Теперь кровавые бинты смогут обнаружить не скоро, когда растает снег, — к тому времени этот человек уже будет за тридевять земель.
Одри возвратилась в дом. Здесь ее дожидалась, Синь Ю, охваченная безумным волнением, с вытаращенными от страха глазами.
— Лин Вей плохо… — залепетала она, бросившись к Одри. — Подошло ее время… Младенчик, который у нее от Бога, он уже начал рождаться. Ей очень, очень плохо… так, плохо, мисс Одри…
Одри, в ночной рубашке, прыгая через ступеньки и подхватив в охапку оружие генерала и свой револьвер, бросилась в свою комнату, сунула весь ворох под кровать прикрыла свободным одеялом и влетела в комнату, где стояла кровать Лин Вей.
Дети вокруг мирно спали, а бедная Лин Вей, испуганная, измученная все усиливавшимися болями, извивалась на кровати, крепко сжав зубы и судорожно вцепившись в край одеяла. Одри ласково положила ладонь ей на лоб, и Лин Вей при очередном приступе боли изо всех сил сдавила ей пальцы.
— Тихонько, тихонько… все будет хорошо… — проговорила Одри. — Сейчас я перенесу тебя к себе в комнату.
Она подняла роженицу на руки и внесла в дверь напротив, попросив Синь Ю остаться при малышах. Синь Ю, волнуясь за сестру, тоже хотела войти в комнату, но Одри запретила, понимая, что ей еще рано наблюдать родовые муки, сама поглядывая на узкобедрую Лин Вей, предвидела, что роды дадутся той нелегко. Она думала, когда подойдет время, послать за русским доктором, но понимала в то же время, исходя из предыдущего опыта, что никому тут нет никакого дела до молодой роженицы-китаянки. Китаянки всегда рожают дома, и помогают им матери, сестры, тетки. Лин Вей ничуть не лучше других. И какая кому разница, что Лин Вей во всем белом свете может положиться на одну Одри, а у нее — никакого опыта в этих делах. Одри никогда не видела, как рождаются дети. И теперь сидела и держала за руку молча бьющуюся в потугах Лин Вей. Ни единого звука не срывалось с губ бедняжки. Уж лучше бы она кричала!
Стали просыпаться маленькие — Одри велела Синь Ю присмотреть за ними и накормить завтраком.
Вечером Одри, удивленная тем, что роды продолжаются так долго, заставила все-таки Лин Вей выпустить из рук одеяло, чтобы она могла посмотреть, не показывается ли головка ребенка. Лин Вей плакала, как дитя, напомнив Одри умиравшего от крупа Ши Ва. Но ведь она не умирала, а, наоборот, производила на свет ребенка, которого зачала от молодого японского солдатика, хотя сейчас наверняка раскаивается в этом, да только поздно. Одри посмотрела — головка до сих пор не показалась…
Уже несколько часов Лин Вей не переставая плакала. Одри пребывала в совершенном отчаянии и сама уже ничего не соображала, так что даже не услышала шагов у себя за спиной, когда глубокой ночью в комнату, неслышно ступая, вошел генерал.
Только увидев его тень на стене, она вскрикнула и обернулась.
Лезть под кровать за револьвером было уже поздно. Она вскочила со стула, устремила на него гневный взгляд. Но его лицо было мирным и участливым.
— Не бойтесь. — Он посмотрел на бьющуюся в постели девочку. — Ваша подопечная — сиротка?
Одри кивнула. Лин Вей взвизгнула. Прошло уже девятнадцать часов, и никакого продвижения.
— Ее изнасиловали японцы.
Она не решилась сказать правду, что Лин Вей по своей доброй воле спала с японским солдатом. Одри опасалась, что за это генерал отнесется к девочке враждебно.
— Скоты.
Он произнес это слово тихо, но оно наполнило замкнутое пространство маленькой комнаты. Здесь терпко пахло горьким потом измученной роженицы. Бедняжка смотрела на него, но ничего не видела. За последний час боль не отпускала ее ни на миг. Одри находилась подле и плакала вместе с ней. Никогда в жизни она не чувствовала себя такой беспомощной. Она покосилась на генерала. Он склонился над Лин Вей и сказал:
— Потуги хорошие.
Похоже было, что он в таких делах разбирается. Одри просительно взглянула на него. Она все еще была не вполне уверена, что ему можно довериться, но он сдержал данное слово и целый день и полночи просидел, не показываясь, в погребе. А вдруг он и вправду честный человек и, может быть, знает, как помочь Лин Вей.
— Роды длятся со вчерашней ночи, со времени вашего прихода. Почти сутки уже, — неожиданно жалобно произнесла Одри.
— Головка уже видна? — спросил генерал. Одри покачала головой. Генерал кивнул:
— Ну, значит, она умрет.
Он сказал это печально, но без надрыва. За сорок лет жизни он многое повидал: рождения и смерти, войну, отчаяние, голод. Плечо у него болело, похоже, уже не так сильно, вид был отдохнувший. Одри его слова потрясли.
— Откуда вы знаете? — хриплым шепотом спросила она.
— У нее на лице написано. Мой первенец рождался на свет трое суток. — Ни губы, ни веки у него не дрогнули. — Но она слабеет, она еще очень молода. Я это вижу.
Сузив глаза, он посмотрел на женщину.
— Надо доктора, — сказала она.
Он покачал головой.
— Никто не придет. Да они и не смогут ей помочь. Ребенка спасти они могли бы, но кому нужен японский ублюдок?
— То есть как это?
Неужели генерал Чанг готов допустить, чтобы Лин Вей умерла?
— Можно ли что-то сделать? — Одри плохо знала, как протекают роды. Надо было внимательнее слушать, когда рассказывала сестра. Впрочем, Аннабел рожала далеко не так тяжело, и в самый трудный момент ей дали хлороформ. Здесь совсем другое. И Одри поневоле обратилась за помощью к монгольскому генералу, местному военачальнику. Он, казалось, задумался, словно взвешивал что-то, скрытое от Одри. И наконец, посмотрев ей в глаза, ответил:
— Можно ее разрезать. — Это прозвучало так страшно, Одри подумала, что, должно быть, неверно поняла. Но генерал продолжал:
— Чистым клинком. Это полагается делать женщине. Или святому старцу. Но вы, я вижу, не умеете, — А вы?
— Я видел, как это делали моей жене, когда рождался наш второй сын.
— И она осталась жива?
Одри сейчас заботило только одно: надо спасти Лин Вей и освободить ее от ребенка, причиняющего ей столько страданий.
— Да, — кивнул генерал в ответ на ее вопрос. — Она осталась жива. И ребенок остался жив. Может быть, и эту молодую мать тоже удастся спасти от смерти, если поспешить. Прежде всего надо надавить на живот, чтобы ребенок сдвинулся вниз.
Он без всякого стеснения наклонился над Лин Вей, спокойно и ласково сказал ей несколько слов по-китайски, оглядел ее вспученный холмиком живот, нащупал ребенка и неожиданно, без предупреждения, как только начались новые схватки, навалился всей тяжестью, отжимая ребенка книзу. Несчастная кричала и пыталась отбиваться, но он проделал так еще два раза.
Одри было страшно, как бы он не раздавил Лин Вей своим могучим торсом, но на этот раз, когда он велел ей посмотреть, не показался ли черный пятачок детской головки, она с улыбкой облегчения сообщила генералу:
— Вижу ребенка.
Он ничего не ответил и еще дважды навалился на живот роженицы. Черный кружочек головки увеличился. Генерал отошел и опять обратился к Одри:
— Теперь понадобятся чистые полотенца, простыни, тряпки.
Она решила, что ребенок на подходе, и бросилась выполнять его распоряжения. Но, возвратившись с целым полотняным ворохом, в ужасе отпрянула: у нее на глазах генерал одним гибким поворотом кисти извлек из рукава длинный узкий нож и стал водить лезвием в пламени свечи. Одри поняла, что он сдал ей ночью не все имевшееся при нем оружие. Но ничего не сказала. Сейчас было не до того. Слова своего он не нарушил, и, если теперь еще спасет Лин Вей, Одри будет перед ним в неоплатном долгу.
Генерал поднял прокаленное лезвие над головой. Где он собирается резать, Одри ясного представления не имела.
— Посмотрите, не продвинулась ли головка ребенка? — распорядился он. Но черный кружок перестал расти, ведь генерал больше не давил на живот Лин Вей, и бедняжка плакала еще отчаяннее прежнего, так как ребенок рвался наружу и не мог вырваться.
— Подержите ей ноги, — приказал генерал твердым, властным тоном. И Одри на минуту опять стало страшно. Она доверилась этому человеку, хотя у нее не было для этого никаких оснований, кроме одного: больше ждать помощи ей не от кого.
— Что вы будете с ней делать?
Взгляд генерала успокоил Одри.
— Попробую расширить проход по размерам головки ребенка. Поторопитесь, нельзя, чтобы нож остыл.
Одри колебалась только одно мгновение. А затем, пробормотав что-то успокаивающее, присела с краю на кровать, спиной к Лин Вей, и что было силы прижала ее колени. Роженица почти не сопротивлялась, у нее уже не оставалось сил. Рука генерала сработала быстро и четко. Нож проделал надрез. Сначала крови не было, потом она струей хлынула на полотенца, которые Одри заранее подстелила по его приказу. Генерал хриплым голосом приказал ей давить на живот, как это делал раньше сам, и, увидев, что она недостаточно сильно нажимает, даже прикрикнул на нее, заразившись волнением решающих минут…
Он, отправивший на тот свет бог знает сколько людей, сейчас вместе с Одри сражался за эту одну жизнь. Одри набрала побольше воздуха и навалилась всей тяжестью на живот Лин Вей, а он, снова раскалив лезвие, еще расширил надрез, и вдруг под стоны Лин Вей показалась черная макушка, следом лобик, ушки, нос и рот, и вот уже изумленная Одри увидела всю головку младенца и продолжала давить, давить… Лин Вей теперь молчала, она потеряла много крови, и боль была слишком сильной — бедняжка не выдержала и впала в беспамятство. Она не слышала и не сознавала, как появилась на свет ее крошечная дочь и как генерал поднял новорожденную высоко в воздух, улыбаясь своей помощнице во весь рот и торжествуя, словно это был его родной ребенок. Девочка закричала. Они в четыре руки поспешили обтереть и завернуть ее. Одри не обращала внимания на то, что по щекам у нее струятся слезы. Потом она с удивлением увидела, что сквозь окно уже просочился утренний свет.
Генерал Чанг спас Лин Вей и ее ребенка. Однако теперь он с озабоченным видом смотрел на роженицу. Рана, проделанная его ножом, была в порядке. Но молодая мать потеряла слишком много крови, и было похоже, что она, в отличие от ребенка, не выживет — надежды на это очень, очень мало. Он не поделился с Одри своими мыслями.
— Теперь вам надо ее зашить, — тихо сказал он ей. Одри, торопясь, достала единственную имевшуюся в приюте иголку и прочную белую нитку, провела иголку через пламя, как раньше делал с ножом генерал, и дрожащей рукой принялась зашивать разрез. Ничего труднее этого ей не приходилось делать в жизни.
Слезы жгли Одри глаза и затрудняли работу. Наконец дело было сделано. Одри осторожно обмыла Лин Вей чистой тряпицей, намоченной в прохладной воде, обтерла ее всю с ног до головы и хорошенько укутала в теплые одеяла. А генерал стоял и, как родную, держал на руках заснувшую девочку. Они и не вспомнили, что она наполовину японка. Какая разница? Это было их общее дитя, новая жизнь, которую они спасли общими отчаянными усилиями.
— Вы молодец, — похвалил генерал Одри, склонившуюся над Лин Вей, которая не приходила в сознание.
Лицо роженицы приняло сероватый, землистый оттенок.
— Она такая бледная. — Одри вопросительно, встревоженно заглянула ему в глаза.
— Она потеряла очень много крови.
И он, раненный в плечо, тоже потерял немало крови. Но он мужчина и привык проливать свою и чужую кровь. Женщина в родах — совсем другое. Его брат, поведал генерал Одри, потерял таким образом двух жен, но зато у него два сына.
— Она поправится? — чуть слышно спросила Одри. Свеча зачадила и погасла. В окно уже просочился свет утра и обозначил лицо роженицы.
— Не знаю. — Он перевел взгляд на малютку. — Ей нужно молоко, раз она не может получить грудь матери.
В дверь опять заглянула Синь Ю, Одри велела, чтобы она отправила кого-нибудь из детей постарше подоить корову. Но генерал Чанг сказал, что лучше подойдет козье молоко. Одри распорядилась, чтобы принесли и того и другого, потом растерянно оглянулась на генерала: как кормить младенца? откуда взять соску? Помог счастливый случай, вернее, просто настоящее чудо — отыскалась кожаная перчатка, принадлежавшая одной из монахинь, перчатку отнесли на кухню, прокипятили хорошенько, а потом налили в нее козье молоко, иглой проткнули палец, девочка с удовольствием насосалась и сладко уснула.
Лин Вей все не приходила в себя. Теперь, глядя на нее в дневном свете, Одри вдруг поняла, что бедняжка не переживет мучений, выпавших на ее долю при рождении ребенка. Генерал с наступлением дня спустился обратно в погреб. Уходить ему сегодня было уже поздно, и все равно о его присутствии знала одна только Синь Ю. Вечером он поднялся к ним снова. Одри была по-прежнему на посту, каждые два-три часа кормила девочку и ухаживала за Лин Вей, которая по-прежнему лежала неподвижно и едва дышала. В эту ночь младенца держал на руках и кормил из перчатки-соски генерал Чанг, а Одри сидела, обняв Лин Вей, и не сводила глаз с ее лица, покуда та не испустила слабый вздох и тихо не скончалась прямо у нее на руках.
Одри еще долго не опускала ее на подушку, а сидела, прижимая умершую к себе, и думала о том, какая это была славная, добрая девочка, думала и о малютке, что лишилась матери, едва, в муках, появившись на свет. И о себе, о своем сиротстве, и о горьком одиночестве, ожидающем дочурку Лин Вей, которой предстояло теперь расти одной, презираемой и китайцами, и японцами, в мире, где некому будет ее любить, где девочек продают за мешок риса или фасоли. Потом, вся в слезах, Одри накрыла лицо Лин Вей и взяла на руки ее крохотное дитя, а генерал Чанг спустился в кухню и приготовил чай. Наступил еще один рассвет. Одри разбудила Синь Ю и сообщила ей печальную весть.
Девочка расплакалась, заслонив глаза ладонью. Она держалась за юбку Одри, а у той сжималось от жалости сердце — она вспомнила, как рыдала ее сестренка, Аннабел, когда погибли их родители. Генерал Чанг сказал:
— Сегодня с наступлением темноты я уйду. Мои люди тяготятся задержкой.
— Спасибо за помощь.
Одри смотрела ему прямо в глаза, ее взгляд выражал глубокую признательность и еще нечто большее.
— Как вы поступите с ребенком? — спросил он. Удивительная, непостижимая женщина! Приехала из немыслимого далека и так потрясающе серьезно и ответственно относится к этим детям-сиротам. — Оставите ее здесь?
Одри недоуменно вскинула брови. Вопрос показался ей довольно странным:
— Я думаю, она будет расти в приюте. Ведь она такая же сирота, как и все остальные тут.
— А вы? Вы тоже такая же? Такая же, как раньше? Разве она немножко не ваша? Ведь она родилась у вас на глазах.
Он вопросительно заглянул ей в лицо, и она, подумав, кивнула. Конечно, он прав. С рождением этого ребенка ее самоощущение изменилось, словно с ней произошло что-то очень важное.
Только гибель бедняжки Лин Вей мешала ей ликовать и радоваться появлению нового человечка.
— Может быть, когда-нибудь, отправляясь на родину, вы возьмете ее с собой, чтобы ей лучше жилось, — сказал генерал Чанг с надеждой.
Одри вздохнула, понимая, что это невозможно.
— Я бы рада их всех захватить с собой, когда буду уезжать. Но нельзя. Приедут монахини, и я прощусь со всеми.
Она просила его взглядом о понимании, но сама чувствовала себя предательницей перед ним и перед детьми.
— Вы согласны обречь девочку на голод и невежество, мадемуазель? Для нее было бы счастьем уехать вместе с вами. — Умный взгляд его был таким настойчивым и таким родным, что Одри почудилось, будто она знает его давным-давно, что он свой, близкий человек, а вовсе не грозный воин из далекой Монголии. А может быть, наоборот, эти экзотические края стали теперь для нее родными? — Мне посчастливилось получить образование в Гренобле, — продолжал он с грустной улыбкой. — И я желаю малютке такой же судьбы.
— И однако же вы возвратились.
— Это был мой долг. А у малютки здесь нет никого, и никому она, полуяпонка, здесь не нужна. — Он видел в ней чужие черты сразу при рождении — на чистокровную китаянку она никак не походила. — К тому же рано или поздно ее могут убить за это. Спасите ее, мадемуазель, возьмите с собой.
— А как же остальные?
— Они останутся здесь, где жили до вашего появления. Но ее до вас здесь не было. Так что она — ваша.
Он словно бы вел сражение за судьбу этого крохотного существа, чья жизнь его поначалу совсем не заботила, и вот теперь стала для них обоих такой важной. Весь день, держа малютку у груди, Одри вспоминала его слова и с нежностью прижимала к себе крохотное тельце.
О смерти Лин Вей надо было заявить местным властям, но в присутствии генерала Чанга и его людей Одри опасалась туда обращаться. Она просто завернула умершую в одеяло и положила пока в одном из сараев, с тем чтобы зарегистрировать смерть на следующий день, когда чужих здесь уже не будет. А тем временем забот у нее прибавилось: надо было как-то успокоить безутешную Синь Ю и ухаживать за остальными детьми, да еще нянчить новорожденную.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Одри возвратилась в дом. Здесь ее дожидалась, Синь Ю, охваченная безумным волнением, с вытаращенными от страха глазами.
— Лин Вей плохо… — залепетала она, бросившись к Одри. — Подошло ее время… Младенчик, который у нее от Бога, он уже начал рождаться. Ей очень, очень плохо… так, плохо, мисс Одри…
Одри, в ночной рубашке, прыгая через ступеньки и подхватив в охапку оружие генерала и свой револьвер, бросилась в свою комнату, сунула весь ворох под кровать прикрыла свободным одеялом и влетела в комнату, где стояла кровать Лин Вей.
Дети вокруг мирно спали, а бедная Лин Вей, испуганная, измученная все усиливавшимися болями, извивалась на кровати, крепко сжав зубы и судорожно вцепившись в край одеяла. Одри ласково положила ладонь ей на лоб, и Лин Вей при очередном приступе боли изо всех сил сдавила ей пальцы.
— Тихонько, тихонько… все будет хорошо… — проговорила Одри. — Сейчас я перенесу тебя к себе в комнату.
Она подняла роженицу на руки и внесла в дверь напротив, попросив Синь Ю остаться при малышах. Синь Ю, волнуясь за сестру, тоже хотела войти в комнату, но Одри запретила, понимая, что ей еще рано наблюдать родовые муки, сама поглядывая на узкобедрую Лин Вей, предвидела, что роды дадутся той нелегко. Она думала, когда подойдет время, послать за русским доктором, но понимала в то же время, исходя из предыдущего опыта, что никому тут нет никакого дела до молодой роженицы-китаянки. Китаянки всегда рожают дома, и помогают им матери, сестры, тетки. Лин Вей ничуть не лучше других. И какая кому разница, что Лин Вей во всем белом свете может положиться на одну Одри, а у нее — никакого опыта в этих делах. Одри никогда не видела, как рождаются дети. И теперь сидела и держала за руку молча бьющуюся в потугах Лин Вей. Ни единого звука не срывалось с губ бедняжки. Уж лучше бы она кричала!
Стали просыпаться маленькие — Одри велела Синь Ю присмотреть за ними и накормить завтраком.
Вечером Одри, удивленная тем, что роды продолжаются так долго, заставила все-таки Лин Вей выпустить из рук одеяло, чтобы она могла посмотреть, не показывается ли головка ребенка. Лин Вей плакала, как дитя, напомнив Одри умиравшего от крупа Ши Ва. Но ведь она не умирала, а, наоборот, производила на свет ребенка, которого зачала от молодого японского солдатика, хотя сейчас наверняка раскаивается в этом, да только поздно. Одри посмотрела — головка до сих пор не показалась…
Уже несколько часов Лин Вей не переставая плакала. Одри пребывала в совершенном отчаянии и сама уже ничего не соображала, так что даже не услышала шагов у себя за спиной, когда глубокой ночью в комнату, неслышно ступая, вошел генерал.
Только увидев его тень на стене, она вскрикнула и обернулась.
Лезть под кровать за револьвером было уже поздно. Она вскочила со стула, устремила на него гневный взгляд. Но его лицо было мирным и участливым.
— Не бойтесь. — Он посмотрел на бьющуюся в постели девочку. — Ваша подопечная — сиротка?
Одри кивнула. Лин Вей взвизгнула. Прошло уже девятнадцать часов, и никакого продвижения.
— Ее изнасиловали японцы.
Она не решилась сказать правду, что Лин Вей по своей доброй воле спала с японским солдатом. Одри опасалась, что за это генерал отнесется к девочке враждебно.
— Скоты.
Он произнес это слово тихо, но оно наполнило замкнутое пространство маленькой комнаты. Здесь терпко пахло горьким потом измученной роженицы. Бедняжка смотрела на него, но ничего не видела. За последний час боль не отпускала ее ни на миг. Одри находилась подле и плакала вместе с ней. Никогда в жизни она не чувствовала себя такой беспомощной. Она покосилась на генерала. Он склонился над Лин Вей и сказал:
— Потуги хорошие.
Похоже было, что он в таких делах разбирается. Одри просительно взглянула на него. Она все еще была не вполне уверена, что ему можно довериться, но он сдержал данное слово и целый день и полночи просидел, не показываясь, в погребе. А вдруг он и вправду честный человек и, может быть, знает, как помочь Лин Вей.
— Роды длятся со вчерашней ночи, со времени вашего прихода. Почти сутки уже, — неожиданно жалобно произнесла Одри.
— Головка уже видна? — спросил генерал. Одри покачала головой. Генерал кивнул:
— Ну, значит, она умрет.
Он сказал это печально, но без надрыва. За сорок лет жизни он многое повидал: рождения и смерти, войну, отчаяние, голод. Плечо у него болело, похоже, уже не так сильно, вид был отдохнувший. Одри его слова потрясли.
— Откуда вы знаете? — хриплым шепотом спросила она.
— У нее на лице написано. Мой первенец рождался на свет трое суток. — Ни губы, ни веки у него не дрогнули. — Но она слабеет, она еще очень молода. Я это вижу.
Сузив глаза, он посмотрел на женщину.
— Надо доктора, — сказала она.
Он покачал головой.
— Никто не придет. Да они и не смогут ей помочь. Ребенка спасти они могли бы, но кому нужен японский ублюдок?
— То есть как это?
Неужели генерал Чанг готов допустить, чтобы Лин Вей умерла?
— Можно ли что-то сделать? — Одри плохо знала, как протекают роды. Надо было внимательнее слушать, когда рассказывала сестра. Впрочем, Аннабел рожала далеко не так тяжело, и в самый трудный момент ей дали хлороформ. Здесь совсем другое. И Одри поневоле обратилась за помощью к монгольскому генералу, местному военачальнику. Он, казалось, задумался, словно взвешивал что-то, скрытое от Одри. И наконец, посмотрев ей в глаза, ответил:
— Можно ее разрезать. — Это прозвучало так страшно, Одри подумала, что, должно быть, неверно поняла. Но генерал продолжал:
— Чистым клинком. Это полагается делать женщине. Или святому старцу. Но вы, я вижу, не умеете, — А вы?
— Я видел, как это делали моей жене, когда рождался наш второй сын.
— И она осталась жива?
Одри сейчас заботило только одно: надо спасти Лин Вей и освободить ее от ребенка, причиняющего ей столько страданий.
— Да, — кивнул генерал в ответ на ее вопрос. — Она осталась жива. И ребенок остался жив. Может быть, и эту молодую мать тоже удастся спасти от смерти, если поспешить. Прежде всего надо надавить на живот, чтобы ребенок сдвинулся вниз.
Он без всякого стеснения наклонился над Лин Вей, спокойно и ласково сказал ей несколько слов по-китайски, оглядел ее вспученный холмиком живот, нащупал ребенка и неожиданно, без предупреждения, как только начались новые схватки, навалился всей тяжестью, отжимая ребенка книзу. Несчастная кричала и пыталась отбиваться, но он проделал так еще два раза.
Одри было страшно, как бы он не раздавил Лин Вей своим могучим торсом, но на этот раз, когда он велел ей посмотреть, не показался ли черный пятачок детской головки, она с улыбкой облегчения сообщила генералу:
— Вижу ребенка.
Он ничего не ответил и еще дважды навалился на живот роженицы. Черный кружочек головки увеличился. Генерал отошел и опять обратился к Одри:
— Теперь понадобятся чистые полотенца, простыни, тряпки.
Она решила, что ребенок на подходе, и бросилась выполнять его распоряжения. Но, возвратившись с целым полотняным ворохом, в ужасе отпрянула: у нее на глазах генерал одним гибким поворотом кисти извлек из рукава длинный узкий нож и стал водить лезвием в пламени свечи. Одри поняла, что он сдал ей ночью не все имевшееся при нем оружие. Но ничего не сказала. Сейчас было не до того. Слова своего он не нарушил, и, если теперь еще спасет Лин Вей, Одри будет перед ним в неоплатном долгу.
Генерал поднял прокаленное лезвие над головой. Где он собирается резать, Одри ясного представления не имела.
— Посмотрите, не продвинулась ли головка ребенка? — распорядился он. Но черный кружок перестал расти, ведь генерал больше не давил на живот Лин Вей, и бедняжка плакала еще отчаяннее прежнего, так как ребенок рвался наружу и не мог вырваться.
— Подержите ей ноги, — приказал генерал твердым, властным тоном. И Одри на минуту опять стало страшно. Она доверилась этому человеку, хотя у нее не было для этого никаких оснований, кроме одного: больше ждать помощи ей не от кого.
— Что вы будете с ней делать?
Взгляд генерала успокоил Одри.
— Попробую расширить проход по размерам головки ребенка. Поторопитесь, нельзя, чтобы нож остыл.
Одри колебалась только одно мгновение. А затем, пробормотав что-то успокаивающее, присела с краю на кровать, спиной к Лин Вей, и что было силы прижала ее колени. Роженица почти не сопротивлялась, у нее уже не оставалось сил. Рука генерала сработала быстро и четко. Нож проделал надрез. Сначала крови не было, потом она струей хлынула на полотенца, которые Одри заранее подстелила по его приказу. Генерал хриплым голосом приказал ей давить на живот, как это делал раньше сам, и, увидев, что она недостаточно сильно нажимает, даже прикрикнул на нее, заразившись волнением решающих минут…
Он, отправивший на тот свет бог знает сколько людей, сейчас вместе с Одри сражался за эту одну жизнь. Одри набрала побольше воздуха и навалилась всей тяжестью на живот Лин Вей, а он, снова раскалив лезвие, еще расширил надрез, и вдруг под стоны Лин Вей показалась черная макушка, следом лобик, ушки, нос и рот, и вот уже изумленная Одри увидела всю головку младенца и продолжала давить, давить… Лин Вей теперь молчала, она потеряла много крови, и боль была слишком сильной — бедняжка не выдержала и впала в беспамятство. Она не слышала и не сознавала, как появилась на свет ее крошечная дочь и как генерал поднял новорожденную высоко в воздух, улыбаясь своей помощнице во весь рот и торжествуя, словно это был его родной ребенок. Девочка закричала. Они в четыре руки поспешили обтереть и завернуть ее. Одри не обращала внимания на то, что по щекам у нее струятся слезы. Потом она с удивлением увидела, что сквозь окно уже просочился утренний свет.
Генерал Чанг спас Лин Вей и ее ребенка. Однако теперь он с озабоченным видом смотрел на роженицу. Рана, проделанная его ножом, была в порядке. Но молодая мать потеряла слишком много крови, и было похоже, что она, в отличие от ребенка, не выживет — надежды на это очень, очень мало. Он не поделился с Одри своими мыслями.
— Теперь вам надо ее зашить, — тихо сказал он ей. Одри, торопясь, достала единственную имевшуюся в приюте иголку и прочную белую нитку, провела иголку через пламя, как раньше делал с ножом генерал, и дрожащей рукой принялась зашивать разрез. Ничего труднее этого ей не приходилось делать в жизни.
Слезы жгли Одри глаза и затрудняли работу. Наконец дело было сделано. Одри осторожно обмыла Лин Вей чистой тряпицей, намоченной в прохладной воде, обтерла ее всю с ног до головы и хорошенько укутала в теплые одеяла. А генерал стоял и, как родную, держал на руках заснувшую девочку. Они и не вспомнили, что она наполовину японка. Какая разница? Это было их общее дитя, новая жизнь, которую они спасли общими отчаянными усилиями.
— Вы молодец, — похвалил генерал Одри, склонившуюся над Лин Вей, которая не приходила в сознание.
Лицо роженицы приняло сероватый, землистый оттенок.
— Она такая бледная. — Одри вопросительно, встревоженно заглянула ему в глаза.
— Она потеряла очень много крови.
И он, раненный в плечо, тоже потерял немало крови. Но он мужчина и привык проливать свою и чужую кровь. Женщина в родах — совсем другое. Его брат, поведал генерал Одри, потерял таким образом двух жен, но зато у него два сына.
— Она поправится? — чуть слышно спросила Одри. Свеча зачадила и погасла. В окно уже просочился свет утра и обозначил лицо роженицы.
— Не знаю. — Он перевел взгляд на малютку. — Ей нужно молоко, раз она не может получить грудь матери.
В дверь опять заглянула Синь Ю, Одри велела, чтобы она отправила кого-нибудь из детей постарше подоить корову. Но генерал Чанг сказал, что лучше подойдет козье молоко. Одри распорядилась, чтобы принесли и того и другого, потом растерянно оглянулась на генерала: как кормить младенца? откуда взять соску? Помог счастливый случай, вернее, просто настоящее чудо — отыскалась кожаная перчатка, принадлежавшая одной из монахинь, перчатку отнесли на кухню, прокипятили хорошенько, а потом налили в нее козье молоко, иглой проткнули палец, девочка с удовольствием насосалась и сладко уснула.
Лин Вей все не приходила в себя. Теперь, глядя на нее в дневном свете, Одри вдруг поняла, что бедняжка не переживет мучений, выпавших на ее долю при рождении ребенка. Генерал с наступлением дня спустился обратно в погреб. Уходить ему сегодня было уже поздно, и все равно о его присутствии знала одна только Синь Ю. Вечером он поднялся к ним снова. Одри была по-прежнему на посту, каждые два-три часа кормила девочку и ухаживала за Лин Вей, которая по-прежнему лежала неподвижно и едва дышала. В эту ночь младенца держал на руках и кормил из перчатки-соски генерал Чанг, а Одри сидела, обняв Лин Вей, и не сводила глаз с ее лица, покуда та не испустила слабый вздох и тихо не скончалась прямо у нее на руках.
Одри еще долго не опускала ее на подушку, а сидела, прижимая умершую к себе, и думала о том, какая это была славная, добрая девочка, думала и о малютке, что лишилась матери, едва, в муках, появившись на свет. И о себе, о своем сиротстве, и о горьком одиночестве, ожидающем дочурку Лин Вей, которой предстояло теперь расти одной, презираемой и китайцами, и японцами, в мире, где некому будет ее любить, где девочек продают за мешок риса или фасоли. Потом, вся в слезах, Одри накрыла лицо Лин Вей и взяла на руки ее крохотное дитя, а генерал Чанг спустился в кухню и приготовил чай. Наступил еще один рассвет. Одри разбудила Синь Ю и сообщила ей печальную весть.
Девочка расплакалась, заслонив глаза ладонью. Она держалась за юбку Одри, а у той сжималось от жалости сердце — она вспомнила, как рыдала ее сестренка, Аннабел, когда погибли их родители. Генерал Чанг сказал:
— Сегодня с наступлением темноты я уйду. Мои люди тяготятся задержкой.
— Спасибо за помощь.
Одри смотрела ему прямо в глаза, ее взгляд выражал глубокую признательность и еще нечто большее.
— Как вы поступите с ребенком? — спросил он. Удивительная, непостижимая женщина! Приехала из немыслимого далека и так потрясающе серьезно и ответственно относится к этим детям-сиротам. — Оставите ее здесь?
Одри недоуменно вскинула брови. Вопрос показался ей довольно странным:
— Я думаю, она будет расти в приюте. Ведь она такая же сирота, как и все остальные тут.
— А вы? Вы тоже такая же? Такая же, как раньше? Разве она немножко не ваша? Ведь она родилась у вас на глазах.
Он вопросительно заглянул ей в лицо, и она, подумав, кивнула. Конечно, он прав. С рождением этого ребенка ее самоощущение изменилось, словно с ней произошло что-то очень важное.
Только гибель бедняжки Лин Вей мешала ей ликовать и радоваться появлению нового человечка.
— Может быть, когда-нибудь, отправляясь на родину, вы возьмете ее с собой, чтобы ей лучше жилось, — сказал генерал Чанг с надеждой.
Одри вздохнула, понимая, что это невозможно.
— Я бы рада их всех захватить с собой, когда буду уезжать. Но нельзя. Приедут монахини, и я прощусь со всеми.
Она просила его взглядом о понимании, но сама чувствовала себя предательницей перед ним и перед детьми.
— Вы согласны обречь девочку на голод и невежество, мадемуазель? Для нее было бы счастьем уехать вместе с вами. — Умный взгляд его был таким настойчивым и таким родным, что Одри почудилось, будто она знает его давным-давно, что он свой, близкий человек, а вовсе не грозный воин из далекой Монголии. А может быть, наоборот, эти экзотические края стали теперь для нее родными? — Мне посчастливилось получить образование в Гренобле, — продолжал он с грустной улыбкой. — И я желаю малютке такой же судьбы.
— И однако же вы возвратились.
— Это был мой долг. А у малютки здесь нет никого, и никому она, полуяпонка, здесь не нужна. — Он видел в ней чужие черты сразу при рождении — на чистокровную китаянку она никак не походила. — К тому же рано или поздно ее могут убить за это. Спасите ее, мадемуазель, возьмите с собой.
— А как же остальные?
— Они останутся здесь, где жили до вашего появления. Но ее до вас здесь не было. Так что она — ваша.
Он словно бы вел сражение за судьбу этого крохотного существа, чья жизнь его поначалу совсем не заботила, и вот теперь стала для них обоих такой важной. Весь день, держа малютку у груди, Одри вспоминала его слова и с нежностью прижимала к себе крохотное тельце.
О смерти Лин Вей надо было заявить местным властям, но в присутствии генерала Чанга и его людей Одри опасалась туда обращаться. Она просто завернула умершую в одеяло и положила пока в одном из сараев, с тем чтобы зарегистрировать смерть на следующий день, когда чужих здесь уже не будет. А тем временем забот у нее прибавилось: надо было как-то успокоить безутешную Синь Ю и ухаживать за остальными детьми, да еще нянчить новорожденную.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37