– Смотри, ты наступил на платье! – крикнул Юлий.
– Я?
Виллац взглянул на него с удивлением. И так как Виллац не сходил с ковра, то Юлий поднял ковер и положил на постель.
– Зачем ты это делаешь? – спросил Виллац.
– Чтобы ты не топтал его, – ответил Юлий. Приятели изрядно вымазались красками, и пока Виллац моет холодной водой руки и лицо, Юлий участливо смотрит на него.
– А ты что же, не станешь мыться? – спрашивает его Виллац.
– Нет, надо поторопиться, – говорит Юлий, – отлив начался.
Юлий чувствует себя не совсем ловко; он просит Виллаца спуститься с лестницы потихоньку: они могут встретить Давердану, а она не раз дома награждала брата колотушками. По предложению Юлия, Виллац должен спуститься сперва, а затем, если все благополучно в коридоре, кашлянуть. Виллац уходит.
Юлий оборачивается к столу и берет резиновый мячик, который заметил между прочими вещами: игрушка может пригодиться. Виллац кашляет, и Юлий тихонько скользит по лестнице.
Они пошли к морю и стали искать морских звезд, ракушки и камешки. Они выстроили на песке из камней дом и хлев, в хлев загнали скотину; скотину же представляли из себя различные раковины; коров они раскрасили, какую пятнами, какую полосами; краской послужила смесь кирпича со слюной. И, Боже мой, как они увлеклись игрой, хотя оба были уже большие мальчики.
Юлий проголодался и собрался идти домой. Но как же так расстаться именно теперь, когда было веселее всего? Виллац с содроганием подумал, что он пропустил обед; но разве он мог помнить о нем, когда даже не чувствовал намека на голод? Теперь же голод дал себя знать вдруг очень сильно, и он пошел за Юлием к нему в дом.
– А, к нам идет дорогой гость? – говорит мать Юлию.– Садись, Виллац. Ешь, Юлий. Где вы были?
– Был с Виллацем, – отвечает Юлий.
– Ты в дом к нему, конечно, не заходил?
– Как не заходил? Мы сидели и раскрашивали картинки. Спроси у самого Виллаца.
– Удивительно! – говорит мать, и чувствует прилив женской гордости.
Дочь, Давердана, горничной в Сегельфоссе, а теперь и Юлий побывал там.
Юлий быстро принимается уплетать селедку и картофель не пользуясь ни ножом, ни вилкой; тарелка у него четырехугольная, деревянная, – все совсем необыкновенное. Виллац чувствует ужасный приступ голода.
– Кажется, селедка и картофель вкусные? – говорит он.
– Да, жаловаться нечего; этого добра у нас довольно!– отвечает женщина.– Что бы мы могли еще предложить Виллацу? Может, ты скушаешь ломоть хлеба с маслом? Нет, этого и предлагать нечего.
– Благодарю, я съем, – отвечает Виллац. Он никогда еще не испытывал такого голода. Женщина намазывает маслом большой ломоть хлеба, толчет бутылкой темный леденцовый сахар и посыпает им хлеб.
– Ну, вот, попробуй. Как понравится?
Виллац съел все; ему никогда не приходилось есть лучшего хлеба с маслом. Этот хлеб с коркой и хрустевшим сахаром был для него неизвестным лакомством; он решил просить мать ввести его в употребление дома.
Мальчики убежали опять, и снова началось веселье. Этот Юлий был молодец, настоящая находка для Виллаца; он был проворен, ловок и во всех выдумках всегда первым. Он умел здорово ругаться и знал удивительно много. Мальчики взобрались на крышу кирпичного завода, и теперь предстояло спуститься вниз. Пришлось пятиться на четвереньках и нащупывать крышу ногами; и несколько раз их постигла неудача; наконец, Виллацу надоело, и он спрыгнул. Это ему удалось, и он предложил великодушно товарищу подхватить его, когда тот последует его примеру. Но Юлий не решался, он несколько раз пускается в путь, но каждый раз отказывается от намерения.
– Я не боюсь; а только можно насмерть расшибиться, – говорит он.
Наконец он снова принимается за первый способ, то есть пятится и, проползши некоторое пространство, спрашивает:
– Еще далеко?
– Нет, – отвечает Виллац, – из этого опять ничего не выйдет; прыгай!
Долго сидел Юлий, свесив ноги, но не решался прыгнуть; он опять стал ползать по крыше; но, наконец, отказался от попытки; находя свое положение безнадежным, он разревелся и объявил, что не может дольше висеть.
– Да прыгай! – крикнул ему Виллац.
Юлий зажмурил глаза и прыгнул.
– Вот видишь, вовсе не так опасно! – сказал Виллац. Но Юлий немного ушибся. И теперь, чувствуя себя вне опасности, начал браниться.
– Да ты взгляни только, как я расшибся, – говорил он, показывая синяки и шишки. – Нет, скажу тебе, нелегко спрыгнуть с такой высоты!
Но что это такое? Мячик выпал из кармана Юлия и лежал у их ног.
– И у тебя такой мячик? – спросил Виллац.
– Мячик? Да, он, может, лежал здесь прежде, – ответил Юлий.
Но вдруг одумался и сознался, что взял мячик только для того, чтобы было чем поиграть.
Они бросают мяч, ловят его, резвятся, словно жеребята. Луг велик, и небо высоко; их смех и крики звучат, как крики чаек. Но вот мячик упал далеко в траву, среди камней, совсем далеко. Они ищут и ищут; мяча нет. Ничего не остается, как бросить его.
К ним приближается маленький Готфрид из одного соседнего дома на пригорке.
Он, должно быть, видел, в каком знатном обществе играет Юлий, и тихонько, робко подходит, чтобы принять участие в игре.
– Вот идет Готфрид, – кричит Юлий и бежит.– Удерем!
Они бегут; Готфрид же так растерялся, что начал рвать траву на лугу и не шел дальше, наконец, сел на землю и продолжает рвать.
– Чего нам удирать? – сказал Виллац.
– А вот я тебе скажу, – ответил Юлий.– Я не хочу вести знакомства с таким, как этот Готфрид. Больше ничего не прибавлю. Виллац не понял ничего; но Готфрид после того стал еще больше интересовать его.
– Его мать воровала яйца диких птиц на берегу.
Но это не уменьшило интереса, внушаемого Готфридом; товарищ, у которого была такая мать, представлялся ему чем-то загадочным. Чтобы отвлечь внимание от Готфрида, Юлий сказал:
– Что ты думаешь о ягнятах, которые не родятся живыми?
Вот это уж загадка для Виллаца. Он сидел, открыв рот.
Юлий сказал:
– Если у овцы ягненок не родится, он гниет в ней.
– Вот как? – переспросил Виллац.– Гниет?
– Да. У нас была овца, с которой это случилось. Нет, ты посмотри на Готфрида; он уселся посреди поля. Чего этот негодяй сидит там?
Но тут ему в глаза бросается нечто другое; на дороге показался всадник, – поручик.
– Вон там твой отец! – шепнул он и без дальнейших размышлений пустился наутек.
Виллац, оказывается в одиночестве, даже Готфрид, заметив поручика, старается заползти куда-нибудь, чтобы не быть таким заметным среди луга. Виллацу нет выбора, он должен идти навстречу отцу.
– Ты здесь? – спрашивает отец, придерживая лошадь.– Ты сегодня прогулял обед. С кем ты был?
– С Юлием.
– С каким Юлием?
– С Юлием. Право, не знаю; он из тех домов. И он указывает на гору.
– Ступай домой, проси прощения у матери, – говорит отец и едет дальше.

ГЛАВА VII

Через некоторое время приезжает Кольдевин с женой и сыном; это знатные хозяева, и их принимают хорошо в Сегельфоссе. Молодому Кольдевину в это время было под сорок; он был женат и жил в одном из городков Вестланда. Он был купцом и французским вице-консулом. О Фредерике Кольдевине шла хорошая слава; он был очень любезен и изящен. Волосы он носил с пробором, а на пальцах много колец. Последний год был особенно выгоден для него; в его город прибыл потерпевший аварию французский корабль, и он купил весь груз, заработав большие деньги, а, кроме того, нашумел своими праздниками в честь Франции. Он устроил маскарад, голубой грот и фейерверк. Прислуживавшие девушки были в коротких национальных костюмах, а местный оркестр играл под окнами. Он давал праздники не только в честь офицеров парохода, но и в честь экипажа.
Как консул, он желал быть внимательным ко всем одинаково. В числе экипажа был негр из Алжира; он пригласил и его.
Фредерик Кольдевин охотно рассказывал о прошлом году; то было золотое время, и иностранцы – веселый народ. Его содержание в Сен-Сире окупилось.
– Замечательно, что одна из девушек-прислужниц на празднике несколько дней спустя вышла замуж за столяра. Я вдруг вспомнил об этом.
– Что же в том особенно удивительного?
– И вот родила мужу ребенка совершенного мулата. Молчание.
– Это мне непонятно, – замечает фру Хольмсен.
– И никому непонятно, – отвечает Фредерик Кольдевин.– И доктор не понимает.
– Ах, и у нас был гость, – говорит поручик.– Вам может рассказать о нем фру Адельгейд. А меня извините, – на минуту.
Поручик уходит.
Он выходит на двор; девушка Давердана стоит у входа, и он говорит ей:
– Ты не пришла сегодня вечером; ты забыла?
– Нет. Хозяйка послала меня по делу, – отвечает Давердана.
– Где ты была?
– У башмачника.
– Да; я забыл. Я сам сказал, что тебя надо послать к башмачнику. Надо было починить башмаки.
– Нет. Хозяйка сказала, что надо только почистить.
– Да, да.
Поручик пошел дальше. У него, собственно говоря, нет дела на дворе, но он все же вышел из дому; ему надо обдумать столько вещей. На поручике сегодня новый мундир в честь гостей, и поэтому он не пошел ни в хлев, ни в конюшню, а направился в ригу, где нашел себе темный угол, и простоял тут целый час. Вид у него вовсе не удрученный, он даже кивает головой будто от удовольствия.
– Так почистить! – повторяет он несколько раз, потирая худые руки. Возвращаясь домой, он снова надевает кольцо на левую руку, как бы для того, чтобы не позабыть чего-то.
Служанка Давердана опять на дворе. Поручик взглядывает на нее мимоходом.
– Ты принесла обратно башмаки?
– Нет, – отвечает Давердана, – я только отдала их. Поручик кивает, и вид у него довольный.
Когда он возвращается, все общество сидит молча. Консул говорил последний и теперь снова начинает:
– Я слышал, ты принимал у себя короля Тобиаса, и он хочет купить участок. Великолепно – продать ему участок!
Поручик ничего не ответил на это и сказал только мимоходом:
– Мы думали, – я и фру Адельгейд, – что он больной человек. И вы слыхали о нем?
Старая г-жа Кольдевин качает неодобрительно головой и говорит:
– Ну, конечно.
– Мы разделились на два лагеря, – говорит консул: – отец и мать, с одной стороны, я и фру Адельгейд – с другой; маленький Виллац кажется тоже на нашей стороне. Так, Виллац? Ну, само собой разумеется. А вот теперь и замолчали.
Старик Кольдевин сидел, глубоко задумавшись; он был добродушный старичок и не любил никаких споров. Когда фру Адельгейд рассказывала о короле, об этом Тобиасе Хольменгро, во что бы то ни стало желающем приобрести здесь участок земли, он проворчал что-то про себя и, наконец, сказал:
– Не допускайте этого; ни за что не допускайте! Он теперь повторил свое предупреждение:
– Если продавать, да продавать, так что же останется от Сегельфосса?
– Конечно, от Сегельфосса останется еще много, очень много, – поправил он и добавил: – Но ведь последний Виллац Хольмсен еще не родился.
– Теперь времена новые, отец, – говорит консул.– Такие крупные имения не окупаются, они только поглощают средства. Их сохранить в состоянии только тот, кто в старину отложил капитал, из которого может тратить.
– У меня не было отложено большого капитала, – отвечает отец.– То, что надо было получить, исчезло в голодные годы и во время войны. И все же…
– Ну, отец, ты не гонишься за наживой… Старушка сделала знак сыну, останавливая его.
– Но зато я и не хочу делиться ни с кем своим скромным клочком земли, ни за что.
– Но, отец, он тебе ничего не приносит.
– Может быть и не приносит. Разве везде надо искать одного дохода? – спросил старик.– Если бы мы с матерью все продавали и копили деньги, так и остались бы одни деньги, а большой земли совсем не было бы. И что бы делал весь этот народ, если бы у него не было твоей матери и меня? Вот нынешней весной у Генрика пала корова, хорошая корова, стельная. Ты помнишь Генрика, твоего крестника?
– Помню. И что же?
– Да ничего, – сказал старый Кольдевин, – только пришел он к матери…
Молчание.
Никто не нарушал его и, наконец, фру Кольдевин сказала:
– А я пошла к отцу… Молчание.
– Но, – возразил консул, улыбаясь, – в конце концов, разве вышло бы не на одно и то же, если бы вы ему вместо новой коровы дали деньги?
– Вовсе нет, – отвечали оба старика, поднимая головы.– Деньги он бы истратил.
Поручик примирительно вставил:
– В этом случае дело идет о пустяках; мы желаем выстроить домик, хижину; а, может быть, все это еще ничем не кончится. Мы с фру Адельгейд говорили с господином Хольменгро об этом; он относится к вопросу очень благоразумно.
– Я вполне была на его стороне, – говорит фру Адельгейд. – Он болеет и хочет попытаться, поправить свое здоровье в здешних сосновых лесах.
Они замолчали, и каждый думал про себя. Маленький Виллац, не знавший лучшей забавы, как перемена, быстро очутился в зале и начал играть на старом фортепиано.
– Бом-бом-бом-бом! – вторил ему консул, и встал.– У этого самого Генрика отца не было, а мать была, и звали ее Лизбета; так вот сына я окрестил Генри л'Исбет.
Жизнь в Сегельфоссе текла однообразно.
Фредерик Кольдевин прекрасно знал это и не находил ее по своему вкусу, но он делал все, чтобы не скучать. Поручик был его товарищем детства, и фру Адельгейд с годами подружилась с ним. Он болтал, насвистывал и пел в комнатах, а по вечерам хорошо выпивал с поручиком. Даже простаивал иногда по целым часам с экономкой, иомфру Кристиной Сальвезен, у окна кладовой.
– Иомфру Сальвезен, я кланялся вам, когда приехал, но не успел перемолвиться с вами серьезным словечком.
– И в этом году опять серьезное словечко? – спрашивает иомфру Сальвезен смеясь.
Консул качает головой.
– В прошедшем году со мной было плохо. И теперь я приехал, чтобы положить конец.
– Вы и раньше приезжали с тем же. Ха-ха-ха!
– Я написал стихи о ваших бровях и глазах. «Ваши глаза – мое богатство», говорю я… Как бишь дальше? Ах, если бы вы знали, что я говорю о ваших глазах! Иомфру Сальвезен, так это правда, что вы дали слово после того как я был здесь в прошедшем году?
– Да что же мне было делать? – восклицает иомфру Сальвезен и перекашивает рот.– Ведь консул порвал со мной.
– Я? Ну, как у вас хватает сердца быть такой коварной? Поэтому я и говорю: «Ее глаза – ее деньги, она все купит на них».
– Фи, господин консул!
– Ну, можете ли после того удивляться, что я окончательно лишился рассудка? Три года мучаюсь, приезжаю – и узнаю, что вы помолвлены. Лучше бы мне никогда не видеть вас… или, как это говорит Шекспир… «Вы тяжело согрешили предо мной».
– Да, вы похудели и измучены!
– Вот они, женщины. Во время моего путешествия на север я встретился с одним человеком, кто его знает, не был ли он где-нибудь пастором. Он сидел возле смертного одра жены, со своими тремя сыновьями. Из них он всегда признавал двоих; они казались ему похожими на него самого, но младшего, маленького и слабенького, он не выносил. Вдруг жена говорит ему. «Это твой сын!» Человека словно пришибло к земле. Когда он, наконец, оправился, он спросил: «А другие?» Жена не ответила. «А другие? А другие… другие?» – кричал он. Но жена уже умерла.
Консул и иомфру Сальвезен смотрят друг на друга.
– Уф! – говорит она и передергивает плечами.
– Поставьте себя на место этого человека, иомфру Сальвезен: всю жизнь будет он спрашивать себя: «А другие?» И ответа не получит.
Молчание.
– Приведите человека сюда, так он получит ответ! – внезапно говорит иомфру Сальвезен.– Мать, конечно, сокрушалась о меньшом и потому сказала… она чувствовала приближение смерти и хотела помочь меньшому… Ведь он был младший и, кроме того, находился в подозрении… Никогда не слыхала я такого ужаса!.. И вот она сказала…
Консул ждет.
– Она сделала это только для того, чтобы помочь малышу. Неужели вы не понимаете? – кричит иомфру.
Консул кивает. Его трогает ее доверчивость.
– Совершенно то же самое и я сказал этому человеку и посоветовал молчать…
– Ха! ха! ха! Это хорошо. Он того заслуживает.– Иомфру даже несколько похорошела от своей горячей веры.
Консул смягчается; он, может быть, зашел слишком далеко и поправляется:
– Точь-в-точь, что я сказал этому человеку, ну, самыми вашими словами. Почти слово в слово. И это заставляет меня теперь убедиться, как, собственно, мы с вами сходимся, иомфру Сальвезен; если бы вы только были не так коварны. Теперь я стану скитаться один по свету, спрашивая: «Что это за жизнь? На кой черт такая жизнь?»
– Да вы с ума сошли! – кричит иомфру и покатывается со смеху.– Ух, как я хохочу; даже сетка сваливается с головы, – говорит она и поправляется немного.– Что, теперь лучше сидит?
– Да, да, – отвечает консул.– А когда вы поднимаете руки, мне приходит на мысль…
– Нет, дорогой консул, неужели вы не можете хоть раз говорить серьезно?
– Какая у вас талия! Право, зайду и обниму вас… И он действительно Сделал движение, чтобы войти, но иомфру воскликнула:
– Вот было бы прекрасно! А что, если хозяйка придет. Однако, он продолжал стоять и закончил свою болтовню несколькими ловкими фразами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24