Леонелл Триллинг тоже играет в команде. Помнишь ее? Я надеюсь поступить сначала в Чикагский университет, а потом – в Гарвард и получить степень по юриспруденции, как папа. Я помогаю ему в офисе по субботам – главным образом печатаю и подшиваю документы, но все-таки многое узнаю. Закончив работу, я читаю некоторые его дела – очень интересно.
Мама и папа просят, чтобы ты дала нам знать, если мы еще чем-то можем помочь. Желаем тебе всего наилучшего, счастливого Рождества тебе и твоему мужу!
С любовью, Бетси.
Молли не ответила мне.
В начале января моему отцу позвонили из адвокатской конторы в Денвере. Я была на девичьей вечеринке в доме Нелли, когда он позвонил и сообщил мне новость. Слышно было очень плохо, словно при скверной радиотрансляции.
– … умерла в новогоднюю ночь, – сказал он. Я прижала трубку к уху. Из комнаты доносились взрывы смеха, и я зажала другое ухо пальцем. На улице шел снег, и мне хотелось чувствовать себя так же – немой и белой.
Девочки перестали наконец бросаться подушками и перебрались в гостиную.
– …поеду в Колорадо на следующей неделе, – говорил отец.
Девочки в гостиной пели вместе с Патти Пейдж «Что за прелесть эта собачка в окне».
– Могу я поехать с тобой? – спросила я.
– Нет, это очень долгая поездка, причем всего на пару дней. Я потом все тебе расскажу. Я очень сожалею, Бетси. Я знаю, как ты ее любила, и мы с твоей мамой тоже ее любили. Мы обязательно закажем поминальную службу здесь, в Чарльстоне, когда я вернусь.
– Я хочу поехать с тобой, – я по-прежнему смотрела в окно.
Снег стал падать быстрее, он падал быстро и тихо, постепенно превращая кусты и деревья в странные, расплывчатые холмики.
Трубку взяла мама.
– Дорогая, мне так жаль, – голос у нее был хрипловатый, словно она плакала. – Держись. Молли сейчас у Господа.
Звуки «Ура, маленький блестящий червячок!» заглушили Патти Пейдж. И мои подружки вышли гуськом из гостиной, как танцовщицы в Мулен Руж; они принялись прыгать по комнате, смеясь и задыхаясь.
– Приезжай за мной, – сказала я маме. – Я не могу оставаться здесь.
Молли умерла. Молли умерла. Молли умерла.
Она умерла, производя на свет мертвую дочку, умерла в ночь наступления Нового года, пока я вместе с друзьями пела рождественские гимны. Ее муж на следующий день повесился.
Через два дня мой отец, глядя на меня строго и прямо, передал мне коробку, в которой лежали дневники и сувениры Молли, а также деревянную шкатулку со стеклянной крышкой, где было множество бабочек – голубых и желтых, светло-коричневых, ярко-оранжевых и синих.
– Она хотела, чтобы это досталось тебе, – пояснил отец. – Так написано в ее завещании.
Я отнесла эти сокровища в свою комнату. Бабочки словно трепетали в своем гробике – было похоже, что они одновременно и тревожатся, и покоятся. Я почувствовала, что не смогу смотреть на них долго. Положив шкатулку на книжную полку, я взяла другую коробку Молли, завернутую в зеленую, как мох, бумагу, к которой был прикреплен небольшой букетик фиалок. Сколько раз открывала Молли эту крышку? – подумала я. Как часто она клала сюда что-то новое?
У меня и у самой была такая коробочка, только украшенная лилиями. Шли годы, и я складывала туда рождественские открытки и «валентинки» от друзей (Молли исполнилось бы восемнадцать как раз в День Святого Валентина!), церковные бюллетени с моей конфирмации, брошюры с маминых выставок, фотографии нашей баскетбольной команды, билеты в кино, а на дне хранились давние письма и открытки от Молли.
Никогда я не вела дневника. Сейчас мне кажется, что это, вероятно, ошибка. Если кто-то прочитает бумажки, сложенные в моей шкатулке, что он обо мне узнает? Что я узнаю из бумаг, которые прислала мне в своей шкатулке Молли?
Сверху лежало письмо, которое я послала ей меньше месяца назад. Оно казалось сейчас таким бессмысленным, таким пустым. Внизу – ее дневники, набор почтовых открыток и фотографий, какие-то старые заколки.
Я,открыла первый дневник. Посвящение гласило: «От мисс Элизабет Энн Трюмонт мисс Мэри Алисе Лиддел»; рядом было наклеено фото Дороти Ламур в длинных черных перчатках, которое я вырезала из киножурнала. Первый пассаж, написанный витиеватым почерком Молли, начинался так:
«Я никогда не прощу свою мать з a то, что она увезла меня от Бетси. По крайней мере, она разрешила мне. остаться у Бетси на всю ночь накануне отъезда – сказала, что я буду мешать ей укладываться, но я знаю, что лейтенант Джонсон приходил ей помочь. Я слышала, как она говорила с ним по телефону. Мы с Бетси теперь кровные сестры – так что мы не можем забыть или предать друг друга, где бы мы ни находились и что бы ни делали».
Я не могла читать дальше.
Я спустилась вниз, цепляясь за перила.
– Мама, я не пойду вечером на игру. Я не могу играть. – Прежде я никогда не упускала возможности попрактиковаться, а тем более в игре.
– Из-за Молли, дорогая? – мама подняла глаза от штопки.
– Нет. Да. Не знаю, – горло у меня перехватило, голова закружилась. – Мне надо выйти на улицу.
– Это из-за Молли, дорогая? – она сняла очки
и опустила руки.
– Это не из-за чего. Мне не хочется разговаривать.
Я ощетинилась, как дикобраз, Я не хотела ни с кем говорить, не могла позволить кому-то коснуться меня. Из дому я вышла без пальто.
Я шла, шла и шла, желая, чтобы холод наполнил мои легкие, чтобы сердце мое остановилось. Я ничего не сказала своей матери тогда, когда это могло иметь значение. И тем более я не могла рассказать ей сейчас, как наблюдала за Молли и за тем, как она становилась все больше похожей на свою мать, как она флиртовала с Томми Дифелисом – точно так же, как миссис Лиддел флиртовала с мистером Паркером, с военными. У меня было ужасное предчувствие – я поняла, что в дневнике содержится что-то ужасное, что-то такое, что я могла бы предотвратить. А сейчас уже слишком поздно.
Дойдя до леса на краю города, я прислонилась к старому дубу. Где-то на середине его ствол уродливо раздувался, точно дерево было поражено какой-то болезнью. Потом ствол снова становился прямым и ровным. Мне хотелось бы походить на этот дуб, хотелось, чтобы на моем теле остался шрам – на память об этом дне.
– Вот здесь, – пробормотала я, – здесь я потеряла ее.
Наконец пришли слезы. Не знаю, сколько времени я ходила туда-сюда, но когда я вернулась домой, щеки мои сильно покраснели от мороза, слезы застыли на них солеными льдинками, и мне было одновременно и тепло, и холодно.
Две недели я пролежала в постели. Я пропустила самый разгар баскетбольного сезона, но мне было все равно. Один за другим пожирала я дневники Молли, и страшное ощущение вины росло с каждой страницей.
Среда, 10 июля, 1946 года
Дорогой дневник!
Сегодня я распрощалась с Бетси. Все, что я люблю, осталось в Чарльстоне – или же находится в маленькой повозке где-то впереди нас, на дороге в Итаку. Открытки с Аланом Ладдом и Вероникой Лейк в «Ружье напрокат «, которые дал мне мистер Паркер, вся моя одежда, кроме двух пар трусиков, чистые джинсы, матросский костюмчик (голубой, сильно облегающий талию, с пуговками на животе!) – все это я упаковала в свою розовую сумку с маленьким зеркальцем в кармашке. Мама заставила меня отдать мой голубой велосипед, последний подарок папы на день рождения, в Армию спасения.
– Ты уже слишком большая, чтобы на нем кататься, – сказала она. – Не будь эгоисткой, Молли. Подумай о детях, чьи родители не могут себе позволить купить им такой же велосипед. Подумай, как трудно мне. Ведь не только ты оставляешь дорогие твоему сердцу вещи!» И мне очень хотелось ответить: «Да, но ведь тебя-то никто не заставляет уезжать!»
Когда-нибудь я буду самостоятельной, буду делать все, что захочу. Я буду, как Вероника Лейк, танцевать и петь «Ты там, где я хотела увидеть тебя, дорогой – я не твоя, но ты мой «. Я буду показывать волшебные фокусы и уходить каждый вечер домой с обществе самого красивого мужчины. Никогда я не выйду замуж за кого-нибудь из этих ужасных мальчишек! И никогда не выйду замуж ни за кого, кто говорит: „Ну, малышка, как же заставить тебя штопать мне носки?“ Я выйду только за того, кто мало заботится о нештопаных носках и застеленных кроватях – лучше мы оба заделаемся шпионами и будем продавать военные секреты японцам!
Мама ничего не хочет понимать! Он не разрешила мне взять с собой ни одного комикса или киножурнала. В конце концов мне удалось ее уговорить, и она разрешила взять книгу стихотворений Эмили Дикинсон, которую мне подарила миссис Тюрмонт.
– И больше не смей смеяться этим идиотским смехом, Молли, – сказала она мне сегодня днем. – Ты юная леди, а не гиена. Пожалуйста, попытайся вести себя прилично.
Я откинула голову назад и завыла.
– Мэри Алиса Лиддел, прекрати. Иначе я высажу тебя на дорогу, – она смотрела на меня с яростью. – Нет ничего удивительного в том, что ни один приличный мужчина не смотрит на меня дважды. Кому же охота заиметь такую падчерицу?
– Не хмурься, мама. У тебя начинают появляться морщины, – попросила я. Мы с Бетси каждую неделю находили в словаре новое слово, и это мы нашли на прошлой неделе. Мать была в бешенстве. О, как же я буду скучать по Бетси!
Мы остановились в каком-то потрепанном отеле неизвестно где; мать долго пролежала в ванной, пытаясь успокоить нервы.
– И чего я только для тебя ни сделала! – стонала она. – Если бы ты хоть немного представляла себе, скольким я пожертвовала ради тебя!
Четверг, 11 июля 1946 года
Пишу вечером в Питтсбурге – по сравнению с Чарльстоном, это огромный город: здесь целых две реки – Аллегени и Моногахела, они текут порознь, а потом превращаются в Огайо. Здесь огромные заводы, изрыгающие облака пыли и копоти; мама не разрешила мне покататься на трамвайчике, похожем на железнодорожный вагон с дверцей с одной стороны, который возит людей вверх и вниз по здешним кручам. Не можем мы и нанять тележку. Одному Богу известно, кто занимается здесь общественным транспортом, сказала мама. И воздух тут такой грязный! Но маму это не остановило: к обеду она надела свое белое платье – то самое, где одно плечо голое, – и белые босоножки. Сейчас она хочет заказать напитки и ждет, пока подойдет официант, – она говорит, он похож на Гарри Гранта.
Так что я сижу в этой проклятой комнате, пока мама развлекается. Мне так скучно. Вот бы Бетси была здесь! Мы бы заказали что-нибудь вкусненькое. Человек в форме, который обслуживает лифт (там перила и зеркало, перед которым мама красит губы) тоже читает «Фантом»; он дал мне самый свежий выпуск.
Мама заставила меня выбросить все мои старые комиксы, когда мы уезжали. Она вообще вела себя просто ужасно. Сейчас, когда папа умер – уже два года как, – она говорит, что надо позабыть о прошлом, начать новую жизнь. Она собирается «делать карьеру « – секретарши, например, – и зарабатывать свои собственные деньги, а я пойду в «лучшую школу» Она говорит, что в штате Нью-Йорк больше «культуры».
Она имеет в виду, что нас там никто не знает.
Она имеет в виду, что мы должны забыть папу.
Я ее за это ненавижу.
Я никогда не забуду его. Я никогда не забуду Бетси.
Мы с Бетси слышали, как ее родители говорили, что мы переезжаем из-за того, что случилось с лейтенантом Джонсоном. Полиция нашла его, пьяного, плачущим па крыльце нашего дома, он вовсю колотил в дверь своей тросточкой.
– И это не говоря о Лоуэлле Паркере, – сказала тогда миссис Тюрмонт. – Странно, что его жена не вышвырнула его за дверь.
– Ты отвратительная девчонка, – сказала мама, когда я спросила ее об этом. – Ты, наверное, даже не понимаешь, как ты меня обидела. Красивая женщина – всегда объект для сплетен. Но со временем привыкаешь этого не замечать. Держи голову выше и двигайся вперед – вот мой девиз, а это очень трудно, когда твоя собственная дочь против тебя.
Я сказала ей, что вовсе не против нее, что мне нравится лейтенант Джонсон и мистер Паркер тоже, по она заявила, что больше мы никогда не станем этого обсуждать.
Итак, мы в Итаке, штат Нью-Йорк, где будем жить в старом доме бабушки Лиддел. Папа получил свою первую степень по биологии в Корнуэллском университете – так мне сказала мама. Надеюсь, что в Итаке есть приличный театр. В театре Уилла Роджерса в Чарльстоне был бархатный красный занавес, слабый свет падал на ряды, так что мы искали свои места практически в темноте. А в кино мистер Паркер всегда пускал нас, конечно же, бесплатно.
– Я же знаю, как тяжело вдове растить ребенка, – говорил он маме.
– Вы красивая женщина, мадам, – сказал он однажды. – Если вы простите мне мою смелость, я скажу, что Рита Хайуорт вам и в подметки не годится.
В тот раз мы ходили смотреть «Хильду». Потом он провожал нас домой, как обычно. Не понимаю, почему все уделяли этому факту такое большое внимание.
Миссис Симпсон назвала маму в церкви проституткой. Я была в туалетной комнате и слышала, как миссис Симпсон разговаривала с миссис Давен-порт – две старых сплетницы!
– Вы видели, какое на Кэтрин платье? – сказала миссис Симпсон. Я представила себе, как она раздраженно фыркает и надувает щеки. – И ведь еще года не прошло, как ее муж умер. Когда она наклоняется вперед, чтобы налить кофе, у нее лифчик торчит наружу! Конечно, именно поэтому ее и ввели в состав комитета! И я никогда не прощу ей того наряда, что она нацепила на себя на военном параде в прошлом году! Сидела наверху, на машине, одетая, как Дядя Сэм, а ногу положила на ногу какого-то солдата! Бедная ее дочка! Отца нет, и мать никудышная. Вот увидишь, она плохо кончит – если нет, это будет просто чудо!
Ух! Мама, может, и зануда, но тут она права: миссис Симпсон просто завидует!
Я тоже буду блистать, когда вырасту, и стану гулять со многими мужчинами. Они будут приглашать меня на обед, я стану заказывать только самые дорогие блюда в меню. Я так рада, что миссис Кеклер, бабушка Бетси, выучила нас французскому! Я буду жить в Париже, как она, и встречу кого-нибудь, похожего на Хэмфри Богарта…
Дневники Молли за первый год пребывания в Итаке в основном содержали жалобы на мать, а также первые попытки выйти из-под ее власти. Может быть, мать и дочь Лиддел и ладили после смерти мистера Лиддела, но их единение, если оно вообще существовало, начало рушиться после того, как они уехали на восток, и полностью разрушилось, когда они поселились в старом доме в Итаке.
Миссис Лиддел отказалась купить Молли новый велосипед. Тогда Молли купила его себе сама – на те деньги, что она заработала, сгребая листья на улицах. Она отправилась в Корнуэллский университет, где при каждой возможности флиртовала со всеми парнями, с какими могла.
Миссис Лиддел настаивала, чтобы Молли училась играть на фортепиано, а не петь. Тогда Молли принялась без конца петь «Чопстик» и «Сердце и душа», пока мать не запретила ей вообще подходить к инструменту.
Когда Молли исполнилось двенадцать лет, ее мать наотрез отказалась устроить вечеринку и, оставив ее на попечение жившей рядом пожилой соседки, отправилась развлекаться и праздновать День Святого Валентина в «Уолдорф Астория» с неким брокером, который обещал помочь ей найти работу на Уолл-стрит. Молли попробовала отомстить с помощью вспарывателя, которым мы обработали пуговицы Салли – на сей раз она подпорола швы на слаксах матери, так что они однажды лопнули, когда она опустилась за чем-то на колени в саду; в другой раз слаксы треснули как раз в тот момент, когда мать, принимая у себя брокера, приехавшего из города в гости, нагнулась, чтобы поправить огонь в камине.
И хотя миссис Лиддел и в голову не приходило, что эти неприятности со швами как-то связаны с ее дочерью, их ссоры делались все более бурными, и Молли все чаще и чаще проводила ночи в доме своей новой подруги Кристины, с которой она познакомилась летом на занятиях по танцу. Мать Кристины последние пять лет жила в Лондоне, а ее отец, которого мать бросила, баловал дочку сапфирами и жемчугом. Молли пригласили провести каникулы в их имении в Хэмптоне; приглашен был также профессиональный фотограф, который должен был сделать снимки для агентств в Нью-Йорке.
Когда я в первый раз увидела фотографию Кристины, сердце мое остановилось. Моя собственная внешность в восемнадцать лет была, как деликатно говорила моя мама, солидной. Рост (босиком) составлял пять футов и одиннадцать дюймов, то есть я была выше большинства мальчиков в нашем классе; баскетбольный мяч я с легкостью удерживала на ладони.
Кристина, по контрасту, была даже в двенадцать лет стройной и элегантной. На ней было атласное платье без рукавов и перчатки, доходившие почти до локтей. Ее темные волосы струились по спине волнами, карминные губы раскрывались в улыбке. Она подписала фото быстрой размашистой рукой: «Молли, обнимаю и целую! С любовью, Кристи», – и я вдруг поняла, что если я сменила Молли на Леонеллу Триллинг, то она сменила меня на куда более интересную подругу, вполне способную разделить ее любовь к приключениям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Мама и папа просят, чтобы ты дала нам знать, если мы еще чем-то можем помочь. Желаем тебе всего наилучшего, счастливого Рождества тебе и твоему мужу!
С любовью, Бетси.
Молли не ответила мне.
В начале января моему отцу позвонили из адвокатской конторы в Денвере. Я была на девичьей вечеринке в доме Нелли, когда он позвонил и сообщил мне новость. Слышно было очень плохо, словно при скверной радиотрансляции.
– … умерла в новогоднюю ночь, – сказал он. Я прижала трубку к уху. Из комнаты доносились взрывы смеха, и я зажала другое ухо пальцем. На улице шел снег, и мне хотелось чувствовать себя так же – немой и белой.
Девочки перестали наконец бросаться подушками и перебрались в гостиную.
– …поеду в Колорадо на следующей неделе, – говорил отец.
Девочки в гостиной пели вместе с Патти Пейдж «Что за прелесть эта собачка в окне».
– Могу я поехать с тобой? – спросила я.
– Нет, это очень долгая поездка, причем всего на пару дней. Я потом все тебе расскажу. Я очень сожалею, Бетси. Я знаю, как ты ее любила, и мы с твоей мамой тоже ее любили. Мы обязательно закажем поминальную службу здесь, в Чарльстоне, когда я вернусь.
– Я хочу поехать с тобой, – я по-прежнему смотрела в окно.
Снег стал падать быстрее, он падал быстро и тихо, постепенно превращая кусты и деревья в странные, расплывчатые холмики.
Трубку взяла мама.
– Дорогая, мне так жаль, – голос у нее был хрипловатый, словно она плакала. – Держись. Молли сейчас у Господа.
Звуки «Ура, маленький блестящий червячок!» заглушили Патти Пейдж. И мои подружки вышли гуськом из гостиной, как танцовщицы в Мулен Руж; они принялись прыгать по комнате, смеясь и задыхаясь.
– Приезжай за мной, – сказала я маме. – Я не могу оставаться здесь.
Молли умерла. Молли умерла. Молли умерла.
Она умерла, производя на свет мертвую дочку, умерла в ночь наступления Нового года, пока я вместе с друзьями пела рождественские гимны. Ее муж на следующий день повесился.
Через два дня мой отец, глядя на меня строго и прямо, передал мне коробку, в которой лежали дневники и сувениры Молли, а также деревянную шкатулку со стеклянной крышкой, где было множество бабочек – голубых и желтых, светло-коричневых, ярко-оранжевых и синих.
– Она хотела, чтобы это досталось тебе, – пояснил отец. – Так написано в ее завещании.
Я отнесла эти сокровища в свою комнату. Бабочки словно трепетали в своем гробике – было похоже, что они одновременно и тревожатся, и покоятся. Я почувствовала, что не смогу смотреть на них долго. Положив шкатулку на книжную полку, я взяла другую коробку Молли, завернутую в зеленую, как мох, бумагу, к которой был прикреплен небольшой букетик фиалок. Сколько раз открывала Молли эту крышку? – подумала я. Как часто она клала сюда что-то новое?
У меня и у самой была такая коробочка, только украшенная лилиями. Шли годы, и я складывала туда рождественские открытки и «валентинки» от друзей (Молли исполнилось бы восемнадцать как раз в День Святого Валентина!), церковные бюллетени с моей конфирмации, брошюры с маминых выставок, фотографии нашей баскетбольной команды, билеты в кино, а на дне хранились давние письма и открытки от Молли.
Никогда я не вела дневника. Сейчас мне кажется, что это, вероятно, ошибка. Если кто-то прочитает бумажки, сложенные в моей шкатулке, что он обо мне узнает? Что я узнаю из бумаг, которые прислала мне в своей шкатулке Молли?
Сверху лежало письмо, которое я послала ей меньше месяца назад. Оно казалось сейчас таким бессмысленным, таким пустым. Внизу – ее дневники, набор почтовых открыток и фотографий, какие-то старые заколки.
Я,открыла первый дневник. Посвящение гласило: «От мисс Элизабет Энн Трюмонт мисс Мэри Алисе Лиддел»; рядом было наклеено фото Дороти Ламур в длинных черных перчатках, которое я вырезала из киножурнала. Первый пассаж, написанный витиеватым почерком Молли, начинался так:
«Я никогда не прощу свою мать з a то, что она увезла меня от Бетси. По крайней мере, она разрешила мне. остаться у Бетси на всю ночь накануне отъезда – сказала, что я буду мешать ей укладываться, но я знаю, что лейтенант Джонсон приходил ей помочь. Я слышала, как она говорила с ним по телефону. Мы с Бетси теперь кровные сестры – так что мы не можем забыть или предать друг друга, где бы мы ни находились и что бы ни делали».
Я не могла читать дальше.
Я спустилась вниз, цепляясь за перила.
– Мама, я не пойду вечером на игру. Я не могу играть. – Прежде я никогда не упускала возможности попрактиковаться, а тем более в игре.
– Из-за Молли, дорогая? – мама подняла глаза от штопки.
– Нет. Да. Не знаю, – горло у меня перехватило, голова закружилась. – Мне надо выйти на улицу.
– Это из-за Молли, дорогая? – она сняла очки
и опустила руки.
– Это не из-за чего. Мне не хочется разговаривать.
Я ощетинилась, как дикобраз, Я не хотела ни с кем говорить, не могла позволить кому-то коснуться меня. Из дому я вышла без пальто.
Я шла, шла и шла, желая, чтобы холод наполнил мои легкие, чтобы сердце мое остановилось. Я ничего не сказала своей матери тогда, когда это могло иметь значение. И тем более я не могла рассказать ей сейчас, как наблюдала за Молли и за тем, как она становилась все больше похожей на свою мать, как она флиртовала с Томми Дифелисом – точно так же, как миссис Лиддел флиртовала с мистером Паркером, с военными. У меня было ужасное предчувствие – я поняла, что в дневнике содержится что-то ужасное, что-то такое, что я могла бы предотвратить. А сейчас уже слишком поздно.
Дойдя до леса на краю города, я прислонилась к старому дубу. Где-то на середине его ствол уродливо раздувался, точно дерево было поражено какой-то болезнью. Потом ствол снова становился прямым и ровным. Мне хотелось бы походить на этот дуб, хотелось, чтобы на моем теле остался шрам – на память об этом дне.
– Вот здесь, – пробормотала я, – здесь я потеряла ее.
Наконец пришли слезы. Не знаю, сколько времени я ходила туда-сюда, но когда я вернулась домой, щеки мои сильно покраснели от мороза, слезы застыли на них солеными льдинками, и мне было одновременно и тепло, и холодно.
Две недели я пролежала в постели. Я пропустила самый разгар баскетбольного сезона, но мне было все равно. Один за другим пожирала я дневники Молли, и страшное ощущение вины росло с каждой страницей.
Среда, 10 июля, 1946 года
Дорогой дневник!
Сегодня я распрощалась с Бетси. Все, что я люблю, осталось в Чарльстоне – или же находится в маленькой повозке где-то впереди нас, на дороге в Итаку. Открытки с Аланом Ладдом и Вероникой Лейк в «Ружье напрокат «, которые дал мне мистер Паркер, вся моя одежда, кроме двух пар трусиков, чистые джинсы, матросский костюмчик (голубой, сильно облегающий талию, с пуговками на животе!) – все это я упаковала в свою розовую сумку с маленьким зеркальцем в кармашке. Мама заставила меня отдать мой голубой велосипед, последний подарок папы на день рождения, в Армию спасения.
– Ты уже слишком большая, чтобы на нем кататься, – сказала она. – Не будь эгоисткой, Молли. Подумай о детях, чьи родители не могут себе позволить купить им такой же велосипед. Подумай, как трудно мне. Ведь не только ты оставляешь дорогие твоему сердцу вещи!» И мне очень хотелось ответить: «Да, но ведь тебя-то никто не заставляет уезжать!»
Когда-нибудь я буду самостоятельной, буду делать все, что захочу. Я буду, как Вероника Лейк, танцевать и петь «Ты там, где я хотела увидеть тебя, дорогой – я не твоя, но ты мой «. Я буду показывать волшебные фокусы и уходить каждый вечер домой с обществе самого красивого мужчины. Никогда я не выйду замуж за кого-нибудь из этих ужасных мальчишек! И никогда не выйду замуж ни за кого, кто говорит: „Ну, малышка, как же заставить тебя штопать мне носки?“ Я выйду только за того, кто мало заботится о нештопаных носках и застеленных кроватях – лучше мы оба заделаемся шпионами и будем продавать военные секреты японцам!
Мама ничего не хочет понимать! Он не разрешила мне взять с собой ни одного комикса или киножурнала. В конце концов мне удалось ее уговорить, и она разрешила взять книгу стихотворений Эмили Дикинсон, которую мне подарила миссис Тюрмонт.
– И больше не смей смеяться этим идиотским смехом, Молли, – сказала она мне сегодня днем. – Ты юная леди, а не гиена. Пожалуйста, попытайся вести себя прилично.
Я откинула голову назад и завыла.
– Мэри Алиса Лиддел, прекрати. Иначе я высажу тебя на дорогу, – она смотрела на меня с яростью. – Нет ничего удивительного в том, что ни один приличный мужчина не смотрит на меня дважды. Кому же охота заиметь такую падчерицу?
– Не хмурься, мама. У тебя начинают появляться морщины, – попросила я. Мы с Бетси каждую неделю находили в словаре новое слово, и это мы нашли на прошлой неделе. Мать была в бешенстве. О, как же я буду скучать по Бетси!
Мы остановились в каком-то потрепанном отеле неизвестно где; мать долго пролежала в ванной, пытаясь успокоить нервы.
– И чего я только для тебя ни сделала! – стонала она. – Если бы ты хоть немного представляла себе, скольким я пожертвовала ради тебя!
Четверг, 11 июля 1946 года
Пишу вечером в Питтсбурге – по сравнению с Чарльстоном, это огромный город: здесь целых две реки – Аллегени и Моногахела, они текут порознь, а потом превращаются в Огайо. Здесь огромные заводы, изрыгающие облака пыли и копоти; мама не разрешила мне покататься на трамвайчике, похожем на железнодорожный вагон с дверцей с одной стороны, который возит людей вверх и вниз по здешним кручам. Не можем мы и нанять тележку. Одному Богу известно, кто занимается здесь общественным транспортом, сказала мама. И воздух тут такой грязный! Но маму это не остановило: к обеду она надела свое белое платье – то самое, где одно плечо голое, – и белые босоножки. Сейчас она хочет заказать напитки и ждет, пока подойдет официант, – она говорит, он похож на Гарри Гранта.
Так что я сижу в этой проклятой комнате, пока мама развлекается. Мне так скучно. Вот бы Бетси была здесь! Мы бы заказали что-нибудь вкусненькое. Человек в форме, который обслуживает лифт (там перила и зеркало, перед которым мама красит губы) тоже читает «Фантом»; он дал мне самый свежий выпуск.
Мама заставила меня выбросить все мои старые комиксы, когда мы уезжали. Она вообще вела себя просто ужасно. Сейчас, когда папа умер – уже два года как, – она говорит, что надо позабыть о прошлом, начать новую жизнь. Она собирается «делать карьеру « – секретарши, например, – и зарабатывать свои собственные деньги, а я пойду в «лучшую школу» Она говорит, что в штате Нью-Йорк больше «культуры».
Она имеет в виду, что нас там никто не знает.
Она имеет в виду, что мы должны забыть папу.
Я ее за это ненавижу.
Я никогда не забуду его. Я никогда не забуду Бетси.
Мы с Бетси слышали, как ее родители говорили, что мы переезжаем из-за того, что случилось с лейтенантом Джонсоном. Полиция нашла его, пьяного, плачущим па крыльце нашего дома, он вовсю колотил в дверь своей тросточкой.
– И это не говоря о Лоуэлле Паркере, – сказала тогда миссис Тюрмонт. – Странно, что его жена не вышвырнула его за дверь.
– Ты отвратительная девчонка, – сказала мама, когда я спросила ее об этом. – Ты, наверное, даже не понимаешь, как ты меня обидела. Красивая женщина – всегда объект для сплетен. Но со временем привыкаешь этого не замечать. Держи голову выше и двигайся вперед – вот мой девиз, а это очень трудно, когда твоя собственная дочь против тебя.
Я сказала ей, что вовсе не против нее, что мне нравится лейтенант Джонсон и мистер Паркер тоже, по она заявила, что больше мы никогда не станем этого обсуждать.
Итак, мы в Итаке, штат Нью-Йорк, где будем жить в старом доме бабушки Лиддел. Папа получил свою первую степень по биологии в Корнуэллском университете – так мне сказала мама. Надеюсь, что в Итаке есть приличный театр. В театре Уилла Роджерса в Чарльстоне был бархатный красный занавес, слабый свет падал на ряды, так что мы искали свои места практически в темноте. А в кино мистер Паркер всегда пускал нас, конечно же, бесплатно.
– Я же знаю, как тяжело вдове растить ребенка, – говорил он маме.
– Вы красивая женщина, мадам, – сказал он однажды. – Если вы простите мне мою смелость, я скажу, что Рита Хайуорт вам и в подметки не годится.
В тот раз мы ходили смотреть «Хильду». Потом он провожал нас домой, как обычно. Не понимаю, почему все уделяли этому факту такое большое внимание.
Миссис Симпсон назвала маму в церкви проституткой. Я была в туалетной комнате и слышала, как миссис Симпсон разговаривала с миссис Давен-порт – две старых сплетницы!
– Вы видели, какое на Кэтрин платье? – сказала миссис Симпсон. Я представила себе, как она раздраженно фыркает и надувает щеки. – И ведь еще года не прошло, как ее муж умер. Когда она наклоняется вперед, чтобы налить кофе, у нее лифчик торчит наружу! Конечно, именно поэтому ее и ввели в состав комитета! И я никогда не прощу ей того наряда, что она нацепила на себя на военном параде в прошлом году! Сидела наверху, на машине, одетая, как Дядя Сэм, а ногу положила на ногу какого-то солдата! Бедная ее дочка! Отца нет, и мать никудышная. Вот увидишь, она плохо кончит – если нет, это будет просто чудо!
Ух! Мама, может, и зануда, но тут она права: миссис Симпсон просто завидует!
Я тоже буду блистать, когда вырасту, и стану гулять со многими мужчинами. Они будут приглашать меня на обед, я стану заказывать только самые дорогие блюда в меню. Я так рада, что миссис Кеклер, бабушка Бетси, выучила нас французскому! Я буду жить в Париже, как она, и встречу кого-нибудь, похожего на Хэмфри Богарта…
Дневники Молли за первый год пребывания в Итаке в основном содержали жалобы на мать, а также первые попытки выйти из-под ее власти. Может быть, мать и дочь Лиддел и ладили после смерти мистера Лиддела, но их единение, если оно вообще существовало, начало рушиться после того, как они уехали на восток, и полностью разрушилось, когда они поселились в старом доме в Итаке.
Миссис Лиддел отказалась купить Молли новый велосипед. Тогда Молли купила его себе сама – на те деньги, что она заработала, сгребая листья на улицах. Она отправилась в Корнуэллский университет, где при каждой возможности флиртовала со всеми парнями, с какими могла.
Миссис Лиддел настаивала, чтобы Молли училась играть на фортепиано, а не петь. Тогда Молли принялась без конца петь «Чопстик» и «Сердце и душа», пока мать не запретила ей вообще подходить к инструменту.
Когда Молли исполнилось двенадцать лет, ее мать наотрез отказалась устроить вечеринку и, оставив ее на попечение жившей рядом пожилой соседки, отправилась развлекаться и праздновать День Святого Валентина в «Уолдорф Астория» с неким брокером, который обещал помочь ей найти работу на Уолл-стрит. Молли попробовала отомстить с помощью вспарывателя, которым мы обработали пуговицы Салли – на сей раз она подпорола швы на слаксах матери, так что они однажды лопнули, когда она опустилась за чем-то на колени в саду; в другой раз слаксы треснули как раз в тот момент, когда мать, принимая у себя брокера, приехавшего из города в гости, нагнулась, чтобы поправить огонь в камине.
И хотя миссис Лиддел и в голову не приходило, что эти неприятности со швами как-то связаны с ее дочерью, их ссоры делались все более бурными, и Молли все чаще и чаще проводила ночи в доме своей новой подруги Кристины, с которой она познакомилась летом на занятиях по танцу. Мать Кристины последние пять лет жила в Лондоне, а ее отец, которого мать бросила, баловал дочку сапфирами и жемчугом. Молли пригласили провести каникулы в их имении в Хэмптоне; приглашен был также профессиональный фотограф, который должен был сделать снимки для агентств в Нью-Йорке.
Когда я в первый раз увидела фотографию Кристины, сердце мое остановилось. Моя собственная внешность в восемнадцать лет была, как деликатно говорила моя мама, солидной. Рост (босиком) составлял пять футов и одиннадцать дюймов, то есть я была выше большинства мальчиков в нашем классе; баскетбольный мяч я с легкостью удерживала на ладони.
Кристина, по контрасту, была даже в двенадцать лет стройной и элегантной. На ней было атласное платье без рукавов и перчатки, доходившие почти до локтей. Ее темные волосы струились по спине волнами, карминные губы раскрывались в улыбке. Она подписала фото быстрой размашистой рукой: «Молли, обнимаю и целую! С любовью, Кристи», – и я вдруг поняла, что если я сменила Молли на Леонеллу Триллинг, то она сменила меня на куда более интересную подругу, вполне способную разделить ее любовь к приключениям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17