Отсюда виднелись просторы океана. Эти просторы Жоану предстояло пересечь в грязном трюме парохода, направляющегося к острову Фернандо-де-Норонья. Они не будут видеться многие годы: оттуда редко приходят известия; проходящие мимо пароходы только случайно пристают к этому острову – затерявшейся точке между Бразилией и Африкой, – такому одинокому среди океана. Мариана вдруг почувствовала себя опустошенной, будто у нее вырвали сердце.
Маркос остановился возле нее, молча взял ее руку, сжал в своих руках.
– Мужайся, Мариана. Такова наша борьба…
Она ответила не сразу. Глаза ее смотрели на океан – далеко-далеко отсюда был остров Фернандо-де-Норонья, пустынный и бесплодный, – многие оттуда так и не вернулись. Она оторвалась от этих видений, повернулась к Маркосу.
– Я это отлично знаю… Но я не ожидала этого сегодня. Конечно, я никогда и не думала, что он будет оправдан. Еще на последнем свидании он мне сказал, что рассчитывает получить от шести до десяти лет. Как он угадал – дали восемь. Но известие это обрушилось на меня сейчас так неожиданно, не успела я развернуть газету. Адвокат думал, что суд состоится в конце будущего месяца. Я просто ошеломлена…
– Скоты!.. – выругался Маркос. – Придет день, и эти субъекты из трибунала безопасности ответят за все.
Мануэла из столовой звала их пить кофе.
– Вы хотите меня уморить голодом?
– Пойдем, Маркос… – сказала Мариана с дрожью в голосе.
Мануэла взяла на руки ребенка, приласкала его. Она проводила значительную часть дня, играя с мальчиком; они переворачивали вверх дном всю квартиру. Мануэла грозила, что отнимет у Марианы сына и сейчас, по обыкновению шутя, повторила:
– Я оставлю его себе. – Но тут же, заметив грустное лицо подруги, спросила: – Что с тобой?
Маркос ответил за нее сдавленным голосом:
– Жоана приговорили к восьми годам.
Мануэла прижала к себе ребенка, слезы полились из ее прекрасных голубых глаз.
– Мариана, милая моя…
Печальным был этот утренний завтрак. Мануэла отодвинула чашку, она не могла ничего есть. Держа мальчика на руках, она продолжала ласкать его. Маркос вернулся к себе, чтобы переодеться. Мариана решила выйти вместе с ним.
– Я пойду к адвокату. Он, наверное, отправится в тюрьму сообщить приговор. Я поеду с ним: может быть, мне разрешат поговорить с Жоаном.
Вернулась она уже не такой удрученной. Ей удалось вместе с адвокатом попасть в тюрьму, она разговаривала с Жоаном. Теперь она уже не чувствовала себя такой опустошенной, она снова обрела равновесие и была готова перенести эту долгую разлуку. Жоан ей сказал:
– Я вернусь к тебе гораздо раньше, чем пройдет восемь лет… – И, сжав руку, добавил: – Ты с товарищами вытащишь нас из тюрьмы.
Это было как раз то, о чем Мариана говорила Мануэле: Жоан никогда не терял присутствия духа, он видел завтрашний день. Мариана во время свидания сказала ему о своем желании как можно скорее вернуться к партийным обязанностям. Теперь, когда он был осужден, только на партийной работе она будет чувствовать себя тесно связанной с ним, словно океану не суждено разъединить их. Только так, вместе с партией, она будет бороться за его освобождение. Она просила Жоана разрешить ей немедленно вернуться к активной деятельности. Но Жоан не согласился.
– Ты еще слишком слаба, – сказал он. – Подожди, по крайней мере, месяц; питайся, отдыхай, набирайся сил. Не такое ли задание тебе дали товарищи? Ты помнишь, когда заболел Руйво? Как мы тогда рассуждали? Если ты сейчас не отдохнешь, то потом не вынесешь напряженной работы, сорвешься, заболеешь и вместо того, чтобы помочь товарищам, только обременишь их.
– Но партийная работа поможет мне перенести разлуку…
– Знаю, и мне это поможет. Но ты коммунистка, Мариана, и не имеешь права приходить в отчаяние от этого приговора. Ты здесь в Рио для того, чтобы набраться сил. И сделать это нужно с той же сознательностью, с какой ты выполняешь все другие задания. Используй время для чтения, чаще общайся с Маркосом: он может научить тебя многому. И, пока я буду здесь, приходи меня навещать. Приводи нашего сына…
Мариана рассказала об этом разговоре Мануэле; балерина обрадовалась:
– Я не отпущу тебя отсюда до тех пор, пока ты не станешь здоровой, толстушкой. Ни тебя, ни Луизиньо.
Вернулся Маркос. Он не завтракал в центре, как это обычно делал, – хотел узнать, как себя чувствует Мариана. Предложил пойти всем в кино, чтобы отвлечься, но Мариана не захотела.
– Спасибо, Маркос, ты обо мне не беспокойся. Я возьму себя в руки, – улыбнулась она с грустью. – Достаточно мне было повидать Жоана, и он меня вылечил. Лучше всего я буду заниматься.
– Ну что ж, хорошо, – согласился Маркос. – Я верю, что ты скоро придешь в себя. В таком случае я опять поеду на постройку.
Вечером втроем они вышли прогуляться по набережной. Говорили о самых различных вещах, но все трое думали о Жоане, Руйво, Освалдо и других осужденных товарищах. Мануэла замечала время от времени тень грусти в глазах Марианы, устремленных на просторы океана, волны которого разбивались о прибрежный песок. «Как отвлечь ее от тяжелых мыслей?» – спрашивала она себя.
Когда они вернулись, Маркос прошел в кабинет; ему надо было закончить работу. Мануэла осталась с Марианой.
– Ты ведь никогда не видела, как я танцую, Мариана…
– Никогда… – улыбнулась Мариана. – По правде сказать, я знаю балет только по кинофильмам. В театре я его никогда не видела.
– Тогда сегодня я дам спектакль только для тебя одной. Давай приготовим сцену… – Она сдвинула в сторону стулья и столы, выбрала пластинки для радиолы. – Я переоденусь и тотчас вернусь.
Мануэла загримировалась и оделась, как для настоящего спектакля. Она появилась в полумраке залы, воздушная и прекрасная. Раздалась музыка «Лебединого озера», Мануэла начала свой танец, Маркос вышел из кабинета и остановился в дверях.
Сидя в кресле с влажными от волнения глазами, Мариана улыбалась. Музыка, подобно бальзаму, успокаивала ее страдающее сердце. Из легких, прекрасных и смелых движений Мануэлы как бы исходила уверенность в счастливом завтрашнем дне. «Настанет день, – думала Мариана, – вернется Жоан, мы будем вместе работать, вместе строить такой же гармоничный и чистый мир, как эта музыка, как этот танец. Чтобы завоевать этот мир, чтобы заложить его прочный фундамент, стоит вынести все, даже разлуку, еще более долгую и еще более печальную. Да, стоит вынести все, чтобы построить этот мир, полный любви, красоты и радости, наполненный всем тем, что Мануэла выразила в своем танце».
17
Когда, сходя с трамваев, при еще неясном свете раннего утра, рабочие заметили красные флажки на электрических проводах, улыбка заиграла у них на лицах, и они стали подталкивать друг друга локтями. Были даже такие, что останавливались, чтобы лучше разглядеть флажки; другие замедляли шаг; кто-то прошептал:
– Я же говорил, что никто не в состоянии с ними покончить…
Их было немного, этих маленьких флажков из красной бумаги, раскачивавшихся под порывами утреннего ветерка: они висели, зацепившись за электрические провода, заброшенные туда ночью, вероятно, теми же людьми, которые на стене банка, немного поодаль от этого места, сделали надпись:
«Амнистию Престесу! Долой Варгаса!»
Небольшое это дело, конечно, но какое огромное значение оно имело для рабочих, сошедших с трамваев в это октябрьское утро! Полиция не замедлит явиться, чтобы сорвать флажки, чтобы стереть надпись на стене банка. Но новость уже обежала фабрики и заводы, предприятия и учреждения. Она распространилась и по предместьям, далеко за пределы Сан-Пауло ее занесли шоферы грузовиков и автобусов: партия жива; ложь,– что она окончательно ликвидирована! Целые группы рабочих – их становилось все больше и больше – видели флажки на проводах, читали лозунг на стене, написанный этой ночью. Воодушевление овладевало, казалось, самыми различными группами людей: слышались оживленные замечания, лица становились радостными.
А красные флажки весело развевались на ветру не только на площади да Сэ. Флажки и надписи появились и перед крупными фабриками и заводами в Сан-Пауло и его пригородах, свидетельствуя, что партия продолжает существовать. К вечеру того же дня в различных пунктах города были разбросаны листовки, разоблачающие политику правительства, которое заключает в тюрьмы лучших сынов рабочего класса, обрекает народ на голод и продает страну иностранным империалистам – американцам и немцам. Эти листовки были подписаны Сан-пауловским районным комитетом коммунистической партии, и трудящиеся самых различных профессий, интеллигенция, простые люди тайком читали их. Полицейские машины с воющими сиренами снова стали проноситься по улицам, не обращая внимания на знаки, регулирующие движение. Неизвестно откуда появившиеся листовки распространялись на фабриках и заводах. И с ними распространялась радость, с ними возрождалась надежда.
К концу этого дня, когда работа на предприятиях уже закончилась, старый рабочий с седой головой и усталыми глазами толкнул дверь маленькой лачуги в предместье города. В единственной комнате, на голой кровати без матраца, лежала исхудавшая больная. Она была такой же старой, как и муж, щеки у нее ввалились, глаза были воспалены. По временам из ее уст вырывался легкий стон. Рядом с койкой на пустом бидоне из-под керосина стояли пузырьки с лекарствами.
Рабочий вошел в комнату, нагнулся над больной, взял ее горячую от жара руку.
– Ну, как ты себя чувствуешь?
– Все так же… – прошептала она.
Она попробовала подняться, опираясь на локоть, но старик не позволил:
– Оставь, я все сделаю сам…
Она попыталась улыбнуться.
– Еда в шкафу, надо только разогреть.
Но муж не сразу вышел из комнаты. Он сел на край постели, расстегнул рваный пиджак и, сунув руку под рубашку, вытащил печатную листовку. Жена подняла голову, чтобы лучше видеть.
– Что это?
– Послушай: «Сан-пауловский районный комитет Коммунистической партии Бразилии обращается к рабочим и крестьянам…»
– Я знала… я знала… – прошептала больная, снова опуская голову на дощатое изголовье. – Я знала, что они работают. Тяжело было думать, что все кончено. – Она закрыла глаза, и на ее худом лице появилось выражение удовлетворения.
Старик продолжал читать, его руки дрожали, настолько он был взволнован. Никогда ни он, ни его жена не были коммунистами. Но почти два десятилетия, с тех пор как в 1922 году была основана партия, они следовали ее указаниям, давали деньги в фонд МОПР, под ее руководством боролись за лучшие условия жизни; в их лачуге скрывались партийные активисты в те времена, когда партия подвергалась свирепым репрессиям. Как и многие другие на фабриках и фазендах, они прочли заявление начальника полиции Рио о мнимом уничтожении партии, знали об аресте членов ее национального руководства и людей, которые были им знакомы по комитету штата Сан-Пауло: Руйво, Жоана, Освалдо. Они видели, что всякая деятельность партии прекратилась и, подобно многим другим, какое-то время думали, что, может быть, и правда – всему конец. Старик кончил читать и сказал:
– Я видел красные флажки на проводах, это так красиво…
Больная открыла глаза.
– Я хочу поправиться… Теперь, когда они вернулись, стоит жить.
В других бесчисленных лачугах, в бедных хижинах, где нехватало еды, тот же свет надежды возрождался во взволнованных словах рабочего, рассказывавшего о надписях и флажках или читавшего огненные призывы листовки. Снова партия с ними, она для них, как яркий свет в конце узкого и мрачного туннеля.
18
Португалец Рамиро посмотрел на исхудавшее лицо товарища Витора. В его взоре сквозило восхищение и горячая привязанность. Витор, размахивая руками, попытался разогнать дым от сигарет, выкуренных только что ушедшими. Это была маленькая комната с закрытыми окнами, и Витор, который вообще не курил, ворчал:
– Надымили хуже заводской трубы. Не знаю, что только хорошего находят в курении…
Рамиро смеялся:
– Надеюсь, ты не объявишь декрет о запрещении табака в партии? Мы потеряем тогда много хороших людей.
Витор тоже рассмеялся:
– Нет, это никому не угрожает. – И серьезным тоном сказал: – Ну, как там, говори!
Рамиро стал рассказывать о том, какое впечатление произвели первые проявления публичной деятельности нового комитета: флажки, надписи на стенах, листовки.
– Товарищи с завода «Нитро-кимика» говорят, что они никогда не видели рабочих такими довольными. Ведь многие думали, что партия ликвидирована. – Улыбка расплылась на его лице. – Любовь, которую трудящиеся питают к партии, воодушевляет нас. Даже люди, которые как будто не имеют с нами ничего общего и соприкасаются с партией только в случае забастовки или какого-нибудь другого массового движения, и те проявляют свою радость. Листовки сегодня обсуждались, передавались из рук в руки.
Витор интересовался подробностями: ему нужны были конкретные факты, пусть даже мелкие, которым другие не придавали бы значения.
– Здешняя полиция появилась в Санто-Андре, шарит там по фабрикам. Но люди настроены так, что никто не испугался. Знаешь, Витор, я теперь начинаю осознавать то, что ты всегда говоришь: да, мы можем организовать здесь большую, массовую партию. Правда, до сих пор я не понимал этого толком, я был далек от масс, замкнувшись внутри партийной организации…
– Да, мы замкнулись, отдалились от масс. Товарищи, стремясь обеспечить безопасность организации, уж слишком глубоко ушли в подполье. Вот и получилось…
– Мы так долго не выходили на улицу, – заметил португалец, – что люди действительно могли поверить слухам о ликвидации партии.
Витор покачал головой.
– Ты неправ. Это был необходимый этап: надо было заново сколотить костяк организации, прежде чем начать снова агитацию. Какой толк выходить на улицу, не создав руководства партии, не имея организованных низовых ячеек? Я понимаю нетерпение некоторых товарищей. Но было бы неправильно ускорять ход событий. Мы действовали именно так, как надо. И теперь не следует увлекаться. Не думай, что мы будем тратить время только на то, чтобы забрасывать флажки на провода и делать надписи на улицах. Гораздо важнее укреплять партию, создавать ячейки на предприятиях, вербовать и воспитывать кадры, готовиться к предстоящей борьбе.
Рамиро внимательно слушал. За эти месяцы он крепко привязался к Витору, чувствовал все большее восхищение перед своим руководителем. Он часто вспоминал, как они были подавлены, до того как Витор прибыл из Баии и начал работу по восстановлению партийной организации штата.
Не так давно они собрали, наконец, пленум, избрали новый комитет. В течение трех дней обсуждали предстоящие задачи и методы их осуществления. Рамиро, избранный в состав руководства, не скрывал своей радости. Всего каких-нибудь несколько месяцев назад положение казалось ему безнадежным. Он вспомнил свою первую встречу с Марианой после провала прежнего состава секретариата, ареста десятков товарищей, почти полной ликвидации низовых партийных ячеек. В тот час заявление начальника полиции приобретало, казалось, трагическую реальность. Даже Мариана, всегда полная такого воодушевления, потеряла было на мгновение присутствие духа, да и сам он, споривший с ней, не очень-то был уверен в том, что удастся снова поднять организацию, так сильно пострадавшую от ударов полиции. Когда прибыл Витор, он, Мариана и немногие другие действовавшие члены партии были в подавленном состоянии и занимались лишь мелкими текущими вопросами, не решаясь взяться за восстановление партийного аппарата. Вся деятельность партии сводилась к печатанию на ротаторе нескольких сот листовок, распространявшихся почти исключительно среди активистов и их семей. Витор подтолкнул их вперед, к смелой, терпеливой и настойчивой работе, и Рамиро отдавал себе теперь отчет в том, сколь многому он научился у руководителя за эти месяцы.
Они заново создали важнейшие ячейки, завербовали новых членов партии, восстановили комитеты в наиболее значительных городах штата, вновь занялись работой среди крестьян. Пленум показал, насколько продвинулась партия, теперь у них уже был избран комитет, руководители, облеченные доверием товарищей. Многое еще, конечно, надо было сделать, да к тому же и планы у Витора были весьма широкие. Но уже сейчас партия вновь появилась на улицах Сан-Пауло, рабочие на фабриках и заводах узнали, что она продолжает существовать, газеты заговорили о «красных агитаторах». Рамиро был вне себя от радости, когда рассказывал Витору все эти подробности.
Лицо руководителя, исхудавшее и усталое, воодушевлялось, когда португалец с таким энтузиазмом рассказывал ему обо всем этом. Затем Витор дал ему конкретные указания, как продолжать работу, проанализировал условия, наметил пути, по которым следовало идти дальше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
Маркос остановился возле нее, молча взял ее руку, сжал в своих руках.
– Мужайся, Мариана. Такова наша борьба…
Она ответила не сразу. Глаза ее смотрели на океан – далеко-далеко отсюда был остров Фернандо-де-Норонья, пустынный и бесплодный, – многие оттуда так и не вернулись. Она оторвалась от этих видений, повернулась к Маркосу.
– Я это отлично знаю… Но я не ожидала этого сегодня. Конечно, я никогда и не думала, что он будет оправдан. Еще на последнем свидании он мне сказал, что рассчитывает получить от шести до десяти лет. Как он угадал – дали восемь. Но известие это обрушилось на меня сейчас так неожиданно, не успела я развернуть газету. Адвокат думал, что суд состоится в конце будущего месяца. Я просто ошеломлена…
– Скоты!.. – выругался Маркос. – Придет день, и эти субъекты из трибунала безопасности ответят за все.
Мануэла из столовой звала их пить кофе.
– Вы хотите меня уморить голодом?
– Пойдем, Маркос… – сказала Мариана с дрожью в голосе.
Мануэла взяла на руки ребенка, приласкала его. Она проводила значительную часть дня, играя с мальчиком; они переворачивали вверх дном всю квартиру. Мануэла грозила, что отнимет у Марианы сына и сейчас, по обыкновению шутя, повторила:
– Я оставлю его себе. – Но тут же, заметив грустное лицо подруги, спросила: – Что с тобой?
Маркос ответил за нее сдавленным голосом:
– Жоана приговорили к восьми годам.
Мануэла прижала к себе ребенка, слезы полились из ее прекрасных голубых глаз.
– Мариана, милая моя…
Печальным был этот утренний завтрак. Мануэла отодвинула чашку, она не могла ничего есть. Держа мальчика на руках, она продолжала ласкать его. Маркос вернулся к себе, чтобы переодеться. Мариана решила выйти вместе с ним.
– Я пойду к адвокату. Он, наверное, отправится в тюрьму сообщить приговор. Я поеду с ним: может быть, мне разрешат поговорить с Жоаном.
Вернулась она уже не такой удрученной. Ей удалось вместе с адвокатом попасть в тюрьму, она разговаривала с Жоаном. Теперь она уже не чувствовала себя такой опустошенной, она снова обрела равновесие и была готова перенести эту долгую разлуку. Жоан ей сказал:
– Я вернусь к тебе гораздо раньше, чем пройдет восемь лет… – И, сжав руку, добавил: – Ты с товарищами вытащишь нас из тюрьмы.
Это было как раз то, о чем Мариана говорила Мануэле: Жоан никогда не терял присутствия духа, он видел завтрашний день. Мариана во время свидания сказала ему о своем желании как можно скорее вернуться к партийным обязанностям. Теперь, когда он был осужден, только на партийной работе она будет чувствовать себя тесно связанной с ним, словно океану не суждено разъединить их. Только так, вместе с партией, она будет бороться за его освобождение. Она просила Жоана разрешить ей немедленно вернуться к активной деятельности. Но Жоан не согласился.
– Ты еще слишком слаба, – сказал он. – Подожди, по крайней мере, месяц; питайся, отдыхай, набирайся сил. Не такое ли задание тебе дали товарищи? Ты помнишь, когда заболел Руйво? Как мы тогда рассуждали? Если ты сейчас не отдохнешь, то потом не вынесешь напряженной работы, сорвешься, заболеешь и вместо того, чтобы помочь товарищам, только обременишь их.
– Но партийная работа поможет мне перенести разлуку…
– Знаю, и мне это поможет. Но ты коммунистка, Мариана, и не имеешь права приходить в отчаяние от этого приговора. Ты здесь в Рио для того, чтобы набраться сил. И сделать это нужно с той же сознательностью, с какой ты выполняешь все другие задания. Используй время для чтения, чаще общайся с Маркосом: он может научить тебя многому. И, пока я буду здесь, приходи меня навещать. Приводи нашего сына…
Мариана рассказала об этом разговоре Мануэле; балерина обрадовалась:
– Я не отпущу тебя отсюда до тех пор, пока ты не станешь здоровой, толстушкой. Ни тебя, ни Луизиньо.
Вернулся Маркос. Он не завтракал в центре, как это обычно делал, – хотел узнать, как себя чувствует Мариана. Предложил пойти всем в кино, чтобы отвлечься, но Мариана не захотела.
– Спасибо, Маркос, ты обо мне не беспокойся. Я возьму себя в руки, – улыбнулась она с грустью. – Достаточно мне было повидать Жоана, и он меня вылечил. Лучше всего я буду заниматься.
– Ну что ж, хорошо, – согласился Маркос. – Я верю, что ты скоро придешь в себя. В таком случае я опять поеду на постройку.
Вечером втроем они вышли прогуляться по набережной. Говорили о самых различных вещах, но все трое думали о Жоане, Руйво, Освалдо и других осужденных товарищах. Мануэла замечала время от времени тень грусти в глазах Марианы, устремленных на просторы океана, волны которого разбивались о прибрежный песок. «Как отвлечь ее от тяжелых мыслей?» – спрашивала она себя.
Когда они вернулись, Маркос прошел в кабинет; ему надо было закончить работу. Мануэла осталась с Марианой.
– Ты ведь никогда не видела, как я танцую, Мариана…
– Никогда… – улыбнулась Мариана. – По правде сказать, я знаю балет только по кинофильмам. В театре я его никогда не видела.
– Тогда сегодня я дам спектакль только для тебя одной. Давай приготовим сцену… – Она сдвинула в сторону стулья и столы, выбрала пластинки для радиолы. – Я переоденусь и тотчас вернусь.
Мануэла загримировалась и оделась, как для настоящего спектакля. Она появилась в полумраке залы, воздушная и прекрасная. Раздалась музыка «Лебединого озера», Мануэла начала свой танец, Маркос вышел из кабинета и остановился в дверях.
Сидя в кресле с влажными от волнения глазами, Мариана улыбалась. Музыка, подобно бальзаму, успокаивала ее страдающее сердце. Из легких, прекрасных и смелых движений Мануэлы как бы исходила уверенность в счастливом завтрашнем дне. «Настанет день, – думала Мариана, – вернется Жоан, мы будем вместе работать, вместе строить такой же гармоничный и чистый мир, как эта музыка, как этот танец. Чтобы завоевать этот мир, чтобы заложить его прочный фундамент, стоит вынести все, даже разлуку, еще более долгую и еще более печальную. Да, стоит вынести все, чтобы построить этот мир, полный любви, красоты и радости, наполненный всем тем, что Мануэла выразила в своем танце».
17
Когда, сходя с трамваев, при еще неясном свете раннего утра, рабочие заметили красные флажки на электрических проводах, улыбка заиграла у них на лицах, и они стали подталкивать друг друга локтями. Были даже такие, что останавливались, чтобы лучше разглядеть флажки; другие замедляли шаг; кто-то прошептал:
– Я же говорил, что никто не в состоянии с ними покончить…
Их было немного, этих маленьких флажков из красной бумаги, раскачивавшихся под порывами утреннего ветерка: они висели, зацепившись за электрические провода, заброшенные туда ночью, вероятно, теми же людьми, которые на стене банка, немного поодаль от этого места, сделали надпись:
«Амнистию Престесу! Долой Варгаса!»
Небольшое это дело, конечно, но какое огромное значение оно имело для рабочих, сошедших с трамваев в это октябрьское утро! Полиция не замедлит явиться, чтобы сорвать флажки, чтобы стереть надпись на стене банка. Но новость уже обежала фабрики и заводы, предприятия и учреждения. Она распространилась и по предместьям, далеко за пределы Сан-Пауло ее занесли шоферы грузовиков и автобусов: партия жива; ложь,– что она окончательно ликвидирована! Целые группы рабочих – их становилось все больше и больше – видели флажки на проводах, читали лозунг на стене, написанный этой ночью. Воодушевление овладевало, казалось, самыми различными группами людей: слышались оживленные замечания, лица становились радостными.
А красные флажки весело развевались на ветру не только на площади да Сэ. Флажки и надписи появились и перед крупными фабриками и заводами в Сан-Пауло и его пригородах, свидетельствуя, что партия продолжает существовать. К вечеру того же дня в различных пунктах города были разбросаны листовки, разоблачающие политику правительства, которое заключает в тюрьмы лучших сынов рабочего класса, обрекает народ на голод и продает страну иностранным империалистам – американцам и немцам. Эти листовки были подписаны Сан-пауловским районным комитетом коммунистической партии, и трудящиеся самых различных профессий, интеллигенция, простые люди тайком читали их. Полицейские машины с воющими сиренами снова стали проноситься по улицам, не обращая внимания на знаки, регулирующие движение. Неизвестно откуда появившиеся листовки распространялись на фабриках и заводах. И с ними распространялась радость, с ними возрождалась надежда.
К концу этого дня, когда работа на предприятиях уже закончилась, старый рабочий с седой головой и усталыми глазами толкнул дверь маленькой лачуги в предместье города. В единственной комнате, на голой кровати без матраца, лежала исхудавшая больная. Она была такой же старой, как и муж, щеки у нее ввалились, глаза были воспалены. По временам из ее уст вырывался легкий стон. Рядом с койкой на пустом бидоне из-под керосина стояли пузырьки с лекарствами.
Рабочий вошел в комнату, нагнулся над больной, взял ее горячую от жара руку.
– Ну, как ты себя чувствуешь?
– Все так же… – прошептала она.
Она попробовала подняться, опираясь на локоть, но старик не позволил:
– Оставь, я все сделаю сам…
Она попыталась улыбнуться.
– Еда в шкафу, надо только разогреть.
Но муж не сразу вышел из комнаты. Он сел на край постели, расстегнул рваный пиджак и, сунув руку под рубашку, вытащил печатную листовку. Жена подняла голову, чтобы лучше видеть.
– Что это?
– Послушай: «Сан-пауловский районный комитет Коммунистической партии Бразилии обращается к рабочим и крестьянам…»
– Я знала… я знала… – прошептала больная, снова опуская голову на дощатое изголовье. – Я знала, что они работают. Тяжело было думать, что все кончено. – Она закрыла глаза, и на ее худом лице появилось выражение удовлетворения.
Старик продолжал читать, его руки дрожали, настолько он был взволнован. Никогда ни он, ни его жена не были коммунистами. Но почти два десятилетия, с тех пор как в 1922 году была основана партия, они следовали ее указаниям, давали деньги в фонд МОПР, под ее руководством боролись за лучшие условия жизни; в их лачуге скрывались партийные активисты в те времена, когда партия подвергалась свирепым репрессиям. Как и многие другие на фабриках и фазендах, они прочли заявление начальника полиции Рио о мнимом уничтожении партии, знали об аресте членов ее национального руководства и людей, которые были им знакомы по комитету штата Сан-Пауло: Руйво, Жоана, Освалдо. Они видели, что всякая деятельность партии прекратилась и, подобно многим другим, какое-то время думали, что, может быть, и правда – всему конец. Старик кончил читать и сказал:
– Я видел красные флажки на проводах, это так красиво…
Больная открыла глаза.
– Я хочу поправиться… Теперь, когда они вернулись, стоит жить.
В других бесчисленных лачугах, в бедных хижинах, где нехватало еды, тот же свет надежды возрождался во взволнованных словах рабочего, рассказывавшего о надписях и флажках или читавшего огненные призывы листовки. Снова партия с ними, она для них, как яркий свет в конце узкого и мрачного туннеля.
18
Португалец Рамиро посмотрел на исхудавшее лицо товарища Витора. В его взоре сквозило восхищение и горячая привязанность. Витор, размахивая руками, попытался разогнать дым от сигарет, выкуренных только что ушедшими. Это была маленькая комната с закрытыми окнами, и Витор, который вообще не курил, ворчал:
– Надымили хуже заводской трубы. Не знаю, что только хорошего находят в курении…
Рамиро смеялся:
– Надеюсь, ты не объявишь декрет о запрещении табака в партии? Мы потеряем тогда много хороших людей.
Витор тоже рассмеялся:
– Нет, это никому не угрожает. – И серьезным тоном сказал: – Ну, как там, говори!
Рамиро стал рассказывать о том, какое впечатление произвели первые проявления публичной деятельности нового комитета: флажки, надписи на стенах, листовки.
– Товарищи с завода «Нитро-кимика» говорят, что они никогда не видели рабочих такими довольными. Ведь многие думали, что партия ликвидирована. – Улыбка расплылась на его лице. – Любовь, которую трудящиеся питают к партии, воодушевляет нас. Даже люди, которые как будто не имеют с нами ничего общего и соприкасаются с партией только в случае забастовки или какого-нибудь другого массового движения, и те проявляют свою радость. Листовки сегодня обсуждались, передавались из рук в руки.
Витор интересовался подробностями: ему нужны были конкретные факты, пусть даже мелкие, которым другие не придавали бы значения.
– Здешняя полиция появилась в Санто-Андре, шарит там по фабрикам. Но люди настроены так, что никто не испугался. Знаешь, Витор, я теперь начинаю осознавать то, что ты всегда говоришь: да, мы можем организовать здесь большую, массовую партию. Правда, до сих пор я не понимал этого толком, я был далек от масс, замкнувшись внутри партийной организации…
– Да, мы замкнулись, отдалились от масс. Товарищи, стремясь обеспечить безопасность организации, уж слишком глубоко ушли в подполье. Вот и получилось…
– Мы так долго не выходили на улицу, – заметил португалец, – что люди действительно могли поверить слухам о ликвидации партии.
Витор покачал головой.
– Ты неправ. Это был необходимый этап: надо было заново сколотить костяк организации, прежде чем начать снова агитацию. Какой толк выходить на улицу, не создав руководства партии, не имея организованных низовых ячеек? Я понимаю нетерпение некоторых товарищей. Но было бы неправильно ускорять ход событий. Мы действовали именно так, как надо. И теперь не следует увлекаться. Не думай, что мы будем тратить время только на то, чтобы забрасывать флажки на провода и делать надписи на улицах. Гораздо важнее укреплять партию, создавать ячейки на предприятиях, вербовать и воспитывать кадры, готовиться к предстоящей борьбе.
Рамиро внимательно слушал. За эти месяцы он крепко привязался к Витору, чувствовал все большее восхищение перед своим руководителем. Он часто вспоминал, как они были подавлены, до того как Витор прибыл из Баии и начал работу по восстановлению партийной организации штата.
Не так давно они собрали, наконец, пленум, избрали новый комитет. В течение трех дней обсуждали предстоящие задачи и методы их осуществления. Рамиро, избранный в состав руководства, не скрывал своей радости. Всего каких-нибудь несколько месяцев назад положение казалось ему безнадежным. Он вспомнил свою первую встречу с Марианой после провала прежнего состава секретариата, ареста десятков товарищей, почти полной ликвидации низовых партийных ячеек. В тот час заявление начальника полиции приобретало, казалось, трагическую реальность. Даже Мариана, всегда полная такого воодушевления, потеряла было на мгновение присутствие духа, да и сам он, споривший с ней, не очень-то был уверен в том, что удастся снова поднять организацию, так сильно пострадавшую от ударов полиции. Когда прибыл Витор, он, Мариана и немногие другие действовавшие члены партии были в подавленном состоянии и занимались лишь мелкими текущими вопросами, не решаясь взяться за восстановление партийного аппарата. Вся деятельность партии сводилась к печатанию на ротаторе нескольких сот листовок, распространявшихся почти исключительно среди активистов и их семей. Витор подтолкнул их вперед, к смелой, терпеливой и настойчивой работе, и Рамиро отдавал себе теперь отчет в том, сколь многому он научился у руководителя за эти месяцы.
Они заново создали важнейшие ячейки, завербовали новых членов партии, восстановили комитеты в наиболее значительных городах штата, вновь занялись работой среди крестьян. Пленум показал, насколько продвинулась партия, теперь у них уже был избран комитет, руководители, облеченные доверием товарищей. Многое еще, конечно, надо было сделать, да к тому же и планы у Витора были весьма широкие. Но уже сейчас партия вновь появилась на улицах Сан-Пауло, рабочие на фабриках и заводах узнали, что она продолжает существовать, газеты заговорили о «красных агитаторах». Рамиро был вне себя от радости, когда рассказывал Витору все эти подробности.
Лицо руководителя, исхудавшее и усталое, воодушевлялось, когда португалец с таким энтузиазмом рассказывал ему обо всем этом. Затем Витор дал ему конкретные указания, как продолжать работу, проанализировал условия, наметил пути, по которым следовало идти дальше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128