Джеймс Хайнс
Девяносто девять


Издай и умри Ц



Джеймс Хайнс
Девяносто девять


James Hynes PUBLISH AND PERISH
Печатается с разрешения автора и литературных агентств Donadio amp; Olson, Inc. и Andrew Nurnberg.

1

– Хочешь услышать чисто американский анекдот? – спросил Мартин. Они с Грегори сидели за столиком в прокуренном пабе, расположенном рядом со зданием Би-би-си. – Может, пригодится.
Он говорил по-британски нараспев, что было характерно для него в конце любого съемочного дня.
– Не против кружки пива?
– Ну, если мне станет веселее… – ответил американец Грегори.
Он приподнял острый подбородок и откинул назад густые волосы, внимательно рассматривая свое отражение в зеркале за барной стойкой.
– В общем, история имеет некоторое отношение к твоей нынешней ситуации, – заметил Мартин.
Эти слова заинтересовали Грегори, и он обратил томный взгляд в сторону своего продюсера. В самом начале работы над проектом Мартин попытался ухаживать за Грегори, которого подобное внимание хотя и нисколько не оскорбило, но и не доставило особого удовольствия, и он с предельной вежливостью и тактом отклонил любовные притязания коллеги. Теоретически я не против, начал он, но… Мартин просто пожал плечами и сказал, что если Грегори когда-нибудь передумает, то… И вот теперь он улыбался с озорным огоньком в глазах, означавшим: «Ну, я же тебе говорил!» Ему нравились тоска и боль, сквозившие теперь во всем поведении Грегори.
– Хочешь его послушать? – спросил Мартин. – Мой анекдот?
Теперь наступила очередь Грегори пожимать плечами. Мартин все равно не успокоится, пока не расскажет.
– Так вот. – Мартин наклонился вперед, сложив руки. – Человек прыгает на крышке люка. Прыгнув, кричит: «Девяносто восемь, девяносто восемь, девяносто восемь…»
И Мартин стал то поднимать, то опускать плечи, имитируя прыжки.
– И тут к нему подходит другой парень и говорит: «Что, черт возьми, ты делаешь?» А первый человек все прыгает и приговаривает: «Девяносто восемь… ох! Как чудесно!., девяносто восемь… вам тоже следует попробовать… девяносто восемь…» Тогда второй человек говорит: «В самом деле? И что же в этом такого чудесного?» А первый отвечает: «Девяносто восемь… попробуй и увидишь… девяносто восемь…» «Ну, что ж, хорошо, – говорит ему второй, – отойди-ка в сторонку». И тогда первый человек отходит в сторону, а второй встает на крышку люка и начинает прыгать и кричать: «Девяносто восемь, девяносто восемь, девяносто восемь…»
– Я уловил образ, – прервал своего собеседника Грегори. У Мартина были проблемы с чувством меры – недостаток, характерный для очень многих продюсеров документального кино.
– Ну конечно, уловил, – с улыбкой откликнулся Мартин. – И тогда первый человек говорит: «Прыгай выше». «Вот так? – спрашивает второй и кричит: – Девяносто восемь, девяносто восемь, девяносто восемь», – и прыгает все выше и выше. И пока второй вот так прыгает, первый просовывает под него руку и снимает крышку с люка, и второй парень проваливается в люк. А первый быстренько закрывает люк крышкой и начинает прыгать вверх-вниз, вверх-вниз и приговаривает: «Девяносто девять, девяносто девять…»
Мартин расхохотался сиплым смехом человека, страдающего одышкой. Грегори едва сумел выдавить из себя жалкое подобие улыбки. Он смахнул прядь волос со лба и отвернулся. Анекдот не произвел на него никакого впечатления. Было ощущение, что рассказан он на каком-то чужом незнакомом языке.
– И какое же отношение эта история имеет ко мне?
– Вы, американцы, иной раз такие тугодумы! Мартин поднял свою кружку с пивом.
Грегори глубоко вздохнул. Когда же наконец ему перестанут при каждом удобном случае напоминать, что он иностранец? С Мартином они знакомы уже около года, и все равно в их взаимоотношениях постоянно проглядывает разница между правосторонним и левосторонним движением, между теплым пивом и холодным и еще масса других вещей, которые традиционно разделяют американцев и высокомерных британцев. Для Грегори это постоянное подчеркивание было крайне неприятно. Он пытался льстить себе, что вполне может сойти за представителя европейского интеллектуального андеграунда – по крайней мере издалека – в потертой кожаной куртке, шерстяных брюках от Хельмута Ланга, с эспаньолкой, которую отрастил, чтобы хоть немного смягчить грубоватость черт лица.
– Тебя выдают зубы, – как-то сказал ему Мартин, когда Грегори пожаловался в очередной раз. – Суровая и всепроникающая зубная гигиена, характерная для североамериканцев. Не говоря уже, – продолжал он, все еще стараясь комплиментами завоевать расположение Грегори, – о твоем росте, голубых глазах и улыбке очаровательного эльфа.
– Позволь объяснить тебе все простыми словами, – произнес Мартин, видя безнадежность своих намеков. Он поставил кружку на стол и облизал губы. – Тот парень, который скачет на крышке люка и считает свои жертвы, – это Фиона.
– И я девяносто девятый?
– Совершенно верно. Умница!
Грегори снова ощутил уже ставшее привычным неприятное кислотное брожение в желудке. Он так и не мог понять, какие эмоции оно сопровождает: гнев, боль или то и другое вместе. Он пристально всматривался в Мартина сквозь пелену сигаретного дыма.
– Ты и раньше знал, что она такая?
– Конечно. Немало парней провалилось в ту самую дыру.
– Но не ты.
– Н-ну… – протянул Мартин, пытаясь сдержать улыбку. Он уже давно привык к глупости влюбленных гетеросексуалов. – Я проваливался в другие.
– Спасибо за предупреждение.
Грегори поднял бокал с пивом и поверх него бросил на Мартина не слишком дружелюбный взгляд. Безумная мысль проскользнула в голове Грегори: он позволил себе на мгновение заподозрить Мартина в том, что тот намеренно подтолкнул его в объятия Фионы, чтобы отомстить за неудачное ухаживание в начале работы над программой.
– Не смотри на меня так. – Мартин скрестил руки на груди и взглянул на Грегори с улыбкой явного превосходства. – Ты же сам говорил, что был счастлив выбраться из Штатов из-за…
– Да, да, да, – резко выпалил Грегори, оборвав Мартина.
В другой своей жизни, когда он еще не был ведущим научно-популярной программы на Би-би-си, Грегори Эйк преподавал антропологию в университете в Хэмилтон-Гроувз, в Миннесоте. Он происходил из Холланда, штат Мичиган, и был честолюбивым сыном честолюбивого отца Грегори-старшего, весьма удачливого проповедника в голландской реформаторской церкви. Сын оказался богоотступником. Юные годы Грегори-младшего прошли в блистательных демонстрациях перед одноклассниками немыслимых познаний в Священном Писании и столь же немыслимом озорстве, которое, впрочем, никого и не удивляло в сыне священника.
Достигнув зрелости, Грегори-младший ушел из-под сени церковной и из-под не менее грандиозной и все время тяготевшей над ним сени отцовского авторитета в мир, где и достиг неожиданно громкой славы в светской науке. Грегори-младший стал Грегори-критиком. Однако даже сам он признавал, что воспитание сослужило ему неплохую службу в поисках места в нашем постмодернистском мире.
От своего отца и церкви Грегори получил два бесценных дара: способность к спокойной жестокости, окрашенной в тона абсолютной уверенности в собственной правоте, которая ему особенно пригодилась в административной практике, и такую же способность к интеллектуальной жесткости и беспристрастности в контексте самодостаточных теоретических систем. Таким образом, Грегори был совершенно уверен, что не совершает никакого греха против Духа Святого – и уж тем более никакого греха против Фуко, а как раз наоборот, идет по его стопам, – всаживая нож в спину научных противников, которые, в конце концов, были не более чем ренегатами и реакционерами. И анализ – строка за строкой – писаний Дерриды о разнице между «различанием» и «различением» был для него почти детской игрой по сравнению с юными годами, проведенными за не менее буквальным анализом сочинений Кальвина об оправдании верой.
В светских академических кругах Грегори поднимался от одной вершины к другой. За год до описываемых событий он практически достиг пика профессиональной карьеры. Грегори уже де-факто являлся заведующим кафедры (де-факто, но не де-юре, так как с названной должностью был связан тот уровень ответственности, который Грегори находил слишком обременительным для себя); его аспиранты получали самые щедрые гранты, младшие сотрудники факультета, стоило ему замолвить за них словечко, сразу же обретали постоянное место в университете, за Грегори оставалось и последнее слово при приеме на кафедру новых сотрудников. Он уже являлся одной из крупнейших фигур в избранной им научной области в Штатах, теперь же ему представлялась возможность приобрести международную известность.
В разгоравшихся тогда дебатах относительно обстоятельств гибели капитана Кука от рук обитателей Гавайских островов в 1779 году наиболее активное участие принимали два друга Грегори Эйка. Первым был Джо Броди, его научный руководитель в пору учебы в аспирантуре в университете штата Висконсин, упрямый старый ирландец, настаивавший на том, что гавайцы убили Кука, потому что приняли его за бога Лоно. Вторым был старинный приятель Грегори по аспирантским годам Стэнли Тулафейл, уроженец Самоа, мужик громадного роста, но с елейным вкрадчивым голоском, постоянно защищающий жителей третьего мира там, где, по его мнению, ущемлялись их права или где они намеренно унижались.
Естественно, Стэнли сразу же возмутили отвратительные инсинуации относительно того, что уравновешенные и здравомыслящие гавайцы могли принять вздорного йоркширца за бога обновления природы. Дискуссия зародилась во время какого-то дружеского обеда, затем перешла на уровень обмена посланиями, публиковавшимися в «Нью-Йоркском книжном обозрении», и наконец, переросла в грандиозный межконтинентальный конфликт, в котором вместо ракет с боевыми зарядами противники обменивались пропитанными желчью монографиями. А их коллеги меньшего научного ранга, готовившие докторские диссертации или жившие в ожидании постоянного университетского места, втягивали головы в плечи при звуках этой академической канонады, с благоговейным ужасом взирая на происходящее из укрытия.
Грегори пришла в голову идея проведения конференции, на которой оба оппонента смогли бы изложить свои аргументы на публике лицом к лицу. Грегори прекрасно понимал, что в конференции захотят принять участие крупнейшие антропологи мира. Обо всех организационных деталях предстоящей дуэли он позаботился лично, начиная от обеспечения обоим ее участникам всех возможных удобств до привнесения в предстоящее мероприятие необходимого элемента театральности.
Сам по себе спор относительно несчастного Кука был предельно прозаичен и концентрировался вокруг фатального недоразумения, возникшего во время встречи капитана с гавайским вождем Каланиопу'у. поэтому Грегори волей-неволей пришлось несколько разнообразить предстоящее действо театральными эффектами. Так как вся дискуссия вращалась вокруг совпадения прибытия Кука на острова с началом празднества Макахики, которое, в свою очередь, предварялось характерным для середины ноября появлением Плеяд на горизонте в час заката, то и Грегори назначил конференцию на середину ноября. А так как второе роковое совпадение в судьбе Кука было связано с тем, что он обогнул Гавайские острова, оставив их справа от себя, в то же самое время, когда бог Лоно совершал свой точно такой же ежегодный обход островов, Грегори решил, что все заседания конференции должны проводиться в разных зданиях, расположенных в университетском кампусе, так, чтобы в результате был совершен полный обход вокруг кампуса, подобный плаванию Кука.
Вдобавок ко всему Грегори назвал конференцию «Капитаны» и «Каннибалы»: культурно-историческая реконструкция смерти капитана Кука». Плакат конференции, разработанный также самим Грегори, представлял собой английскую гравюру XVIII века, изображавшую устрашающего вида гавайского вождя с жуткой деревянной дубиной в руках, а поверх всего этого была наложена современная черно-белая фотография человеческого черепа. Исключительно в интересах справедливости Грегори позволил себе дополнить изображение остроумной и вполне уместной надписью: «Съешь меня: капитан Куки переваривание Другого».
За три дня до начала конференции он перестал бриться, дабы придать себе облик, приличествующий событию, главной составляющей которого должна была стать характерная постмодернистская щетина.
Однако ему так и не суждено было представить свой доклад на столь тщательно подготовленном форуме. На первом заседании, когда Грегори, сидевший за столом президиума, пытался промочить пересохшее горло стаканом минеральной воды, студентка выпускного курса, предки которой были выходцами из стран третьего мира, поднялась и заявила, что считает официальный плакат конференции откровенно расистским.
– Почему житель Океании изображен грубым первобытным дикарем, – вопрошала она, – а капитан европейского судна представлен в виде очаровательного белого черепа?
Грегори никогда нельзя было отказать в сообразительности, и он тотчас же понял, что сидящая перед ним тупая толпа его иронии не поняла и не поймет. Но главное, о чем Грегори пришлось сразу же пожалеть, сводилось к тому, что столь простая истина не дошла до него раньше. Ему пришлось отказаться от выступления и промямлить какое-то жалкое сочиненное на ходу оправдание. В конце концов не только Грегори, но и вообще никому не удалось выступить с подготовленными докладами. Конференция превратилась в продлившуюся два с половиной дня перебранку из-за пресловутого плаката. Открылась она в пятницу, а уже к середине дня в субботу Грегори стал слышать у себя за спиной злорадное перешептывание и сталкиваться с озадачивающим холодным молчанием всякий раз, когда он входил в зал.
Он почувствовал, что его академическая репутация всего за несколько часов поникла и увяла и теперь скорее всего представляла собой весьма постыдное зрелище. Ни у Броди, ни у Тулафейла не было возможности высказаться, и к воскресенью и тот, и другой перестали разговаривать с Грегори. До Грегори дошел слух, что Стэнли Тулафейл где-то в кулуарах сказал, что при всем уважении к капитану Куку студентам факультета следовало бы избить Грегори до смерти за наглую попытку строить из себя божество.
Ситуация до крайности осложнялась тем, что со студенткой, задавшей вопрос, очаровательной, хотя и немного мрачноватой шри-ланкийкой по имени Кэтрин, у Грегори был довольно бурный роман. Позже, в более интимной обстановке, он спросил ее, почему она не раскритиковала его плакат раньше, до начала конференции.
– Я не обязана, – заявила ему Кэтрин, – объяснять очевидности невежественным белым.
– Но ведь это чудовищно несправедливо, – запротестовал Грегори – ее слова были чувствительным уколом его тщеславию.
– Все вы, мужчины, одинаковые, – сказала Кэтрин. – Вы думаете, что если трахаетесь с темнокожей девушкой, то становитесь немножко темнее, с вашей белой кожи стирается глянец превосходства. Так, словно вы получаете отпущение давнего греха. Кук тоже полагал, что понимает аборигенов, и закончил свои дни на вертеле.
В довершение всего предполагаемая невеста Грегори, блестящий адвокат и воинственная феминистка – по характеру и профессиональным качествам она была самым проницательным человеком из всех известных Грегори, – сразу же заподозрила неладное, как только Кэтрин поднялась со стула, даже до того, как она открыла рот, чтобы задать вопрос. Прошло всего несколько часов – и подозрение сделалось всеобщим достоянием. На следующий день какой-то остряк присвоил конференции новое название: «Капитан Кук, вождь, Грег Эйк и его возлюбленная». А уже через несколько дней дипломники и аспиранты Грегори перестали искать с ним встреч, коллеги вдруг стали «забывать» о том, что он не поставлен в известность о времени проведения заседаний кафедры, и никому больше не требовалась его санкция на принятие важных организационных решений.
В течение нескольких месяцев после пресловутой конференции Грегори просыпался в холодном поту от кошмара, в котором его поджаривали живьем, словно свинью, при этом один конец вертела держала Кэтрин, а второй – адвокатесса. А великий английский путешественник стоял рядом и поливал Грегори специями из бутылочки. На капитане была морская военная форма и фартук с надписью большими черными буквами «Поцелуй кока Кука!»
К счастью, одним из участников конференции был Мартин Клоуз, продюсер документальных сериалов с Би-би-си, и когда он субботним вечером за коктейлем как бы между прочим предложил Грегори поработать над серией научно-популярных передач о значении археологии для современной культуры, тот сразу же решил, что в сложившихся обстоятельствах небольшая передышка за океаном ему совсем не помешает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12