Я ужин приготовила, ждала его. Он говорил, что задержится. А потом из машины позвонил, что едет. И вдруг — мертвый.
Она снова не удержала слез, и Сажину пришлось ждать, пока она успокоится.
— Вы слышали выстрелы? — спросил он затем.
— Нет. Я слышала, как завыла сигнализация во дворе. Такой звук здесь только у нашей машины. Я выглянула в окно и увидела, что это и правда наша машина. А в подъезде уже был шум, и Юра не вышел отключить сигнализацию…
— Когда вы спустились, на лестнице уже были люди?
— Да… Да, конечно. Соседи были. Наркоман этот. И Николай Иваныч. Он все кричал: «Это ты его? Это ты его?»
Николай Иваныч, отставной сотрудник органов, начинавший службу в конвое, а завершивший на посту начальника медвытрезвителя, первым выскочил на лестницу и увидел наркомана над трупом. Этот Николай Иваныч был единственным, кто ясно слышал выстрелы и утверждал, что стреляли без глушителя. И еще он говорил, что выстрелы раздались буквально в ту же секунду, когда завыла сигнализация.
Это давало стопроцентное алиби Барчуку, но с другой стороны, совпадение казалось каким-то слишком удачным. Как будто Барчук специально стукнул по капоту лесниковской машины как раз в тот момент, когда бизнесмен поднялся на площадку между вторым и третьим этажом.
Однако если Барчук — сообщник убийцы, то все выглядит глупо. Зачем будить сигнализацией весь дом, привлекать внимание соседей или хотя бы той же жены? Только чтобы заглушить выстрелы? Нет, не катит. Убийце надо сматываться — быстро и по возможности незаметно, а тут у самого подъезда машина воет, фары мигают и любопытные граждане выглядывают из окон: кто это там угоняет тачку господина Лесникова?
Но может быть, это какой-то особенный отвлекающий маневр. Ведь в конечном итоге получилось так, что убегающего убийцу никто толком не видел. Только поющей молодежи показалось, что сразу, как лампочка разбилась, у подъезда мелькнула какая-то тень. Мелькнула и скрылась за углом. Подъезд угловой, рядом деревья и кусты, три шага в сторону — и ищи ветра в поле.
Сажин размышлял, а Ирина Лесникова молча ждала вопросов и, наконец, дождалась:
— У вас есть какие-нибудь подозрения?
— Господи, какие подозрения? — тихо переспросила Ирина, уставив на Сажина свои тоскливые черные глаза. — Вы ведь уже арестовали убийцу.
Говорили, что еще до приезда милиции она пыталась выцарапать Барчуку глаза.
— Все не так просто, — заметил Сажин. — Оружия не нашли.
— А может, он его домой отнес? Он ведь тоже тут живет.
— Да нет, не отнес. Обыск в его квартире провели немедленно. Да он бы и не успел. Так что тут два варианта. Либо у Барчука был сообщник, который унес оружие, либо пистолет забрал кто-то из соседей. А третий вариант — Барчук вообще ни при чем, и вашего мужа убил кто-то другой.
— Кто?
— Ну, например, киллер. Наемный убийца. Вы исключаете такую возможность?
— Да. Нет. Не знаю. Юра не обсуждал со мной свои дела. Вообще-то, он никогда ничего такого не боялся. Не знаю.
— Значит, подозрений у вас нет?
— Нет. конечно, вы правы. Все может быть. Бизнес, большие деньги. Но он никогда не боялся. Если бы что-то такое было, он мог бы нанять охрану.
— Значит, он никогда не говорил об этом? Об охране, об угрозах в его адрес?
— Нет, я же говорю — нет.
Она сказала это совершенно спокойно — совсем не так, как генеральный директор ООО «Глобус», которому пришлось беседовать со старшим оперуполномоченным Ростовцевым.
Видя, как нервничает Заборин, Ростовцев все сильнее подозревал, что дело тут нечисто. Конечно, у руководителя фирмы может быть тысяча причин опасаться интереса милиции к делам предприятия — но если заместитель этого руководителя убит тремя выстрелами из пистолета, то эти опасения выглядят более чем подозрительно.
* * *
— Поймите одну простую вещь, — Заборин почти кричал и все его поведение говорило о ярко выраженном холерическом темпераменте. — Даже если бы у фирмы возникли проблемы, которые кому-то пришло в голову решать стрельбой, то первой мишенью стал бы я. Я! Кому и зачем понадобилось убивать моего заместителя, который не играл в фирме ключевой роли?
— А он действительно не играл ключевой роли?
— Нет. Если вы имеете в виду ситуацию, когда у начальника-бездельника есть заместитель, который выполняет за него всю работу, то это не тот случай. Мы без труда найдем человека на место Юрия Павловича, и фирма от его смерти нисколько не пострадает.
— Ну хорошо. Я готов с этим согласиться. Но что, если вас хотят запугать? Кто-то организовал убийство не самого нужного сотрудника, чтобы дать вам понять, что этот кто-то настроен очень серьезно.
— Тогда, как минимум, я бы об этом знал.
— А вы об этом не знаете?
— Нет! Заявляю совершенно официально: ни нашей фирме, ни мне лично никто никогда не угрожал, никто ничего не требовал, и никому не могло прийти в голову чтобы доказать мне или еще кому-то серьезность своих намерений.
— Ну, мало ли, что кому может прийти в голову…
— За сумасшедших ручаться не могу, но своих партнеров и конкурентов я знаю хорошо. Они привыкли решать проблемы цивилизованным путем.
— Хорошо, предположим. Но Юрий Павлович и сам мог попасть в неприятную историю. Взять деньги и не отдать. Обидеть криминального авторитета. Проиграться в карты. Да мало ли что.
— Насколько мне известно, Юрий Павлович не играл в азартные игры. А по поводу всего остального вы должны задавать вопросы не мне.
Заборин старался говорить спокойно, но лицо выдавало эмоции. Когда речь зашла о неприятной истории, в которую мог попасть Лесников, лоб генерального директора покрылся испариной, а язык непроизвольно прошелся по губам — так, словно они в момент пересохли.
— А кому? — поинтересовался Ростовцев, имея в виду: кому нужно задавать вопросы?
— Не знаю. Его жене, например. Друзьям, близким знакомым… Во всяком случае, меня он в свои личные дела не посвящал.
— Он не просил денег у фирмы, у вас или у других сотрудников? Может быть, без объяснения причин.
— Нет, не просил. Иначе я давно бы сам об этом сказал.
— Как знать, Михаил Борисович. Как знать. Если деньги из «черной кассы», то, возможно, и не сказали бы.
— У меня нет «черной кассы».
— А вот в это, извините, не поверю.
— Да вы вообще мне не верите! — взорвался Михаил Борисович, но сразу же взял себя в руки. — Ну, это дело ваше. Я могу только еще раз повторить, что не знаю ничего, совершенно ничего, о причинах убийства Юрия Павловича Лесникова. И прежде чем вы начнете подрывать репутацию нашей фирмы своими бездоказательными предположениями, идиотскими версиями и их бессмысленной проверкой, я советую вам хорошенько подумать.
— Вы угрожаете?
— Нет, я предупреждаю. Защищать свою репутацию и свои интересы мы умеем очень хорошо.
«Интересно, чего он так нервничает?» — снова подумал Ростовцев.
И тут же решил, что его визит в «Глобус» нельзя назвать совсем безрезультатным.
Если Михаил Борисович Заборин так боится интереса милиции к делам своей фирмы, то можно быть уверенным, что сам он не заказывал убийство своего заместителя. Зачем ему лишняя головная боль?
* * *
— Чего вам от меня надо? — спросил Алексей Барчук тоном смертельно больного, которого кто-то вздумал тормошить и расспрашивать в ту минуту, когда он уже собрался предстать перед апостолом Петром, чтобы попытать счастья у райских ворот.
— Да просто расскажи нам про вчерашнее. Где был, что делал, как к нам попал?
Сажин изображал из себя доброго следователя, хотя на самом деле не был следователем и не всегда отличался добротой.
Он устал за день, как собака, но разбираться с Барчуком надо было по горячим следам. Если он сообщник, то значит, он симулировал наркотическое опьянение. Человек, обдолбанный «смешинками», возможно, способен пристрелить кого-нибудь из спортивного интереса — но он точно не может быть ничьим сообщником. Это предполагает разумные и упорядоченные действия, а «смешинки» весь разум отбивают начисто.
Вся беда в том, что наука еще не нашла способа надежно определять концентрацию «смешинок» в организме человека. В натуральном виде он сохраняется всего несколько минут, а потом остаются только продукты распада, которые очень непросто отделить от всего остального, что намешано в крови и клеточной плазме.
Милицейские эксперты вообще не могли дать ответ, находился ли Барчук в момент ареста в состоянии наркотического опьянения. Анализы отправили в областной наркологический центр, но оттуда ответа можно было ждать неделю и не дождаться. Главный тамошний эксперт сразу сказал:
— По поводу степени опьянения ничего определенного сообщить не сможем. Принимал ли ваш клиент наркотик — может быть, установим, а когда и сколько — вопрос безответный. Темна вода во облацех.
Дело осложнялось тем, что анализы взяли только утром. В ночь убийства усталые и задерганные опера об этом как-то не подумали, а молодая дежурная следовательница Света Кораблева не подумала тем более.
Ни у кого просто не вызывало сомнений состояние Барчука. Обдолбанный по самый мозжечок — дураку ясно. Одни зрачки во весь глаз чего стоят.
Это уже потом — даже не утром, а ближе к вечеру, когда Сажина заинтересовал этот вопрос, молодой бородатый врач сказал про эти зрачки:
— А давай я тебе атропина в глаз закапаю — и у тебя такие же будут.
И остался после всех этих ночных ошибок только один неоспоримый факт — пальчики Барчука на капоте машины покойного Лесникова и на осколках пивной бутылки.
Пока Сажин опрашивал свидетелей и вдову бизнесмена, с Барчуком занималась следовательница Света Кораблева. Она выложила на стол вчерашнее «признание» Барчука — которое, сказать по совести, очень сильно отличалось от устных высказываний Алексея, каковые он щедро расточал на месте происшествия и потом, в милицейском газике.
Увы, диктофона у оперов под рукой не оказалось, а запись устного текста ручкой на бумаге обычно страдает некоторой фрагментарностью и неточностью — особенно если нет должного навыка.
В результате фразы Барчука наподобие таких: «Хи-хи… Лесникова, да?.. Ой, какое у тебя тут все желтенькое… Ик… Ха-ха-ха… Ты дурак да?.. Лесникова… Ха-ха-ха-ха-ха… Я всех Лесниковых… хи-хи… убиваю, ага… Гы-гы-гы… Бах!.. Из гра-гра-гра… из гранатолета… Бабах!.. Гранатомета, ага… Атомной бомбой — хлоп!.. Гы-гы-гы… Лю… лю… люблю кататься на машине… Это твоя машина, да?.. Хи… Какой ты белый и пушистый… Я тебя люблю…» — превращались в протоколе в чеканные строки: «Я признаю, что из хулиганских побуждений, находясь в состоянии алкогольного и наркотического опьянения, убил гражданина Лесникова Ю.П., нанеся ему три огнестрельных ранения из пистолета, который затем выбросил».
Оклемавшись наутро, Барчук категорически не согласился с такой интерпретацией своих высказываний, ничего подписывать не стал, устроил истерику на тему «Я невиновен!» — а по поводу вчерашних событий заявил, что ничего не помнит, поскольку был пьян.
Так именно и сказал — пьян. Света Кораблева пыталась перевести разговор на наркотики — но Барчук, что характерно, от наркотиков открещивался наотрез и рвал на себе рубаху (в основном рукава), чтобы показать вены — чистые, как у младенца.
Зато от пальчиков на разбитой бутылке он не отказывался. Да — пил пиво после водки. Потому и не помню ничего. Как пиво пил — помню, а потом — как отрезало.
С машиной дрался?
Может быть. Наверное, споткнулся и упал. Вот вам и пальцы на капоте.
Лампочку бил?
Да что вы? Не, это не я. Хотя все может быть. Ну, пьяный был, не помню ничего.
В Лесникова стрелял?
Из чего? Из пистолета?!! Из какого пистолета? Вы с ума тут все посходили, да?! Откуда у меня пистолет?
И все. Без пистолета ничего не получается, хоть ты тресни.
Следовательница это прекрасно понимала и ясно осознавала, что Барчука придется отпускать. Припаять ему можно разве что разбитие лампочки, да и то с трудом. А оно больше чем на мелкое хулиганство не тянет. Просить у прокурора ордер на арест при таких уликах — это просто смешно.
И пока Лешеньку не отпустили с миром, Сажин решил попытаться раскрутить его на сообщничество. Типа — сам не убивал, но стоял на стреме и прикрывал отход.
Тем более, что Барчук категорически отрицал наркотики. Опьянение признавал — но только обыкновенное, алкогольное.
А раз так, то это в корне меняет дело. Обыкновенный пьяный человек запросто может быть сообщником в каком угодно преступлении и совершать разумные и упорядоченные действия в неограниченном количестве. Конечно, все зависит от степени опьянения, и если эта степень высока, то действия становятся все менее разумными и упорядоченными — однако это не мешает пьяным людям совершать преступления. А иногда даже помогает, потому что алкоголь снимает страх и добавляет наглости.
Наркотики, впрочем, тоже далеко не всегда повергают человека в состояние полной невменяемости. Однако надо заметить, что героинщики, например, совершают преступления чаще всего не под кайфом, а в промежуточный период, когда ищут деньги на новую дозу. Что касается любителей таблеток (и в частности, «смешинок»), то про них вообще ничего определенного сказать нельзя.
Однако же, первоначальная версия строилась на том, что Барчук был совершенно невменяем, когда стрелял в Лесникова. Если же Леша — не стрелок, а сообщник, то от идеи невменяемости придется отказаться. И чтобы понять, какую линию дальше вести, Сажин стал по новой задавать Барчуку те вопросы, от которых Леша за день успел устать до смерти.
— Значит, смотри, что у нас получается, — подытожил Сажин в конце концов. — Вчера ночью в твоем подъезде был убит Юрий Павлович Лесников. В тот момент, когда убийца стрелял в него, ты зачем-то стал лупить руками и ногами его машину. Сработала сигнализация, и в результате почти никто не слышал выстрелов.
— Ну и что? Я пьяный был. Упал, задел машину…
— Нет, братишка. Свидетели говорят, что ты отрабатывал на ней приемы карате. А главное — разбил лампочку над входом в подъезд. Из-за этого убийца ушел в полной темноте, и никто не может его описать.
— Никакой лампочки я не бил.
— Ну зачем врать? Несколько человек видели, как ты ее разбил. Бутылкой из-под пива. Так что тут никаких сомнений нет — лампочку разбил ты. И нас интересует только одно: кто тебя об этом попросил?
— Никто меня не просил! И вообще — не помню я ничего.
— Леша, это несерьезно. Анализы показывают, что алкоголя у тебя в крови был самый мизер. Ты, конечно, мог быть навеселе, не спорю. Но чтобы все забыть… Не верю!
Сажин надеялся, что Барчук действительно был не настолько оглушен наркотиком, чтобы начисто все забыть. И предполагал, что могло быть так: когда Леша попался убийце на глаза, он был еще вменяем. И киллер попросил Лешу запустить сигнализацию и разбить лампочку. На кой черт ему это понадобилось — большой вопрос, но факт остается фактом: никто не видел, как он убегал.
А убегая, убийца мог всучить парню таблеточку, и к приезду милиции Леша уже ничего не соображал.
Конечно, версия была шита белыми нитками, но тут уж никуда не денешься. Совпадения слишком подозрительны, и запирается парень как-то глупо. Ведь он должен знать, что за употребление таблеток ему ничего не будет — так зачем же он так нагло врет? Наверное, он что-то все-таки помнит и неуклюже пытается это скрыть, а алкогольное опьянение кажется ему более естественной отмазкой.
А главное — с собой у него таблеток не было. В этом, конечно, нет ничего необычного. Как правило, так и бывает — купят у торговца одну или несколько штук — и сразу в рот.
Но может, Леша все-таки симулировал?
В таком случае, он не случайный сообщник убийцы, а сознательный сообщник.
Но как это доказать, если подозреваемый на все вопросы отвечает одинаково: «Не помню. Не помню! Не помню!!!» А если на него надавить, срывается на истерику — и тогда становится очевидно, что в гневе он действительно может убить, но не из пистолета, а тяжелым предметом по голове. Но и крича так, что звенят стекла, и вырываясь из рук конвоиров, он продолжает твердить то же самое:
— Не помню! Не знаю!!! Я НИ В ЧЕМ НЕ ВИНОВАТ!!!
И прижать его нечем.
То есть, выбить признание, конечно, можно. Но на одном признании далеко не уедешь. Если вскроется на суде, что признание не добровольное и вдобавок не подкреплено другими уликами — тут и амба всем, кто вел расследование.
Лучше уж убийство не раскрыть, чем такие последствия.
Да и парня жалко. Очень может быть, что он и правда не виноват. А Сажин не любил подводить под монастырь невиновных. Совесть потом замучает — сны нехорошие и мальчики кровавые в глазах.
* * *
— Нет, если это заказуха, то Барчук ни при чем, — сказал старший оперуполномоченный Ростовцев на следующий день. — Зачем киллеру помощник-дилетант? А на профессионала Леха не тянет.
— Но совпадения странные, — упрямо повторил Сажин. — И, кстати, ты сам хотел его закрыть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
Она снова не удержала слез, и Сажину пришлось ждать, пока она успокоится.
— Вы слышали выстрелы? — спросил он затем.
— Нет. Я слышала, как завыла сигнализация во дворе. Такой звук здесь только у нашей машины. Я выглянула в окно и увидела, что это и правда наша машина. А в подъезде уже был шум, и Юра не вышел отключить сигнализацию…
— Когда вы спустились, на лестнице уже были люди?
— Да… Да, конечно. Соседи были. Наркоман этот. И Николай Иваныч. Он все кричал: «Это ты его? Это ты его?»
Николай Иваныч, отставной сотрудник органов, начинавший службу в конвое, а завершивший на посту начальника медвытрезвителя, первым выскочил на лестницу и увидел наркомана над трупом. Этот Николай Иваныч был единственным, кто ясно слышал выстрелы и утверждал, что стреляли без глушителя. И еще он говорил, что выстрелы раздались буквально в ту же секунду, когда завыла сигнализация.
Это давало стопроцентное алиби Барчуку, но с другой стороны, совпадение казалось каким-то слишком удачным. Как будто Барчук специально стукнул по капоту лесниковской машины как раз в тот момент, когда бизнесмен поднялся на площадку между вторым и третьим этажом.
Однако если Барчук — сообщник убийцы, то все выглядит глупо. Зачем будить сигнализацией весь дом, привлекать внимание соседей или хотя бы той же жены? Только чтобы заглушить выстрелы? Нет, не катит. Убийце надо сматываться — быстро и по возможности незаметно, а тут у самого подъезда машина воет, фары мигают и любопытные граждане выглядывают из окон: кто это там угоняет тачку господина Лесникова?
Но может быть, это какой-то особенный отвлекающий маневр. Ведь в конечном итоге получилось так, что убегающего убийцу никто толком не видел. Только поющей молодежи показалось, что сразу, как лампочка разбилась, у подъезда мелькнула какая-то тень. Мелькнула и скрылась за углом. Подъезд угловой, рядом деревья и кусты, три шага в сторону — и ищи ветра в поле.
Сажин размышлял, а Ирина Лесникова молча ждала вопросов и, наконец, дождалась:
— У вас есть какие-нибудь подозрения?
— Господи, какие подозрения? — тихо переспросила Ирина, уставив на Сажина свои тоскливые черные глаза. — Вы ведь уже арестовали убийцу.
Говорили, что еще до приезда милиции она пыталась выцарапать Барчуку глаза.
— Все не так просто, — заметил Сажин. — Оружия не нашли.
— А может, он его домой отнес? Он ведь тоже тут живет.
— Да нет, не отнес. Обыск в его квартире провели немедленно. Да он бы и не успел. Так что тут два варианта. Либо у Барчука был сообщник, который унес оружие, либо пистолет забрал кто-то из соседей. А третий вариант — Барчук вообще ни при чем, и вашего мужа убил кто-то другой.
— Кто?
— Ну, например, киллер. Наемный убийца. Вы исключаете такую возможность?
— Да. Нет. Не знаю. Юра не обсуждал со мной свои дела. Вообще-то, он никогда ничего такого не боялся. Не знаю.
— Значит, подозрений у вас нет?
— Нет. конечно, вы правы. Все может быть. Бизнес, большие деньги. Но он никогда не боялся. Если бы что-то такое было, он мог бы нанять охрану.
— Значит, он никогда не говорил об этом? Об охране, об угрозах в его адрес?
— Нет, я же говорю — нет.
Она сказала это совершенно спокойно — совсем не так, как генеральный директор ООО «Глобус», которому пришлось беседовать со старшим оперуполномоченным Ростовцевым.
Видя, как нервничает Заборин, Ростовцев все сильнее подозревал, что дело тут нечисто. Конечно, у руководителя фирмы может быть тысяча причин опасаться интереса милиции к делам предприятия — но если заместитель этого руководителя убит тремя выстрелами из пистолета, то эти опасения выглядят более чем подозрительно.
* * *
— Поймите одну простую вещь, — Заборин почти кричал и все его поведение говорило о ярко выраженном холерическом темпераменте. — Даже если бы у фирмы возникли проблемы, которые кому-то пришло в голову решать стрельбой, то первой мишенью стал бы я. Я! Кому и зачем понадобилось убивать моего заместителя, который не играл в фирме ключевой роли?
— А он действительно не играл ключевой роли?
— Нет. Если вы имеете в виду ситуацию, когда у начальника-бездельника есть заместитель, который выполняет за него всю работу, то это не тот случай. Мы без труда найдем человека на место Юрия Павловича, и фирма от его смерти нисколько не пострадает.
— Ну хорошо. Я готов с этим согласиться. Но что, если вас хотят запугать? Кто-то организовал убийство не самого нужного сотрудника, чтобы дать вам понять, что этот кто-то настроен очень серьезно.
— Тогда, как минимум, я бы об этом знал.
— А вы об этом не знаете?
— Нет! Заявляю совершенно официально: ни нашей фирме, ни мне лично никто никогда не угрожал, никто ничего не требовал, и никому не могло прийти в голову чтобы доказать мне или еще кому-то серьезность своих намерений.
— Ну, мало ли, что кому может прийти в голову…
— За сумасшедших ручаться не могу, но своих партнеров и конкурентов я знаю хорошо. Они привыкли решать проблемы цивилизованным путем.
— Хорошо, предположим. Но Юрий Павлович и сам мог попасть в неприятную историю. Взять деньги и не отдать. Обидеть криминального авторитета. Проиграться в карты. Да мало ли что.
— Насколько мне известно, Юрий Павлович не играл в азартные игры. А по поводу всего остального вы должны задавать вопросы не мне.
Заборин старался говорить спокойно, но лицо выдавало эмоции. Когда речь зашла о неприятной истории, в которую мог попасть Лесников, лоб генерального директора покрылся испариной, а язык непроизвольно прошелся по губам — так, словно они в момент пересохли.
— А кому? — поинтересовался Ростовцев, имея в виду: кому нужно задавать вопросы?
— Не знаю. Его жене, например. Друзьям, близким знакомым… Во всяком случае, меня он в свои личные дела не посвящал.
— Он не просил денег у фирмы, у вас или у других сотрудников? Может быть, без объяснения причин.
— Нет, не просил. Иначе я давно бы сам об этом сказал.
— Как знать, Михаил Борисович. Как знать. Если деньги из «черной кассы», то, возможно, и не сказали бы.
— У меня нет «черной кассы».
— А вот в это, извините, не поверю.
— Да вы вообще мне не верите! — взорвался Михаил Борисович, но сразу же взял себя в руки. — Ну, это дело ваше. Я могу только еще раз повторить, что не знаю ничего, совершенно ничего, о причинах убийства Юрия Павловича Лесникова. И прежде чем вы начнете подрывать репутацию нашей фирмы своими бездоказательными предположениями, идиотскими версиями и их бессмысленной проверкой, я советую вам хорошенько подумать.
— Вы угрожаете?
— Нет, я предупреждаю. Защищать свою репутацию и свои интересы мы умеем очень хорошо.
«Интересно, чего он так нервничает?» — снова подумал Ростовцев.
И тут же решил, что его визит в «Глобус» нельзя назвать совсем безрезультатным.
Если Михаил Борисович Заборин так боится интереса милиции к делам своей фирмы, то можно быть уверенным, что сам он не заказывал убийство своего заместителя. Зачем ему лишняя головная боль?
* * *
— Чего вам от меня надо? — спросил Алексей Барчук тоном смертельно больного, которого кто-то вздумал тормошить и расспрашивать в ту минуту, когда он уже собрался предстать перед апостолом Петром, чтобы попытать счастья у райских ворот.
— Да просто расскажи нам про вчерашнее. Где был, что делал, как к нам попал?
Сажин изображал из себя доброго следователя, хотя на самом деле не был следователем и не всегда отличался добротой.
Он устал за день, как собака, но разбираться с Барчуком надо было по горячим следам. Если он сообщник, то значит, он симулировал наркотическое опьянение. Человек, обдолбанный «смешинками», возможно, способен пристрелить кого-нибудь из спортивного интереса — но он точно не может быть ничьим сообщником. Это предполагает разумные и упорядоченные действия, а «смешинки» весь разум отбивают начисто.
Вся беда в том, что наука еще не нашла способа надежно определять концентрацию «смешинок» в организме человека. В натуральном виде он сохраняется всего несколько минут, а потом остаются только продукты распада, которые очень непросто отделить от всего остального, что намешано в крови и клеточной плазме.
Милицейские эксперты вообще не могли дать ответ, находился ли Барчук в момент ареста в состоянии наркотического опьянения. Анализы отправили в областной наркологический центр, но оттуда ответа можно было ждать неделю и не дождаться. Главный тамошний эксперт сразу сказал:
— По поводу степени опьянения ничего определенного сообщить не сможем. Принимал ли ваш клиент наркотик — может быть, установим, а когда и сколько — вопрос безответный. Темна вода во облацех.
Дело осложнялось тем, что анализы взяли только утром. В ночь убийства усталые и задерганные опера об этом как-то не подумали, а молодая дежурная следовательница Света Кораблева не подумала тем более.
Ни у кого просто не вызывало сомнений состояние Барчука. Обдолбанный по самый мозжечок — дураку ясно. Одни зрачки во весь глаз чего стоят.
Это уже потом — даже не утром, а ближе к вечеру, когда Сажина заинтересовал этот вопрос, молодой бородатый врач сказал про эти зрачки:
— А давай я тебе атропина в глаз закапаю — и у тебя такие же будут.
И остался после всех этих ночных ошибок только один неоспоримый факт — пальчики Барчука на капоте машины покойного Лесникова и на осколках пивной бутылки.
Пока Сажин опрашивал свидетелей и вдову бизнесмена, с Барчуком занималась следовательница Света Кораблева. Она выложила на стол вчерашнее «признание» Барчука — которое, сказать по совести, очень сильно отличалось от устных высказываний Алексея, каковые он щедро расточал на месте происшествия и потом, в милицейском газике.
Увы, диктофона у оперов под рукой не оказалось, а запись устного текста ручкой на бумаге обычно страдает некоторой фрагментарностью и неточностью — особенно если нет должного навыка.
В результате фразы Барчука наподобие таких: «Хи-хи… Лесникова, да?.. Ой, какое у тебя тут все желтенькое… Ик… Ха-ха-ха… Ты дурак да?.. Лесникова… Ха-ха-ха-ха-ха… Я всех Лесниковых… хи-хи… убиваю, ага… Гы-гы-гы… Бах!.. Из гра-гра-гра… из гранатолета… Бабах!.. Гранатомета, ага… Атомной бомбой — хлоп!.. Гы-гы-гы… Лю… лю… люблю кататься на машине… Это твоя машина, да?.. Хи… Какой ты белый и пушистый… Я тебя люблю…» — превращались в протоколе в чеканные строки: «Я признаю, что из хулиганских побуждений, находясь в состоянии алкогольного и наркотического опьянения, убил гражданина Лесникова Ю.П., нанеся ему три огнестрельных ранения из пистолета, который затем выбросил».
Оклемавшись наутро, Барчук категорически не согласился с такой интерпретацией своих высказываний, ничего подписывать не стал, устроил истерику на тему «Я невиновен!» — а по поводу вчерашних событий заявил, что ничего не помнит, поскольку был пьян.
Так именно и сказал — пьян. Света Кораблева пыталась перевести разговор на наркотики — но Барчук, что характерно, от наркотиков открещивался наотрез и рвал на себе рубаху (в основном рукава), чтобы показать вены — чистые, как у младенца.
Зато от пальчиков на разбитой бутылке он не отказывался. Да — пил пиво после водки. Потому и не помню ничего. Как пиво пил — помню, а потом — как отрезало.
С машиной дрался?
Может быть. Наверное, споткнулся и упал. Вот вам и пальцы на капоте.
Лампочку бил?
Да что вы? Не, это не я. Хотя все может быть. Ну, пьяный был, не помню ничего.
В Лесникова стрелял?
Из чего? Из пистолета?!! Из какого пистолета? Вы с ума тут все посходили, да?! Откуда у меня пистолет?
И все. Без пистолета ничего не получается, хоть ты тресни.
Следовательница это прекрасно понимала и ясно осознавала, что Барчука придется отпускать. Припаять ему можно разве что разбитие лампочки, да и то с трудом. А оно больше чем на мелкое хулиганство не тянет. Просить у прокурора ордер на арест при таких уликах — это просто смешно.
И пока Лешеньку не отпустили с миром, Сажин решил попытаться раскрутить его на сообщничество. Типа — сам не убивал, но стоял на стреме и прикрывал отход.
Тем более, что Барчук категорически отрицал наркотики. Опьянение признавал — но только обыкновенное, алкогольное.
А раз так, то это в корне меняет дело. Обыкновенный пьяный человек запросто может быть сообщником в каком угодно преступлении и совершать разумные и упорядоченные действия в неограниченном количестве. Конечно, все зависит от степени опьянения, и если эта степень высока, то действия становятся все менее разумными и упорядоченными — однако это не мешает пьяным людям совершать преступления. А иногда даже помогает, потому что алкоголь снимает страх и добавляет наглости.
Наркотики, впрочем, тоже далеко не всегда повергают человека в состояние полной невменяемости. Однако надо заметить, что героинщики, например, совершают преступления чаще всего не под кайфом, а в промежуточный период, когда ищут деньги на новую дозу. Что касается любителей таблеток (и в частности, «смешинок»), то про них вообще ничего определенного сказать нельзя.
Однако же, первоначальная версия строилась на том, что Барчук был совершенно невменяем, когда стрелял в Лесникова. Если же Леша — не стрелок, а сообщник, то от идеи невменяемости придется отказаться. И чтобы понять, какую линию дальше вести, Сажин стал по новой задавать Барчуку те вопросы, от которых Леша за день успел устать до смерти.
— Значит, смотри, что у нас получается, — подытожил Сажин в конце концов. — Вчера ночью в твоем подъезде был убит Юрий Павлович Лесников. В тот момент, когда убийца стрелял в него, ты зачем-то стал лупить руками и ногами его машину. Сработала сигнализация, и в результате почти никто не слышал выстрелов.
— Ну и что? Я пьяный был. Упал, задел машину…
— Нет, братишка. Свидетели говорят, что ты отрабатывал на ней приемы карате. А главное — разбил лампочку над входом в подъезд. Из-за этого убийца ушел в полной темноте, и никто не может его описать.
— Никакой лампочки я не бил.
— Ну зачем врать? Несколько человек видели, как ты ее разбил. Бутылкой из-под пива. Так что тут никаких сомнений нет — лампочку разбил ты. И нас интересует только одно: кто тебя об этом попросил?
— Никто меня не просил! И вообще — не помню я ничего.
— Леша, это несерьезно. Анализы показывают, что алкоголя у тебя в крови был самый мизер. Ты, конечно, мог быть навеселе, не спорю. Но чтобы все забыть… Не верю!
Сажин надеялся, что Барчук действительно был не настолько оглушен наркотиком, чтобы начисто все забыть. И предполагал, что могло быть так: когда Леша попался убийце на глаза, он был еще вменяем. И киллер попросил Лешу запустить сигнализацию и разбить лампочку. На кой черт ему это понадобилось — большой вопрос, но факт остается фактом: никто не видел, как он убегал.
А убегая, убийца мог всучить парню таблеточку, и к приезду милиции Леша уже ничего не соображал.
Конечно, версия была шита белыми нитками, но тут уж никуда не денешься. Совпадения слишком подозрительны, и запирается парень как-то глупо. Ведь он должен знать, что за употребление таблеток ему ничего не будет — так зачем же он так нагло врет? Наверное, он что-то все-таки помнит и неуклюже пытается это скрыть, а алкогольное опьянение кажется ему более естественной отмазкой.
А главное — с собой у него таблеток не было. В этом, конечно, нет ничего необычного. Как правило, так и бывает — купят у торговца одну или несколько штук — и сразу в рот.
Но может, Леша все-таки симулировал?
В таком случае, он не случайный сообщник убийцы, а сознательный сообщник.
Но как это доказать, если подозреваемый на все вопросы отвечает одинаково: «Не помню. Не помню! Не помню!!!» А если на него надавить, срывается на истерику — и тогда становится очевидно, что в гневе он действительно может убить, но не из пистолета, а тяжелым предметом по голове. Но и крича так, что звенят стекла, и вырываясь из рук конвоиров, он продолжает твердить то же самое:
— Не помню! Не знаю!!! Я НИ В ЧЕМ НЕ ВИНОВАТ!!!
И прижать его нечем.
То есть, выбить признание, конечно, можно. Но на одном признании далеко не уедешь. Если вскроется на суде, что признание не добровольное и вдобавок не подкреплено другими уликами — тут и амба всем, кто вел расследование.
Лучше уж убийство не раскрыть, чем такие последствия.
Да и парня жалко. Очень может быть, что он и правда не виноват. А Сажин не любил подводить под монастырь невиновных. Совесть потом замучает — сны нехорошие и мальчики кровавые в глазах.
* * *
— Нет, если это заказуха, то Барчук ни при чем, — сказал старший оперуполномоченный Ростовцев на следующий день. — Зачем киллеру помощник-дилетант? А на профессионала Леха не тянет.
— Но совпадения странные, — упрямо повторил Сажин. — И, кстати, ты сам хотел его закрыть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9