У них с Таной была комфортабельная квартира, которую убирала приходившая два раза в неделю женщина.
Артур знал, что Джин любит его; он тоже ее любил, но у него были свои обстоятельства. Никто из них больше не заговаривал о браке — теперь это потеряло смысл. Его дети стали взрослыми: в свои пятьдесят четыре года он был преуспевающим бизнесменом, его компания процветала. Джин все еще влекла его: она выглядела довольно-таки молодо, хотя в последние годы в ее облике появилось что-то от почтенной матроны. Ему нравилось в ней даже и это. Оглядываясь назад, он с трудом мог поверить, что прошло уже двенадцать лет. Этой весной ей исполнилось сорок, и они с ней провели неделю в Париже. Джин привезла дочери уйму дорогих безделушек и без конца рассказывала о своих впечатлениях от чудесной поездки, в том числе о юбилейном обеде в ее честь у «Максима». После такого трудно возвращаться домой, просыпаться в одинокой постели, искать его рядом и не находить. Однако она так жила уже давно, и это ее не тревожило, во всяком случае, она не признавалась в этом даже самой себе. И Тана после той вспышки трехлетней давности больше не упрекала ее — она чувствовала себя пристыженной: ведь ее мама была всегда так добра к ней…
— Я просто хотела для тебя лучшего, мам… Я хочу, чтобы ты была счастлива — ведь трудно быть все время одной.
— Я не одна, мое солнышко, — сказала на это прослезившаяся Джин, — у меня есть ты.
— Это не то. — Тана обняла мать и больше не говорила на эту запретную тему.
Однако прежней теплоты в отношениях с Артуром у Таны теперь не наблюдалось, и это расстраивало Джин. Если бы даже Артур и начал теперь настаивать на женитьбе, Джин оказалась бы в затруднительном положении, не зная, как отнесется к этому ее дочь, убежденная, что он целых двенадцать лет пользовался матерью точно удобной вещью, ничего не давая взамен.
— Как ты можешь это говорить? Мы стольким ему обязаны! — В отличие от Таны Джин помнила их жалкую квартирку на Восточной стороне, их более чем скудный бюджет: бывали времена, когда она не могла дать ребенку нормального мяса на обед, ограничивая бараньей котлетой или же кусочком бифштекса, тогда как сама ела почти одни макароны.
— Чем это мы ему обязаны? Велика важность — квартира! Ты столько работаешь, мам, разве ты не могла бы снять такую квартиру? Ты всего могла добиться сама, без его помощи.
Джин, однако, вовсе не была в этом уверена. Теперь она боялась расстаться с ним и оставить работу в «Дарнинг Интернэшнл», где была его правой рукой; боялась остаться без этой квартиры, без уверенности в себе, без автомобиля, который Артур заменял ей на новый каждые два года, чтобы она могла запросто разъезжать между Гринвичем и Нью-Йорком. Поначалу это был крытый пикап, на котором она отвозила Энн и Билли с друзьями в школу и забирала их обратно — так делали по очереди родители всех детей. А в последние годы он покупал ей менее вместительные, но более шикарные «Мерседесы». И дело заключалось не в том, что она гналась за дорогими подарками, — все было гораздо сложнее. Она постоянно ощущала, что Артур находится рядом, когда в нем есть нужда. Ей было страшно лишиться этого ощущения после стольких лет, проведенных вместе с ним. Она не могла бросить все в одночасье, что бы ни говорила ее дочь.
— А что как он умрет? — спросила раз Тана с безжалостной прямотой. — Тогда ты останешься одна, без работы и без ничего. Если он тебя любит, мам, почему не женится на тебе?
— Мне кажется, нам хорошо и так.
Зеленые глаза дочери расширились и посуровели — точь-в-точь как у ее отца, когда он был в чем-нибудь не согласен с Джин.
— Я так не думаю. Артур обязан тебе большим, чем ты ему. Он очень даже неплохо устроился, черт побери!
— Для меня тоже это удобно, Тэн. — В тот вечер у нее не было желания спорить с дочерью. — Мне не приходится приспосабливаться к чьим-то капризам. Я живу так, как мне нравится, как я привыкла жить. Он берет меня в Париж, в Лондон или в Лос-Анджелес, когда мне этого хочется. Я не могу пожаловаться на жизнь. — Обе они знали, что это лишь часть правды, но теперь нельзя было уже что-нибудь изменить: Артур и Джин шли каждый своим путем.
Разбирая бумаги у себя на столе, она вдруг ощутила его присутствие. Так было всегда, будто когда-то давно в сердце Джин вживили радар, который мог засекать только одного человека. Неслышными шагами он вошел в ее кабинет из своего собственного и остановился, наблюдая за ее работой. Почувствовав на себе его взгляд, она подняла голову.
— Здравствуй, — сказал Артур и улыбнулся той улыбкой, которая вот уже двенадцать лет предназначалась ей одной. Стоило ему увидеть Джин, как в груди у него теплело. — Как дела?
— Нормально.
Они не виделись с полудня, что было необычно для них. За день они, как правило, общались много раз: по утрам пили вместе кофе, он часто вывозил ее куда-нибудь на ленч. Уже много лет о них ходили сплетни, особенно после смерти Мери Дарнинг, но в конце концов разговоры затихли: все решили, что они просто друзья, а если даже у них любовная связь, то очень осторожная и не имеющая последствий. Стало быть, и говорить не о чем. Он сел в свое любимое кресло напротив ее стола и раскурил трубку. Запах его табака пропитывал все помещения, где он жил, включая ее собственную спальню с видом на Ист-Ривер. За эти годы Джин полюбила этот запах, ставший для нее неотделимым от него самого.
— Как ты посмотришь на то, чтобы провести со мной завтрашний день в Гринвиче? Давай удерем отсюда и проветримся на природе.
От него редко можно было услышать такое, но последние полтора месяца он работал очень напряженно, и она подумала, что ему было бы полезно устраивать передышки почаще. Однако на сей раз пришлось ответить отказом.
— Мне бы очень этого хотелось, дорогой, но, к сожалению, я не смогу: завтра у нас большой праздник.
Он часто забывал о важных датах, но она и не рассчитывала, что он должен помнить о выпускной церемонии в школе ее дочери. Артур посмотрел на нее, не понимая, о чем идет речь, и она с улыбкой произнесла одно-единственное слово:
— Тана…
— Ах, да, конечно! — Он взмахнул рукой, в которой держал зажженную трубку, нахмурился, потом засмеялся над самим собой. — Какой же я растяпа! Что было бы, если бы ты полагалась на меня в такой же степени, как я на тебя? Ты все время оказывалась бы в неловком положении.
— Сомневаюсь. — Она посмотрела на него с нежностью; что-то очень интимное снова прошло между ними. Казалось, теперь они уже не нуждаются в словах. И что бы там ни говорила ее дочь, в эту минуту Джин Робертc не желала ничего сверх того, что имела. С ней был человек, которого она давно и преданно любила, и больше ей ничего не было нужно.
— Она, наверное, сейчас испытывает состояние подъема, — Артур с улыбкой посмотрел на сидящую перед ним уже немолодую, но еще очень привлекательную женщину: волосы чуть тронуты сединой, глаза огромные, темные, и во всем ее облике чувствуется нечто изящное и утонченное.
Ее дочь была выше ростом, немного угловатая, точно молодой верблюжонок, красивая той, еще не вполне расцветшей красотой, которая через пару лет будет заставлять мужчин останавливаться и смотреть ей вслед. Она выбрала себе колледж «Грин-Хиллз», расположенный в самом сердце Юга, и поступила туда сама, без чьей-либо помощи. Артур не одобрял ее выбора, для девушки с Севера он казался более чем странным: это был женский колледж, где учились главным образом местные красавицы в ожидании выгодной партии. Но Тану привлекала едва ли не самая лучшая в Штатах языковая программа, великолепные лаборатории и усиленная программа по изящным искусствам. Она решила все сама: благодаря высоким экзаменационным результатам она имела право на полную стипендию. Все было готово к отъезду, хотя занятия начинались только осенью; до этого она собиралась поработать в летнем лагере в Новой Англии. Завтра у них в школе торжественно отмечается выпуск — знаменательный день в ее жизни.
— Если судить по громкости звучания ее плейера, засмеялась Джин, — то она уже целый месяц в истерике.
— Лучше не говори мне о таких вещах. Вчера звонил Билли: на будущей неделе он приезжает домой с четырьмя товарищами, я совсем забыл тебе сказать об этом. Они хотят остановиться в павильоне бассейна. Боюсь, что после них там не останется камня на камне. Благодарение богу, они пробудут здесь всего две недели, а потом отправятся куда-то еще.
Билли Дарнингу уже сравнялось двадцать лет, и он теперь буйствовал еще больше, чем раньше, судя по тем письмам, которые присылали из колледжа его отцу.
Прочитав их, Джин решила, что, вероятно, он все еще переживает из-за смерти матери. Это была тяжелая утрата для всех, а ему было всего шестнадцать лет, когда она умерла; как-никак переходный возраст, думала сердобольная Джин Робертc, надеясь, что постепенно все уляжется.
— Между прочим, Билли устраивает вечеринку в будущую субботу. Он проинформировал меня об этом и просил поставить в известность тебя.
Она улыбнулась.
— Я сейчас запишу. Какие-нибудь особые пожелания?
Артур усмехнулся: она знала их слишком хорошо.
— Оркестр, выпивка на две или три сотни гостей. Кстати, передай приглашение Тане — это ее развлечет. Она может взять с собой одного из своих друзей, который привезет и увезет ее в своей машине.
— Я ей скажу. Не сомневаюсь, что она будет в восторге. — Джин говорила заведомую не правду: Тана ненавидела Билли всю свою жизнь, однако мать заставляла ее быть с ним любезной при встречах. Теперь им снова предстоял нелегкий разговор: после всего, что сделал для них Артур, Тана обязана быть вежливой и принять приглашение, она не имеет права забывать о его благодеяниях.
— Но если я не хочу! — Тана упрямо посмотрела на мать, тогда как из ее комнаты разносились на всю квартиру оглушительные звуки стереосистемы. Пол Анка с чувством исполнял популярную песню «Положи головку мне на плечо» по меньшей мере уже в седьмой раз, приводя в исступление мать девушки.
— С его стороны очень мило пригласить тебя, Тэн. Ты можешь пойти хотя бы ненадолго. — Этот аргумент Джин использовала уже повторно: она твердо решила на сей раз взять верх над дочерью. Нельзя допустить, чтобы Тана показалась невежей.
— Что значит ненадолго? Час туда, час обратно. Кому это нужно — ехать в такую даль из-за десяти минут? — Она нетерпеливо перекинула через плечо длинные золотистые волосы. Тана знала, какой настойчивой может быть ее кроткая мать, когда речь идет о Дарнингах. — Оставь это, мам, я уже не ребенок! Почему я должна делать то, что мне не хочется? Почему ты считаешь грубостью простой отказ? У меня могут быть свои планы на этот вечер. Через две недели я уезжаю, мне хочется побыть со своими школьными друзьями. Ведь мы с ними расстаемся, возможно, навсегда… — У нее был такой несчастный вид, что Джин сказала с улыбкой:
— Мы обсудим это в другой раз.
Тана тихонько застонала: она хорошо знала, как проходят такие обсуждения: мать будет стоять насмерть, если дело касается Билли, не вызывающего у Таны ничего, кроме отвращения. А Энн была еще хуже брата: чванливая, надменная, сноб до мозга костей. Несмотря на показную вежливость, она не слишком-то стеснялась с Таной, которая догадывалась, что Энн ведет распутный образ жизни: на прежних вечеринках брата она слишком много пила. С Джин она говорила в снисходительной манере, что вызывало у Таны желание надавать ей пощечин. Но она знала, что любой, даже слабый намек на ее истинные чувства снова приведет к тяжелой стычке с матерью. Такое бывало уже не раз, и сегодня Тана не была к этому расположена.
— Запомни раз и навсегда, мам: я туда не пойду.
— Но ведь до субботы еще целая неделя! Зачем принимать решение именно сегодня?
— Я тебе уже сказала… — Зеленые глаза смотрели непреклонно, в них зажглись недобрые огоньки. Джин знала, что в такие минуты ее лучше не трогать.
— Что разморозить на обед? — спросила она дочь. Зная ее испытанные тактические приемы, Тана решила поставить точку в их разговоре, не откладывая его на потом. Она последовала за матерью на кухню.
— Я уже вынула из морозилки бифштекс для тебя, г меня к обеду не жди — сегодня мы встречаемся с одноклассниками. — Она выглядела немного смущенной: ей хотелось самостоятельности, и в то же время она не любила оставлять Джин одну. Тана знала, как много дала ее мать, сколько принесла жертв. Она слишком хорошо понимала, что всем обязана ей, а вовсе не Артуру Дарнингу с его испорченными, эгоистичными, избалованными сверх всякой меры детками. — Ты не возражаешь, мам? Я собираюсь не на свидание. — Голос дочери звучал примирительно.
Джин обернулась и посмотрела на дочь: она казалась старше своих восемнадцати лет. Их связывали особые отношения: они очень долго жили одни, только мать и дочь; они делили горе и радость, плохое и хорошее; мать никогда еще не подводила Тану, а та была разумной и послушной дочерью.
Джин улыбнулась ей в ответ.
— Я хочу, чтобы ты имела друзей и ходила на свидания, моя радость. Завтра у тебя особенный день.
Назавтра они собирались пообедать в ресторане «21». Джин бывала там не иначе как с Артуром, но по случаю выпуска Таны можно было позволить себе некоторые излишества, и Джин решила, что ей нет нужды скаредничать. Она получала несравнимо большее жалованье в «Дарнинг Интернэшнл», чем двенадцать лет назад, когда работала в адвокатской фирме, но оставалась по-прежнему очень бережливой и экономной. За восемнадцать лет, прошедших после гибели мужа, ей пришлось многое пережить. Всю жизнь ее одолевали заботы — Энди Робертc в этом отношении составлял ей полную противоположность. Тана походила скорее на отца: веселая и озорная, она чаще смеялась и воспринимала жизнь легче, чем Джин. Но, с другой стороны, и жить ей было легче: было кому любить и опекать ее. Жизнь девушки складывалась более удачно, и мать нередко напоминала ей об этом.
Джин достала сковородку, чтобы приготовить себе бифштекс. Тана ласково ей улыбнулась.
— Я с нетерпением жду завтрашнего вечера, мам. — Она была тронута, узнав, что мать поведет ее в такой дорогой ресторан.
— Я тоже. Куда ты идешь сегодня?
— В «Деревню», на пиццу.
— Будь осторожна, — озабоченно сказала Джин. Она всегда беспокоилась за дочь, куда бы та ни уходила.
— Я всегда осторожна, мам.
— Будут ли там мальчики, чтобы защитить тебя в случае необходимости? — Джин невольно улыбнулась, спросив об этом: порой так трудно определить, откуда исходит угроза, а откуда можно ожидать защиты; иногда то и другое неотделимы.
Прочитав ее мысли, Тана засмеялась:
— Будут. Можешь не волноваться.
— На то я и мать, чтобы волноваться.
— Ты у меня такая глупенькая, мам! Но я все равно тебя люблю. — Обняв мать за плечи, Тана поцеловала ее и исчезла за дверью своей комнаты, чтобы еще больше увеличить громкость музыки. Джин поморщилась. И вдруг услышала, что Тана подпевает певцу — она уже выучила песенку наизусть. Наконец она выключила плейер и вышла к матери в белом платье в черный горошек, перетянутом черным лакированным ремнем, в черно-белых туфлях-лодочках. Джин поразилась наступившей благословенной тишине и одновременно подумала, как тихо станет в квартире после отъезда дочери в колледж — точно в могиле.
— Желаю тебе хорошо повеселиться.
— Спасибо. Я не задержусь, мам.
— На это я не рассчитываю. — Джин улыбнулась про себя: восемнадцатилетней дочери не установишь комендантский час, она это понимала. Но Тана вела себя большей частью благоразумно.
Джин слышала, как она вернулась где-то в половине двенадцатого. Тихонько постучавшись в дверь ее спальни, Тана шепнула:
— Я дома, мам, — после чего пошла к себе. Успокоенная, Джин легла в кровать и заснула.
Следующий день стал незабываемым для Джин Робертc. Невинные юные девушки, одетые в белые платья и связанные между собой гирляндами из бело-розовых маргариток, образовали длинный ряд; позади них встали торжественно-серьезные юноши; и все они запели в унисон — их голоса взлетали к потолку, такие звонкие и чистые, их лица были такими свежими и цветущими! Казалось, им предстоит родиться заново, вступая в этот мир, полный политических страстей и интриг, полный лжи и инфарктов — все это ждет их за школьным порогом, чтобы причинить им страдания. Джин знала, что их жизнь теперь не будет такой гладкой, какой была до сих пор; слезы градом катились по ее щекам, когда все они выходили из зала и молодые голоса сплетались в общий хор — в последний раз. Из груди Джин рвались рыдания, и она не была одинока в проявлении своих чувств: отцы выпускников плакали, не таясь, как и матери…
И тут вдруг началось вавилонское столпотворение: едва выйдя в коридор, молодежь начала громко кричать, обниматься, обмениваться пылкими поцелуями, обещаниями, клятвами, которые вряд ли будут выполнены. Они клялись встречаться, ездить вместе в путешествия, не забывать… приехать скоро… на будущий год… когда-нибудь после… Джин наблюдала за ними исподтишка, в особенности за дочерью.
1 2 3 4 5 6 7
Артур знал, что Джин любит его; он тоже ее любил, но у него были свои обстоятельства. Никто из них больше не заговаривал о браке — теперь это потеряло смысл. Его дети стали взрослыми: в свои пятьдесят четыре года он был преуспевающим бизнесменом, его компания процветала. Джин все еще влекла его: она выглядела довольно-таки молодо, хотя в последние годы в ее облике появилось что-то от почтенной матроны. Ему нравилось в ней даже и это. Оглядываясь назад, он с трудом мог поверить, что прошло уже двенадцать лет. Этой весной ей исполнилось сорок, и они с ней провели неделю в Париже. Джин привезла дочери уйму дорогих безделушек и без конца рассказывала о своих впечатлениях от чудесной поездки, в том числе о юбилейном обеде в ее честь у «Максима». После такого трудно возвращаться домой, просыпаться в одинокой постели, искать его рядом и не находить. Однако она так жила уже давно, и это ее не тревожило, во всяком случае, она не признавалась в этом даже самой себе. И Тана после той вспышки трехлетней давности больше не упрекала ее — она чувствовала себя пристыженной: ведь ее мама была всегда так добра к ней…
— Я просто хотела для тебя лучшего, мам… Я хочу, чтобы ты была счастлива — ведь трудно быть все время одной.
— Я не одна, мое солнышко, — сказала на это прослезившаяся Джин, — у меня есть ты.
— Это не то. — Тана обняла мать и больше не говорила на эту запретную тему.
Однако прежней теплоты в отношениях с Артуром у Таны теперь не наблюдалось, и это расстраивало Джин. Если бы даже Артур и начал теперь настаивать на женитьбе, Джин оказалась бы в затруднительном положении, не зная, как отнесется к этому ее дочь, убежденная, что он целых двенадцать лет пользовался матерью точно удобной вещью, ничего не давая взамен.
— Как ты можешь это говорить? Мы стольким ему обязаны! — В отличие от Таны Джин помнила их жалкую квартирку на Восточной стороне, их более чем скудный бюджет: бывали времена, когда она не могла дать ребенку нормального мяса на обед, ограничивая бараньей котлетой или же кусочком бифштекса, тогда как сама ела почти одни макароны.
— Чем это мы ему обязаны? Велика важность — квартира! Ты столько работаешь, мам, разве ты не могла бы снять такую квартиру? Ты всего могла добиться сама, без его помощи.
Джин, однако, вовсе не была в этом уверена. Теперь она боялась расстаться с ним и оставить работу в «Дарнинг Интернэшнл», где была его правой рукой; боялась остаться без этой квартиры, без уверенности в себе, без автомобиля, который Артур заменял ей на новый каждые два года, чтобы она могла запросто разъезжать между Гринвичем и Нью-Йорком. Поначалу это был крытый пикап, на котором она отвозила Энн и Билли с друзьями в школу и забирала их обратно — так делали по очереди родители всех детей. А в последние годы он покупал ей менее вместительные, но более шикарные «Мерседесы». И дело заключалось не в том, что она гналась за дорогими подарками, — все было гораздо сложнее. Она постоянно ощущала, что Артур находится рядом, когда в нем есть нужда. Ей было страшно лишиться этого ощущения после стольких лет, проведенных вместе с ним. Она не могла бросить все в одночасье, что бы ни говорила ее дочь.
— А что как он умрет? — спросила раз Тана с безжалостной прямотой. — Тогда ты останешься одна, без работы и без ничего. Если он тебя любит, мам, почему не женится на тебе?
— Мне кажется, нам хорошо и так.
Зеленые глаза дочери расширились и посуровели — точь-в-точь как у ее отца, когда он был в чем-нибудь не согласен с Джин.
— Я так не думаю. Артур обязан тебе большим, чем ты ему. Он очень даже неплохо устроился, черт побери!
— Для меня тоже это удобно, Тэн. — В тот вечер у нее не было желания спорить с дочерью. — Мне не приходится приспосабливаться к чьим-то капризам. Я живу так, как мне нравится, как я привыкла жить. Он берет меня в Париж, в Лондон или в Лос-Анджелес, когда мне этого хочется. Я не могу пожаловаться на жизнь. — Обе они знали, что это лишь часть правды, но теперь нельзя было уже что-нибудь изменить: Артур и Джин шли каждый своим путем.
Разбирая бумаги у себя на столе, она вдруг ощутила его присутствие. Так было всегда, будто когда-то давно в сердце Джин вживили радар, который мог засекать только одного человека. Неслышными шагами он вошел в ее кабинет из своего собственного и остановился, наблюдая за ее работой. Почувствовав на себе его взгляд, она подняла голову.
— Здравствуй, — сказал Артур и улыбнулся той улыбкой, которая вот уже двенадцать лет предназначалась ей одной. Стоило ему увидеть Джин, как в груди у него теплело. — Как дела?
— Нормально.
Они не виделись с полудня, что было необычно для них. За день они, как правило, общались много раз: по утрам пили вместе кофе, он часто вывозил ее куда-нибудь на ленч. Уже много лет о них ходили сплетни, особенно после смерти Мери Дарнинг, но в конце концов разговоры затихли: все решили, что они просто друзья, а если даже у них любовная связь, то очень осторожная и не имеющая последствий. Стало быть, и говорить не о чем. Он сел в свое любимое кресло напротив ее стола и раскурил трубку. Запах его табака пропитывал все помещения, где он жил, включая ее собственную спальню с видом на Ист-Ривер. За эти годы Джин полюбила этот запах, ставший для нее неотделимым от него самого.
— Как ты посмотришь на то, чтобы провести со мной завтрашний день в Гринвиче? Давай удерем отсюда и проветримся на природе.
От него редко можно было услышать такое, но последние полтора месяца он работал очень напряженно, и она подумала, что ему было бы полезно устраивать передышки почаще. Однако на сей раз пришлось ответить отказом.
— Мне бы очень этого хотелось, дорогой, но, к сожалению, я не смогу: завтра у нас большой праздник.
Он часто забывал о важных датах, но она и не рассчитывала, что он должен помнить о выпускной церемонии в школе ее дочери. Артур посмотрел на нее, не понимая, о чем идет речь, и она с улыбкой произнесла одно-единственное слово:
— Тана…
— Ах, да, конечно! — Он взмахнул рукой, в которой держал зажженную трубку, нахмурился, потом засмеялся над самим собой. — Какой же я растяпа! Что было бы, если бы ты полагалась на меня в такой же степени, как я на тебя? Ты все время оказывалась бы в неловком положении.
— Сомневаюсь. — Она посмотрела на него с нежностью; что-то очень интимное снова прошло между ними. Казалось, теперь они уже не нуждаются в словах. И что бы там ни говорила ее дочь, в эту минуту Джин Робертc не желала ничего сверх того, что имела. С ней был человек, которого она давно и преданно любила, и больше ей ничего не было нужно.
— Она, наверное, сейчас испытывает состояние подъема, — Артур с улыбкой посмотрел на сидящую перед ним уже немолодую, но еще очень привлекательную женщину: волосы чуть тронуты сединой, глаза огромные, темные, и во всем ее облике чувствуется нечто изящное и утонченное.
Ее дочь была выше ростом, немного угловатая, точно молодой верблюжонок, красивая той, еще не вполне расцветшей красотой, которая через пару лет будет заставлять мужчин останавливаться и смотреть ей вслед. Она выбрала себе колледж «Грин-Хиллз», расположенный в самом сердце Юга, и поступила туда сама, без чьей-либо помощи. Артур не одобрял ее выбора, для девушки с Севера он казался более чем странным: это был женский колледж, где учились главным образом местные красавицы в ожидании выгодной партии. Но Тану привлекала едва ли не самая лучшая в Штатах языковая программа, великолепные лаборатории и усиленная программа по изящным искусствам. Она решила все сама: благодаря высоким экзаменационным результатам она имела право на полную стипендию. Все было готово к отъезду, хотя занятия начинались только осенью; до этого она собиралась поработать в летнем лагере в Новой Англии. Завтра у них в школе торжественно отмечается выпуск — знаменательный день в ее жизни.
— Если судить по громкости звучания ее плейера, засмеялась Джин, — то она уже целый месяц в истерике.
— Лучше не говори мне о таких вещах. Вчера звонил Билли: на будущей неделе он приезжает домой с четырьмя товарищами, я совсем забыл тебе сказать об этом. Они хотят остановиться в павильоне бассейна. Боюсь, что после них там не останется камня на камне. Благодарение богу, они пробудут здесь всего две недели, а потом отправятся куда-то еще.
Билли Дарнингу уже сравнялось двадцать лет, и он теперь буйствовал еще больше, чем раньше, судя по тем письмам, которые присылали из колледжа его отцу.
Прочитав их, Джин решила, что, вероятно, он все еще переживает из-за смерти матери. Это была тяжелая утрата для всех, а ему было всего шестнадцать лет, когда она умерла; как-никак переходный возраст, думала сердобольная Джин Робертc, надеясь, что постепенно все уляжется.
— Между прочим, Билли устраивает вечеринку в будущую субботу. Он проинформировал меня об этом и просил поставить в известность тебя.
Она улыбнулась.
— Я сейчас запишу. Какие-нибудь особые пожелания?
Артур усмехнулся: она знала их слишком хорошо.
— Оркестр, выпивка на две или три сотни гостей. Кстати, передай приглашение Тане — это ее развлечет. Она может взять с собой одного из своих друзей, который привезет и увезет ее в своей машине.
— Я ей скажу. Не сомневаюсь, что она будет в восторге. — Джин говорила заведомую не правду: Тана ненавидела Билли всю свою жизнь, однако мать заставляла ее быть с ним любезной при встречах. Теперь им снова предстоял нелегкий разговор: после всего, что сделал для них Артур, Тана обязана быть вежливой и принять приглашение, она не имеет права забывать о его благодеяниях.
— Но если я не хочу! — Тана упрямо посмотрела на мать, тогда как из ее комнаты разносились на всю квартиру оглушительные звуки стереосистемы. Пол Анка с чувством исполнял популярную песню «Положи головку мне на плечо» по меньшей мере уже в седьмой раз, приводя в исступление мать девушки.
— С его стороны очень мило пригласить тебя, Тэн. Ты можешь пойти хотя бы ненадолго. — Этот аргумент Джин использовала уже повторно: она твердо решила на сей раз взять верх над дочерью. Нельзя допустить, чтобы Тана показалась невежей.
— Что значит ненадолго? Час туда, час обратно. Кому это нужно — ехать в такую даль из-за десяти минут? — Она нетерпеливо перекинула через плечо длинные золотистые волосы. Тана знала, какой настойчивой может быть ее кроткая мать, когда речь идет о Дарнингах. — Оставь это, мам, я уже не ребенок! Почему я должна делать то, что мне не хочется? Почему ты считаешь грубостью простой отказ? У меня могут быть свои планы на этот вечер. Через две недели я уезжаю, мне хочется побыть со своими школьными друзьями. Ведь мы с ними расстаемся, возможно, навсегда… — У нее был такой несчастный вид, что Джин сказала с улыбкой:
— Мы обсудим это в другой раз.
Тана тихонько застонала: она хорошо знала, как проходят такие обсуждения: мать будет стоять насмерть, если дело касается Билли, не вызывающего у Таны ничего, кроме отвращения. А Энн была еще хуже брата: чванливая, надменная, сноб до мозга костей. Несмотря на показную вежливость, она не слишком-то стеснялась с Таной, которая догадывалась, что Энн ведет распутный образ жизни: на прежних вечеринках брата она слишком много пила. С Джин она говорила в снисходительной манере, что вызывало у Таны желание надавать ей пощечин. Но она знала, что любой, даже слабый намек на ее истинные чувства снова приведет к тяжелой стычке с матерью. Такое бывало уже не раз, и сегодня Тана не была к этому расположена.
— Запомни раз и навсегда, мам: я туда не пойду.
— Но ведь до субботы еще целая неделя! Зачем принимать решение именно сегодня?
— Я тебе уже сказала… — Зеленые глаза смотрели непреклонно, в них зажглись недобрые огоньки. Джин знала, что в такие минуты ее лучше не трогать.
— Что разморозить на обед? — спросила она дочь. Зная ее испытанные тактические приемы, Тана решила поставить точку в их разговоре, не откладывая его на потом. Она последовала за матерью на кухню.
— Я уже вынула из морозилки бифштекс для тебя, г меня к обеду не жди — сегодня мы встречаемся с одноклассниками. — Она выглядела немного смущенной: ей хотелось самостоятельности, и в то же время она не любила оставлять Джин одну. Тана знала, как много дала ее мать, сколько принесла жертв. Она слишком хорошо понимала, что всем обязана ей, а вовсе не Артуру Дарнингу с его испорченными, эгоистичными, избалованными сверх всякой меры детками. — Ты не возражаешь, мам? Я собираюсь не на свидание. — Голос дочери звучал примирительно.
Джин обернулась и посмотрела на дочь: она казалась старше своих восемнадцати лет. Их связывали особые отношения: они очень долго жили одни, только мать и дочь; они делили горе и радость, плохое и хорошее; мать никогда еще не подводила Тану, а та была разумной и послушной дочерью.
Джин улыбнулась ей в ответ.
— Я хочу, чтобы ты имела друзей и ходила на свидания, моя радость. Завтра у тебя особенный день.
Назавтра они собирались пообедать в ресторане «21». Джин бывала там не иначе как с Артуром, но по случаю выпуска Таны можно было позволить себе некоторые излишества, и Джин решила, что ей нет нужды скаредничать. Она получала несравнимо большее жалованье в «Дарнинг Интернэшнл», чем двенадцать лет назад, когда работала в адвокатской фирме, но оставалась по-прежнему очень бережливой и экономной. За восемнадцать лет, прошедших после гибели мужа, ей пришлось многое пережить. Всю жизнь ее одолевали заботы — Энди Робертc в этом отношении составлял ей полную противоположность. Тана походила скорее на отца: веселая и озорная, она чаще смеялась и воспринимала жизнь легче, чем Джин. Но, с другой стороны, и жить ей было легче: было кому любить и опекать ее. Жизнь девушки складывалась более удачно, и мать нередко напоминала ей об этом.
Джин достала сковородку, чтобы приготовить себе бифштекс. Тана ласково ей улыбнулась.
— Я с нетерпением жду завтрашнего вечера, мам. — Она была тронута, узнав, что мать поведет ее в такой дорогой ресторан.
— Я тоже. Куда ты идешь сегодня?
— В «Деревню», на пиццу.
— Будь осторожна, — озабоченно сказала Джин. Она всегда беспокоилась за дочь, куда бы та ни уходила.
— Я всегда осторожна, мам.
— Будут ли там мальчики, чтобы защитить тебя в случае необходимости? — Джин невольно улыбнулась, спросив об этом: порой так трудно определить, откуда исходит угроза, а откуда можно ожидать защиты; иногда то и другое неотделимы.
Прочитав ее мысли, Тана засмеялась:
— Будут. Можешь не волноваться.
— На то я и мать, чтобы волноваться.
— Ты у меня такая глупенькая, мам! Но я все равно тебя люблю. — Обняв мать за плечи, Тана поцеловала ее и исчезла за дверью своей комнаты, чтобы еще больше увеличить громкость музыки. Джин поморщилась. И вдруг услышала, что Тана подпевает певцу — она уже выучила песенку наизусть. Наконец она выключила плейер и вышла к матери в белом платье в черный горошек, перетянутом черным лакированным ремнем, в черно-белых туфлях-лодочках. Джин поразилась наступившей благословенной тишине и одновременно подумала, как тихо станет в квартире после отъезда дочери в колледж — точно в могиле.
— Желаю тебе хорошо повеселиться.
— Спасибо. Я не задержусь, мам.
— На это я не рассчитываю. — Джин улыбнулась про себя: восемнадцатилетней дочери не установишь комендантский час, она это понимала. Но Тана вела себя большей частью благоразумно.
Джин слышала, как она вернулась где-то в половине двенадцатого. Тихонько постучавшись в дверь ее спальни, Тана шепнула:
— Я дома, мам, — после чего пошла к себе. Успокоенная, Джин легла в кровать и заснула.
Следующий день стал незабываемым для Джин Робертc. Невинные юные девушки, одетые в белые платья и связанные между собой гирляндами из бело-розовых маргариток, образовали длинный ряд; позади них встали торжественно-серьезные юноши; и все они запели в унисон — их голоса взлетали к потолку, такие звонкие и чистые, их лица были такими свежими и цветущими! Казалось, им предстоит родиться заново, вступая в этот мир, полный политических страстей и интриг, полный лжи и инфарктов — все это ждет их за школьным порогом, чтобы причинить им страдания. Джин знала, что их жизнь теперь не будет такой гладкой, какой была до сих пор; слезы градом катились по ее щекам, когда все они выходили из зала и молодые голоса сплетались в общий хор — в последний раз. Из груди Джин рвались рыдания, и она не была одинока в проявлении своих чувств: отцы выпускников плакали, не таясь, как и матери…
И тут вдруг началось вавилонское столпотворение: едва выйдя в коридор, молодежь начала громко кричать, обниматься, обмениваться пылкими поцелуями, обещаниями, клятвами, которые вряд ли будут выполнены. Они клялись встречаться, ездить вместе в путешествия, не забывать… приехать скоро… на будущий год… когда-нибудь после… Джин наблюдала за ними исподтишка, в особенности за дочерью.
1 2 3 4 5 6 7