Дэвид Геммел: «Кровь-камень»

Дэвид Геммел
Кровь-камень


Сипстрасси: Йон Шэнноу – 03



OCR Альдебаран
«Кровь-камень»: АСТ; Москва; 2001

ISBN 5-17-005623-0 Аннотация Он — Йон Шэнноу Воин Света, охотник за Зверем Тьмы. Он — Йон Шэнноу. Одинокий всадник. Волк скалистых пустынь, в которые мир обратился триста лет назад. Хищник среди хищников, стрелок среди стрелков, человек, в совершенстве постигший новый закон бытия — УБЕЙ ИЛИ УМРИ.Но теперь УМЕРЕТЬ будет куда легче, чем УБИТЬ. Потому что — прорвана завеса, разделяющая мир людской и мир, с людским граничащий. Потому что — предстоит Йону Шэнноу схватка не с богом, не с демоном даже, но — воплощенным Голодом, Злом, уже пожравшим всю силу жизни своего мира и пожирающим теперь жизнь мира нашего. Дэвид ГеммелКровь-камень ПРОЛОГ Я видел падение миров и гибель народов. Из облаков я наблюдал, как безмерная приливная волна катилась по берегу, поглощая города, погребая в водяной мгле неисчислимые множества.День занялся тихим, но я знал, чему суждено быть. Город у моря просыпался, его улицы были забиты машинами, тротуары кишели прохожими, ветвящиеся артерии его подземки еле справлялись с людскими потоками.Последний день был мучительно тягостным, ибо у нас была паства, которую я научился любить, — богобоязненные, добросердечные, щедрые духом люди. Как тяжко смотреть на мириады таких, как они, и знать, что еще до истечения суток они предстанут перед своим творцом.И потому меня удручала великая печаль, пока я шел к серебристо-голубому самолету, которому предстояло унести нас в вышину навстречу будущему. Мы ожидали взлета, а солнце клонилось к закату во всем своем блеске. Я застегнул ремни и достал мою Библию в тщетных поисках утешения. Савл сидел рядом со мной и смотрел в окно.— Красивый вечер, Диакон. — сказал он.Воистину! Однако ветра перемен уже пробуждались.Мы плавно взмыли в воздух, и пилот сообщил нам, что погода меняется, но мы достигнем Багам раньше бури. Я знал, что так не будет.Мы поднимались все выше, выше, и первым знамение заметил Савл.— Как странно, — сказал он. дергая меня за плечо. — Солнце словно бы снова восходит.— Сей день — последний, Савл, — сказал я ему.Взглянув вниз, я увидел, что он расстегнул ремни. Я велел ему снова их застегнуть. Едва он это сделал, как первый из устрашающих ветров ударил в самолет и чуть было его не перевернул. В воздух взвились чашки, книги, сумки, а у наших спутников вырвался вопль ужаса.Савл крепко зажмурил глаза, вознося молитву, но я хранил спокойствие. Наклонившись вправо, я смотрел в окно. Огромная волна катилась к берегу.Я подумал о жителях города. Ведь многие даже теперь просто созерцают то, что сочли чудом. — заходящее солнце снова восходит. Быть может, они улыбаются или хлопают в ладоши от изумления. Затем их взгляды обратятся к горизонту. Сначала они подумают, что его заволакивает черная грозовая туча. Но вскоре станет ясной страшная правда! Море поднялось навстречу небу и надвигается на них кипящей стеной, неся смерть.Я отвел взгляд. Самолет затрясся, поднялся выше, провалился — такой беспомощный перед сокрушительной силой ветра. Все пассажиры поверили в неминуемость смерти. Все, кроме меня. Я знал.И бросил последний взгляд в окно. Город теперь казался таким маленьким, что его мощные башни выглядели не длиннее детских пальчиков. Окна башен светились, улицы все еще были запружены машинами.И тут они исчезли. Савл открыл глаза, и ужас его был велик.— Что это. Диакон?— Конец мира, Савл.— И мы умрем?— Нет. Пока еще нет. Скоро ты узнаешь, что Господь уготовил нам.Самолет швыряло в небе, как соломинку, подхваченную ураганом.И тут возникли цвета: удивительно яркие красные и лиловые переливы легли на фюзеляж, захлестнули окна. Будто нас поглотила радуга. Внезапно они исчезли. Длилось это секунды четыре. Но только мне было известно, что за эти четыре секунды миновало несколько сотен лет. 1 От такой боли нельзя было отмахнуться, его одолевало головокружение, но Пастырь усидел в седле и по» вернул жеребца к Расселине. В ясном небе сияла полная луна, на горизонте бело поблескивали острые вершины дальних гор. Рукав черного одеяния всадника все еще тлел, и под порывом ветра заплясал язычок пламени. Его опалила новая боль, и он ударил по рукаву закопченной ладонью.Где они теперь? Его светлые глаза обшаривали залитые лунным светом горы и предгорья. Во рту у него пересохло, и он натянул поводья. С седла свисала фляжка. Пастырь отцепил ее, отвинтил медную крышку и поднес к губам. Только в ней была не вода: рот ему обжег жгучий спирт. Он сплюнул и отшвырнул фляжку.Трусы! Им требовалось темное взбадривание алкоголем, когда они ехали убивать. Гнев на мгновение заставил его забыть о боли. Далеко внизу, на склоне у опушки леса, появилась группа всадников. Его глаза сощурились. Пятеро. В чистом горном воздухе он различил звуки хохота.Всадник застонал и покачнулся в седле. Виски разламывались от боли. Он прикоснулся к ране над правым. Кровь почти запеклась, но пуля оставила борозду. Рана опухла и жгла, как огнем.Он чувствовал, что вот-вот потеряет сознание, но противился всей силой своего гнева.Работая поводьями, он направил жеребца в Расселину, потом повернул его вправо — вниз по длинному, поросшему лесом склону в сторону дороги. Склон таил немало ловушек, и дважды жеребец, поскользнувшись, припадал на задние ноги. Но всадник вздергивал его голову, и он, удержавшись, в конце концов благополучно спустился на утрамбованную ленту торговой дороги.Пастырь остановил его, закинул поводья за луку седла и достал пистолеты. Оба были с длинными стволами, барабаны украшала серебряная насечка. Он поежился ОТ озноба и заметил, что руки у него дрожат. Сколько времени прошло с тех пор, как эти орудия смерти в последний раз были в употреблении? Пятнадцать лет? Двадцать? Я поклялся никогда больше не прикасаться к ним. Не уничтожить больше ни единой жизни.Ты был глупцом.Любите врагов ваших. Благотворите ненавидящим вас.И гляди, как убивают любимых тобой.Кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую.И гляди, как сгорают любимые тобой.Он вновь увидел ревущее пламя, услышал вопли изнемогающих от ужаса и умирающих… Нейша бежит к пылающей двери, а балки крыши обрушиваются на нее. Дова на коленях рядом с трупом мужа. Нолис, ее мех тлеет, но она все-таки открывает горящую дверь — только чтобы ее в клочья разорвали пули регочущих пьяных громил снаружи…Всадники приблизились и увидели одинокого ожидающего их человека. Они, несомненно, узнали его, но никакого страха он им не внушил. Это его удивило, но затем он сообразил, что пистолеты от них заслоняет высокое седло. И они не знали тайны того, кто готовился их встретить. Они пришпорили лошадей, а он молча ждал их приближения. Дрожь исчезла, и он ощущал только великое спокойствие.— Ну-ну! — сказал один из всадников, дюжий мужчина в холщовой куртке с накладными плечами. — Дьявол бережет своих, а? Ты зря погнался за нами, Пастырь. Там тебя ждала более легкая смерть. — И вытащил нож с обоюдоострым лезвием. — А теперь я освежую тебя заживо.Секунду он молчал, потом посмотрел говорившему прямо в глаза.— «Стыдятся ли они, делая мерзости? — процитировал он. — Нет, они нисколько не стыдятся и не краснеют».Плавным неторопливым движением он поднял пистолет в правой руке. На мгновение дюжий всадник замер, потом торопливо опустил руку за своим пистолетом. И опоздал. Он не услышал оглушительного рявканья, потому что крупнокалиберная пуля впилась ему в лоб, опередив звук, и вышвырнула его из седла. Грохот выстрела напугал лошадей, и начался хаос. Жеребец Пастыря взвился на дыбы, но он справился с ним и выстрелил дважды. Первая пуля пронизала шею худого бородача, а вторая настигла спину всадника, повернувшего лошадь в тщетной попытке улизнуть подальше от внезапно завязавшегося боя. Четвертый получил Пулю в грудь, с криком свалился на землю и пополз к придорожным кустам. Последний всадник сумел совладать с перепуганной лошадью, вытащил длинноствольный пистолет и выстрелил. Пуля разорвала воротник Пастыря. Извернувшись в седле, он дважды выстрелил из пистолета в левой руке, и лицо стрелявшего исчезло: пули размозжили ему голову. Лошади с пустыми седлами унеслись в ночную мглу, а он оглядел тела на земле. Четверо были мертвы, пятый, раненный в грудь, все еще пытался уползти, оставляя за собой кровавый след. Пастырь направил жеребца к ползущему.— «До конца оберу их, говорит Господь».Ползущий перекатился на спину.— Богом прошу, не убивай меня! Я не хотел. Я никого из них не убил, клянусь!— «И воздам каждому из вас по делам вашим», — сказал Пастырь.Пистолет опустился дулом вниз. Раненый на земле вскинул руки и закрыл ими лицо. Пуля прошла сквозь его пальцы в мозг.— Вот и все, — сказал Пастырь. Опустив пистолеты в кобуры на бедрах, он повернул жеребца в сторону дома. Слабость и боль навалились на него, и он поник на шею коня.Жеребец, которым он больше не управлял, остановился. Всадник повернул его на юг, но дом жеребца был не там. Некоторое время он простоял так, потом зашагал на восток — к равнинам.Так он брел больше часа, потом учуял волков. Справа возникли тени. Жеребец заржал и вздыбился. Ноша скатилась с его спины… и он умчался галопом.
Иеремия стоял на коленях рядом со спящим, осматривая рану у него на виске. Он не думал, что кость треснула, но проверить это было невозможно. Кровь уже не текла, но огромный кровоподтек уходил под волосы и тянулся через скулу почти до самого подбородка. Иеремия поглядел на лицо человека. Худое, угловатое, глаза глубоко посажены. Рот тонкогубый, но Иеремии он показался жестоким.Изучив лицо человека, о нем можно узнать очень многое, подумал Иеремия. Словно прожитая жизнь оставила на нем тайные знаки. Быть может, думал он, каждое проявление слабости или злобы, мужества или доброты оставляет крохотный след, складочку или морщинку там и тут, которые можно прочесть словно буквы. Быть может, так Бог позволяет святости замечать зло в благообразии. Хорошая мысль! Лицо раненого было сильным, но лишенным доброты, решил Иеремия. Однако в нем не было и зла. Он осторожно промыл рану, а затем откинул одеяло. Ожоги на плече и руке подживали хорошо, хотя из нескольких пузырей еще сочился гной.Теперь Иеремия занялся оружием раненого: револьверы исчадий, однозарядные пистолеты. Взвесив на руке первый, он взвел курок наполовину, щелкнул застежкой и открыл барабан. Две каморы были пусты. Иеремия извлек патрон и осмотрел его. Оружие было не новым. В годы перед Второй сатанинской войной исчадия создали вариант револьвера с более коротким стволом, а еще автоматические пистолеты и винтовки, которые стреляли гораздо точнее этих. Однако и новое оружие не спасло их от полного уничтожения. Иеремия своими глазами видел гибель Вавилона. Диакон приказал сровнять его с землей, разобрать по камушкам, пока не осталась только плоская бесплодная равнина. Старик вздрогнул при этом воспоминании.Раненый застонал и открыл глаза. Глядя в них, Иеремия ощутил леденящий страх. Глаза были голубовато-серыми, дымчатыми, как зимнее небо, их пронзительный взгляд словно читал в его душе.— Как вы себя чувствуете? — спросил он, стараясь унять бешеное сердцебиение. — Раненый заморгал и попытался приподняться. — Лежите, лежите, друг мой. Вы были тяжело ранены.— Как я попал сюда? — Голос был тихим, слова звучали мягко.— Мои друзья нашли вас на равнине. Вы упали с лошади. Но перед тем побывали в огне, и в вас стреляли. Раненый глубоко вздохнул и закрыл глаза.— Не помню, — проговорил он наконец.— Бывает, — сказал Иеремия. — Болевой шок от ран. А кто вы?— Не помню… — Он заколебался. — Шэнноу. Я Йон Шэнноу.— Бесславное имя, друг мой. Отдыхайте, а я зайду вечером покормить вас.Раненый открыл глаза, протянул руку и взял Иеремию за локоть.— А кто вы, друг?— Иеремия. Странник. Раненый откинулся на подушку.— «Иди и возгласи в уши дщери Иерусалима», Иеремия, — прошептал он и снова погрузился в глубокий сон.Иеремия выбрался из фургона и притворил за собой заднюю деревянную дверь. Исида уже разложила костер. Он увидел, что она собирает травы на речном берегу, и в солнечных лучах ее короткие светлые волосы блестят, как чистое золото. Он почесал в седой бороде и пожалел, что ему не на двадцать лет меньше. Остальные десять фургонов образовали кольцо на берегу, и возле них уже горели три костра для вечерней стряпни. Он увидел, что у первого стоит на коленях Мередит и режет морковь в висящий над огнем котелок.Иеремия неторопливо прошел по траве и скорчился на земле напротив молодого ученого.— Жизнь под солнцем и звездами пошла вам на пользу, доктор, — сказал он шутливо.Мередит смущенно улыбнулся и отбросил с глаз светло-рыжую прядь.— И очень, менхир Иеремия. С каждым проходящим днем я чувствую себя сильнее. Если бы больше людей из городов могли бы побывать в этих краях, я уверен, жестокостей творилось бы меньше.Иеремия промолчал и устремил взгляд на огонь. Его опыт говорил ему, что жестокость всегда гнездится в тени человека и где бы ни проходил человек, зло всегда следует за ним. Но Мередит был светел душой, и молодому человеку не вредно лелеять светлые мечты.— Как раненый? — спросил Мередит.— По-моему, ему лучше, хотя он и утверждает, что ничего не помнит о стычке, в которой получил свои раны. Сказал, что его зовут Йон Шэнноу.Глаза Мередита на мгновение вспыхнули гневом.— Да будет проклято это имя! Иеремия пожал плечами:— Но это ведь всего лишь имя!Стоя на коленях над речным обрывом, Исида следила за длинной изящной рыбой у самой мерцающей поверхности воды. Какая красивая рыба, подумала она, потянувшись к ней мыслью. И тотчас ее мысли затуманились, а потом слились с рыбой. Она ощутила прохладу воды по бокам и исполнилась тревожности, потребности двигаться, преодолевать течение, плыть домой.Оторвавшись, девушка легла на спину… и почувствовала приближение Иеремии. Она села и с улыбкой повернулась к старику.— Как он? — спросила Исида, когда Иеремия с некоторым трудом опустился на траву рядом с ней.— Ему получше. Мне бы хотелось, чтобы ты посидела с ним.Старик встревожен, но старается скрыть это, подумала она. Подавив желание слиться с его сознанием, она подождала, чтобы он снова заговорил.— Он воин, возможно, даже разбойник. Я не могу понять. Наш долг был помочь ему, но вот вопрос: не станет ли он опасным для нас, когда окрепнет? Не хладнокровный ли он убийца? Не разыскивают ли его Крестоносцы? Не навлечем ли мы на себя беды, дав ему приют? Ты мне поможешь?— Ах, Иеремия? — ласково сказала Исида. — Конечно, помогу. Или ты сомневался в этом? Он покраснел.— Я ведь знаю, что ты не любишь применять свой дар к людям. Мне очень жаль, что я вынужден просить тебя об этом.— Ты прекрасный человек, — сказала она, вставая. У нее закружилась голова, и она едва не упала. Иеремия подхватил ее, и она чуть было не утонула в его заботливости. Мало-помалу к ней вернулись силы, но тут же возникла боль в груди и в животе. Иеремия взял ее на руки и пошел к фургонам. Доктор Мередит бросился им навстречу. Иеремия усадил ее в высокую качалку у костра, а Мередит взял ее руку, щупая пульс.— Мне уже хорошо, — сказала она. — Нет, правда. Тонкие пальцы Мередита прижались к ее лбу, и ей понадобилась вся ее способность сконцентрироваться, чтобы отгородиться от властности его чувства к ней.— Мне уже совсем хорошо, — повторила она.— А боль? — спросил он.— Полностью прошла, — солгала она. — Просто я слишком быстро вскочила на ноги. Пустяки.— Принесите соли, — сказал Мередит Иеремии. Когда старик вернулся, Мередит высыпал соль на ее подставленную ладонь. — Съешьте! — скомандовал он.— Меня от нее тошнит, — воспротивилась девушка, но он промолчал, и она слизнула соль с ладони. Иеремия подал ей кружку с водой, и она сполоснула рот.— Теперь вам нужно отдохнуть, — сказал Мередит.— Хорошо, — пообещала она. — Но немножко погодя. — Она не торопясь встала. Ноги не подогнулись, и она поблагодарила старика и доктора.Торопясь укрыться от их заботливых взглядов, Исида направилась к фургону Иеремии и забралась внутрь, где раненый продолжал спать.Исида придвинула табурет к постели и села. Ей стало совсем нехорошо — она ощутила близость смерти.Отогнав эти мысли, она протянула тонкую руку и коснулась пальцев спящего. Закрыв глаза, она позволила себе утонуть в его памяти, опускаясь все ниже и ниже сквозь слои его взрослости и подростковости, ничего не воспринимая, пока не добралась до его детства.Два мальчика. Братья. Один застенчивый, чувствительный, другой — задиристый буян. Любящие родители, фермеры. Потом явились разбойники. Кровопролитие, убийства, мальчики спаслись. Мучительное горе, трагедия подействовали на них по-разному, и один стал разбойником, а другой…Исида судорожно вернулась в явь, забыв про свое недомогание, всматриваясь в спящего.
1 2 3 4 5 6