежал вчера: по тропинке, что, нырнув между оградами, вела к дороге.
Потом, восстанавливая уже это, новое событие, Павлик не мог избавиться от убежденности, будто заметил, как одновременно с ним повернулся и неизвестный, чтобы раствориться в глубине бора.
«Только я сама знаю…»
До садов Павлик не добежал. Нырнул в проход между оградами за Викиным двором. Об осторожности, которой учил накануне Костя, не думал. К тому, чтобы использовать ближайшее укрытие, подхлестнуло неодолимое желание спрятаться. А кроме того, бежать до дома у него не хватило дыхания. Прижался к забору у самого выхода, чтобы видеть сразу и дорожку вдоль домов и огороды за противоположным выходом, если бы кто появился на задворках. Но не уловил никаких признаков погони.
Впрочем, теперь, когда он остановился, дыша через пересохшие губы, он уже понял, что опасность миновала его, что тот, кто был в соснах, двинулся не за ним, а в обратную сторону, к Жужлице. И трясло его теперь уже не столько от страха, сколько от изнеможения после бега.
Просматривая Анину записную книжку, он запомнил фразу «только я сама знаю, что трусиха» еще и потому, что был тоже не из отчаянных. И кроме него, об этом никто не знал. Теперь, как запоздалая реакция на чистосердечное Анино признание, к нему пришел стыд… Нет, не за то, что он бежал. За свою беспомощность перед страхом, от которого еще теперь расслабленно кружилась голова, за то, что не поборол его. А бежать он, конечно, должен был. И Костя подтвердит, что должен. Вчера ведь они, когда надо было, все трое бежали… Вдобавок, примерно с того места, где Павлик разглядел человеческую фигуру, если не от Викиного дома, и был произведен выстрел… Случайно ли человек появился там?
Как ни кошмарно завершилось это предприятие, Павлик сделал благодаря ему одно важное открытие: древний тополь за огородами – это и есть Анина секвойя, иначе не могло случиться близ него столько неожиданностей раз за разом. И что-то у Ани было связано с ним. Теперь Павлик не сомневался в этом. Хотя он вчера еще, когда в бессоннице размышлял о ее загадочной фразе, почему-то сразу представил себе этот тополь. Что могла Аня спрятать около него? Или искала? Или нашла? Или только увидела что-то?
Мрачный Викин постоялец находился в Вологде и не мог прятаться в соснах… Милиционер, что дежурил у полыньи, если бы это оказался он, вряд ли остановился бы при виде Павлика. Какой-нибудь случайный человек тоже не испугался бы. А этого остановил страх! Не любопытство и не обычная осторожность, а явное желание остаться незамеченным.
Дрожь оставила его, но по-прежнему кружилась голова, и это мешало ему сделать какие-нибудь определенные выводы. Однако само присутствие неизвестного, когда баптист вместе с Викиной матерью был в отъезде, уже снимало с будущего отчима Вики долю подозрений. Его причастность к событиям могла быть, а могла и не быть…
Павлик напрягся и даже затаил дыхание, когда вдруг понял, что именно сейчас он проверит баптиста… Он должен был сделать это сейчас и только сейчас. Вспомнилась обидная Викина фраза: «Пусть Павлик, он маленький…» И отчетливо – Анина, мудрая, как всегда: «Храбрый – это кто побарывает страх». Но не потому, что он все еще боялся кого-нибудь. Напротив, одновременно с этим новым решением к нему пришла ясность, собранность, даже какое-то внутреннее ожесточение. Аня, наверное, все-таки права, и мужество у него было. Вот только нежности он не изобрел, когда надо было защитить Аню… «Только я сама знаю…»
Неожиданности продолжаются
Вторая или третья от угла доска отошла в сторону легко, не скрипнув. Павлик не зря выслушивал и запоминал инструкцию, как проникнуть в дом. А Викина убежденность в том, что это ее владения, а не баптиста, как бы гарантировали ему и законность его нового предприятия.
Щель оказалась действительно узкой, так что Павлик с трудом протиснулся через нее во двор. Здесь, на всякий случай прикрыв за собой дыру, он почувствовал себя в безопасности.
Кирпичи аккуратной пирамидкой темнели напротив, у завалинки. Дом огибала со всех сторон неширокая цементная дорожка, поэтому ключ отыскался не на земле, как говорила Вика, а на цементе.
Чтобы сделать все наверняка, Павлик не торопился. И даже не напрягал усилий, чтобы сдерживать себя. Это разумелось как бы само собой.
На крыльцо поднимался краешком ступеней, с каждым шагом пригибаясь все ниже, потом бесшумно скользнул к двери, на минуту прижался к ней, чтобы удостовериться в тишине и безлюдье. Хотя на фоне строения его вряд ли можно было увидеть в темноте…
Английский замок в собственной двери он открывал частенько со второй, третьей попытки, а тут сразу легко, безошибочно вставил ключ и повернул его на два оборота. Дверь подалась от небольшого усилия, как будто ее смазали на этот случай, и замок за его спиной щелкнул почти неслышно.
Только здесь, в коридоре, обрадованно подумал, что, на счастье его, хозяева, отъезжая впопыхах, то ли забыли, то ли не посчитали нужным закрыть ставни. В противном случае весь его замысел – без фонаря и спичек в кармане – оказался бы заведомо безнадежным.
Правда, единственное окошко в коридоре было чем-то завешено, и Павлику пришлось долго напрягать зрение, пока перед ним вырисовался темный прямоугольник входной двери. Но он знал, что почти во всех домах через коридор надо проходить из двери в дверь.
Спрятав на дно кармана запотевший в ладони ключ, нашарил дверную скобу и решительно ступил через порог.
Сквозь занавешенные тюлем окна сюда проникало едва уловимое свечение улицы, и Павлик почувствовал себя еще уверенней.
Прямо против двери чернел круглый стол с аккуратно расставленными вокруг него стульями, налево, у стены, – платяной шкаф с зеркалом, а дальше, в левом углу, возле окна, просматривался темный квадрат телевизора. Если бы Вика вспомнила, что можно забраться и посмотреть передачи, наверное, не удержалась бы…
Открыл дверь в правую комнату. Здесь показалось еще светлее, оттого что было просторной. Железная кровать, напротив, у стены, маленький письменный стол и табурет возле двери, вешалка в углу, и больше ничего. Обстановка действовала бы даже успокаивающе, если бы не плащ или пальто на вешалке, под которым стояли сапоги, создавая иллюзию человеческой фигуры.
Больше не отвлекаясь на случайные детали, он прошагал к окну. Однако теперь, когда спасительный выход остался далеко позади, опять гулко заколотилось сердце. Но Павлик крепился…
Подоконник был сделан из неширокой доски. И все же приподнять ее, как показывала Вика, не удалось. Хотя слева, у самого стыка оконной коробки, доска заметно подавалась вверх.
Когда Павлик убедился, что ее не отжать и обеими руками, он опустился на колени и надавил плечом снизу. Протяжно скрипнув, доска изогнулась, открывая щель слева, и Павлик без труда нашарил в ней то, что Вика называла портфельчиком, но что, скорее всего, когда-то служило несессером.
Зачем-то сдерживая дыхание, Павлик опустил на место подоконник, распрямился, вставая, и, подойдя к столу, не вдруг открыл самую обыкновенную «молнию», теперь уже по-настоящему взволнованный тем, что ему предстояло обнаружить. Под руками знакомо зашелестела пачечка хрустких бумажек. Деньги. Это Павлика не интересовало. Он сразу вытащил из-под них небольшую деревянную шкатулку. Тяжесть ее могла свидетельствовать, что Павлик, а вместе с ним и Костя, и Вика на верном пути в своих предположениях. Но шкатулка оказалась обвязанной крест-накрест бечевкой, да еще в несколько рядов. Размотать ее было не так просто в темноте…
Как выход, пришло неожиданное и вместе с тем простое решение: взять шкатулку с собой. Он должен был сделать это в любом случае – какая бы ерунда ни обнаружилась у баптиста: показать находку и Косте, и Вике…
Запихав шкатулку в карман, он кое-как застегнул молнию и опять стал на коленки перед окном, чтобы приподнять служившую подоконником доску…
Позже он будет размышлять, почему не догадался оставить «портфельчик» на столе до возвращения шкатулки, а машинально проделал все процедуры с подоконником в обратном порядке… Эта ошибка стала его удачей. Потому что в момент, когда, налегая плечом на доску, он запихивал под нее несессер, за окном, слева от него, мелькнула искра, какие бывают от огонька папиросы. Павлик вскочил на ноги и прильнул к окну… Потом, ничего не разглядев, сообразил перебежать в соседнюю комнату, где был телевизор, и по дороге чуть не налетел на стол.
Искра мелькнула примерно здесь, против этого окна, и, скорее всего, там, где начинался двор Мелентьевых… Но почти к самому окну, так что летом, при желании, наверное, можно бы достать рукой, выходила крыша их гаража, блочная стена которого служила частью ограды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20