Когда начинали выть сирены, она была готова – помогала остальным наскоро собраться, добежать до укрытия. Ставила чайник – наполнить фляжку, пока они ворчали, промаргиваясь. Ее помощь была особенно нужна Бити, которая клепала бомбардировщики по десять часов в смену и которой, в отличие от Кэсси, нужен был сон.
Тогда сирены чаще всего звучали по случаю ложной тревоги, и Кэсси это знала – знала, что можно было бы спать себе дальше, что в эту ночь бомбить будут Бирмингем или другой город центральных графств. Но даже в убежище ей не удавалось вздремнуть. Как-то перед рассветом Бити встала, чтобы облегчиться в жестяное ведро. Сонная Марта, щурясь, спросила:
– Слышь! Отбой, что ли?
– Да не, мам, это Бити в ведро писает. Иди спи.
Бити хронически недосыпала. Как и многим женщинам Ковентри, ей приходилось работать для фронта по десять, а то и по двенадцать часов в смену. Не падайте духом, девушки! Разбомбим фрицев! Призыв находил у нее горячий отклик, платили неплохо, у нее никогда раньше не водилось столько денег. Но из-за этих частых ночных сирен она чувствовала себя изнуренной и легко могла вспылить.
Однажды вечером до Кэсси донесся крик сестры снизу:
– Кэсси, еще раз поставишь эту чертову музыку, хоть разочек, слышишь, – мало тебе не покажется! Поняла?
Кэсси не ответила. Она лежала на кровати в лифчике и трусах. Звучала «Серенада лунного света». Когда мелодия кончилась, Кэсси лениво потянулась к пластинке и поставила ее снова. Тут же по ступенькам лестницы застучали туфли. Бити распахнула дверь, ринулась прямиком к патефону, подняла рычаг с иглой, сдернула пластинку с деки и разбила ее о колено. Потом повернулась и посмотрела Кэсси прямо в глаза.
Кэсси лежала как ни в чем не бывало. Бити с воплем, стуча туфлями, ретировалась вниз. Кэсси не слишком расстроилась. Музыка жила внутри нее – целиком, до последней ноты. Она могла включить ее или выключить, когда ей было угодно.
Мало того, фокус с радио она проделывала снова и снова. Стоило музыке забрезжить у нее в голове, Кэсси шла, включала Би-би-си и слышала ту же мелодию, звучавшую четко и громко. Никому не говоря ни слова, она проверила свою способность научным методом. Ясно – по неведомо каким причинам она «слышит» радиопередачи прямо из эфира. Ей не нужна была принимающая аппаратура. Такой аппаратурой каким-то образом оказывалась она сама.
Но у нее хватило ума никому об этом не рассказывать.
А еще что-то происходило с ее телом. Груди слегка округлились, соски стали нежными и чувствительными. Половые губы тоже набухли, и глубоко внутри что-то зудело, сочилось. Ласкать себя стало для нее насущной потребностью. Пока Бити не сломала пластинку, Кэсси часто, лежа под простыней, поглаживала себя между ног и сдавливала соски под звуки «Серенады лунного света», распалявшей ее. А на улице можно было убедиться, что все это еще и имеет отклик. Даже девственницей она могла просчитать, какое впечатление производит на мужчин. Солдаты, моряки и летчики в увольнении жаждали ее – это видно было по тому, как они пожирали ее глазами. И она умела вскружить им головы – не в переносном смысле, а в буквальном: ей всего лишь нужно было упереть взгляд в чей-нибудь затылок, например, в автобусе или в очереди на отоваривание карточки, и в ту же секунду объект вынужден был обернуться и взглянуть на нее. Действовало безотказно. Она знала, что притягивает к себе какие-то силы. Что это за силы, она понятия не имела, но силы были необычные. Она применила их тогда к продавцу пластинок, нечувствительно для него. Мужчины никогда этого не замечали. С ними эта штука легко проходила.
Но это было еще не все. Больше всего ее взвинчивал сам факт того, что она знает о грядущей атаке. Это ее ужасало и будоражило.
Вечером двенадцатого ноября она пошла с Бити на танцы. Марту уже давно перестало беспокоить времяпрепровождение девочек. Хотя Кэсси было всего шестнадцать, она вполне могла сойти за двадцатилетнюю, и Марта больше не пыталась удерживать ее дома. К старшим дочерям она была строже, но к Кэсси проявляла снисхождение – может быть, из-за притаившейся повсюду смерти. Она рано поняла: запрещай не запрещай – Кэсси все равно поступит по-своему. Все-таки ей удалось вытянуть из обеих обещание, что в случае налета они пойдут в убежище, как положено, а не побегут домой.
Они шли в город. Луна набирала полноту, напоминая серебристую осеннюю тыкву, и, хотя ночь была ясная, с морозцем, лучи прожекторов метались по звездному небу, касались трех городских шпилей, прорезывали ночь. Бити пыталась успокоить сестру.
Оказалось, что можно было и не стараться. Как только они вошли в танцзал и Кэсси услышала оркестр, она устремилась прочь от Бити. Когда Бити ее нашла, та уже отплясывала джайв с каким-то летчиком – его влажные волосы были зачесаны назад, глаза сверкали страстью.
– Не спеши никому отдаваться, – едва успела шепнуть Бити, но Кэсси уже закружилась в танце, размахивая руками.
Она оказалась еще той плясуньей.
Не прошло и часа, как Кэсси уже стояла в тени собора в переулке Бейли-лейн, прислонившись спиной к холодной, сырой средневековой стене, задрав юбку. Из-за светомаскировки фонари на улицах были погашены.
– Ух, да тебе не терпится, – сказал летчик. Она возилась с его ремнем.
– Может, мы никогда больше не увидимся. – Кэсси вцепилась в ворсистый воротник его кожаной летной куртки. – Ты только представь себе. Значит, мы можем так и не потрахаться.
«И я так и останусь целкой», – подумала она.
– Слушай, ты как парень рассуждаешь.
– А что, плохо?
– Да нет… просто… м-мм, приятно пахнет от тебя.
– Хватит болтать. Давай.
Где-то очень близко завыла сирена. Летчик выругался.
– Не обращай внимания, – сказала Кэсси. – Это еще не оно.
– Что «не оно»?
– Может быть, завтра ночью. Или послезавтра. Но не сегодня.
– Слушай, да тебе надо в Блечли работать, раз ты все это знаешь. Ну, в разведке. Извини, я мало на что способен под эту сирену. Сколько тебе годиков-то?
Кэсси запустила руку летчику в штаны и поглаживала головку его члена большим пальцем. Он вздрогнул и снова отдался ее объятиям.
– На что способен? – крикнула Кэсси. Чтобы перекричать сирену, ей пришлось орать. Кто-то пробежал мимо них, направляясь в убежище. Она лизнула парня в ухо.
– Господи!
Кэсси подняла глаза, увидела шпиль собора и перекрещивающиеся лучи прожекторов, прочесывающие небо. Она знала, что летчику не терпится удрать в ближайшее бомбоубежище, но член его твердел в ее руке, и парню было не оторваться.
– Давай, – сказала она.
Он резко спустил брюки и перекинул ее ногу себе через руку. Пришлось стащить с нее трусы и зайти сбоку – он вошел в нее, почти приподняв ее с земли. Они стояли, сцепившись взглядами в этом древнем месте, под шпилем, вонзившимся в небо, под скрещенными лучами прожекторов, а вокруг тоскливо завывали дьявольским воем сирены. Парень отвалился от нее.
– Бесполезно. Не могу я – воет прямо в ушах.
– Что такое?
Летчик замялся. Посмотрел на небо, на шарившие по нему лучи прожекторов. И опустил взгляд.
– Не получается. Пожалуйста, пойдем в убежище. Задница мерзнет.
Кэсси подтянула ему штаны. Держась за руки, они медленным шагом пошли к убежищу на Мач-Парк-стрит. Перед входом в убежище стоял патрульный ПВО.
– Не слишком-то торопитесь, смотрю.
– Все нормально, – мрачно сказал летчик. – Сегодня ничего не будет.
– Еще один всезнайка, – с кислой миной произнес патрульный.
Они спустились в подвал Дрейперс-Холла, летчик на ходу шепнул ей:
– Не обращай внимания. Просто ему не обломилось.
Не ему одному, прозвучало в голове у Кэсси.
В убежище они вместе просидели с час, потом прозвучал отбой. Парня звали Питер, он был штурман. Ему было двадцать лет, Кэсси он казался взрослым, видавшим виды. Видя, что она замерзла, он вынул из кармана и надел на нее кожаный летный шлем. Он проводил ее до самого дома, в проулке между домами они еще раз поцеловались. Он положил ей руку на лоб.
– У тебя жар.
– Все хорошо, – сказала Кэсси. – Правда.
Но момент был упущен. Кэсси вздохнула, понимая, что ничего так и не произойдет. Она хотела вернуть ему шлем.
– Оставь себе, – сказал он.
– А тебе не попадет – скажут, потерял?
– Да ладно. Спокойной ночи, Кэсси. Ты красавица. Настоящая красавица.
И он пошел обратно на свою войну.
На следующий день Кэсси допоздна не вставала с постели, щупала себя, думала о своем летчике и других красавцах, то засыпая, то просыпаясь. Теперь, кроме музыки, ее внутренний слух был наполнен другими звуками: высокочастотными свистами, прерывистыми сигналами морзянки, обрывками разговоров на чужом языке. Когда она встала, в доме никого не было. Бити ушла на работу, а Марта оставила на кухонном столе записку, что выскочила за покупками.
Грызя остатки холодного тоста, не доеденного Бити, Кэсси включила радио и заскользила по шкале настройки. Раздался свист – он нарастал и падал, пульсировал, переходил в гудение. Сигналы азбуки Морзе. Гортанная речь. Кэсси не нужен был переводчик. Сомнений нет, все начнется предстоящей ночью. Прошлой ночью была почти полная луна. Нынче она прибудет до конца. Кэсси дрожала от возбуждения. Все ясно. Ночью Адольф Гитлер пошлет свои самолеты бомбить Ковентри. Вот что он сделает.
– А, встала, – сказала Марта, входя в дом и снимая шляпу. – Все спишь как убитая. Негоже так все время валяться.
– Сегодня ночью. Сегодня ночью нас будут бомбить.
– А? Чего?
– Сильнее, чем раньше. Сильнее, чем в прошлом месяце. Будет страшный налет. Сегодня ночью. Я знаю.
– Знаешь? Откуда ты можешь знать?
– Сегодня полнолуние. И все начнется. Ковентри зальет огненный дождь, мама.
Марта подошла к дочери и пощупала у нее лоб.
– Тебя колотит. И ты вся горишь. Может, пойдешь опять ляжешь?
Кэсси не знала, что имел в виду летчик, упомянув об особняке разведки в Блечли, правительственной школе кодов и шифров. Само ее существование должно было храниться в строжайшей тайне. В день перед встречей Кэсси и ее летчика на танцплощадке в Блечли сумели расшифровать одно из последних сообщений немцев. В сообщении излагался план передачи сигналов для операции под кодовым названием «Лунная соната» , а не «Серенада лунного света» – в ночь полнолуния предполагалось начать против одного из городов Британии трехпороговую воздушную атаку. В тот же день удалось подслушать одного пленного немецкого летчика, который рассказывал сокамернику о предстоящем трехступенчатом налете то ли на Ковентри, то ли на Бирмингем приблизительно 15 ноября.
Немцы изобрели радионавигационную систему «Икс-Герэт» для наведения самолета на цель и автоматического бомбометания по прибытии на место. В «Икс-Герэте» использовались четыре радиопередатчика, посылавших радиолучи из разных мест: один главный луч, направленный на цель, и три пересекающих луча. Пилоты немецких самолетов наведения летели параллельно главному лучу, пока не встречались с первым пересекающим лучом. Это было приказом изменить курс и лететь прямо вдоль главного луча. За двадцать миль до цели они проходили второй пересекающий луч, который служил сигналом для того, чтобы нажать на кнопку, запускающую часовой механизм. За пять миль до цели они пролетали через третий луч – это означало, что нужно нажать еще на одну кнопку, которая останавливала первую стрелку часового механизма и включала вторую. Начинался заход на бомбометание. Когда две стрелки встречались, бомбы автоматически сбрасывались на людей. Это была эффективная система массового уничтожения.
Кроме того, в Блечли раскрыли сигналы, адресованные специальным бомбардировочным подразделениям, каждый из которых начинался кодовым словом «Korn» . Расшифровали и информацию о том, что в час дня 14 ноября начнут подаваться специальные эталонные сигналы «Люфтваффе».
Среди блестящих математиков, лингвистов, логиков, шахматистов и специалистов по кроссвордам был видный философ и филолог из Оксфорда по имени Перегрин Фик. Правда, он не несет ответственности за грубейшую из ошибок, совершенных воздушной разведкой, рассчитавшей, что полнолуние придется на ночь с 15 на 16 ноября, а не на предыдущую ночь, в 3 часа 23 минуты. В своем донесении властям воздушная разведка также сообщала, что, возможно, налеты будут совершены на Лондон.
В час дня 14 ноября был обнаружен эталонный сигнал немцев. Два часа спустя командование британской истребительной авиации уже точно знало, что лучи «Икс-Герэта» нацелены на Ковентри. Министерство военно-воздушных сил предупредило командование ВВС на местах, что особой целью стал Ковентри.
Власти могли бы предупредить и сам город. Эта информация была бы ценной для зенитной артиллерии и аэростатов заграждения, не говоря уж о пожарных, полиции и местной ПВО. Могли бы дать знак мэру города, шепнуть начальству больниц города Ковентри и графства Уорикшира.
Но они решили этого не делать. Единственным человеком в Ковентри, получившим предупреждение, была Кэсси.
В час дня Марта и Кэсси садились обедать. Марта включила радио – послушать новости. Услышав первые же звуки, Кэсси почувствовала, как что-то щелкнуло у нее в голове, словно перевели железнодорожную стрелку.
– Началось, – сказала она.
– Да-да. – Марта несла к столу чайник и думала, что Кэсси говорит о последних известиях по радио.
– Я не про новости. Может, нам всем уехать на ферму, как ты думаешь? Это будет лучше всего. Нам надо уехать в Вулви, к Тому с Юной. Там безопасней, мам.
– Мне не до этих игрушек, – сказала Марта. – Охота Адольфу, пускай приходит – вот она я.
Во время первых налетов в июне они, как и многие другие жители Ковентри, всей семьей уезжали за город. Но оказалось, что из-за небольшого аэродрома, расположенного в Брэмкоте, рядом с фермой, там бомбили кучнее и направленнее, чем в городе, где они до установки андерсоновского укрытия, дрожа, прятались под лестницей.
– Ну и хорошо. Не хочу я на ферму ехать. Лучше остаться. Тут остаться. И помогать. Вот. Помогать хочу.
Кэсси протараторила все это. Такое уже бывало. Марта знала эту бодрую скороговорку с повторениями.
– Но ты и Бити, мам, – вам с Бити лучше пойти в убежище. А я останусь наверху. Помогать буду.
– У тебя что, месячные? – вздохнула Марта.
Этим же вечером, в начале седьмого, Кэсси сменила платье на широкие брюки, влезла в рабочие ботинки Бити, накинула пальто, шарф и вышла из дому, ничего не сказав матери. У парка она остановилась закурить, глядя на ночное небо. До войны такую луну звали «урожайной». Луна и впрямь налилась – в затемнении одно было здорово, подумала Кэсси: на небо вернулись звезды. Дым сигареты поднимался в бодрящем холодном вечернем воздухе, как очертания белых лошадиных голов, набросанные художником. А стоило ей чуть повернуть голову, как в черноте ночи начинали мчаться цветные бисеринки; она знала, что это радиосигналы, – ей было не только слышно их, но и видно, как они прокладывают курс по небу; и никак было не остановить взгляд на этих микроскопических переливающихся параболах – в мгновение ока они исчезали, и схватить их человеческим взором можно было, лишь осознав огромную скорость, с которой они влетали в видимый спектр и покидали его; и странно, что столь немногим это доступно.
Кэсси очнулась – почувствовала, как что-то жжет ей руку. Так и не тронутая сигарета, зажатая между указательным и средним пальцами, истлела и превратилась в палочку пепла. Окурок, искрясь, упал на каменные плиты. Она затушила его ботинком. Достала из сумки косметичку и вслепую подкрасила губы. Причесалась, положила расческу в сумочку. Сама не зная к чему, сказала: «Ну и ночка», – мысли перескакивали с одной на другую Спрятавшись от вечернего холода за поднятым воротником, она медленно пошла дальше, к центру Ковентри.
Около семи часов у нее возникло странное ощущение где-то в желудке или, может быть, в кишках. Какая-то вибрация. Она расползлась по телу, дошла до ушей, и Кэсси стало ясно, что это не внутри у нее дрожит – это завыли привычные сирены, предупреждавшие о воздушном налете. Каким-то образом она почувствовала их несколькими секундами раньше. Этот угрюмый, почти жалобный вой с трудом подымался, как из бездонной пропасти, набирая мощь и переходя в стон отчаяния, карабкался выше, наконец превращаясь в вопль, старался удержаться на самой высокой ноте – и, бессильный, низвергался, потерпев поражение, а потом снова вздымался, желая во всех вселить панику. До Кэсси донеслись первые, еще редкие свистки патрулей ПВО. Она знала: скоро рассвистятся вовсю. Не прошло и десяти минут, как ее предчувствия подтвердились. Пульсирующее гудение приближающихся самолетов походило на громкий гомон где-то вдалеке, за стоном сирены. Патрульные засвистели бойче, на улицах стали слышны их крики, иные с шуточкой:
– Бегите, кролики, бегите!
Зажглись прожекторы, их лучи, исходящие из нескольких точек в центре города, заметались по небу вдоль и поперек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Тогда сирены чаще всего звучали по случаю ложной тревоги, и Кэсси это знала – знала, что можно было бы спать себе дальше, что в эту ночь бомбить будут Бирмингем или другой город центральных графств. Но даже в убежище ей не удавалось вздремнуть. Как-то перед рассветом Бити встала, чтобы облегчиться в жестяное ведро. Сонная Марта, щурясь, спросила:
– Слышь! Отбой, что ли?
– Да не, мам, это Бити в ведро писает. Иди спи.
Бити хронически недосыпала. Как и многим женщинам Ковентри, ей приходилось работать для фронта по десять, а то и по двенадцать часов в смену. Не падайте духом, девушки! Разбомбим фрицев! Призыв находил у нее горячий отклик, платили неплохо, у нее никогда раньше не водилось столько денег. Но из-за этих частых ночных сирен она чувствовала себя изнуренной и легко могла вспылить.
Однажды вечером до Кэсси донесся крик сестры снизу:
– Кэсси, еще раз поставишь эту чертову музыку, хоть разочек, слышишь, – мало тебе не покажется! Поняла?
Кэсси не ответила. Она лежала на кровати в лифчике и трусах. Звучала «Серенада лунного света». Когда мелодия кончилась, Кэсси лениво потянулась к пластинке и поставила ее снова. Тут же по ступенькам лестницы застучали туфли. Бити распахнула дверь, ринулась прямиком к патефону, подняла рычаг с иглой, сдернула пластинку с деки и разбила ее о колено. Потом повернулась и посмотрела Кэсси прямо в глаза.
Кэсси лежала как ни в чем не бывало. Бити с воплем, стуча туфлями, ретировалась вниз. Кэсси не слишком расстроилась. Музыка жила внутри нее – целиком, до последней ноты. Она могла включить ее или выключить, когда ей было угодно.
Мало того, фокус с радио она проделывала снова и снова. Стоило музыке забрезжить у нее в голове, Кэсси шла, включала Би-би-си и слышала ту же мелодию, звучавшую четко и громко. Никому не говоря ни слова, она проверила свою способность научным методом. Ясно – по неведомо каким причинам она «слышит» радиопередачи прямо из эфира. Ей не нужна была принимающая аппаратура. Такой аппаратурой каким-то образом оказывалась она сама.
Но у нее хватило ума никому об этом не рассказывать.
А еще что-то происходило с ее телом. Груди слегка округлились, соски стали нежными и чувствительными. Половые губы тоже набухли, и глубоко внутри что-то зудело, сочилось. Ласкать себя стало для нее насущной потребностью. Пока Бити не сломала пластинку, Кэсси часто, лежа под простыней, поглаживала себя между ног и сдавливала соски под звуки «Серенады лунного света», распалявшей ее. А на улице можно было убедиться, что все это еще и имеет отклик. Даже девственницей она могла просчитать, какое впечатление производит на мужчин. Солдаты, моряки и летчики в увольнении жаждали ее – это видно было по тому, как они пожирали ее глазами. И она умела вскружить им головы – не в переносном смысле, а в буквальном: ей всего лишь нужно было упереть взгляд в чей-нибудь затылок, например, в автобусе или в очереди на отоваривание карточки, и в ту же секунду объект вынужден был обернуться и взглянуть на нее. Действовало безотказно. Она знала, что притягивает к себе какие-то силы. Что это за силы, она понятия не имела, но силы были необычные. Она применила их тогда к продавцу пластинок, нечувствительно для него. Мужчины никогда этого не замечали. С ними эта штука легко проходила.
Но это было еще не все. Больше всего ее взвинчивал сам факт того, что она знает о грядущей атаке. Это ее ужасало и будоражило.
Вечером двенадцатого ноября она пошла с Бити на танцы. Марту уже давно перестало беспокоить времяпрепровождение девочек. Хотя Кэсси было всего шестнадцать, она вполне могла сойти за двадцатилетнюю, и Марта больше не пыталась удерживать ее дома. К старшим дочерям она была строже, но к Кэсси проявляла снисхождение – может быть, из-за притаившейся повсюду смерти. Она рано поняла: запрещай не запрещай – Кэсси все равно поступит по-своему. Все-таки ей удалось вытянуть из обеих обещание, что в случае налета они пойдут в убежище, как положено, а не побегут домой.
Они шли в город. Луна набирала полноту, напоминая серебристую осеннюю тыкву, и, хотя ночь была ясная, с морозцем, лучи прожекторов метались по звездному небу, касались трех городских шпилей, прорезывали ночь. Бити пыталась успокоить сестру.
Оказалось, что можно было и не стараться. Как только они вошли в танцзал и Кэсси услышала оркестр, она устремилась прочь от Бити. Когда Бити ее нашла, та уже отплясывала джайв с каким-то летчиком – его влажные волосы были зачесаны назад, глаза сверкали страстью.
– Не спеши никому отдаваться, – едва успела шепнуть Бити, но Кэсси уже закружилась в танце, размахивая руками.
Она оказалась еще той плясуньей.
Не прошло и часа, как Кэсси уже стояла в тени собора в переулке Бейли-лейн, прислонившись спиной к холодной, сырой средневековой стене, задрав юбку. Из-за светомаскировки фонари на улицах были погашены.
– Ух, да тебе не терпится, – сказал летчик. Она возилась с его ремнем.
– Может, мы никогда больше не увидимся. – Кэсси вцепилась в ворсистый воротник его кожаной летной куртки. – Ты только представь себе. Значит, мы можем так и не потрахаться.
«И я так и останусь целкой», – подумала она.
– Слушай, ты как парень рассуждаешь.
– А что, плохо?
– Да нет… просто… м-мм, приятно пахнет от тебя.
– Хватит болтать. Давай.
Где-то очень близко завыла сирена. Летчик выругался.
– Не обращай внимания, – сказала Кэсси. – Это еще не оно.
– Что «не оно»?
– Может быть, завтра ночью. Или послезавтра. Но не сегодня.
– Слушай, да тебе надо в Блечли работать, раз ты все это знаешь. Ну, в разведке. Извини, я мало на что способен под эту сирену. Сколько тебе годиков-то?
Кэсси запустила руку летчику в штаны и поглаживала головку его члена большим пальцем. Он вздрогнул и снова отдался ее объятиям.
– На что способен? – крикнула Кэсси. Чтобы перекричать сирену, ей пришлось орать. Кто-то пробежал мимо них, направляясь в убежище. Она лизнула парня в ухо.
– Господи!
Кэсси подняла глаза, увидела шпиль собора и перекрещивающиеся лучи прожекторов, прочесывающие небо. Она знала, что летчику не терпится удрать в ближайшее бомбоубежище, но член его твердел в ее руке, и парню было не оторваться.
– Давай, – сказала она.
Он резко спустил брюки и перекинул ее ногу себе через руку. Пришлось стащить с нее трусы и зайти сбоку – он вошел в нее, почти приподняв ее с земли. Они стояли, сцепившись взглядами в этом древнем месте, под шпилем, вонзившимся в небо, под скрещенными лучами прожекторов, а вокруг тоскливо завывали дьявольским воем сирены. Парень отвалился от нее.
– Бесполезно. Не могу я – воет прямо в ушах.
– Что такое?
Летчик замялся. Посмотрел на небо, на шарившие по нему лучи прожекторов. И опустил взгляд.
– Не получается. Пожалуйста, пойдем в убежище. Задница мерзнет.
Кэсси подтянула ему штаны. Держась за руки, они медленным шагом пошли к убежищу на Мач-Парк-стрит. Перед входом в убежище стоял патрульный ПВО.
– Не слишком-то торопитесь, смотрю.
– Все нормально, – мрачно сказал летчик. – Сегодня ничего не будет.
– Еще один всезнайка, – с кислой миной произнес патрульный.
Они спустились в подвал Дрейперс-Холла, летчик на ходу шепнул ей:
– Не обращай внимания. Просто ему не обломилось.
Не ему одному, прозвучало в голове у Кэсси.
В убежище они вместе просидели с час, потом прозвучал отбой. Парня звали Питер, он был штурман. Ему было двадцать лет, Кэсси он казался взрослым, видавшим виды. Видя, что она замерзла, он вынул из кармана и надел на нее кожаный летный шлем. Он проводил ее до самого дома, в проулке между домами они еще раз поцеловались. Он положил ей руку на лоб.
– У тебя жар.
– Все хорошо, – сказала Кэсси. – Правда.
Но момент был упущен. Кэсси вздохнула, понимая, что ничего так и не произойдет. Она хотела вернуть ему шлем.
– Оставь себе, – сказал он.
– А тебе не попадет – скажут, потерял?
– Да ладно. Спокойной ночи, Кэсси. Ты красавица. Настоящая красавица.
И он пошел обратно на свою войну.
На следующий день Кэсси допоздна не вставала с постели, щупала себя, думала о своем летчике и других красавцах, то засыпая, то просыпаясь. Теперь, кроме музыки, ее внутренний слух был наполнен другими звуками: высокочастотными свистами, прерывистыми сигналами морзянки, обрывками разговоров на чужом языке. Когда она встала, в доме никого не было. Бити ушла на работу, а Марта оставила на кухонном столе записку, что выскочила за покупками.
Грызя остатки холодного тоста, не доеденного Бити, Кэсси включила радио и заскользила по шкале настройки. Раздался свист – он нарастал и падал, пульсировал, переходил в гудение. Сигналы азбуки Морзе. Гортанная речь. Кэсси не нужен был переводчик. Сомнений нет, все начнется предстоящей ночью. Прошлой ночью была почти полная луна. Нынче она прибудет до конца. Кэсси дрожала от возбуждения. Все ясно. Ночью Адольф Гитлер пошлет свои самолеты бомбить Ковентри. Вот что он сделает.
– А, встала, – сказала Марта, входя в дом и снимая шляпу. – Все спишь как убитая. Негоже так все время валяться.
– Сегодня ночью. Сегодня ночью нас будут бомбить.
– А? Чего?
– Сильнее, чем раньше. Сильнее, чем в прошлом месяце. Будет страшный налет. Сегодня ночью. Я знаю.
– Знаешь? Откуда ты можешь знать?
– Сегодня полнолуние. И все начнется. Ковентри зальет огненный дождь, мама.
Марта подошла к дочери и пощупала у нее лоб.
– Тебя колотит. И ты вся горишь. Может, пойдешь опять ляжешь?
Кэсси не знала, что имел в виду летчик, упомянув об особняке разведки в Блечли, правительственной школе кодов и шифров. Само ее существование должно было храниться в строжайшей тайне. В день перед встречей Кэсси и ее летчика на танцплощадке в Блечли сумели расшифровать одно из последних сообщений немцев. В сообщении излагался план передачи сигналов для операции под кодовым названием «Лунная соната» , а не «Серенада лунного света» – в ночь полнолуния предполагалось начать против одного из городов Британии трехпороговую воздушную атаку. В тот же день удалось подслушать одного пленного немецкого летчика, который рассказывал сокамернику о предстоящем трехступенчатом налете то ли на Ковентри, то ли на Бирмингем приблизительно 15 ноября.
Немцы изобрели радионавигационную систему «Икс-Герэт» для наведения самолета на цель и автоматического бомбометания по прибытии на место. В «Икс-Герэте» использовались четыре радиопередатчика, посылавших радиолучи из разных мест: один главный луч, направленный на цель, и три пересекающих луча. Пилоты немецких самолетов наведения летели параллельно главному лучу, пока не встречались с первым пересекающим лучом. Это было приказом изменить курс и лететь прямо вдоль главного луча. За двадцать миль до цели они проходили второй пересекающий луч, который служил сигналом для того, чтобы нажать на кнопку, запускающую часовой механизм. За пять миль до цели они пролетали через третий луч – это означало, что нужно нажать еще на одну кнопку, которая останавливала первую стрелку часового механизма и включала вторую. Начинался заход на бомбометание. Когда две стрелки встречались, бомбы автоматически сбрасывались на людей. Это была эффективная система массового уничтожения.
Кроме того, в Блечли раскрыли сигналы, адресованные специальным бомбардировочным подразделениям, каждый из которых начинался кодовым словом «Korn» . Расшифровали и информацию о том, что в час дня 14 ноября начнут подаваться специальные эталонные сигналы «Люфтваффе».
Среди блестящих математиков, лингвистов, логиков, шахматистов и специалистов по кроссвордам был видный философ и филолог из Оксфорда по имени Перегрин Фик. Правда, он не несет ответственности за грубейшую из ошибок, совершенных воздушной разведкой, рассчитавшей, что полнолуние придется на ночь с 15 на 16 ноября, а не на предыдущую ночь, в 3 часа 23 минуты. В своем донесении властям воздушная разведка также сообщала, что, возможно, налеты будут совершены на Лондон.
В час дня 14 ноября был обнаружен эталонный сигнал немцев. Два часа спустя командование британской истребительной авиации уже точно знало, что лучи «Икс-Герэта» нацелены на Ковентри. Министерство военно-воздушных сил предупредило командование ВВС на местах, что особой целью стал Ковентри.
Власти могли бы предупредить и сам город. Эта информация была бы ценной для зенитной артиллерии и аэростатов заграждения, не говоря уж о пожарных, полиции и местной ПВО. Могли бы дать знак мэру города, шепнуть начальству больниц города Ковентри и графства Уорикшира.
Но они решили этого не делать. Единственным человеком в Ковентри, получившим предупреждение, была Кэсси.
В час дня Марта и Кэсси садились обедать. Марта включила радио – послушать новости. Услышав первые же звуки, Кэсси почувствовала, как что-то щелкнуло у нее в голове, словно перевели железнодорожную стрелку.
– Началось, – сказала она.
– Да-да. – Марта несла к столу чайник и думала, что Кэсси говорит о последних известиях по радио.
– Я не про новости. Может, нам всем уехать на ферму, как ты думаешь? Это будет лучше всего. Нам надо уехать в Вулви, к Тому с Юной. Там безопасней, мам.
– Мне не до этих игрушек, – сказала Марта. – Охота Адольфу, пускай приходит – вот она я.
Во время первых налетов в июне они, как и многие другие жители Ковентри, всей семьей уезжали за город. Но оказалось, что из-за небольшого аэродрома, расположенного в Брэмкоте, рядом с фермой, там бомбили кучнее и направленнее, чем в городе, где они до установки андерсоновского укрытия, дрожа, прятались под лестницей.
– Ну и хорошо. Не хочу я на ферму ехать. Лучше остаться. Тут остаться. И помогать. Вот. Помогать хочу.
Кэсси протараторила все это. Такое уже бывало. Марта знала эту бодрую скороговорку с повторениями.
– Но ты и Бити, мам, – вам с Бити лучше пойти в убежище. А я останусь наверху. Помогать буду.
– У тебя что, месячные? – вздохнула Марта.
Этим же вечером, в начале седьмого, Кэсси сменила платье на широкие брюки, влезла в рабочие ботинки Бити, накинула пальто, шарф и вышла из дому, ничего не сказав матери. У парка она остановилась закурить, глядя на ночное небо. До войны такую луну звали «урожайной». Луна и впрямь налилась – в затемнении одно было здорово, подумала Кэсси: на небо вернулись звезды. Дым сигареты поднимался в бодрящем холодном вечернем воздухе, как очертания белых лошадиных голов, набросанные художником. А стоило ей чуть повернуть голову, как в черноте ночи начинали мчаться цветные бисеринки; она знала, что это радиосигналы, – ей было не только слышно их, но и видно, как они прокладывают курс по небу; и никак было не остановить взгляд на этих микроскопических переливающихся параболах – в мгновение ока они исчезали, и схватить их человеческим взором можно было, лишь осознав огромную скорость, с которой они влетали в видимый спектр и покидали его; и странно, что столь немногим это доступно.
Кэсси очнулась – почувствовала, как что-то жжет ей руку. Так и не тронутая сигарета, зажатая между указательным и средним пальцами, истлела и превратилась в палочку пепла. Окурок, искрясь, упал на каменные плиты. Она затушила его ботинком. Достала из сумки косметичку и вслепую подкрасила губы. Причесалась, положила расческу в сумочку. Сама не зная к чему, сказала: «Ну и ночка», – мысли перескакивали с одной на другую Спрятавшись от вечернего холода за поднятым воротником, она медленно пошла дальше, к центру Ковентри.
Около семи часов у нее возникло странное ощущение где-то в желудке или, может быть, в кишках. Какая-то вибрация. Она расползлась по телу, дошла до ушей, и Кэсси стало ясно, что это не внутри у нее дрожит – это завыли привычные сирены, предупреждавшие о воздушном налете. Каким-то образом она почувствовала их несколькими секундами раньше. Этот угрюмый, почти жалобный вой с трудом подымался, как из бездонной пропасти, набирая мощь и переходя в стон отчаяния, карабкался выше, наконец превращаясь в вопль, старался удержаться на самой высокой ноте – и, бессильный, низвергался, потерпев поражение, а потом снова вздымался, желая во всех вселить панику. До Кэсси донеслись первые, еще редкие свистки патрулей ПВО. Она знала: скоро рассвистятся вовсю. Не прошло и десяти минут, как ее предчувствия подтвердились. Пульсирующее гудение приближающихся самолетов походило на громкий гомон где-то вдалеке, за стоном сирены. Патрульные засвистели бойче, на улицах стали слышны их крики, иные с шуточкой:
– Бегите, кролики, бегите!
Зажглись прожекторы, их лучи, исходящие из нескольких точек в центре города, заметались по небу вдоль и поперек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31