Какой нечистый занес меня в эту дыру?»
Потом его мысли потекли по другому руслу. Он задался вопросом: с какой это стати его так резко потянуло на пленэр? Последние три года он не выезжал из города в глубинку и даже не имел такого желания.
Во-первых, билеты сильно подорожали, во-вторых, деревенские начали подозрительно относиться к приезжим и не горели желанием сдавать комнаты внаем, а в-третьих, он уже не мог так спокойно, как в глубокой юности, относиться к неудобствам, которыми изобилует кочевая жизнь.
И тут Олег похолодел. Он вдруг вспомнил запойный вечер в «Олимпе» и чересчур настойчивые увещевания душки Фитиалова, которому он все-таки рассказал по большому секрету о том, как пролетел с персональной выставкой: «Поезжай в деревню. Все суета сует, Олежка. Деньги, слава… А! Плюнь на проблемы и езжай. Отдохни душой. Садись на электричку – и вперед, до самого конца, подальше от города…».
Но и это еще не все. На память пришел и зловещий иностранец… как зовут этого сукиного сына? Кажись, Карла… А по батюшке? М-м… Забыл. Из головы вылетело.
Ну да ладно, пусть его. Что там он говорил на прощанье? «… Мой вам совет – поезжайте куда-нибудь в глубинку, отдохните на природе. Вам это пойдет только на пользу».
С чего бы такая забота? И почему два столь разных человека неожиданно заводят речь об одном и том же – как сговорились? Доброжелатели… чтоб им!
Однако, вернемся к Фитиалову. Что знал о нем Олег? Практически ничего. Ходили слухи, что Фитиалов при советской власти стучал для КГБ, но поди проверь. К тому же, это было давно и не исключено, что неправда.
Но тут Олегу пришли на память слова Прусмана, когда они в очередной раз вышли вдвоем в туалет: «Не отвязывай язык при Фитиалове. Он еще та рыба. Миляга… А на самом деле масон. Я это точно знаю, но не спрашивай, откуда. Этой братии верить нельзя…»
Фитиалов – масон. Ну и что? Да хоть «голубой». Посидели по-дружески, выпили, поболтали и разошлись.
До вечера в «Олимпе» полгода с ним не встречался и после как минимум год не буду его видеть. Разве что объявят очередное собрание членов местного отделения Союза художников или кликнут на похороны какого-нибудь престарелого коллеги. В общем, все его подозрения – бред сивой кобылы.
И все же, все же… Заноза где-то под сердцем долго не давала Олегу уснуть. А ночью ему приснился кошмар. Будто он упал с обрыва в трясину, и она начала его засасывать.
Олег извивался ужом, пытаясь дотянуться до кустарника, который рос на возвышенности над топью, но его неудержимо тянуло вниз. И тут он увидел, что на сухом месте стоят иностранец и Фитиалов. Олег закричал «Помогите!», однако они даже не шелохнулись. Тогда он из последних сил рванулся вверх, но тут грязь забурлила, и Олег окунулся в нее с головой.
Художник закричал, захлебываясь тиной, захрипел от удушья… и проснулся. Оказалось, что он умудрился каким-то образом натянуть на голову медвежью шкуру, хотя она должна была лежать под ним, и ее густая шерсть мешала дыханию.
Глава 7
Когда Олег собрался, Беляй всучил ему, кроме харчей для Ожеги, еще и маленький узелок.
– А это кому? – спросил Олег.
– Не догадываешьси?
– Я у вас тут скоро совсем тупым стану. Нет, не догадываюсь.
– Хе-хе… Не злись. В дорогу низзя. Главное, спокойствие. Это для Дедко. Ублажить надо.
Олега так и подмывало послать Беляя куда подальше, но он все-таки сдержался и сказал:
– Надо так надо. Ну, я пошел…
Идол встретил Олега все с тем же деревянным выражением на грубо отесанной физиономии. Художник попытался найти в ней черты лица того человека, который заглядывал в окно избы и который почудился ему в водах озера, но похожими оказались только уши, потому что у оригинала под длинными волосами их не было видно.
Скептически ухмыльнувшись, художник развязал узелок и положил на жертвенный камень еще горячие лепешки (это когда же Беляй успел?). Подумав чуток, он воровато оглянулся и кивнул головой – поклонился. На всякий случай.
Проходя мимо изб, Олег невольно ускорил шаг – почти из каждого окна на него смотрела старушка! До этого художник – как-то так получилось – видел вживую лишь двоих. И вообще деревенька казалась музейным заповедником, только без туристов и обслуживающего персонала.
Чувствуя себя очень неуютно, Олег перешел на быстрый шаг и вскоре начал спускаться в низинку. Как утверждал Беляй, там находится тропа, которая ведет прямо к избе Ожеги.
Чего это бабульки устроили смотрины? – думал Олег. Будто в последний путь провожают… бр-р-р! Чур меня!
За мутными стеклами небольших оконец он не рассмотрел выражение старушечьих лиц, но мог бы побиться об заклад, что они его жалели. Олег словно прочитал их мысли.
Начало тропы он нашел быстро. А как не найти, если возле нее стоял, как гнилой зуб, сильно выветрившийся камень, на котором виднелись петроглифы Петроглифы, писаницы – древние изображения, высеченные на камне; в большинстве своем носили магический характер.
. Под ними, в самом низу, было что-то написано; вернее, нацарапано, и очень давно, потому что буквы были старославянскими.
Олег попытался прочитать надпись, но вскоре бросил эту затею. Он немного знал старославянский язык (дед заставил выучить, уж неизвестно зачем), но его знаний не хватило, чтобы разобраться в хитросплетении буквенной вязи. Тем более, что местами текст вообще отсутствовал, стертый безжалостным временем.
«Пойдешь налево – по балде настучат, пойдешь направо – будешь бит, ну а ежели надумаешь чесать по прямой, то тогда тебе вообще кырдык, – с нервным смешком подумал Олег. – Все как в сказке. Вот только на богатыря я никак не тяну. Статью не вышел. Да и силенок у меня маловато. А все-таки, что там может быть написано?»
Пытаясь понять смысл буквенной вязи и высеченных на камне петроглифов, Олег шел по тропе, которая уводила вглубь болота. Ему не нужно было срисовывать надпись, так как он обладал фотографической памятью.
Стоило Олегу увидеть какое-то место и сказать себе «Упс!» (к примеру), как он тут же погружался на считанные секунды в нечто наподобие нирваны, и после мог нарисовать картину местности со всеми, даже малейшими, подробностями.
Тем временем тропа становилась все хуже и хуже. Если поначалу она шла посуху, то теперь приходилось местами брести по щиколотки в черной маслянистой жиже.
«Что я забыл у этой местной Бабы-яги?! – бунтовал Олег. – Зачем я к ней иду? Чтобы она открыла мне будущее… Погадала. Ха-ха! Какой примитив… Стоило ли забираться в глушь и чапать по грязи, чтобы услышать очередную байку? Для этого не нужно покидать город. Надо всего лишь пойти на вокзал, найти цыганку (чего проще; их всегда там целый табор околачивается), и она такое наплетет… До конца жизни не разберешься».
На этом месте его размышления прервали уже знакомые звуки – смех Дедко, как убеждал художника Беляй: «Хо-о, хо-о, хо-о…» Олег невольно вздрогнул, дернулся, из-за чего потерял ориентацию и сошел с тропы, которая была обозначена вешками.
И провалился в трясину.
– Мать твою!… – охнул от неожиданности, а затем невольно выругался художник.
Ему повезло, что он не выпустил из рук слегу. На какое-то время она приостановила погружение в липкую грязь, которая цепко держала Олега в своих пахнущих сероводородом объятиях.
Стараясь не делать лишних движений, художник навалился всем телом на толстую жердь и попытался добраться до вешки. Но все его усилия пропали втуне – грязь не отпускала. Мало того, он чувствовал, что к его ногам будто кто-то привесил тяжелый груз, который неумолимо тащит Олега в бездонную ямину.
«Не буди лихо, пока оно спит тихо», – в отчаянии подумал Олег, вспомнив свою реплику по поводу путешествия к Аиду. А ведь дед не раз ему говорил, что высказанное слово, особенно когда оно вышло из уст творческой личности, нередко обретает жизнь – даже помимо воли человека, выпустившего его в свет.
«Все, мне конец, – обречено думал Олег, из последних сил пытаясь выбраться на тропу. – Это же надо… так глупо. Неужто мне суждено бесследно сгинуть в этом болоте? Самое место для упокоения когда-то подававшего большие надежды художника, ничего не скажешь…»
Постепенно он влез в трясину по плечи и прекратил бесполезное сопротивление. «Надо позвать на помощь, – мелькнула мысль в затравленном сознании. – Но кто тут меня услышит?» И тем не менее, Олег закричал; вернее, захрипел:
– Помогите, тону-у! Помогите!… Эй!
Ответом ему было лишь короткое глухое эхо. Неожиданно навалилась страшная усталость, Олег оставил свои безуспешные попытки как-то изменить ситуацию и закрыл глаза. На какое-то время он просто отключился от действительности. Ему все стало безразлично, и только одна мысль не давала покоя: «Все-таки надо было отдать долги. Надо было…»
И вдруг он почувствовал, как его схватили за шиворот и с невероятной силой потащили вверх. Еще миг, и он очутился на твердом месте.
– Кто вы? – вместо благодарности, тупо спросил он, безуспешно пытаясь продрать глаза; грязь залепила ему все лицо.
Он не видел своего спасителя, но чувствовал его присутствие.
Ответом ему стали удаляющиеся шаги. Олег наконец протер глаза, сел, и увидел мужскую фигуру в рубахе до колен, подпоясанной веревкой.
Человек шел по болоту, слегка сутулясь, но легко и непринужденно, словно посуху, и не по тропе, а напрямик. В руках он держал клюку. Вскоре его поглотил густой туман, который вдруг начал наползать на болото.
И тут снова раздалось уже до боли знакомое: «Хо-о, хо-о, хо-о…»
Олег долго не мог подняться на ноги. Он сидел, заворожено глядя в ту сторону, где исчез его странный спаситель. Больше всего художника поразило то, что им оказался старик, и у него были длинные седые волосы…
Дальнейший путь к жилищу Ожеги прошел без приключений. Вскоре тропа поднялась повыше, появились сначала сухие островки, а затем и озерка.
В одном из них Олег искупался и постирал одежду, потому что вид у него был как у болотной нечисти. День выдался солнечным, дул ветерок, и когда он, наконец, увидел жилище Ожеги, его одежда уже была почти сухой.
Жилище ведуньи и впрямь напоминало избушку на курьих ножках. Изба стояла не четырех столбах, и чтобы в нее войти, нужно было подниматься по лесенке, которая, кстати, могла убираться.
«Предусмотрительно… – подумал уже совсем оклемавшийся Олег; происшествие на болоте казалось ему дурным сном, который приснился не ему, а кому-то другому. – Так просто в избу не заберешься. Наверное, Ожега стережется медведей. Поди, ягод тут много, а косолапый до них весьма охоч. Что касается аборигенов, то, думаю, их сюда и калачом не заманишь. А чужие дорогу не найдут…»
Он остановился возле лестницы и начал топтаться, не зная, как ему поступить – сразу подняться или позвать хозяйку. Его сомнения прервал немного глуховатый женский голос:
– Тебе чего надо, милай?
Олег вздрогнул, поднял голову и увидел, что дверь избушки отворилась, а на пороге стоит та старуха, с которой он повстречался возле озера. Он мысленно улыбнулся, подумал скептически «А то ты, бабуля, не знаешь…», и ответил:
– Я к вам от Беляя.
Рекомендация оказалась высшего сорта. Ожега даже изобразила что-то наподобие улыбки и сказала:
– Входи. Милости просим…
Стукнувшись лбом о притолоку – больно, блин!… – Олег переступил через высокий порог и оказался внутри жилища, интерьер которого был знаком ему до мелочей. В свое время он увлекался стариной и писал картины про древних славян. Чтобы не попасть впросак, художник перелопатил горы специальной литературы, в которой историки и археологи реконструировали быт предков россиян.
Горница Ожеги была хрестоматийным примером славянского жилища: домотканые полосатые коврики на полу, изголовье-сундучок на полатях, застеленных грубошерстным рядном, массивные лавки, стол, расписной сундук – настолько старый, что роспись только угадывалась, печь каминного типа с горшками и противнями, старинная масляная лампа на столе (такую и в музее не найдешь), и наконец в красном углу располагалась языческая божница – много керамических фигурок идолов. Перед ними было насыпано просо, и стоял подсвечник с вполне современными восковыми свечами.
Но были и отличия.
Во-первых, на всех стенах горницы висели пучки лекарственных трав (что, в общем, вписывалось в картину древнерусской старины).
Во-вторых, неподалеку от печи стоял казан на массивном литом треножнике, украшенном грифонами. Под ним находилась жаровня, почти доверху наполненная тлеющими угольями. В котле что-то тихо булькало.
Пар от варева и приятный на запах дым уходили в конусообразное отверстие над казаном, притом создавалось впечатление, что там стоит электрическая вытяжка, потому как воздух в комнате был прозрачен и чист.
А в-третьих, в углу слева от двери (Олег глазам своим не поверил) находился стол, на котором разместилась вполне современная химическая лаборатория с колбами, ретортами, стеклянными трубками, склянками с химикалиями и каганцом для подогрева жидкостей во время проведения опытов; не хватало лишь компьютера и муфельной печи.
– Присаживайся, – приветливо сказала бабка, указав на лавку возле стола.
– Спасибо, – робко поблагодарил Олег, и сел с таким видом, словно под лавкой находилась, по меньшей мере, противопехотная мина на боевом взводе.
Он чувствовал себя очень скованно. Несмотря на приветливый тон, от старухи исходила какая-то неведомая сила, и он пока не мог понять, добрая она или злая.
Ожега была очень старой. Ее лицо покрывали даже не морщины, а рытвины и глубокие колеи, проложенные беспощадным временем. Но большие круглые глаза бабки блестели молодо и временами так неестественно и страшно, что у Олега вообще душа ушла в пятки.
Может, она наркоманка? – подумал художник. Например, мухоморит. Заварит грибки и пьет отвар. А затем балдеет… вместе с Дедком.
Олег, как вполне современный человек, продукт бездуховного общества, просто не мог поверить, что его спаситель (а это точно был Дедко) какой-то фантом, оживший языческий идол. Художник уверил себя, что Дедко всего лишь отшельник, поселившийся в этих краях с давних пор.
А много ли надо местным старушкам, чтобы обожествить странного, почти призрачного типа, шатающегося по ночам под окнами деревенских изб и вышагивающего по болотной трясине аки посуху?
В этом не было ничего необычного – за многие годы Дедко изучил топи, как свои пять пальцев, и знал все скрытые от непосвященного глаза болотные тропки. А приношения, которые старушки оставляли идолу, он с благодарностью забирал.
Жить в полном единении с природой, это, конечно, круто, но и отшельнику иногда хочется съесть чего-нибудь сладенького, да и домашние лепешки неплохо разнообразят его скудный стол.
– С чем пожаловал, милай? – спросила Ожега, царапнув острым взглядом по бледному лицу художника.
– Вот… это вам, – сказал он, протягивая ведунье узелок с харчами, который дал ему Беляй.
Хорошо, что Олег, зная, куда идет, упаковал его в полиэтиленовый пакет. А еще повезло, что узел с дарами для Ожеги он обронил на тропе, не потащил за собой в трясину. Иначе сейчас мед ели бы водяные и лешие, запивая его молоком и заедая свежеиспеченным караваем.
– Благодарствуем, – ответила Ожега, и приняла узелок с таким видом, словно Олег преподнес ей, по меньшей мере, драгоценный сосуд.
Художник смущенно улыбнулся.
На некоторое время в избе воцарилась тишина. Только сверчок где-то в углу пробовал настроить свою скрипку, но ее звучание оставляло желать лучшего.
– Сегодня я не ждала тебя… – наконец молвила Ожега, глядя на Олега каким-то отсутствующим взглядом.
«Сегодня! – мысленно воскликнул художник. – Выходит, что я на поводке? Вот влип… Фантасмагория. Если посмотреть на ситуацию со стороны, то она просто абсурдная, дикая, и вообще находится за пределами здравого смысла. А может, плюнуть на все и откланяться? Пока не поздно. На кой ляд мне бредни этой столетней грымзы? Скажи мне кудесник, любимец богов… бред! Что я хочу узнать? Когда дуба врежу? Мне это не нужно и неинтересно. И никому не нужно. Когда придет хромая, тогда и придет. Все там будем…»
– Верно, Мары Мара, Мора – воплощение смерти (слав. миф.)
бояться не надо, – вдруг сказала Ожега. – Она приносит человеку покой. Страшны нави Нави – бесы (слав. миф.)
. А они уже вьются над тобою.
Олег невольно вздрогнул. «Она что, умеет читать мысли?!» – подумал он в сильном смятении. Олег был достаточно образован и начитан, чтобы разбираться в славянской мифологии.
«Причем тут нави? – продолжал он размышлять в лихорадочном темпе. – И почему это им вздумалось барражировать над моей бедной головушкой? Им что, делать больше нечего, как изгаляться над бедным художником? И вообще – какого хрена?!»
– И это все, что вы можете мне сказать? – спросил он резко, с вызовом. – Тогда я пойду обратно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Потом его мысли потекли по другому руслу. Он задался вопросом: с какой это стати его так резко потянуло на пленэр? Последние три года он не выезжал из города в глубинку и даже не имел такого желания.
Во-первых, билеты сильно подорожали, во-вторых, деревенские начали подозрительно относиться к приезжим и не горели желанием сдавать комнаты внаем, а в-третьих, он уже не мог так спокойно, как в глубокой юности, относиться к неудобствам, которыми изобилует кочевая жизнь.
И тут Олег похолодел. Он вдруг вспомнил запойный вечер в «Олимпе» и чересчур настойчивые увещевания душки Фитиалова, которому он все-таки рассказал по большому секрету о том, как пролетел с персональной выставкой: «Поезжай в деревню. Все суета сует, Олежка. Деньги, слава… А! Плюнь на проблемы и езжай. Отдохни душой. Садись на электричку – и вперед, до самого конца, подальше от города…».
Но и это еще не все. На память пришел и зловещий иностранец… как зовут этого сукиного сына? Кажись, Карла… А по батюшке? М-м… Забыл. Из головы вылетело.
Ну да ладно, пусть его. Что там он говорил на прощанье? «… Мой вам совет – поезжайте куда-нибудь в глубинку, отдохните на природе. Вам это пойдет только на пользу».
С чего бы такая забота? И почему два столь разных человека неожиданно заводят речь об одном и том же – как сговорились? Доброжелатели… чтоб им!
Однако, вернемся к Фитиалову. Что знал о нем Олег? Практически ничего. Ходили слухи, что Фитиалов при советской власти стучал для КГБ, но поди проверь. К тому же, это было давно и не исключено, что неправда.
Но тут Олегу пришли на память слова Прусмана, когда они в очередной раз вышли вдвоем в туалет: «Не отвязывай язык при Фитиалове. Он еще та рыба. Миляга… А на самом деле масон. Я это точно знаю, но не спрашивай, откуда. Этой братии верить нельзя…»
Фитиалов – масон. Ну и что? Да хоть «голубой». Посидели по-дружески, выпили, поболтали и разошлись.
До вечера в «Олимпе» полгода с ним не встречался и после как минимум год не буду его видеть. Разве что объявят очередное собрание членов местного отделения Союза художников или кликнут на похороны какого-нибудь престарелого коллеги. В общем, все его подозрения – бред сивой кобылы.
И все же, все же… Заноза где-то под сердцем долго не давала Олегу уснуть. А ночью ему приснился кошмар. Будто он упал с обрыва в трясину, и она начала его засасывать.
Олег извивался ужом, пытаясь дотянуться до кустарника, который рос на возвышенности над топью, но его неудержимо тянуло вниз. И тут он увидел, что на сухом месте стоят иностранец и Фитиалов. Олег закричал «Помогите!», однако они даже не шелохнулись. Тогда он из последних сил рванулся вверх, но тут грязь забурлила, и Олег окунулся в нее с головой.
Художник закричал, захлебываясь тиной, захрипел от удушья… и проснулся. Оказалось, что он умудрился каким-то образом натянуть на голову медвежью шкуру, хотя она должна была лежать под ним, и ее густая шерсть мешала дыханию.
Глава 7
Когда Олег собрался, Беляй всучил ему, кроме харчей для Ожеги, еще и маленький узелок.
– А это кому? – спросил Олег.
– Не догадываешьси?
– Я у вас тут скоро совсем тупым стану. Нет, не догадываюсь.
– Хе-хе… Не злись. В дорогу низзя. Главное, спокойствие. Это для Дедко. Ублажить надо.
Олега так и подмывало послать Беляя куда подальше, но он все-таки сдержался и сказал:
– Надо так надо. Ну, я пошел…
Идол встретил Олега все с тем же деревянным выражением на грубо отесанной физиономии. Художник попытался найти в ней черты лица того человека, который заглядывал в окно избы и который почудился ему в водах озера, но похожими оказались только уши, потому что у оригинала под длинными волосами их не было видно.
Скептически ухмыльнувшись, художник развязал узелок и положил на жертвенный камень еще горячие лепешки (это когда же Беляй успел?). Подумав чуток, он воровато оглянулся и кивнул головой – поклонился. На всякий случай.
Проходя мимо изб, Олег невольно ускорил шаг – почти из каждого окна на него смотрела старушка! До этого художник – как-то так получилось – видел вживую лишь двоих. И вообще деревенька казалась музейным заповедником, только без туристов и обслуживающего персонала.
Чувствуя себя очень неуютно, Олег перешел на быстрый шаг и вскоре начал спускаться в низинку. Как утверждал Беляй, там находится тропа, которая ведет прямо к избе Ожеги.
Чего это бабульки устроили смотрины? – думал Олег. Будто в последний путь провожают… бр-р-р! Чур меня!
За мутными стеклами небольших оконец он не рассмотрел выражение старушечьих лиц, но мог бы побиться об заклад, что они его жалели. Олег словно прочитал их мысли.
Начало тропы он нашел быстро. А как не найти, если возле нее стоял, как гнилой зуб, сильно выветрившийся камень, на котором виднелись петроглифы Петроглифы, писаницы – древние изображения, высеченные на камне; в большинстве своем носили магический характер.
. Под ними, в самом низу, было что-то написано; вернее, нацарапано, и очень давно, потому что буквы были старославянскими.
Олег попытался прочитать надпись, но вскоре бросил эту затею. Он немного знал старославянский язык (дед заставил выучить, уж неизвестно зачем), но его знаний не хватило, чтобы разобраться в хитросплетении буквенной вязи. Тем более, что местами текст вообще отсутствовал, стертый безжалостным временем.
«Пойдешь налево – по балде настучат, пойдешь направо – будешь бит, ну а ежели надумаешь чесать по прямой, то тогда тебе вообще кырдык, – с нервным смешком подумал Олег. – Все как в сказке. Вот только на богатыря я никак не тяну. Статью не вышел. Да и силенок у меня маловато. А все-таки, что там может быть написано?»
Пытаясь понять смысл буквенной вязи и высеченных на камне петроглифов, Олег шел по тропе, которая уводила вглубь болота. Ему не нужно было срисовывать надпись, так как он обладал фотографической памятью.
Стоило Олегу увидеть какое-то место и сказать себе «Упс!» (к примеру), как он тут же погружался на считанные секунды в нечто наподобие нирваны, и после мог нарисовать картину местности со всеми, даже малейшими, подробностями.
Тем временем тропа становилась все хуже и хуже. Если поначалу она шла посуху, то теперь приходилось местами брести по щиколотки в черной маслянистой жиже.
«Что я забыл у этой местной Бабы-яги?! – бунтовал Олег. – Зачем я к ней иду? Чтобы она открыла мне будущее… Погадала. Ха-ха! Какой примитив… Стоило ли забираться в глушь и чапать по грязи, чтобы услышать очередную байку? Для этого не нужно покидать город. Надо всего лишь пойти на вокзал, найти цыганку (чего проще; их всегда там целый табор околачивается), и она такое наплетет… До конца жизни не разберешься».
На этом месте его размышления прервали уже знакомые звуки – смех Дедко, как убеждал художника Беляй: «Хо-о, хо-о, хо-о…» Олег невольно вздрогнул, дернулся, из-за чего потерял ориентацию и сошел с тропы, которая была обозначена вешками.
И провалился в трясину.
– Мать твою!… – охнул от неожиданности, а затем невольно выругался художник.
Ему повезло, что он не выпустил из рук слегу. На какое-то время она приостановила погружение в липкую грязь, которая цепко держала Олега в своих пахнущих сероводородом объятиях.
Стараясь не делать лишних движений, художник навалился всем телом на толстую жердь и попытался добраться до вешки. Но все его усилия пропали втуне – грязь не отпускала. Мало того, он чувствовал, что к его ногам будто кто-то привесил тяжелый груз, который неумолимо тащит Олега в бездонную ямину.
«Не буди лихо, пока оно спит тихо», – в отчаянии подумал Олег, вспомнив свою реплику по поводу путешествия к Аиду. А ведь дед не раз ему говорил, что высказанное слово, особенно когда оно вышло из уст творческой личности, нередко обретает жизнь – даже помимо воли человека, выпустившего его в свет.
«Все, мне конец, – обречено думал Олег, из последних сил пытаясь выбраться на тропу. – Это же надо… так глупо. Неужто мне суждено бесследно сгинуть в этом болоте? Самое место для упокоения когда-то подававшего большие надежды художника, ничего не скажешь…»
Постепенно он влез в трясину по плечи и прекратил бесполезное сопротивление. «Надо позвать на помощь, – мелькнула мысль в затравленном сознании. – Но кто тут меня услышит?» И тем не менее, Олег закричал; вернее, захрипел:
– Помогите, тону-у! Помогите!… Эй!
Ответом ему было лишь короткое глухое эхо. Неожиданно навалилась страшная усталость, Олег оставил свои безуспешные попытки как-то изменить ситуацию и закрыл глаза. На какое-то время он просто отключился от действительности. Ему все стало безразлично, и только одна мысль не давала покоя: «Все-таки надо было отдать долги. Надо было…»
И вдруг он почувствовал, как его схватили за шиворот и с невероятной силой потащили вверх. Еще миг, и он очутился на твердом месте.
– Кто вы? – вместо благодарности, тупо спросил он, безуспешно пытаясь продрать глаза; грязь залепила ему все лицо.
Он не видел своего спасителя, но чувствовал его присутствие.
Ответом ему стали удаляющиеся шаги. Олег наконец протер глаза, сел, и увидел мужскую фигуру в рубахе до колен, подпоясанной веревкой.
Человек шел по болоту, слегка сутулясь, но легко и непринужденно, словно посуху, и не по тропе, а напрямик. В руках он держал клюку. Вскоре его поглотил густой туман, который вдруг начал наползать на болото.
И тут снова раздалось уже до боли знакомое: «Хо-о, хо-о, хо-о…»
Олег долго не мог подняться на ноги. Он сидел, заворожено глядя в ту сторону, где исчез его странный спаситель. Больше всего художника поразило то, что им оказался старик, и у него были длинные седые волосы…
Дальнейший путь к жилищу Ожеги прошел без приключений. Вскоре тропа поднялась повыше, появились сначала сухие островки, а затем и озерка.
В одном из них Олег искупался и постирал одежду, потому что вид у него был как у болотной нечисти. День выдался солнечным, дул ветерок, и когда он, наконец, увидел жилище Ожеги, его одежда уже была почти сухой.
Жилище ведуньи и впрямь напоминало избушку на курьих ножках. Изба стояла не четырех столбах, и чтобы в нее войти, нужно было подниматься по лесенке, которая, кстати, могла убираться.
«Предусмотрительно… – подумал уже совсем оклемавшийся Олег; происшествие на болоте казалось ему дурным сном, который приснился не ему, а кому-то другому. – Так просто в избу не заберешься. Наверное, Ожега стережется медведей. Поди, ягод тут много, а косолапый до них весьма охоч. Что касается аборигенов, то, думаю, их сюда и калачом не заманишь. А чужие дорогу не найдут…»
Он остановился возле лестницы и начал топтаться, не зная, как ему поступить – сразу подняться или позвать хозяйку. Его сомнения прервал немного глуховатый женский голос:
– Тебе чего надо, милай?
Олег вздрогнул, поднял голову и увидел, что дверь избушки отворилась, а на пороге стоит та старуха, с которой он повстречался возле озера. Он мысленно улыбнулся, подумал скептически «А то ты, бабуля, не знаешь…», и ответил:
– Я к вам от Беляя.
Рекомендация оказалась высшего сорта. Ожега даже изобразила что-то наподобие улыбки и сказала:
– Входи. Милости просим…
Стукнувшись лбом о притолоку – больно, блин!… – Олег переступил через высокий порог и оказался внутри жилища, интерьер которого был знаком ему до мелочей. В свое время он увлекался стариной и писал картины про древних славян. Чтобы не попасть впросак, художник перелопатил горы специальной литературы, в которой историки и археологи реконструировали быт предков россиян.
Горница Ожеги была хрестоматийным примером славянского жилища: домотканые полосатые коврики на полу, изголовье-сундучок на полатях, застеленных грубошерстным рядном, массивные лавки, стол, расписной сундук – настолько старый, что роспись только угадывалась, печь каминного типа с горшками и противнями, старинная масляная лампа на столе (такую и в музее не найдешь), и наконец в красном углу располагалась языческая божница – много керамических фигурок идолов. Перед ними было насыпано просо, и стоял подсвечник с вполне современными восковыми свечами.
Но были и отличия.
Во-первых, на всех стенах горницы висели пучки лекарственных трав (что, в общем, вписывалось в картину древнерусской старины).
Во-вторых, неподалеку от печи стоял казан на массивном литом треножнике, украшенном грифонами. Под ним находилась жаровня, почти доверху наполненная тлеющими угольями. В котле что-то тихо булькало.
Пар от варева и приятный на запах дым уходили в конусообразное отверстие над казаном, притом создавалось впечатление, что там стоит электрическая вытяжка, потому как воздух в комнате был прозрачен и чист.
А в-третьих, в углу слева от двери (Олег глазам своим не поверил) находился стол, на котором разместилась вполне современная химическая лаборатория с колбами, ретортами, стеклянными трубками, склянками с химикалиями и каганцом для подогрева жидкостей во время проведения опытов; не хватало лишь компьютера и муфельной печи.
– Присаживайся, – приветливо сказала бабка, указав на лавку возле стола.
– Спасибо, – робко поблагодарил Олег, и сел с таким видом, словно под лавкой находилась, по меньшей мере, противопехотная мина на боевом взводе.
Он чувствовал себя очень скованно. Несмотря на приветливый тон, от старухи исходила какая-то неведомая сила, и он пока не мог понять, добрая она или злая.
Ожега была очень старой. Ее лицо покрывали даже не морщины, а рытвины и глубокие колеи, проложенные беспощадным временем. Но большие круглые глаза бабки блестели молодо и временами так неестественно и страшно, что у Олега вообще душа ушла в пятки.
Может, она наркоманка? – подумал художник. Например, мухоморит. Заварит грибки и пьет отвар. А затем балдеет… вместе с Дедком.
Олег, как вполне современный человек, продукт бездуховного общества, просто не мог поверить, что его спаситель (а это точно был Дедко) какой-то фантом, оживший языческий идол. Художник уверил себя, что Дедко всего лишь отшельник, поселившийся в этих краях с давних пор.
А много ли надо местным старушкам, чтобы обожествить странного, почти призрачного типа, шатающегося по ночам под окнами деревенских изб и вышагивающего по болотной трясине аки посуху?
В этом не было ничего необычного – за многие годы Дедко изучил топи, как свои пять пальцев, и знал все скрытые от непосвященного глаза болотные тропки. А приношения, которые старушки оставляли идолу, он с благодарностью забирал.
Жить в полном единении с природой, это, конечно, круто, но и отшельнику иногда хочется съесть чего-нибудь сладенького, да и домашние лепешки неплохо разнообразят его скудный стол.
– С чем пожаловал, милай? – спросила Ожега, царапнув острым взглядом по бледному лицу художника.
– Вот… это вам, – сказал он, протягивая ведунье узелок с харчами, который дал ему Беляй.
Хорошо, что Олег, зная, куда идет, упаковал его в полиэтиленовый пакет. А еще повезло, что узел с дарами для Ожеги он обронил на тропе, не потащил за собой в трясину. Иначе сейчас мед ели бы водяные и лешие, запивая его молоком и заедая свежеиспеченным караваем.
– Благодарствуем, – ответила Ожега, и приняла узелок с таким видом, словно Олег преподнес ей, по меньшей мере, драгоценный сосуд.
Художник смущенно улыбнулся.
На некоторое время в избе воцарилась тишина. Только сверчок где-то в углу пробовал настроить свою скрипку, но ее звучание оставляло желать лучшего.
– Сегодня я не ждала тебя… – наконец молвила Ожега, глядя на Олега каким-то отсутствующим взглядом.
«Сегодня! – мысленно воскликнул художник. – Выходит, что я на поводке? Вот влип… Фантасмагория. Если посмотреть на ситуацию со стороны, то она просто абсурдная, дикая, и вообще находится за пределами здравого смысла. А может, плюнуть на все и откланяться? Пока не поздно. На кой ляд мне бредни этой столетней грымзы? Скажи мне кудесник, любимец богов… бред! Что я хочу узнать? Когда дуба врежу? Мне это не нужно и неинтересно. И никому не нужно. Когда придет хромая, тогда и придет. Все там будем…»
– Верно, Мары Мара, Мора – воплощение смерти (слав. миф.)
бояться не надо, – вдруг сказала Ожега. – Она приносит человеку покой. Страшны нави Нави – бесы (слав. миф.)
. А они уже вьются над тобою.
Олег невольно вздрогнул. «Она что, умеет читать мысли?!» – подумал он в сильном смятении. Олег был достаточно образован и начитан, чтобы разбираться в славянской мифологии.
«Причем тут нави? – продолжал он размышлять в лихорадочном темпе. – И почему это им вздумалось барражировать над моей бедной головушкой? Им что, делать больше нечего, как изгаляться над бедным художником? И вообще – какого хрена?!»
– И это все, что вы можете мне сказать? – спросил он резко, с вызовом. – Тогда я пойду обратно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31