На середине моря их поджидает Царица, одетая в прозрачно голубые раковины, в руках абебе: odoia, Иеманжа, odoia!
Рассказывал он и о Баии, каков этот город, родившийся у моря и взобравшийся на гору, изрезанную склонами. А рынок? Агуадос-Менинос? Откос, пристань в порту, школа капоэйры, где по воскресеньям он занимался с местре Траирой, Кошкой и Арнолом, потом террейро Богуна, где был конфирмирован огун для Янсан — по его убеждению, Тереза должна быть, дочерью Янсан, потому как обе они отважны и их не покидает присутствие духа. Хотя Янсан — женщина, она божество мужественное, бок о бок со своим супругом Шанго она бряцает оружием, не боится ни эгунов, ни мертвецов, всё время поджидая их, воинственно возглашает: «Eparei!»
Накануне, когда они сидели на Императорском мосту, Жануарио Жереба потрогал пальцем пораненную губу Терезы и удостоверился, что шрама от кулака Либорир уже не осталось, вот только зуб ещё не вставлен. Жануарио всего лишь дотронулся до её губы, но этого прикосновения было достаточно, чтобы Тереза вся напряглась.
Однако Жануарио вместо того, чтобы жаркими поцелуями поточнее удостовериться, в порядке ли губа Терезы, отдёрнул руку, словно обжёг её о влажный рот Терезы. Он принёс ей рио-де-жанейровский журнал с фоторепортажем о Баии: на распашной цветной фотографии видны были Рыночный Откос и совсем близко от него стоящий под голубым парусом на якоре парусник «Цветок вод», на корме, чиня штаны, возвышался голый по пояс Жануарио Жереба, для Терезы — Жану: «Кто меня любит, зовёт Жану».
Тереза спускается по Передней улице, ища глазами знакомую фигуру великана, идущего вразвалку, с дымящейся во рту глиняной трубкой. Неподалёку от «Ватикана», у старого деревянного моста, она видит контуры баркаса «Вентания», огни погашены, никакого движения на палубе, если кто-то и есть, то спит, а Тереза не решается приблизиться. Но где же Жереба, где же великан моря, куда улетел, в какой дальний полёт отправился урубу-царь? На втором этаже «Ватикана» горят разноцветные лампочки: красные, жёлтые, зелёные, голубые, — зазывают золотую молодёжь Аракажу и её гостей потанцевать в «Весёлом Париже». Может, Жануарио там, в зале для танцев, кружит в вихре какую-нибудь красотку, а может, и портовую девку; танцы — его слабость, ведь и в тот вечер он пришёл в кабаре, чтобы потанцевать. Но кто даст силы Терезе распахнуть дверь, взбежать по лестнице, пройти через зал, где танцуют, и, подражая Либорио дас Невесу, встать, уперев руки в бока, перед Жану, который прижимает к себе партнёршу, и нагло, развязно сказать: это так-то, сеньор, вы пришли за мной, как обещали?
Флори запретил Терезе появляться в кабаре до дебюта: импресарио хотел, чтобы образ, который все обсуждали после той шумной драки в «Весёлом Париже», не исчез из памяти желающих её увидеть, ведь если она будет посещать кабаре каждый вечер и танцевать с кем попало и беседовать, то для завсегдатаев кабаре она уже не будет той фурией, что в бешенстве кинулась к Либорио, чтобы плюнуть ему в рожу и тем самым бросить вызов всем присутствующим. Её должны увидеть в день представления как Королеву самбы, в широкой юбке с оборками, кофте и тюрбане. Только распухшей губы и выбитого зуба никто не увидит. Что касается зуба, то умудрённый опытом Флори себя спрашивал, когда же доктор Жамил Нажар закончит свой шедевр, ведь ещё ни одному хирургу-дантисту-протезисту не требовалось столько времени, чтобы вставить один-единственный золотой зуб. У крепкого весёлого мулата Калисто Гроссо, лидера портовых грузчиков, помешанного на золотых зубах — у него их семь во рту, четыре вверху и три внизу, и самый красивый вверху посередине, — все вставлены доктором Нажаром, и мгновенно. За один раз он вставил три, три крупных зуба, и, надо сказать, все три даже не потребовали половины уже затраченного времени на один маленький золотой зуб Терезы.
Однако не запрет Флори и не отсутствие зуба удерживали Терезу у дверей «Весёлого Парижа», а то, что у неё не было ни малейшего права лишать капитана парусника удовольствия потанцевать, пофлиртовать, провести ночь с какой-нибудь шлюхой, даже если бы это было так. До сегодняшнего дня Тереза не имела на него прав даже как влюблённая: они обменивались быстрыми взгляда ми, но, как только Тереза устремляла на него долгий взгляд, он тут же отводил глаза. Правда, она звала его Жану, говоря тем самым, что относится к нему с любовью, а он называл её разными ласковыми именами: Тета, моя святая, малышка, — на чём и кончалась их нежность. Тереза выжидала, как и полагается женщине, с достоинством, ведь первый намёк, первое ласковое слово должны исходить от него. Рядом с Терезой он казался счастливым, был весел, улыбался, много говорил, но ничего больше, словно был наложен запрет на теплоту в голосе, слово любви, ласковый жест, — что-то останавливало Жануарио Жеребу.
И наконец, он не сдержал своего слова, не пришёл, заставив её ждать с семи вечера. Потом появился Лулу Сантос, приглашая её в кино, но они решили остаться дома; адвокат рассказывал ей о тёмных делишках Либорцо, обирающего старых людей, удивительно мерзкий тип этот Либорио; после девяти Лулу Сантос распрощался с Терезой, чрезвычайно довольный, что она подсказала ему возможность разоблачить мерзавца на ближайшем судебном заседании. Пожелав Адриане спокойной ночи, Тереза попыталась уснуть, но не смогла. Достала чёрную шаль с красными розами — последний подарок доктора Эмилиано, — накинула на голову и плечи и пошла в порт.
Но Жануарио, этого великана, нигде не было. Ей ничего не оставалось, как вернуться домой, постараться забыть его, потушить пылающий в груди жар, пока ещё это возможно. Безрассудное сердце! Именно тогда, когда она находится в мире с самой собой, спокойная и ни на что не обращающая внимания, желающая наладить жизнь, оно, непокорное, вспыхивает любовью. Полюбить легко, любовь приходит, когда ты меньше всего её ожидаешь; взгляд, слово, жест — и огонь занялся, обжигает грудь и губы, трудно погасить его, тоска раздувает его; любовь не заноза, её не вынешь из тела, не опухоль — не удалишь, это — болезнь неизлечимая и упорная, убивающая изнутри. Закутанная в испанскую шаль, Тереза идёт в сторону дома. Она не плачет, не привыкла; глаза сухи и горят как угли.
Кто-то торопливо идёт за ней следом, Тереза думает, что это мужчина, ищущий женщину, которая пойдёт с ним в «Ватикан» через дверь Алфредо Крысы.
— Эй, Дона, подождите, я хочу с вами поговорить. Пожалуйста, подождите.
Поначалу Тереза ускоряет шаг, но покачивающаяся походка и тревога в голосе останавливают её. По озабоченному выражению лица и дурманящему запаху, такому же, что исходил от Жануарио — запаху моря, Тереза ничего не знает о море, кроме того, что слышала из улыбающихся уст Жануарио, — и такой же дублённой морскими ветрами коже чувствует, ещё не заговорив с ним, какое-то стеснение в груди: что-то случилось нехорошее.
— Добрый вечер, синья дона. Я капитан Гунза, друг Жануарио, он прибыл в Аракажу на моём баркасе, чтобы помочь мне в одном деле.
— Он заболел? Он назначил мне свидание, но не пришёл, я хотела бы узнать о нём.
— Он арестован.
Они пошли рядом, и Каэтано Гунза, владелец баркаса «Вентания», рассказал то, что удалось узнать ему. Жануарио купил рыбы, масла дэндэ, лимонов, перца горького и душистого, травки коэнтро и всего прочего; искусный повар, в этот день он особенно старался, готовя мокеку; Каэтано это понял, когда, дожидаясь Жануарио и Терезу, уже около девяти отведал блюдо; кум и Тереза не появлялись, а он был голоден как волк. Жануарио ведь отправился за Терезой, сказав, что через полчаса вернётся, но не вернулся. Поначалу он не волновался, решил, что кум с девушкой пошли пройтись или зашли на танцплощадку, ведь Жануарио любил размять ноги. В девять, как сказал Каэтано, он положил себе мокеки в тарелку, поел, но уже без аппетита, потому что забеспокоился; отставив тарелку, он пошёл искать кума, однако узнать, где Жануарио, ему удалось довольно далеко от пристани, у одной пивной. Парни из пивной рассказали ему, что полиция схватила одного очень опасного, как утверждал шпик, налётчика. Для того чтобы его схватить, понадобилось более десяти агентов полиции и полицейских, так как он действительно оказался опасным, видно, капоэйрист, он уложил четырёх полицейских. Здоровенный детина, похоже, моряк. Сомнений не оставалось, это был Жану. Как видно, полицейские ищейки не забыли о той драке в «Весёлом Париже».
— Я уже везде был: и в главном полицейском управлении, и в двух участках, — никто ничего о нём не знает.
Ах, Жану, а я уже хотела забыть тебя, потушить бушующий огонь в груди! Никогда я тебя не забуду, даже когда «Вентания» покинет бухту и выйдет в море и ты будешь стоять у руля или под парусом, никогда. Если ты не возьмёшь меня за руку, то я сама возьму твою большую руку, что так нежно дотронулась до моей губы. Если ты не поцелуешь меня, то я сама прильну к твоим горячим устам, к твоей просоленной морской груди, даже если ты меня и не любишь…
8
Около двух ночи на корме баркаса мокеку всё-таки отведали, объедение, и только; Лулу Сантос обсосал все косточки, отдав предпочтение рыбьей голове — самой вкусной, по его мнению.
— Вот почему, сеньор, у вас много серого вещества в голове, — заметил капитан Гунза, отдающий должное науке. — Ведь кто питается рыбой, умнеет — это дело известное и доказанное.
За короткое пребывание адвоката на баркасе владелец «Вентании» стал горячим его почитателем. Тереза с Гунзой поехали за Лулу Сантосом, чтобы поднять с постели. Он жил на холме Санто-Антонио, в скромном домике с садом.
— А я знаю дом сеньора Лулу, — похвастался шофёр такси, хотя и хвастаться-то было нечем: весь Аракажу знал, где живёт народный защитник.
На сигналы таксиста и хлопки в ладоши капитана Гунзы ответил усталый, покорный женский голос, а как только сказали, несмотря на поздний час, что дело срочное, надо освобождать из тюрьмы одного человека, голос стал сердечным:
— Сейчас, сейчас идёт.
И действительно, Лулу тут же высунулся из окна.
— Кто это? Что хотите?
— Это я, доктор Лулу, я — Тереза Батиста. — Она назвала его доктором из уважения к супруге, чья фигура маячила за адвокатом. — Извините за беспокойство, но я здесь с капитаном баркаса «Вентания», его товарищ… — Как же ему объяснить, что речь идёт о том парне, что так решительно вступил в драку в кабаре? — Думаю, вы знаете…
— Это тот, что дал жару ищейкам полиции и полицейским, в ту ночь в «Весёлом Париже»?
Тереза почувствовала себя неловко, а Лулу явно был доволен, говоря о кабаре.
— Да, это он, сеньор.
— Подождите, я сейчас выйду.
Несколько минут спустя Лулу Сантос уже был с ними на улице. Через сад видна была фигура женщины, закрывающей дверь, кротко она советовала Лулу: «Дождь моросит, будь осторожен». Сев в машину, Лулу сказал шофёру:
— Трогай, Тиан.
Тереза стала рассказывать, что произошло.
Каэтано был немногословен:
— Я ведь говорил Жануарио: остерегайся, кум, ищеек, это хуже змей, всё делают исподтишка. Но он же не обращает внимания, он ведь всё в открытую…
Лулу позёвывает, он ещё не стряхнул сон.
— Нет смысла объезжать полицейские участки. Лучше сразу ехать к доктору Мануэлу Рибейро, начальнику полиции. Он мой друг и хороший человек.
И тут же нарисовал его портрет: знаток права, человек начитанный, широко образованный и не из трусливых, от него не отвертишься, он несправедливости не выносит, как и необоснованных преследований, — конечно, если это не политические противники, но и в этих случаях не преследует ничего личного, а только исполняет свой долг чиновника, отвечающего за общественный порядок, это его административная обязанность. А сын его — расцветающий талант.
Несмотря на поздний час, в приёмной начальника полиции горит свет, видны фигуры. Солдат военной полиции, как видно, тоскующий по тем временам, когда он был кангасейро, охраняет вход, стоя в непринуждённой позе, чуть прислонившись к стене. Но едва машина, резко затормозив, останавливается, тут же, как по команде «смирно», выпрямляется и кладёт руку на револьвер. И только узнав Лулу Сантоса, расслабляется и, приняв прежнюю позу, с улыбкой говорит:
— Это вы, доктор Лулу? Хотите поговорить с начальником? Входите.
Тереза с капитаном Гунзой остаются в машине; шофёр из чувства солидарности успокаивает их:
— Не беспокойтесь, дона, доктор Лулу освободит вашего мужа.
Тереза тихо засмеялась, ничего не ответив. А шофёр продолжает рассказывать о Лулу. Он хороший человек, всё бросает, чтобы помочь тому, кто в его помощи нуждается, а какой умный! А когда он выступает в суде как защитник, нет такого общественного обвинителя, который мог бы противостоять ему, нет ни в Сержипе, ни в соседних штатах, а он уже выступал и в Алагоасе, и в Баии, и не только в провинциях, но и в столицах штатов. Любитель судебных разбирательств, шофёр описывает во всех подробностях суд над кангасейро Маозиньей, одним из последних бродивших с винтовкой и патронами по сертану, куда приехал из Алагоаса, имея на счету много убитых, и совершил здесь, в Сержипе, ещё несколько преступлений; так вот, судья поручил Лулу Сантосу защищать его в общественном порядке, бесплатно, так как у преступника гроша ломаного не было. Эх, кто на этом суде не был до конца — сорок семь часов вопросов и ответов, — тот не знает, что такое умный адвокат. Ведь как он начал, у, хитрец! Начал он с того, что указал пальцем на судью, потом на обвинителя, потом на одного за другим присяжных заседателей, потом на себя и воскликнул: «Кто совершил эти убийства, которые обвинитель приписывает Маозиньи, как не сеньор судья, не обвинитель, не присяжные заседатели, не я сам, да, да, это совершило наше с вами общество!» В жизни не слышал такой красивой защиты, да меня и сейчас мороз по коже пробирает, когда я вспоминаю. Представляете, что я тогда чувствовал?…
Наконец Лулу Сантос, потягивая сигару «Святой Феликс», которой угостил его начальник полиции, появляется в дверях; сопровождая его, блюститель порядка громко смеётся над какой-то рассказанной Лулу шуткой.
— В Центральное, Тиан.
Когда машина остановилась у дверей отделения, Жануарио уже выходил из них. Тереза бросается к нему, бежит, протянув руки, и повисает на шее великана. Капитан Жереба улыбается, смотрит ей в глаза, принятое им твёрдое решение — ну как можно не поцеловать её, когда она уже его целует? — исчезает. И всё же это был быстрый поцелуй, пока её спутники выходили из машины. Из дверей отделения на них смотрят полицейские агенты. К несчастью, приказы начальника не подлежат обсуждению: «Освободить человека немедленно, а если кто его тронет, будет иметь дело со мной!»
Они его уже тронули — достаточно видеть отёкший глаз Жануарио; драка, начавшаяся на улице, продолжалась в камере. Несмотря на необычное поле сражения для капоэйриста и отсутствие болельщиков, капитан Жереба не сплоховал: его побили, но и он побил. Когда эти подлецы его оставили, пообещав, что вернутся к утреннему кофе, как пошутил один из них, Жануарио был целёхонек, хотя и здорово потрёпан, здорово потрёпаны были и агент полиции Алсидо, и детектив Агнолдо.
Мокеку ели все, включая шофёра, который к этому часу пришёл к решению не брать деньги за все их разъезды по городу, но взять ему всё-таки пришлось, так как капитан Гунза был щепетилен в денежных делах. Лулу же открыл у шофёра ещё один талант: Тиан сочинял самбы и марши и был чемпионом многих карнавалов.
Мокека шла под кашасу; адвокат пил её маленькими глотками, причмокивая, как всегда, Жануарио и Каэтано опрокидывали стопки и залпом выпивали, не отставал от них и шофёр. Сидя подле Жану, Тереза брала еду пальцами — сколько лет она уже не ела так вот, как простой люд, делая шарики из рыбы, муки и риса и макая их в соус? Как только они оказались на баркасе, Тереза, несмотря на отказ Жануарио, сделала ему примочку под правым глазом.
Быстро справившись с первой бутылкой, они принялись за вторую. Лулу явно переел: он очистил три тарелки. Шофёр Тиан после кашасы и мокеки пригласил всю компанию к себе домой на фейжоаду в воскресенье и обещал спеть под гитару свои последние сочинения. Его дом — дом бедняка, простой, без претензий, но фасоль и дружеское отношение в достатке. Приняв приглашение, Лулу удобно устроился на палубе и заснул.
Было четыре утра, слабые лучи света начинали рассеивать ещё густую черноту ночи, когда Жануарио Жереба и Тереза Батиста, сидя в машине Тиана, покатили в Аталайю; машина виляла — сказывалась выпитая Тианом кашаса.
Без гитары (без гитары много хуже — пояснил шофёр) Тиан спел самбу о суде над бандитом Маозиньей, сочинённую в честь Лулу Сантоса и его прекрасной защиты.
Ах, сеньор доктор,
Кто убил, тот был сеньор…
Нет, не только кто стрелял,
Каждый, каждый убивал:
Обвинитель, вы, судья, и, конечно, с вами я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
Рассказывал он и о Баии, каков этот город, родившийся у моря и взобравшийся на гору, изрезанную склонами. А рынок? Агуадос-Менинос? Откос, пристань в порту, школа капоэйры, где по воскресеньям он занимался с местре Траирой, Кошкой и Арнолом, потом террейро Богуна, где был конфирмирован огун для Янсан — по его убеждению, Тереза должна быть, дочерью Янсан, потому как обе они отважны и их не покидает присутствие духа. Хотя Янсан — женщина, она божество мужественное, бок о бок со своим супругом Шанго она бряцает оружием, не боится ни эгунов, ни мертвецов, всё время поджидая их, воинственно возглашает: «Eparei!»
Накануне, когда они сидели на Императорском мосту, Жануарио Жереба потрогал пальцем пораненную губу Терезы и удостоверился, что шрама от кулака Либорир уже не осталось, вот только зуб ещё не вставлен. Жануарио всего лишь дотронулся до её губы, но этого прикосновения было достаточно, чтобы Тереза вся напряглась.
Однако Жануарио вместо того, чтобы жаркими поцелуями поточнее удостовериться, в порядке ли губа Терезы, отдёрнул руку, словно обжёг её о влажный рот Терезы. Он принёс ей рио-де-жанейровский журнал с фоторепортажем о Баии: на распашной цветной фотографии видны были Рыночный Откос и совсем близко от него стоящий под голубым парусом на якоре парусник «Цветок вод», на корме, чиня штаны, возвышался голый по пояс Жануарио Жереба, для Терезы — Жану: «Кто меня любит, зовёт Жану».
Тереза спускается по Передней улице, ища глазами знакомую фигуру великана, идущего вразвалку, с дымящейся во рту глиняной трубкой. Неподалёку от «Ватикана», у старого деревянного моста, она видит контуры баркаса «Вентания», огни погашены, никакого движения на палубе, если кто-то и есть, то спит, а Тереза не решается приблизиться. Но где же Жереба, где же великан моря, куда улетел, в какой дальний полёт отправился урубу-царь? На втором этаже «Ватикана» горят разноцветные лампочки: красные, жёлтые, зелёные, голубые, — зазывают золотую молодёжь Аракажу и её гостей потанцевать в «Весёлом Париже». Может, Жануарио там, в зале для танцев, кружит в вихре какую-нибудь красотку, а может, и портовую девку; танцы — его слабость, ведь и в тот вечер он пришёл в кабаре, чтобы потанцевать. Но кто даст силы Терезе распахнуть дверь, взбежать по лестнице, пройти через зал, где танцуют, и, подражая Либорио дас Невесу, встать, уперев руки в бока, перед Жану, который прижимает к себе партнёршу, и нагло, развязно сказать: это так-то, сеньор, вы пришли за мной, как обещали?
Флори запретил Терезе появляться в кабаре до дебюта: импресарио хотел, чтобы образ, который все обсуждали после той шумной драки в «Весёлом Париже», не исчез из памяти желающих её увидеть, ведь если она будет посещать кабаре каждый вечер и танцевать с кем попало и беседовать, то для завсегдатаев кабаре она уже не будет той фурией, что в бешенстве кинулась к Либорио, чтобы плюнуть ему в рожу и тем самым бросить вызов всем присутствующим. Её должны увидеть в день представления как Королеву самбы, в широкой юбке с оборками, кофте и тюрбане. Только распухшей губы и выбитого зуба никто не увидит. Что касается зуба, то умудрённый опытом Флори себя спрашивал, когда же доктор Жамил Нажар закончит свой шедевр, ведь ещё ни одному хирургу-дантисту-протезисту не требовалось столько времени, чтобы вставить один-единственный золотой зуб. У крепкого весёлого мулата Калисто Гроссо, лидера портовых грузчиков, помешанного на золотых зубах — у него их семь во рту, четыре вверху и три внизу, и самый красивый вверху посередине, — все вставлены доктором Нажаром, и мгновенно. За один раз он вставил три, три крупных зуба, и, надо сказать, все три даже не потребовали половины уже затраченного времени на один маленький золотой зуб Терезы.
Однако не запрет Флори и не отсутствие зуба удерживали Терезу у дверей «Весёлого Парижа», а то, что у неё не было ни малейшего права лишать капитана парусника удовольствия потанцевать, пофлиртовать, провести ночь с какой-нибудь шлюхой, даже если бы это было так. До сегодняшнего дня Тереза не имела на него прав даже как влюблённая: они обменивались быстрыми взгляда ми, но, как только Тереза устремляла на него долгий взгляд, он тут же отводил глаза. Правда, она звала его Жану, говоря тем самым, что относится к нему с любовью, а он называл её разными ласковыми именами: Тета, моя святая, малышка, — на чём и кончалась их нежность. Тереза выжидала, как и полагается женщине, с достоинством, ведь первый намёк, первое ласковое слово должны исходить от него. Рядом с Терезой он казался счастливым, был весел, улыбался, много говорил, но ничего больше, словно был наложен запрет на теплоту в голосе, слово любви, ласковый жест, — что-то останавливало Жануарио Жеребу.
И наконец, он не сдержал своего слова, не пришёл, заставив её ждать с семи вечера. Потом появился Лулу Сантос, приглашая её в кино, но они решили остаться дома; адвокат рассказывал ей о тёмных делишках Либорцо, обирающего старых людей, удивительно мерзкий тип этот Либорио; после девяти Лулу Сантос распрощался с Терезой, чрезвычайно довольный, что она подсказала ему возможность разоблачить мерзавца на ближайшем судебном заседании. Пожелав Адриане спокойной ночи, Тереза попыталась уснуть, но не смогла. Достала чёрную шаль с красными розами — последний подарок доктора Эмилиано, — накинула на голову и плечи и пошла в порт.
Но Жануарио, этого великана, нигде не было. Ей ничего не оставалось, как вернуться домой, постараться забыть его, потушить пылающий в груди жар, пока ещё это возможно. Безрассудное сердце! Именно тогда, когда она находится в мире с самой собой, спокойная и ни на что не обращающая внимания, желающая наладить жизнь, оно, непокорное, вспыхивает любовью. Полюбить легко, любовь приходит, когда ты меньше всего её ожидаешь; взгляд, слово, жест — и огонь занялся, обжигает грудь и губы, трудно погасить его, тоска раздувает его; любовь не заноза, её не вынешь из тела, не опухоль — не удалишь, это — болезнь неизлечимая и упорная, убивающая изнутри. Закутанная в испанскую шаль, Тереза идёт в сторону дома. Она не плачет, не привыкла; глаза сухи и горят как угли.
Кто-то торопливо идёт за ней следом, Тереза думает, что это мужчина, ищущий женщину, которая пойдёт с ним в «Ватикан» через дверь Алфредо Крысы.
— Эй, Дона, подождите, я хочу с вами поговорить. Пожалуйста, подождите.
Поначалу Тереза ускоряет шаг, но покачивающаяся походка и тревога в голосе останавливают её. По озабоченному выражению лица и дурманящему запаху, такому же, что исходил от Жануарио — запаху моря, Тереза ничего не знает о море, кроме того, что слышала из улыбающихся уст Жануарио, — и такой же дублённой морскими ветрами коже чувствует, ещё не заговорив с ним, какое-то стеснение в груди: что-то случилось нехорошее.
— Добрый вечер, синья дона. Я капитан Гунза, друг Жануарио, он прибыл в Аракажу на моём баркасе, чтобы помочь мне в одном деле.
— Он заболел? Он назначил мне свидание, но не пришёл, я хотела бы узнать о нём.
— Он арестован.
Они пошли рядом, и Каэтано Гунза, владелец баркаса «Вентания», рассказал то, что удалось узнать ему. Жануарио купил рыбы, масла дэндэ, лимонов, перца горького и душистого, травки коэнтро и всего прочего; искусный повар, в этот день он особенно старался, готовя мокеку; Каэтано это понял, когда, дожидаясь Жануарио и Терезу, уже около девяти отведал блюдо; кум и Тереза не появлялись, а он был голоден как волк. Жануарио ведь отправился за Терезой, сказав, что через полчаса вернётся, но не вернулся. Поначалу он не волновался, решил, что кум с девушкой пошли пройтись или зашли на танцплощадку, ведь Жануарио любил размять ноги. В девять, как сказал Каэтано, он положил себе мокеки в тарелку, поел, но уже без аппетита, потому что забеспокоился; отставив тарелку, он пошёл искать кума, однако узнать, где Жануарио, ему удалось довольно далеко от пристани, у одной пивной. Парни из пивной рассказали ему, что полиция схватила одного очень опасного, как утверждал шпик, налётчика. Для того чтобы его схватить, понадобилось более десяти агентов полиции и полицейских, так как он действительно оказался опасным, видно, капоэйрист, он уложил четырёх полицейских. Здоровенный детина, похоже, моряк. Сомнений не оставалось, это был Жану. Как видно, полицейские ищейки не забыли о той драке в «Весёлом Париже».
— Я уже везде был: и в главном полицейском управлении, и в двух участках, — никто ничего о нём не знает.
Ах, Жану, а я уже хотела забыть тебя, потушить бушующий огонь в груди! Никогда я тебя не забуду, даже когда «Вентания» покинет бухту и выйдет в море и ты будешь стоять у руля или под парусом, никогда. Если ты не возьмёшь меня за руку, то я сама возьму твою большую руку, что так нежно дотронулась до моей губы. Если ты не поцелуешь меня, то я сама прильну к твоим горячим устам, к твоей просоленной морской груди, даже если ты меня и не любишь…
8
Около двух ночи на корме баркаса мокеку всё-таки отведали, объедение, и только; Лулу Сантос обсосал все косточки, отдав предпочтение рыбьей голове — самой вкусной, по его мнению.
— Вот почему, сеньор, у вас много серого вещества в голове, — заметил капитан Гунза, отдающий должное науке. — Ведь кто питается рыбой, умнеет — это дело известное и доказанное.
За короткое пребывание адвоката на баркасе владелец «Вентании» стал горячим его почитателем. Тереза с Гунзой поехали за Лулу Сантосом, чтобы поднять с постели. Он жил на холме Санто-Антонио, в скромном домике с садом.
— А я знаю дом сеньора Лулу, — похвастался шофёр такси, хотя и хвастаться-то было нечем: весь Аракажу знал, где живёт народный защитник.
На сигналы таксиста и хлопки в ладоши капитана Гунзы ответил усталый, покорный женский голос, а как только сказали, несмотря на поздний час, что дело срочное, надо освобождать из тюрьмы одного человека, голос стал сердечным:
— Сейчас, сейчас идёт.
И действительно, Лулу тут же высунулся из окна.
— Кто это? Что хотите?
— Это я, доктор Лулу, я — Тереза Батиста. — Она назвала его доктором из уважения к супруге, чья фигура маячила за адвокатом. — Извините за беспокойство, но я здесь с капитаном баркаса «Вентания», его товарищ… — Как же ему объяснить, что речь идёт о том парне, что так решительно вступил в драку в кабаре? — Думаю, вы знаете…
— Это тот, что дал жару ищейкам полиции и полицейским, в ту ночь в «Весёлом Париже»?
Тереза почувствовала себя неловко, а Лулу явно был доволен, говоря о кабаре.
— Да, это он, сеньор.
— Подождите, я сейчас выйду.
Несколько минут спустя Лулу Сантос уже был с ними на улице. Через сад видна была фигура женщины, закрывающей дверь, кротко она советовала Лулу: «Дождь моросит, будь осторожен». Сев в машину, Лулу сказал шофёру:
— Трогай, Тиан.
Тереза стала рассказывать, что произошло.
Каэтано был немногословен:
— Я ведь говорил Жануарио: остерегайся, кум, ищеек, это хуже змей, всё делают исподтишка. Но он же не обращает внимания, он ведь всё в открытую…
Лулу позёвывает, он ещё не стряхнул сон.
— Нет смысла объезжать полицейские участки. Лучше сразу ехать к доктору Мануэлу Рибейро, начальнику полиции. Он мой друг и хороший человек.
И тут же нарисовал его портрет: знаток права, человек начитанный, широко образованный и не из трусливых, от него не отвертишься, он несправедливости не выносит, как и необоснованных преследований, — конечно, если это не политические противники, но и в этих случаях не преследует ничего личного, а только исполняет свой долг чиновника, отвечающего за общественный порядок, это его административная обязанность. А сын его — расцветающий талант.
Несмотря на поздний час, в приёмной начальника полиции горит свет, видны фигуры. Солдат военной полиции, как видно, тоскующий по тем временам, когда он был кангасейро, охраняет вход, стоя в непринуждённой позе, чуть прислонившись к стене. Но едва машина, резко затормозив, останавливается, тут же, как по команде «смирно», выпрямляется и кладёт руку на револьвер. И только узнав Лулу Сантоса, расслабляется и, приняв прежнюю позу, с улыбкой говорит:
— Это вы, доктор Лулу? Хотите поговорить с начальником? Входите.
Тереза с капитаном Гунзой остаются в машине; шофёр из чувства солидарности успокаивает их:
— Не беспокойтесь, дона, доктор Лулу освободит вашего мужа.
Тереза тихо засмеялась, ничего не ответив. А шофёр продолжает рассказывать о Лулу. Он хороший человек, всё бросает, чтобы помочь тому, кто в его помощи нуждается, а какой умный! А когда он выступает в суде как защитник, нет такого общественного обвинителя, который мог бы противостоять ему, нет ни в Сержипе, ни в соседних штатах, а он уже выступал и в Алагоасе, и в Баии, и не только в провинциях, но и в столицах штатов. Любитель судебных разбирательств, шофёр описывает во всех подробностях суд над кангасейро Маозиньей, одним из последних бродивших с винтовкой и патронами по сертану, куда приехал из Алагоаса, имея на счету много убитых, и совершил здесь, в Сержипе, ещё несколько преступлений; так вот, судья поручил Лулу Сантосу защищать его в общественном порядке, бесплатно, так как у преступника гроша ломаного не было. Эх, кто на этом суде не был до конца — сорок семь часов вопросов и ответов, — тот не знает, что такое умный адвокат. Ведь как он начал, у, хитрец! Начал он с того, что указал пальцем на судью, потом на обвинителя, потом на одного за другим присяжных заседателей, потом на себя и воскликнул: «Кто совершил эти убийства, которые обвинитель приписывает Маозиньи, как не сеньор судья, не обвинитель, не присяжные заседатели, не я сам, да, да, это совершило наше с вами общество!» В жизни не слышал такой красивой защиты, да меня и сейчас мороз по коже пробирает, когда я вспоминаю. Представляете, что я тогда чувствовал?…
Наконец Лулу Сантос, потягивая сигару «Святой Феликс», которой угостил его начальник полиции, появляется в дверях; сопровождая его, блюститель порядка громко смеётся над какой-то рассказанной Лулу шуткой.
— В Центральное, Тиан.
Когда машина остановилась у дверей отделения, Жануарио уже выходил из них. Тереза бросается к нему, бежит, протянув руки, и повисает на шее великана. Капитан Жереба улыбается, смотрит ей в глаза, принятое им твёрдое решение — ну как можно не поцеловать её, когда она уже его целует? — исчезает. И всё же это был быстрый поцелуй, пока её спутники выходили из машины. Из дверей отделения на них смотрят полицейские агенты. К несчастью, приказы начальника не подлежат обсуждению: «Освободить человека немедленно, а если кто его тронет, будет иметь дело со мной!»
Они его уже тронули — достаточно видеть отёкший глаз Жануарио; драка, начавшаяся на улице, продолжалась в камере. Несмотря на необычное поле сражения для капоэйриста и отсутствие болельщиков, капитан Жереба не сплоховал: его побили, но и он побил. Когда эти подлецы его оставили, пообещав, что вернутся к утреннему кофе, как пошутил один из них, Жануарио был целёхонек, хотя и здорово потрёпан, здорово потрёпаны были и агент полиции Алсидо, и детектив Агнолдо.
Мокеку ели все, включая шофёра, который к этому часу пришёл к решению не брать деньги за все их разъезды по городу, но взять ему всё-таки пришлось, так как капитан Гунза был щепетилен в денежных делах. Лулу же открыл у шофёра ещё один талант: Тиан сочинял самбы и марши и был чемпионом многих карнавалов.
Мокека шла под кашасу; адвокат пил её маленькими глотками, причмокивая, как всегда, Жануарио и Каэтано опрокидывали стопки и залпом выпивали, не отставал от них и шофёр. Сидя подле Жану, Тереза брала еду пальцами — сколько лет она уже не ела так вот, как простой люд, делая шарики из рыбы, муки и риса и макая их в соус? Как только они оказались на баркасе, Тереза, несмотря на отказ Жануарио, сделала ему примочку под правым глазом.
Быстро справившись с первой бутылкой, они принялись за вторую. Лулу явно переел: он очистил три тарелки. Шофёр Тиан после кашасы и мокеки пригласил всю компанию к себе домой на фейжоаду в воскресенье и обещал спеть под гитару свои последние сочинения. Его дом — дом бедняка, простой, без претензий, но фасоль и дружеское отношение в достатке. Приняв приглашение, Лулу удобно устроился на палубе и заснул.
Было четыре утра, слабые лучи света начинали рассеивать ещё густую черноту ночи, когда Жануарио Жереба и Тереза Батиста, сидя в машине Тиана, покатили в Аталайю; машина виляла — сказывалась выпитая Тианом кашаса.
Без гитары (без гитары много хуже — пояснил шофёр) Тиан спел самбу о суде над бандитом Маозиньей, сочинённую в честь Лулу Сантоса и его прекрасной защиты.
Ах, сеньор доктор,
Кто убил, тот был сеньор…
Нет, не только кто стрелял,
Каждый, каждый убивал:
Обвинитель, вы, судья, и, конечно, с вами я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9