— Когда будем иметь удовольствие принимать гостей.
— Если это попытка меня уколоть, моя дорогая Эмма, то должен заметить: она пропала напрасно, — учтиво заметил Аласдэр. Он опустился в глубокое кресло и скрестил ноги с видом человека, старающегося устроиться поудобнее. — Ты, надеюсь, не забыла, что я твой поверенный и в качестве такового располагаю привилегиями, недоступными обычному гостю. — Он улыбнулся все еще стоявшей у окна девушке. — Не говоря уже о привилегиях старинного… давнишнего друга семьи.
— Все это в прошлом, — парировала Эмма. — В последние три года я и двух слов наедине тебе не сказала. И тем ужаснее мое положение! — Эмма разнервничалась, хотя давала себе слово не волноваться и вести себя прилично и вежливо. Попыталась сдержаться, но это оказалось невозможным. Каждый раз когда Эмма убеждала себя смириться с дьявольским завещанием Неда, мысль о том, как далеко оно может увести, нарушала так дорого дававшееся спокойствие духа.
— Ничего ужасного не вижу, — весело проговорил Аласдэр. — Напротив, счастлив, что наконец мы оставим отчужденность, так долго царившую между нами.
— Неужели ты полагаешь, что я способна забыть… — Эмма замолчала и отвернулась к окну: плечи застыли, спина неестественно выпрямилась.
— А я полагал, что пострадавшая сторона — это я. — Теперь в голосе Аласдэра появились ехидные нотки. — Что на жертвенный алтарь бросили именно меня.
Ну это уж слишком! Терпеть такое Эмма не собиралась.
— Если не уйдешь ты, уйду я. — Она круто повернулась к двери. — Харрис тебя проводит.
Почти ленивым движением Аласдэр протянул руку и, когда Эмма пробегала мимо его кресла, ухватил ее за запястье. И, не отпуская, поднялся на ноги. Эмма была с ним почти одного роста, но он знал, что она не может равняться с ним силой. Пальцы, стиснувшие запястье, никак не разжать. И Эмма не сделала даже попытки.
— Я думал, мы договорились: ты примешь ситуацию с достоинством, — сказал Аласдэр, — потому что в противном случае просто выставишь себя на посмешище.
— Тебе действительно доставляет удовольствие колоть меня этим? — с горечью воскликнула девушка.
— Дорогая Эмма, ты забываешь, что однажды сама сделала меня посмешищем. Должен сказать, что теперь я понимаю в этом толк и просто хочу предостеречь, вот и все. — Он не отводил от нее печального взгляда, тонкие губы крепко сжались.
— Как мило, что ты меня в этом обвиняешь! — возмутилась Эмма. — После всего, что ты сделал, ты ждешь, что я стану терпеть… смогу притворяться… — Слова застряли у нее в горле, и она потянула свое плененное запястье.
К большому ее удивлению, рука тотчас оказалась на свободе. Аласдэр отвернулся и взял шляпу, перчатки и кнут. А когда заговорил, голос звучал холодно и ровно:
— Что бы ты ни думала о создавшейся ситуации, она такова, какова есть. На меня возложены определенные обязанности в отношении тебя, я отвечаю за твое благополучие, и тебе придется смириться с тем, что я буду играть известную роль в твоей жизни. Я приехал узнать, устраивает ли тебя дом… в порядке ли ты после путешествия; убедиться, что с тобой не приключилось ничего неприятного по дороге — никаких встреч с грабителями, и выяснить, нет ли у тебя для меня поручений. Я заскочил ненадолго — просто нанести визит вежливости. Ведь я все-таки друг семьи. — Аласдэр поклонился с иронической чопорностью и взмахнул шляпой.
Эмма стояла так же спокойно и трогала запястье, где все еще чувствовалось теплое прикосновение его пальцев. Аласдэр смотрел на нее в упор, слегка прищурившись, и не произносил ни звука. Девушка понимала, чего он добивался: своими заявлениями о дружбе и приличиях он хотел вывести ее из себя. Хотел, чтобы она ощутила себя неблагодарной и маленькой, не умеющей реагировать со зрелой сдержанностью на немыслимое положение.
— Я нисколько не заинтересована в твоей дружбе, — холодно заявила она. — Но на вежливость буду отвечать вежливостью. А теперь извини: я должна помочь Марии присматривать за тем, как распаковывают вещи. — И она поклонилась ему с той же ироничной торжественностью.
Аласдэр пожал плечами, словно все происходившее его больше нисколько не интересовало.
— Как угодно. — Он тщательно натянул перчатки из тонкой кожи. — И поскольку ты сейчас занята, я загляну утром. Тогда обсудим, как ты будешь получать содержание: помесячно или поквартально. Это зависит от того, как тебе удобнее.
— Мы еще не обсуждали мои потребности, — заметила Эмма с явной неловкостью. — Это надо сделать в первую очередь.
Аласдэр задержался, так и не дойдя до двери.
— Я уже сделал это сам. И о своем решении сообщу завтра. Желаю приятного дня.
Дверь за ним захлопнулась. Эмма, полыхая гневом, вернулась к окну. Она видела, как Аласдэр вышел из дома, взобрался в экипаж и принял поводья у грума. Теперь дорога была свободна, и он тронул лошадей. Его движение показалось каким-то поспешным, и кони приняли слишком резво для узенькой улочки. Возница их тут же одернул, но Эмма поняла, что Аласдэр так же зол, как она сама.
Им никак не удавалось побыть вместе в одной комнате и не испытать друг к другу неприязни. Слишком сильно они обидели друг друга в прошлом, чтобы теперь успокоиться и хоть как-то притворяться, что им легко в обществе друг друга. Нед это понимал. Так почему он оставил такое завещание? Он любил сестру и любил друга. Зачем же сделал их обоих несчастными?
На этот вопрос существовал лишь один ответ. Нед верил, что, сведя их вместе столь ужасным образом, он поможет вновь разжечь огонь, который когда-то горел в их сердцах. Он был счастлив, когда заключалась помолвка, и пришел в отчаяние, когда ее разорвали. Брат никого открыто не винил, сохранил близкие отношения с каждым и старательно показывал, что не принимает чью-либо сторону. Однако он не в силах был скрыть досады и разочарования.
Эмма вышла из салона и направилась в свою спальню на втором этаже. Ее горничная занималась разборкой вещей: платья были разложены на кровати, висели на спинках стульев и ручках стоявшего у окна кресла. Повсюду были разбросаны веера, туфли, шарфы.
— Боже сохрани нас и помилуй, леди Эмма, — проговорила Матильда, укладывая стопку белья в ящик шкафа. — Никогда бы не подумала, что мы взяли с собой столько всего. Готова поспорить на что угодно: вы из этого и малости не носили с тех пор, как забрали от галантерейщика, модистки и башмачника.
— Ты, наверное, права, Тильда, — согласилась Эмма. — Все это безнадежно вышло из моды.
Весть о смерти Неда дошла до них только в ноябре — сообщения из Португалии шли очень долго. Летом Эмма жила в Гэмпшире и оставалась там все начало лондонского сезона, пока адвокаты занимались вопросами утверждения завещания и майоратного наследования. В своем горе она совершенно не интересовалась журналами мод, которыми так упивалась Мария, игнорировала светские слухи и довольствовалась дорожным костюмом и нестрогим трауром, в котором была вынуждена принимать соболезнующих посетителей.
Но теперь она устала от черного, бледно-лилового и серовато-сизого. Настало время возвратиться в мир моды. Конечно, столь быстрое расставание с трауром могло вызвать у многих осуждающее поднятие бровей, но Эмма, как и брат, совсем не страшилась общественного мнения. В глубине души она считала, что люди склонны не замечать нарушений приличий, если речь идет о таком большом состоянии, и пренебрежение к этим приличиям скорее назовут интересной эксцентричностью.
Она оставила Тильду возиться с вещами и вошла в будуар, примыкавший к спальне. Ее несессер с письменными принадлежностями уже лежал на секретере, и лакей зажигал свечи на каминной полке. В очаге ярко полыхал огонь, и по сравнению с остальным домом комната казалась обителью покоя и порядка.
Эмма села за стол и открыла несессер. Пальцы в который раз за последние дни легли на кожаный клапан, где она хранила личную переписку. Девушка вынула промасленный пергаментный пакет и задумалась, держа его в руках и глядя на бурые пятна крови Неда.
Затем вынула из пакета лист бумаги и бережно его развернула. Написанное не походило ни на одно из писем, которые она раньше получала от брата, и было чем-то вроде стихотворения. Нед явно написал его сам. А поэтом он не был — это признавала даже пристрастная сестра. Да и стихотворение вышло плохим. Что это? Шутка? Тогда почему нет никакой приписки, никакого объяснения?
Эмма провела ладонью по глазам, снова сложила лист, засунула его в пакет и положила пакет в несессер. Что бы ни намеревался сказать брат своим стихотворением, она этого никогда не узнает. Но это странное письмо — все, что осталось от Неда, это последняя материальная память о брате. Стихотворение несло на себе его кровь. И Эмма будет свято его хранить.
Может быть, Аласдэр проник бы в смысл стихотворения. Он понимал Неда не так, как Эмма. И у него всегда на все имелись ответы. Эта его черта ее тоже бесила. Аласдэр Чейз далеко не всегда бывал прав, но всегда был убежден в том, что он прав. И настолько сильно, что люди бывали склонны с ним соглашаться. Эмма и Нед оставались редким исключением. Правда, главным образом потому, что знали Аласдэра Чейза лучше, чем другие.
Вообще-то, поправилась Эмма, лучше знал его Нед. А она обманывалась, считая, что знает, и полагая, что может ему безоговорочно доверять.
Девушка поднялась из-за секретера и приблизилась к камину. Она протянула ладони к огню и осталась стоять, вспоминая, как впервые познакомилась с Аласдэром Чейзом. Ей было восемь лет, когда летом Нед привез из Итона дружка на длинные каникулы. Она моментально влюбилась в четырнадцатилетнего Аласдэра и таскалась за ним все лето как преданный щенок. А он уже тогда выработал свой стиль поведения: бесшабашную беззаботность, которая отличала его и ныне… и которая делала его столь привлекательным и… опасным.
Он подбивал Неда на всякого рода озорство. Они убегали в лес по ночам — искать барсуков и лисиц. Выводили лодку из бухты в любую, даже самую невообразимую погоду, под солнцем и под луной. Скакали на необъезженных гунтерах, брали ружья из оружейной комнаты и пропадали где-то часами, повергая в панику домашних. Но каким-то образом обаяние Аласдэра предотвращало худшие последствия. Обаяние и множество самых разных умений. Необъезженный гунтер в его руках становился как шелковый. Он был превосходным стрелком и никогда не возвращался с охоты с пустым подсумком. Плавал как рыба, а лодкой управлял словно заправский моряк. И казалось, ничего не боялся.
Граф, как и все остальные, был явно им очарован. И пренебрежение Аласдэра к послушанию сходило ему с рук. А Нед в присутствии друга становился смелее и самоувереннее. С того лета Аласдэр стал постоянным гостем в Грэнтли-Мэнор. Его собственный отец им нисколько не интересовался. Братья были намного старше. Матери Аласдэра, вконец сломленной жизнью, похоже, было все равно, приехал младший сын с каникул в школу или нет. Трудно сказать, кто решил, что домом Аласдэра стал дом его друга. Но Эмма подозревала, что он сам.
Она была привязана к брату и его приятелю с самоотверженной преданностью. И в большинстве случаев допускалась в их общество: юнцы принимали ее с высокомерной надменностью старших, которым нравилось обожание младшей.
В камине с треском упало полено, прогнав воспоминания Эммы. Девушка нагнулась поправить дрова, и жар ударил ей в лицо. Их отношения изменила музыка. Музыка заставила Аласдэра смотреть на нее как на равную. Нет-нет, он продолжал над ней посмеиваться, на правах старого приятеля обращался с легкой небрежностью. Но в какой-то момент, еще до того как Эмма начала укладывать волосы в высокую прическу, стал воспринимать ее серьезно.
Как-то утром Аласдэр услышал ее игру в тот миг, когда Эмма открыла, что музыка — не только трудные упражнения и изнурительные гаммы, но и источник наслаждения. До этого Аласдэр играл только для себя — по ночам, когда дом затихал. Он никому не демонстрировал своего дара, и только Нед знал, что музыка помогала ему бороться с мрачным настроением, с накатывающим время от времени одиночеством. Но даже Нед не понимал, что музыка служила Аласдэру для выражения всех его чувств.
Зато Эмма обнаружила это довольно скоро. Они разделяли наслаждение музыкой, оба испытывали потребность в ней. Во время помолвки они часто играли вдвоем — иногда для собственного удовольствия, но чаще для других — и нередко играли на вечеринках в сельских домах. Пока все не стало плохо…
С какой ветреницей развлекается теперь Аласдэр?
От этого вопроса стало неприятно на душе, и Эмма отвернулась от огня. Конечно, кто-нибудь есть. У Аласдэра всегда была женщина. И не одна. Последняя, о которой слышала Эмма, — леди Мелроуз. Женщина определенного возраста и весьма определенной репутации. Похождения лорда Аласдэра часто оказывались последним, что было у всех на устах. Подразумевалось, что у него за душой ни пенни, но он жил как человек, располагавший значительным состоянием. Он был повесой. Беззаботным, безрассудным, ужасно обаятельным, неисправимым повесой. И в свете его любили именно за это.
***
Дом на Халф-Мун-стрит представлял собой путаницу узких коридоров и скопище убогих комнатенок. Камин в гостиной наверху чадил, пламя свечей трепетало на январском сквозняке, проникавшем через плохо подогнанную дверь и старые рассохшиеся оконные рамы.
У огня стояли и кутались в пальто двое мужчин. Одного из них бил хриплый кашель, только усиливавшийся от дыма очага.
— Адский климат, — пробормотал он. — Не понимаю, как ты можешь здесь жить, Паоло?!
Мужчина говорил по-английски, но с сильным акцентом и обращался к человеку намного моложе себя. Тот был одет по моде: в светло-серые панталоны, синий, первоклассно сшитый сюртук и серый жилет. Блики огня отражались в его начищенных ботфортах.
— Ко всему привыкаешь, Луис, — пожал он плечами. Он говорил как бы лениво и без акцента, однако оливковая кожа и темные глаза придавали его внешности экзотический вид.
— Дело в том, что ты здесь родился, — заметил Луис. — Вот в чем вся разница. — Он произнес это без убеждения. Поднес к лицу монокль и вгляделся в своего спутника. — Выглядишь как местный. Не отличаешься от любого лондонского джентльмена. Думаешь, сумеешь сыграть?
— Сумею, — ответил Паоло с тем же легким налетом скуки. — Я могу сыграть денди не хуже любого из них. — Он рассмеялся, и от этого приподнялись уголки его губ. — Даю слово, никто не заподозрит, откуда я на самом деле.
Дверь позади отворилась, и оба мужчины обернулись. Перед ними предстала высокая, впечатляющая фигура. Вошедший захлопнул за собой дверь. Он кутался в пальто с пелериной.
— Ну и холодина здесь! Я себе, кажется, все, что можно, отморозил. Луис, повороши-ка в камине. — В его повелительной речи слышался совсем небольшой акцент.
Луис поспешил повиноваться и подбросил поленьев в огонь. К несчастью, дрова оказались сырыми и наполнивший комнату дым заставил Луиса зайтись кашлем.
Вновь прибывший не обратил на это никакого внимания и прошел прямиком к столу, на котором стояли графин с вином и бокалы. Взял один из них, внимательно посмотрел на свет свечи и, прежде чем наполнить вином, тщательно протер шарфом. Всем своим видом он призывал других последовать его примеру, и двое мужчин поспешили тоже взять бокалы.
Они выпили, затем вновь пришедший поднес к глазу монокль, внимательно изучая Паоло.
— Пожалуй, ты справишься. — Он полез за отворот пальто и достал связку бумаг. — Здесь все, что касается твоего положения. Выучить не составит труда.
Паоло принял бумаги и, переворошив, проглядел написанное.
— Думаю, это легче, чем история итальянского дипломата. Знаете, губернатор, тонкости итальянской политики было совсем не просто освоить.
Человек, к которому так обратились, только кивнул и отхлебнул еще вина.
— Женщина вращается в самых высших кругах. Положение французского эмигранта с безупречными отзывами даст тебе возможность проникнуть в самые влиятельные сферы общества. Принцесса Эстергази обеспечит тебе поручителей перед балом в «Олмэксе». Она осведомлена о твоем прибытии и считает тебя отпрыском старинной семьи, утерявшей связь с ее мужем. Ты нанесешь ей визит, как только выучишь свое прошлое. Будет полезно, если в речи ты сумеешь изобразить намек на французский акцент. Твой свободный английский, естественно, объясняется положением эмигранта. Ты вырос в английской провинции, но теперь стремишься занять достойное место в обществе.
Губернатор пожал плечами и поставил бокал на стол.
— Ты окажешься в «приличном окружении», где волочиться за богатой невестой — таково уж грубое выражение, — он состроил презрительную гримасу, — считается вполне пристойным, даже похвальным для юношей, в ряды которых ты теперь вступаешь.
— Вы еще не сказали, какова моя задача.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
— Если это попытка меня уколоть, моя дорогая Эмма, то должен заметить: она пропала напрасно, — учтиво заметил Аласдэр. Он опустился в глубокое кресло и скрестил ноги с видом человека, старающегося устроиться поудобнее. — Ты, надеюсь, не забыла, что я твой поверенный и в качестве такового располагаю привилегиями, недоступными обычному гостю. — Он улыбнулся все еще стоявшей у окна девушке. — Не говоря уже о привилегиях старинного… давнишнего друга семьи.
— Все это в прошлом, — парировала Эмма. — В последние три года я и двух слов наедине тебе не сказала. И тем ужаснее мое положение! — Эмма разнервничалась, хотя давала себе слово не волноваться и вести себя прилично и вежливо. Попыталась сдержаться, но это оказалось невозможным. Каждый раз когда Эмма убеждала себя смириться с дьявольским завещанием Неда, мысль о том, как далеко оно может увести, нарушала так дорого дававшееся спокойствие духа.
— Ничего ужасного не вижу, — весело проговорил Аласдэр. — Напротив, счастлив, что наконец мы оставим отчужденность, так долго царившую между нами.
— Неужели ты полагаешь, что я способна забыть… — Эмма замолчала и отвернулась к окну: плечи застыли, спина неестественно выпрямилась.
— А я полагал, что пострадавшая сторона — это я. — Теперь в голосе Аласдэра появились ехидные нотки. — Что на жертвенный алтарь бросили именно меня.
Ну это уж слишком! Терпеть такое Эмма не собиралась.
— Если не уйдешь ты, уйду я. — Она круто повернулась к двери. — Харрис тебя проводит.
Почти ленивым движением Аласдэр протянул руку и, когда Эмма пробегала мимо его кресла, ухватил ее за запястье. И, не отпуская, поднялся на ноги. Эмма была с ним почти одного роста, но он знал, что она не может равняться с ним силой. Пальцы, стиснувшие запястье, никак не разжать. И Эмма не сделала даже попытки.
— Я думал, мы договорились: ты примешь ситуацию с достоинством, — сказал Аласдэр, — потому что в противном случае просто выставишь себя на посмешище.
— Тебе действительно доставляет удовольствие колоть меня этим? — с горечью воскликнула девушка.
— Дорогая Эмма, ты забываешь, что однажды сама сделала меня посмешищем. Должен сказать, что теперь я понимаю в этом толк и просто хочу предостеречь, вот и все. — Он не отводил от нее печального взгляда, тонкие губы крепко сжались.
— Как мило, что ты меня в этом обвиняешь! — возмутилась Эмма. — После всего, что ты сделал, ты ждешь, что я стану терпеть… смогу притворяться… — Слова застряли у нее в горле, и она потянула свое плененное запястье.
К большому ее удивлению, рука тотчас оказалась на свободе. Аласдэр отвернулся и взял шляпу, перчатки и кнут. А когда заговорил, голос звучал холодно и ровно:
— Что бы ты ни думала о создавшейся ситуации, она такова, какова есть. На меня возложены определенные обязанности в отношении тебя, я отвечаю за твое благополучие, и тебе придется смириться с тем, что я буду играть известную роль в твоей жизни. Я приехал узнать, устраивает ли тебя дом… в порядке ли ты после путешествия; убедиться, что с тобой не приключилось ничего неприятного по дороге — никаких встреч с грабителями, и выяснить, нет ли у тебя для меня поручений. Я заскочил ненадолго — просто нанести визит вежливости. Ведь я все-таки друг семьи. — Аласдэр поклонился с иронической чопорностью и взмахнул шляпой.
Эмма стояла так же спокойно и трогала запястье, где все еще чувствовалось теплое прикосновение его пальцев. Аласдэр смотрел на нее в упор, слегка прищурившись, и не произносил ни звука. Девушка понимала, чего он добивался: своими заявлениями о дружбе и приличиях он хотел вывести ее из себя. Хотел, чтобы она ощутила себя неблагодарной и маленькой, не умеющей реагировать со зрелой сдержанностью на немыслимое положение.
— Я нисколько не заинтересована в твоей дружбе, — холодно заявила она. — Но на вежливость буду отвечать вежливостью. А теперь извини: я должна помочь Марии присматривать за тем, как распаковывают вещи. — И она поклонилась ему с той же ироничной торжественностью.
Аласдэр пожал плечами, словно все происходившее его больше нисколько не интересовало.
— Как угодно. — Он тщательно натянул перчатки из тонкой кожи. — И поскольку ты сейчас занята, я загляну утром. Тогда обсудим, как ты будешь получать содержание: помесячно или поквартально. Это зависит от того, как тебе удобнее.
— Мы еще не обсуждали мои потребности, — заметила Эмма с явной неловкостью. — Это надо сделать в первую очередь.
Аласдэр задержался, так и не дойдя до двери.
— Я уже сделал это сам. И о своем решении сообщу завтра. Желаю приятного дня.
Дверь за ним захлопнулась. Эмма, полыхая гневом, вернулась к окну. Она видела, как Аласдэр вышел из дома, взобрался в экипаж и принял поводья у грума. Теперь дорога была свободна, и он тронул лошадей. Его движение показалось каким-то поспешным, и кони приняли слишком резво для узенькой улочки. Возница их тут же одернул, но Эмма поняла, что Аласдэр так же зол, как она сама.
Им никак не удавалось побыть вместе в одной комнате и не испытать друг к другу неприязни. Слишком сильно они обидели друг друга в прошлом, чтобы теперь успокоиться и хоть как-то притворяться, что им легко в обществе друг друга. Нед это понимал. Так почему он оставил такое завещание? Он любил сестру и любил друга. Зачем же сделал их обоих несчастными?
На этот вопрос существовал лишь один ответ. Нед верил, что, сведя их вместе столь ужасным образом, он поможет вновь разжечь огонь, который когда-то горел в их сердцах. Он был счастлив, когда заключалась помолвка, и пришел в отчаяние, когда ее разорвали. Брат никого открыто не винил, сохранил близкие отношения с каждым и старательно показывал, что не принимает чью-либо сторону. Однако он не в силах был скрыть досады и разочарования.
Эмма вышла из салона и направилась в свою спальню на втором этаже. Ее горничная занималась разборкой вещей: платья были разложены на кровати, висели на спинках стульев и ручках стоявшего у окна кресла. Повсюду были разбросаны веера, туфли, шарфы.
— Боже сохрани нас и помилуй, леди Эмма, — проговорила Матильда, укладывая стопку белья в ящик шкафа. — Никогда бы не подумала, что мы взяли с собой столько всего. Готова поспорить на что угодно: вы из этого и малости не носили с тех пор, как забрали от галантерейщика, модистки и башмачника.
— Ты, наверное, права, Тильда, — согласилась Эмма. — Все это безнадежно вышло из моды.
Весть о смерти Неда дошла до них только в ноябре — сообщения из Португалии шли очень долго. Летом Эмма жила в Гэмпшире и оставалась там все начало лондонского сезона, пока адвокаты занимались вопросами утверждения завещания и майоратного наследования. В своем горе она совершенно не интересовалась журналами мод, которыми так упивалась Мария, игнорировала светские слухи и довольствовалась дорожным костюмом и нестрогим трауром, в котором была вынуждена принимать соболезнующих посетителей.
Но теперь она устала от черного, бледно-лилового и серовато-сизого. Настало время возвратиться в мир моды. Конечно, столь быстрое расставание с трауром могло вызвать у многих осуждающее поднятие бровей, но Эмма, как и брат, совсем не страшилась общественного мнения. В глубине души она считала, что люди склонны не замечать нарушений приличий, если речь идет о таком большом состоянии, и пренебрежение к этим приличиям скорее назовут интересной эксцентричностью.
Она оставила Тильду возиться с вещами и вошла в будуар, примыкавший к спальне. Ее несессер с письменными принадлежностями уже лежал на секретере, и лакей зажигал свечи на каминной полке. В очаге ярко полыхал огонь, и по сравнению с остальным домом комната казалась обителью покоя и порядка.
Эмма села за стол и открыла несессер. Пальцы в который раз за последние дни легли на кожаный клапан, где она хранила личную переписку. Девушка вынула промасленный пергаментный пакет и задумалась, держа его в руках и глядя на бурые пятна крови Неда.
Затем вынула из пакета лист бумаги и бережно его развернула. Написанное не походило ни на одно из писем, которые она раньше получала от брата, и было чем-то вроде стихотворения. Нед явно написал его сам. А поэтом он не был — это признавала даже пристрастная сестра. Да и стихотворение вышло плохим. Что это? Шутка? Тогда почему нет никакой приписки, никакого объяснения?
Эмма провела ладонью по глазам, снова сложила лист, засунула его в пакет и положила пакет в несессер. Что бы ни намеревался сказать брат своим стихотворением, она этого никогда не узнает. Но это странное письмо — все, что осталось от Неда, это последняя материальная память о брате. Стихотворение несло на себе его кровь. И Эмма будет свято его хранить.
Может быть, Аласдэр проник бы в смысл стихотворения. Он понимал Неда не так, как Эмма. И у него всегда на все имелись ответы. Эта его черта ее тоже бесила. Аласдэр Чейз далеко не всегда бывал прав, но всегда был убежден в том, что он прав. И настолько сильно, что люди бывали склонны с ним соглашаться. Эмма и Нед оставались редким исключением. Правда, главным образом потому, что знали Аласдэра Чейза лучше, чем другие.
Вообще-то, поправилась Эмма, лучше знал его Нед. А она обманывалась, считая, что знает, и полагая, что может ему безоговорочно доверять.
Девушка поднялась из-за секретера и приблизилась к камину. Она протянула ладони к огню и осталась стоять, вспоминая, как впервые познакомилась с Аласдэром Чейзом. Ей было восемь лет, когда летом Нед привез из Итона дружка на длинные каникулы. Она моментально влюбилась в четырнадцатилетнего Аласдэра и таскалась за ним все лето как преданный щенок. А он уже тогда выработал свой стиль поведения: бесшабашную беззаботность, которая отличала его и ныне… и которая делала его столь привлекательным и… опасным.
Он подбивал Неда на всякого рода озорство. Они убегали в лес по ночам — искать барсуков и лисиц. Выводили лодку из бухты в любую, даже самую невообразимую погоду, под солнцем и под луной. Скакали на необъезженных гунтерах, брали ружья из оружейной комнаты и пропадали где-то часами, повергая в панику домашних. Но каким-то образом обаяние Аласдэра предотвращало худшие последствия. Обаяние и множество самых разных умений. Необъезженный гунтер в его руках становился как шелковый. Он был превосходным стрелком и никогда не возвращался с охоты с пустым подсумком. Плавал как рыба, а лодкой управлял словно заправский моряк. И казалось, ничего не боялся.
Граф, как и все остальные, был явно им очарован. И пренебрежение Аласдэра к послушанию сходило ему с рук. А Нед в присутствии друга становился смелее и самоувереннее. С того лета Аласдэр стал постоянным гостем в Грэнтли-Мэнор. Его собственный отец им нисколько не интересовался. Братья были намного старше. Матери Аласдэра, вконец сломленной жизнью, похоже, было все равно, приехал младший сын с каникул в школу или нет. Трудно сказать, кто решил, что домом Аласдэра стал дом его друга. Но Эмма подозревала, что он сам.
Она была привязана к брату и его приятелю с самоотверженной преданностью. И в большинстве случаев допускалась в их общество: юнцы принимали ее с высокомерной надменностью старших, которым нравилось обожание младшей.
В камине с треском упало полено, прогнав воспоминания Эммы. Девушка нагнулась поправить дрова, и жар ударил ей в лицо. Их отношения изменила музыка. Музыка заставила Аласдэра смотреть на нее как на равную. Нет-нет, он продолжал над ней посмеиваться, на правах старого приятеля обращался с легкой небрежностью. Но в какой-то момент, еще до того как Эмма начала укладывать волосы в высокую прическу, стал воспринимать ее серьезно.
Как-то утром Аласдэр услышал ее игру в тот миг, когда Эмма открыла, что музыка — не только трудные упражнения и изнурительные гаммы, но и источник наслаждения. До этого Аласдэр играл только для себя — по ночам, когда дом затихал. Он никому не демонстрировал своего дара, и только Нед знал, что музыка помогала ему бороться с мрачным настроением, с накатывающим время от времени одиночеством. Но даже Нед не понимал, что музыка служила Аласдэру для выражения всех его чувств.
Зато Эмма обнаружила это довольно скоро. Они разделяли наслаждение музыкой, оба испытывали потребность в ней. Во время помолвки они часто играли вдвоем — иногда для собственного удовольствия, но чаще для других — и нередко играли на вечеринках в сельских домах. Пока все не стало плохо…
С какой ветреницей развлекается теперь Аласдэр?
От этого вопроса стало неприятно на душе, и Эмма отвернулась от огня. Конечно, кто-нибудь есть. У Аласдэра всегда была женщина. И не одна. Последняя, о которой слышала Эмма, — леди Мелроуз. Женщина определенного возраста и весьма определенной репутации. Похождения лорда Аласдэра часто оказывались последним, что было у всех на устах. Подразумевалось, что у него за душой ни пенни, но он жил как человек, располагавший значительным состоянием. Он был повесой. Беззаботным, безрассудным, ужасно обаятельным, неисправимым повесой. И в свете его любили именно за это.
***
Дом на Халф-Мун-стрит представлял собой путаницу узких коридоров и скопище убогих комнатенок. Камин в гостиной наверху чадил, пламя свечей трепетало на январском сквозняке, проникавшем через плохо подогнанную дверь и старые рассохшиеся оконные рамы.
У огня стояли и кутались в пальто двое мужчин. Одного из них бил хриплый кашель, только усиливавшийся от дыма очага.
— Адский климат, — пробормотал он. — Не понимаю, как ты можешь здесь жить, Паоло?!
Мужчина говорил по-английски, но с сильным акцентом и обращался к человеку намного моложе себя. Тот был одет по моде: в светло-серые панталоны, синий, первоклассно сшитый сюртук и серый жилет. Блики огня отражались в его начищенных ботфортах.
— Ко всему привыкаешь, Луис, — пожал он плечами. Он говорил как бы лениво и без акцента, однако оливковая кожа и темные глаза придавали его внешности экзотический вид.
— Дело в том, что ты здесь родился, — заметил Луис. — Вот в чем вся разница. — Он произнес это без убеждения. Поднес к лицу монокль и вгляделся в своего спутника. — Выглядишь как местный. Не отличаешься от любого лондонского джентльмена. Думаешь, сумеешь сыграть?
— Сумею, — ответил Паоло с тем же легким налетом скуки. — Я могу сыграть денди не хуже любого из них. — Он рассмеялся, и от этого приподнялись уголки его губ. — Даю слово, никто не заподозрит, откуда я на самом деле.
Дверь позади отворилась, и оба мужчины обернулись. Перед ними предстала высокая, впечатляющая фигура. Вошедший захлопнул за собой дверь. Он кутался в пальто с пелериной.
— Ну и холодина здесь! Я себе, кажется, все, что можно, отморозил. Луис, повороши-ка в камине. — В его повелительной речи слышался совсем небольшой акцент.
Луис поспешил повиноваться и подбросил поленьев в огонь. К несчастью, дрова оказались сырыми и наполнивший комнату дым заставил Луиса зайтись кашлем.
Вновь прибывший не обратил на это никакого внимания и прошел прямиком к столу, на котором стояли графин с вином и бокалы. Взял один из них, внимательно посмотрел на свет свечи и, прежде чем наполнить вином, тщательно протер шарфом. Всем своим видом он призывал других последовать его примеру, и двое мужчин поспешили тоже взять бокалы.
Они выпили, затем вновь пришедший поднес к глазу монокль, внимательно изучая Паоло.
— Пожалуй, ты справишься. — Он полез за отворот пальто и достал связку бумаг. — Здесь все, что касается твоего положения. Выучить не составит труда.
Паоло принял бумаги и, переворошив, проглядел написанное.
— Думаю, это легче, чем история итальянского дипломата. Знаете, губернатор, тонкости итальянской политики было совсем не просто освоить.
Человек, к которому так обратились, только кивнул и отхлебнул еще вина.
— Женщина вращается в самых высших кругах. Положение французского эмигранта с безупречными отзывами даст тебе возможность проникнуть в самые влиятельные сферы общества. Принцесса Эстергази обеспечит тебе поручителей перед балом в «Олмэксе». Она осведомлена о твоем прибытии и считает тебя отпрыском старинной семьи, утерявшей связь с ее мужем. Ты нанесешь ей визит, как только выучишь свое прошлое. Будет полезно, если в речи ты сумеешь изобразить намек на французский акцент. Твой свободный английский, естественно, объясняется положением эмигранта. Ты вырос в английской провинции, но теперь стремишься занять достойное место в обществе.
Губернатор пожал плечами и поставил бокал на стол.
— Ты окажешься в «приличном окружении», где волочиться за богатой невестой — таково уж грубое выражение, — он состроил презрительную гримасу, — считается вполне пристойным, даже похвальным для юношей, в ряды которых ты теперь вступаешь.
— Вы еще не сказали, какова моя задача.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28