Из раковины уже начинало дурно пахнуть от скопившихся немытых тарелок, мисок, чашек, блюдец, кружек и кастрюль. Мусор не выносился, пол не подметался. В комнатах там и сям валялись книги, газеты, тетради, ну и, конечно, пивные и винные бутылки, переполненные пепельницы. Провизию, как было принято раньше, не закупали, в туалетах не убирались.
И все молчали.
Дом был ввергнут в это жуткое состояние благодаря заговору Беатрис, Бернарда, Лилли и Кэсси, которые обязались ничего больше по дому не делать, сославшись на загруженность учебной и научной работой. С Фрэнка тоже взяли слово, что он не будет ничего прибирать или как-то препятствовать разрастанию беспорядка, поглощавшего коммуну. Фрэнк с радостью включился в кампанию ничегонеделания. Правда, на нее ответили кампанией молчания. Джордж, Робин, Тара, Фик и временные жильцы, часто останавливавшиеся в Рэвенскрейге в ту пору, вели себя так, словно дело их совершенно не касалось.
Естественно, уровень гигиены понизился. Однажды на кухне Бернард наткнулся на крысу. Он убил ее, но убирать не стал – пусть и другим будет на что посмотреть. Между тем участники заговора тайно допускались в кухоньку и туалет Лилли, и им удалось избежать лишений, связанных с посещением мест общего пользования. Перегрин Фик решил не опускаться до недостойной распри и удалился в свои апартаменты в Бэллиол-колледже, где по дому хлопотала многочисленная прислуга.
Ему это было не впервой, и он знал – все как-нибудь само собой решится.
Тем временем Фик сдержал слово и отвел Фрэнку отдельную комнату на той же стороне коридора, где жила Кэсси. Раньше комната была до потолка заставлена книгами – Фик распорядился вынести их, что и было исполнено двумя служителями в ливреях, вызванными из Бэллиола. Вместо книг в комнате поставили кровать и самую необходимую мебель, привезенную из колледжа. Фрэнк был не в восторге от комнаты, в которой было всего одно маленькое окно. Ничего хорошего в этой затее не видела и Кэсси, но Фик и другие убедили ее, что растущему мальчику вредно спать с матерью. Особенно убедительно говорил Робин, доказывавший, что от затянувшейся нездоровой привычки к материнской постели недалеко и до гомосексуализма. И вот Фрэнк приколол к стене новой комнаты карточку с Малышом Рутом, разложил свои нехитрые пожитки и сделал вид, что всем доволен. Но по ночам ему стали сниться кошмары, и время от времени он снова убегал к Кэсси, а она пускала его к себе в постель.
Вскоре после этого переселения к комнате Кэсси под покровом ночи подкрался Робин и, воркуя, как голубь, стал терзать дверную ручку. От такого удивительного способа ухаживания Кэсси захихикала, но тут же напустила на себя суровый вид и прогнала его. В другой раз ночью к ней пришел Джордж, но, опасаясь, что Фрэнк прибежит и прыгнет к ней в постель, она поцеловала Джорджа и отправила его восвояси, оставив ему больше надежд, чем Робину. Не прошло и часа, как подоспела Лилли. Она плакала, бормотала извинения, но с тем же успехом, что Робин и Джордж.
И как это они в темноте друг дружке головы не порасшибают, удивлялась Кэсси, и не без оснований. Ночью в коридоре было довольно оживленно. А однажды Фрэнк проснулся оттого, что кто-то сидел на краю кровати и гладил его по волосам. Кто это, в темноте было не рассмотреть. Гость приставил к губам палец, и Фрэнк снова забылся, решив, что это сон.
А мусор все копился, пахло все отвратительнее, и, хотя вслух не произносилось ни слова, взаимное раздражение усиливалось. На самом деле, пока рядом не было никого из враждебного лагеря, и в той и в другой группировке почти только об этом и говорили. Ничего не делающие были непреклонны в своей решимости и пальцем не пошевелить. Молчащие твердо держались своего: они не дадут собой манипулировать. Ни те ни другие не решались созвать собрание, чтобы обсудить ухудшающуюся обстановку, поскольку тогда другая группировка получила бы преимущество – на собрание не прийти. Это был тупик.
Фрэнк, формально в войне не участвовавший, заметил, что стоило только рядом показаться представителю противостоящего лагеря, как разговор сразу стихал, а потом вдруг возобновлялся с неестественной живостью и на какие-нибудь отвлеченные интеллектуальные темы.
– Гм, Бити, ты читала последний отзыв Шульмана на «Поворотный пункт истории»? – интересовался вдруг Робин.
– Нет, Робин. А что, стоит почитать?
– Думаю, да, и хотя он в свойственной ему манере только и делает, что с самолюбованием потчует вас громкими фразами, в нескольких местах он весьма уместно пишет о диалектическом консенсусе.
Или, например, Бернард, которому невмоготу было враждовать, пытался нащупать почву для взаимопонимания:
– Тара, я смотрю, твои приятели из ППР наконец сливаются с синдикалистским охвостьем, что довольно остроумно. Вот если бы они объединились с широким левым альянсом ИТА, это был бы настоящий прогресс.
– Ведь правда же, это было бы неплохо? Но вряд ли у них получится, пока заправляют там в основном члены АМГ.
– Точно подмечено.
Фрэнк недоумевал, отчего это они до ушей улыбаются, говоря о такой скучище. Может быть, они разговаривают на тайном языке, думал он. Но даже если это так, почему же тогда во время обмена этими репликами комната как будто наполняется зловонием, сравнимым с тухлятиной, которой несло с кухни? Пропитавший весь дом кислый запашок стал проникать в сны Фрэнка. Ему снились трупы, валявшиеся на кухне, и крысы, забравшиеся к нему в постель. Однажды крыса с человеческими руками уселась на его кровать, отчего Фрэнк закричал и проснулся. Сон этот снился ему не раз.
Как-то ночью, когда все в доме спали, Кэсси услышала, как открывается ее дверь, через две двери от Фрэнка.
– Кто там опять? – прошептала она.
– Это я. Джордж. Кэсси, можно?
– Чего тебе?
– Я следую кодексу рыцарской любви.
– Чего-чего?
Джордж вошел и тихонько прикрыл за собой дверь. Кэсси выбралась из-под одеяла и набросила халат. Джордж, одетый в полосатую пижаму, упал к ее ногам и стал их целовать.
– Отстань, клоун! – прыснула Кэсси. – Чего это с тобой?
Джордж посмотрел на нее снизу:
– Это кодекс рыцарской любви, Кэсси. Из-за этой дурацкой войны теперь только так можно. Я твой – что хочешь, то со мной и делай. Я – твой раб. Приказывай мне. Но взамен отдай мне себя. Ты должна меня пожалеть. Это и есть кодекс рыцарской любви.
– Ты что, сбрендил?
– Я буду доказывать тебе свою безграничную преданность, пока ты надо мной не сжалишься и не отдашь мне себя. Так положено. Ты не можешь мне отказать.
Кэсси показалось, что в коридоре скрипнула половица. Ей не хотелось, чтобы Фрэнк застал ее с Джорджем.
– Пойдем к тебе, – сказала она. – Там поговорим.
Но Фрэнк уже проснулся. Ему снова приснился жуткий кошмар с крысами, у которых были человеческие руки. Часто дыша, весь в липком поту, он сел на кровати. Потом слез, натянул рубашку и неслышным шагом побрел по коридору к матери, надеясь найти утешение у нее под боком. Но, к его ужасу, кровать оказалась пустой. Он с трудом сдержал слезы.
Боясь возвращаться к себе, он решил пойти к Бити и Бернарду. Толкнув дверь, он медленно вошел в их комнату. Оба спали. Фрэнк встал рядом с Бити. Ему очень хотелось, чтобы она открыла глаза.
– Что такое? – в испуге проснулась Бити.
– Это я, – сквозь слезы сказал он. – Мамочки нет. Мне страшный сон приснился.
Бернард простонал и попытался спрятать голову под подушку. Ему нужно было рано вставать и идти на работу. Учить детей, не выспавшись, было каторгой.
– Ложись к нам, – сказала Бити. – Давай иди сюда.
Фрэнк забрался и примостился между Бернардом и Бити, и все снова успокоились. Вскоре Фрэнк уснул. Но во сне он вздрагивал. Бернард отодвинул его, пытаясь вернуть себе подушку, которую Фрэнк умудрился отобрать у него в темноте. В конце концов Бернард отказался от борьбы и задремал. Но Фрэнк вдруг поднял руку и с силой шлепнул его по уху. Довольный, он повернулся на другой бок и засопел в подушку, вроде бы крепко заснув. Только было Бернард на минуту погрузился в забытье, Фрэнк снова дернулся и захрапел. И наконец, он непроизвольно двинул коленом, и Бернард получил тумака под ребро.
– Ты куда? – прошептала Бити Бернарду, увидев, что он вылезает из постели.
Бернард ухватил с тумбочки фонарик и не без борьбы отнял у Фрэнка одну из подушек.
– Это все равно что с трактором спать – всю кровать вдоль-поперек перепашет, – проворчал он. – Пусть с тобой спит. Я в его комнату пойду.
Но и переместившись на кроватку Фрэнка, Бернард еще долго проворочался. Ему не давали уснуть смешки, доносившиеся из соседней комнаты. Похоже, Кэсси и, кажется, Джордж. Потом открылась и закрылась дверь, и по коридору прошаркал кто-то еще. Бернард подумал, что по ночам в доме куда оживленнее, чем днем. Он перебрал в уме все сложившиеся в Рэвенскрейге любовные комбинации – только те, о которых он знал. Он распределил их по категориям: подтвержденные, вероятные, возможные; отрицаемые, но подтвержденные; отрицаемые и не подтвержденные; якобы имеющие место, но маловероятные и т. д. Эта классификация постепенно убаюкала его.
Прошло, наверное, около часа, когда Бернард проснулся – кто-то легко касался его головы. Потом он почувствовал, что его гладят по волосам. Должно быть, Бити, решил он в полусне. Он довольно мурлыкнул и попытался снова заснуть. Но тут сквозь полудрему ему подумалось – нет, это не Бити, уж очень легкая какая-то рука. Он вспомнил все эти звуки… Может быть, это Кэсси? Глаза никак не продрать, к тому же в комнате тьма непроглядная. Он уже было заговорил, да задумался, что бы такое сказать Кэсси, не обидев ее. В глубине души он не так уж и удивился, что она к нему пришла. Он решил отшить ее ласково, но твердо.
Руку убрали, что-то зашуршало. Бернард почувствовал, как с него стаскивают одеяло. Под весом пристроившейся рядом гостьи заскрипели пружины кровати.
– Послушай, Кэсси… – начал Бернард.
Гостья вдруг напряглась. Что-то не так. И потом, от Кэсси всегда по-другому пахло. Бернард нащупал на тумбочке фонарик, включил и выхватил лучом из темноты застывшее от ужаса лицо Перегрина Фика.
25
Марта Вайн дремала у камина. Огонь насыпал в нем красивую грядку тлеющих красных угольков. Треснул кусочек угля, и в комнату, растворяясь, поплыло облачко едкого желтого дыма. Часы над головой Марты вдруг затикали громче, и тут постучали в дверь.
Марта встала и пошла открывать. Это пришел почтальон – веселый, краснолицый, он без умолку болтал, показывая гнилые зубы.
– Оксфордский штемпель, миссис Вайн! От Бити-красавицы небось?
– Так уж и быть, напою тебя чаем, заработал языком – он у тебя без костей – добродушно, хоть и насмешливо, пообещала Марта.
Она успокоилась, увидев, что к дому направляется Олив в сопровождении своих трех дочек – это окончательно развеяло ее опасения насчет стука в дверь и посетителя.
– Да нет, спасибо, миссис Вайн! Пойду я. Доброе утро, Олив. Как там Уильям? Что-то давненько его не видать.
Олив молча прошла мимо почтальона в дом.
– Как некультурно! – сказала Марта, когда почтальон ушел. – Хоть бы поздоровалась. Это ж хамство!
– Да ну его, болтуна. Некогда мне, – сказала Олив, наливая воду в чайник.
– Кое для кого ты – болтушка. Нечего на почтальона волком смотреть только из-за того, что он про Уильяма спросил.
Трещина между Олив и Уильямом все расползалась. Марта боялась вмешиваться. Но ей нестерпимо было думать, что Олив с мужем замолчат навсегда и станут друг другу врагами, как это случилось с ней самой.
Олив поджала губы. Марта откинулась на спинку кресла, нашарила очки для чтения и вскрыла конверт.
– От Бити! – сообщила Марта. – Домой едет! Все едут! Бити, Бернард, Кэсси и Фрэнк. Вместе возвращаются в Ковентри!
В то же утро, вернувшись из города, Рита повернула ключ в замке парадной двери. Распахнув ее, она почувствовала, как сзади словно распростерлись, настигая ее, огромные крылья и что-то с силой втолкнуло ее в дом. Дверь захлопнулась. Рита стояла, грубо прижатая к перилам лестницы в коридоре. Она усмехнулась:
– Дурила! До смерти перепугал! Ты где прятался?
– В фургоне сидел, – сказал Уильям. – Тебя ждал.
Он сгреб руками локоны ее блестящих каштановых волос. Свет, лившийся сквозь круглое стекло двери, переливался в ее волосах, и это его распалило. Он привлек ее к себе, сжал, как в тисках, и стал целовать – страстно, до боли в губах, и обоим скоро нечем стало дышать.
– Прекрати! – смеясь, прошептала Рита. – Я всего лишь выходила заплатить за газ.
Уильям обхватил ее голову руками. Он тяжело и часто дышал и как-то странно и пристально смотрел ей прямо в глаза.
Она уже не смеялась.
– Что такое? В чем дело?
– Не знаю я. Когда мы целуемся, у тебя такой вкус. У тебя такой запах. Нет, все вместе – и вкус, и запах. Все пытаюсь понять, на что это похоже.
– Ну и?…
– На мед. Только жженый. Что-то такое недолговечное.
– Да не смотри на меня так.
Уильям еще раз поцеловал ее и положил руку на юбку.
– Отстань, гнусный тип! – снова захихикала Рита. – Кто у тебя в лавке остался? Смотри, застукают тебя – сам будешь виноват.
Он сунул в нее палец. Она содрогнулась. Уильям упал на колени и резко спустил с нее чулки.
– Грязный тип! – уже тише сказала Рита.
Уильям очень быстро довел ее до верха блаженства. Тогда он поднялся и расстегнул на ней всю одежду – теперь она стояла в коридоре своего дома, прислонясь к стене, совершенно голая, все еще тяжело дыша, глядя на него в упор. Он расстегнул брюки, вошел в нее, исступленно вжимая в стену.
Когда все было кончено, он опустил голову ей на плечо. Они молчали.
Наконец Уильям сказал:
– Мне нужно обратно, в лавку.
– Ты с ума сошел. Зачем ты сюда приходишь?
– Ну… – Уильям застегнул брюки, провел рукой по блестящим от пота волосам. Быстро чмокнул ее в щеку и был таков.
Громко хлопнула дверь. Рита достала из сумочки сигареты, закурила и, выпустив струйку дыма, увидела себя обнаженную в зеркале.
– Боже, – сказала она своему залившемуся краской отражению. – Называется, вышла за газ заплатить.
На следующий день Марта села на автобус и поехала из города в Вулви, на ферму к Юне и Тому. От автобусной остановки до фермы нужно было немного пройти пешком. Она увидела в поле трактор, на котором работал Том. По грязному двору мимо построек шла Юна в сопровождении своих птенцов, которые все-таки были не полной копией друг друга. Марта крикнула им и помахала рукой, но ее не услышали. Она остановилась, провожая взглядом дочь и внучек, шедших по двору. У нее вырвался удовлетворенный вздох. У Юны наконец прошла хандра, теперь Марта могла заняться другими детьми. Но не от этого она вздохнула с радостью, а от новых сложных задач.
У Марты был математический склад ума. Она складывала числа вдоль и поперек где только можно. Она постоянно что-то выравнивала, устраняла очередную разницу. Решив одно уравнение, тотчас переходила к новому. Ее нисколько не пугало, что все жизненные проблемы вообще и ее собственные уравнения и задачки дочерей в частности никогда не перерешать. Такова жизнь – в беспокойном пространстве, пролегшем от хаоса и превратностей человеческой судьбы до недостижимого совершенства. Она стремилась к нему, но не надеялась обрести, да и не хотела этого. Совершенство для Марты было подобно смерти. В это свежее утро, подходя к ферме и удовлетворенно вздохнув, она просто еще раз щелкнула костяшками на счетах.
Сложности не были для Марты препятствием, это была сама жизнь, и она им радовалась.
Она не то пропела, не то выкрикнула на высокой ноте диковинное приветствие:
– Уухуу! Уухуу!
Юна с дочерьми обратили к ней взгляды. Через двор Марта увидела, что Юна улыбается – широко и радостно.
На кухне Юна наполнила чаем чашку, которую Марта подставила, другой рукой умело качая одну из сестричек. Она любила повторять – если уж она чему-то в жизни научилась, так это разом и ребенка нянчить, и ни капли чаю не расплескать. Мать с дочерью обменивались новостями. Марта рассказала об ожидаемом возвращении Бити, Бернарда, Кэсси и Фрэнка в Ковентри.
– А чего это так вдруг? – удивилась Юна, отрывая от лица ручонку другой дочурки, пытавшейся выщипать ей бровь. – Ай! Чудовище ты маленькое!
– Чего ты улыбаешься? Она ведь и поверить тебе может. Не знаю я, чего это они сорвались. Письмо только прислали: едем, мол, жди. Больше ничего не понять. Завтра будут.
– И ты хочешь, чтобы Фрэнк и Кэсси снова у нас поселились? – сказала Юна, думая, что раскусила, почему так неожиданно приехала Марта. Разгадывать причины поступков Марты было любимым развлечением ее дочерей.
– В чайнике уже нет воды? Нет, не за этим я приехала. Хочу Энни-Тряпичницу навестить.
– Энни-Тряпичницу? А зачем она тебе?
– Да я все думала про то, что ты мне рассказала. Нехорошо с ней обошлись, так я тут кое-что для нее собрала. Она ведь и Аиду у меня принимала, и Эвелин, и Ину, когда я тут жила, – сколько лет уж прошло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31