Он не мог выразить это словами – эту хрупкую потребность.
– Тогда я хочу, – ответила она на его невысказанную просьбу, – я хочу, чтобы вы снова обняли меня. Просто обняли. Может быть, тогда ни один из нас не распадется?
Два шага – и он обнял ее за талию. Его охватило страстное желание погрузиться в ее тепло и насмешливый здравый смысл.
– Тогда пойдемте со мной в постель, Энн, – пробормотал он ей в волосы. – Только чтобы угнездиться уютно рядышком. Только чтобы уснуть. Если я успокою вас, если это поможет вам прихватить швы, – все, что я могу дать вам простым телесным утешением, я сочту за честь предложить вам.
Энн положила голову ему на плечо, и ее глаза наполнились новыми слезами. Мозг ее все еще боролся с ужасом: ощущением проволоки на шее, жестокого фанатизма голубых глаз Урии Торнтона. Темница, в которой, должно быть, заточен Тоби Торнтона, наверное, страшное место. Она слышала отчаяние в голосе Джека. Она видела его лицо, когда он жег бумаги – из-за нее! – и поняла потом, что в нем что-то изменилось.
Он уедет. Теперь, когда у него появилось еще более неотложное дело, он уедет в Азию без промедления. Она не имеет отношения ко всем его интересам. У них нет ничего общего, ни окаменел остей, ни страсти к науке, ничего. Он отказался пожертвовать ею только из того же чувства ответственности, которое заставило его отказаться пожертвовать братом лакея – ни больше ни меньше.
Но она чувствовала его руки у себя на плечах, его ровное дыхание, гибкую силу, скрытую под его одеждой, и точно понимала, чего ей хочется. – Да – сказала она, – да, мне бы этого хотелось.
Гораций пошел за ними к лестнице, а Джек вел ее за руку. Потом остановился, взял котенка на руки и нес всю дорогу.
Его спальня маленькая и круглая, стены прорезаны узкими окнами. В одном углу Джек сделал гнездышко из сложенных рубашек для котенка, потом вытащил какое-то растение из горшка, чтобы сделать для него туалет. Холодный кофейник и кувшинчик со сливками стояли на столике. Мурлыча, как пчелиный рой, Гораций вылакал сливки, а потом свернулся клубочком и тут же уснул.
Энн постояла в смущении, сознавая, что лицо у нее в пятнах и щеки мокрые. Он знал женщин экзотических, красивых – от Греции до Азии, – занимающихся эзотерической практикой, которую она и представить себе не могла. Лучше и не пытаться соперничать. Лучше принять свою несостоятельность и сохранять достоинство.
– Это вам, чистая, – сказал он, вытаскивая из комода сложенную ночную рубашку из льна. – Я переоденусь в туалетной за этой дверью.
Теперь, приняв решение, она, раздеваясь, уже не испытывала ни стыда, ни негодования. Утром они поженятся. Ее отец этого хочет. Общество этого требует. Потом он уедет в Азию, где, вероятно, погибнет при обреченных на провал поисках своего друга. А если не погибнет, там его ждут все эти более красивые, более опытные женщины.
Освещенная единственной масляной лампой кровать – кровать Джека – манила. В его ночной рубашке, волочившейся по полу, Энн улеглась. Легла и увидела, что полог изнутри выткан звездами. Серебро и золото на темно-синем фоне.
Он оставит ее ради этих холодных пустынь. Вернется к самым высоким горам в мире, покрытым смертельным вечным снегом. Она будет молиться, чтобы он уцелел и вернулся благополучно в объятия тех иноземных женщин. Будучи в здравом уме, она не может желать иного. Однако она знает – ей хочется, чтобы он остался с ней навсегда.
. Джек вымылся с головы до пят, наказав свое тело яростью холодной воды. Его работа и работа Тоби – все погибло по причине его собственной несостоятельности. «Но он в аду, где ему и место!» Правда ли это? Стоит ли хотя бы надеяться на это, если Тоби – если он действительно жив – должен каждый день желать смерти? Какова бы ни была правда, одна только вероятность этого сжала его жизнь как тиски. Теперь его будущее ведет четко и прямо по единственной узкой тропе – к гибели.
Он вышел из туалетной. Кровать ждала. Он остановился и коротко взглянул на Энн. Длинные косы змеятся по подушке. Щека опирается на согнутую руку. Ее округлые плечи скрыты под складками его ночной рубашки. Она спит.
Неукротимость желания струилась в его крови, сжигала тело, затопляла с головой. Никогда еще он не испытывал подобного желания. Свет мерцает на ее тонкой коже, мерцает маленьким ореолом на висках и вдоль выгнутых бровей. Веки кажутся почти прозрачными, с синеватыми жилками, как на мраморе. Она хороша не в общепринятом смысле. В ней нет ни яркой экзотичности, ни явной красоты. Но его тело возбуждается ею, его кожа пылает, и ему кажется, что он весь светится от нежности.
Всякий раз, когда она улыбается и кончик ее носа немного загибается книзу, у него ноет сердце. Всякий раз, когда она опускает голову, ему хочется обнять ее, защитить, ласкать ее в чистом потоке страсти. Это странное английское создание как-то стало мило ему, милее жизни. Как может она по-прежнему доверять ему? Даже теперь. Даже после того, как он предал ее, она опять осталась – снова беззащитная, снова беспомощная – в его постели…
Джек выключил лампу и скользнул под одеяло. Вытканные звезды слабо мерцали, словно сохраняя отсвет лампы. Энн повернулась во сне, когда он обнял ее. Неотложность мужского желания плавила его кровь, он уложил ее голову в ямку своего плеча и задумался об истинном значении знания и невинности.
Что-то ущипнуло его за ухо, Джек тут же проснулся. Лунный свет слабо проникал в спальню, набрасывая паутину серости и теней. Энн лежала рядом с ним, свернувшись калачиком, тихо дыша. Он осторожно повернул голову. Мех коснулся его щеки, потом замурлыкал.
– О! – Это был вздох, вылетевший в ночь. Энн открыла глаза – огромные зрачки в темноте.
Маленькие коготки впились в плечо Джеку. Пара маленьких глаз сверкала, как зеркала.
Он дотянулся до трутницы и зажег лампу. На него смотрел не мигая Гораций, кошачьи зрачки сузились в щелки. Котенок свернулся вокруг воротника Энн, усы выгнуты, словно Гораций улыбался.
– У нас компания, – сказал Джек.
Энн осторожно села и вытащила коготки из его плеча. Обняв котенка, она оперлась о подушку.
– Гораций явно предпочитает нашу кровать своей.
– Я не виню. Всем нам нужно утешение и общество. Легкий румянец вспыхнул на ее щеках.
– Я думаю, в этом нет ничего дурного?
– Дурного? Нет. Утром мы венчаемся.
Она прижала котенка к шее и потерла его головой по своему подбородку. Джек откинулся на подушку и смотрел на тени, обрисовывающие ее щеку, на движение белых рук, гладящих мягкую шерстку. Его пульс забился горячим потоком наслаждения. Его естество воспрянуло и затвердело…
Джек закрыл глаза, чтобы не видеть звезды и сосредоточиться на рассеивании своего желания, чтобы оно растаяло в прохладной ночи.
– Вы считаете, что это греховно – находиться здесь со мной? – спросил он. – Даже после того, что было между нами?
– Вероятно. Вероятно, особенно… – Голос ее замер.
– Вы хотите вернуться в свою комнату? Я вас отведу, если хотите.
– Нет. Я этого не хочу.
– Тогда что же?
– Я знаю, что вы должны уехать в Азию. Я знаю, что наш брак будет ненастоящим. Но я хотела бы понять. Вы не могли бы объяснить мне побольше?
Он посмотрел на нее.
Она походила на Мадонну. Она была прекрасна.
– Насчет Тоби Торнтона. И окаменелости.
Вот оно – застарелая замкнутость, нежелание открываться в словах. Но она кажется такой безмятежной, словно лишь она одна может предложить ему единственное в своем роде спокойное, тихое понимание. Джек еще раз вздохнул и решил довериться ей. Или, быть может, самому себе.
– Если хотите, – сказал он. – Итак, о чем?
– Не знаю. Наверное, обо всем. Когда вы впервые отправились в Индию, вы были один?
– Я всегда один, даже если у меня есть общество.
Она сидела спокойно, держа на коленях котенка, а Гораций подогнул передние лапы и закрыл глаза. Мурлычет.
– Вы никогда ни с кем не могли сблизиться по-настоящему?
Он поднял глаза к золотым звездам.
– Даже когда ко мне относились как бы дружески, я не мог завести настоящих друзей. Я жил, изменив облик, я жил обманом. От этого зависела моя жизнь.
– До Тоби Торнтона? Чем он отличался? Он англичанин?
– Хотя его отец был английским торговцем в Кантоне, мать Тоби – китаянка. Это объясняет конец этой истории. Началом же стал просто рассказ некоего странника.
Она сидела молча, словно разрешая этим словам проникнуть глубоко в сердце.
– Тогда как же вы научились драться так, как вы умеете?
– Я пробрался через горы Каракорум и спустился в пустыню. Я был полумертв от болезни, от истощения. Но прежде чем я отправился в путь с тем последним караваном, я потерял – или, возможно, обрел – год, в течение которого я жил с человеком, видевшим меня насквозь, несмотря на мой маскарад, но он решил меня не выдавать. Однако он и не подружился со мной. Он сделал меня своим учеником.
Его пальцы гладили ушко котенка. Он ждал, что она задаст вопрос, на который он не мог ответить, потребует объяснений необъяснимому. Но она переваривала услышанное с осторожностью, словно понимала, что он и так отдает столько, сколько может.
– Но вы его оставили? – спросила она наконец.
– Он умер. Я принял новое обличье. Если бы меня разоблачили, меня убили бы на месте как иностранного шпиона.
– Куда вы направлялись? Как вы нашли поле окаменелостей?
Куда? Он никуда не направлялся! К тому времени он уже не был себе хозяином.
– Я направлялся к одной из затерянных горных областей где-то между Китаем и Россией. Легкий ветерок уже доносил запах влаги и зелени от подножия холмов, когда на наш караван напали разбойники.
– Вы отбились?
– Наших часовых перерезали без всякой пощады. В одиночку невозможно слишком долго противостоять отряду вооруженных всадников. Я сдерживал разбойников ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы заключить сделку прежде, чем меня прикончат, как остальных. Я спас наши жизни, пообещав бесконечные богатства их вожаку.
– Наши жизни? Вы спасли кого-то еще?
Он сделал глубокий вдох. Она снова попала с необычайной точностью в самую суть дела. Джек посмотрел на полог и ничего не сказал. Звезды блестели в ночах мускуса и шелка. Его кожа дрожала под гибкими женскими руками, татуированными хной. Темнота скрывала и сладость, и горечь его поражения. Ни о чем из этого рассказать было невозможно.
– Еще одного путешественника, – сказал он. – То был безумный мгновенный порыв. Но в ту ночь я рассказывал разбойникам сказки о древних скифах, об охраняемых грифонами хранилищах золота. И поэтому нас повезли в том направлении.
– Которое привело вас к костям драконов?
– Нет. Подозрения и убийства начались задолго до этого. Моя… мой спутник был убит. Я спасся, бежал в пустыню. Вот тогда я и нашел кости.
– И встретили Тоби Торнтона?
– На кладбище окаменелостей, где должен был бы остаться и мой скелет, не найди меня Тоби. Он выучился бегло говорить по-английски от своего отца и ощущал себя отчасти англичанином, но с виду был настоящим китайцем. Каким-то образом Тоби удалось провезти меня через окраины Китая и земли к северу от Индии. Одного меня убили бы сразу. Большую часть дороги я был совершенно беспомощен. И через все он пронес окаменелый зуб и свои записки.
– Как Урия заполучил бумаги?
Против воли в голосе его прозвучала боль.
– На отдаленном высокогорном перевале на нас с Тоби напали. Меня ограбили и бросили умирать. Тоби и наши вещи увезли, но его слуга тайком пошел следом. Этот человек поклялся мне, что позже Тоби был казнен. Слуга не сумел спасти наш багаж. Ему с трудом удалось спастись самому.
– Но почему же Урия говорит, что Тоби содержат в заключении? – Она покусала губу. – Может ли такое быть? Вы не думаете, что слуга мог солгать?
Джек усилием воли снял напряжение с мышц, потом открыл руки, чтобы обнять пустоту ночи.
– Нет. Я хорошо знал этого человека. Но может быть, он не видел смерти Тоби собственными глазами.
– Так что же случилось с вашими вещами?
– Череда злоключений. Окаменелость и бумаги не интересовали людей этого племени. Все исчезло. Слуга Тоби решил, что я тоже погиб, но он узнал, что родственник его господина находится в Индии. Он отправился к Урии и все ему рассказал. Этот человек не мог знать, что Урии только и нужно было, что уничтожить все труды Тоби.
– Тоби рассказал своему родственнику об окаменел остях? Зачем?
– Понятия не имею. Может быть, Урия стал фанатиком уже после их последней встречи в Кантоне несколькими годами раньше. Может быть, он обещал помочь Тоби в его работе, намереваясь уничтожить ее. Как бы то ни было, Урия узнал о пропавших доказательствах и узнал обо мне. Когда я вернулся живым, он отчаянно пытался опередить меня в поисках. Как вы понимаете, мы с ним не поладили.
Ночная рубашка, распахнутый воротник, обнаженная чистая линия шеи.
– Поэтому он распустил слухи, что пропавшая окаменелость – святыня, что это святой клык дракона?
– Да, и что нашедшего ждет большая награда. Такие истории – особенно если их распускает экстремист – обычно превращаются в Азии в сакральную истину. Вскоре выдумка Урии обернулась против него самого. Хотя он и нашел большую часть исчезнувших бумаг – нашел на каком-то базаре, – к тому времени он понял, что ему необходимо найти зуб, если он хочет остаться в живых. А я тем временем распустил другие слухи, чтобы заставить его сохранить бумаги, – будто я уже нашел окаменелость и хочу обменять ее на записные книжки. Она опустила голову, отвернулась. Сердце у нее тяжело билось.
– Разве это не поставило вашу жизнь в опасность? Он пожал плечами.
– Я жил и странствовал, оставаясь в тени.
– А почему этот матрос привез окаменелость в Англию?
– Потому что до него дошли слухи, и он решил, что здесь за нее дадут больше денег. Я тоже начал потихоньку предлагать награду за нее. Окаменелость к тому времени переходила из рук в руки несколько раз, иногда не без кровопролития. Эта охота грозила стать причиной раздора между племенами. Хаос и резня стали серьезной опасностью. Матрос не знал, кому довериться. Мне же было известно только одно – она находится на «Рискованном».
– Но Урия тоже это знал, поэтому послал своего убийцу? Это ужасно!
– Да, – сказал Джек.
– А теперь все пропало.
– Да, но Тоби, может быть, жив.
– И вы должны попытаться найти его. – Да.
Легкая судорога волной пробежала по ее белому горлу, прежде чем она посмотрела на него. Чего он ждет? Испуга? Упреков? Однако она оставалась серьезна, словно глубоко задумалась, но никакого суждения не вынесла.
Гораций спрыгнул на пол. Энн ничего не сказала, она сползла вниз и угнездилась под одеялом. Джек протянул руку, чтобы загасить лампу. Комната и кровать погрузились в темноту. Он не потянулся к ней, к ее теплоте и сочувствию. Он просто лежал и смотрел надвигающиеся тени. Гораций обходил края комнаты, его кошачьи глаза были распахнуты в темный мир.
Энн повернулась и обвила Джека руками, положив голову в углубление его плеча.
– Вы должны ехать, – сказала она. – Я понимаю. Но что, если вы не сможете его найти? Что, если вы погибнете, пытаясь сделать это?
– Тогда вы будете свободны, – сказал он.
Пейзаж Дорсета проплывал мимо как в тумане: точно так же прошли последние двенадцать часов – как в тумане. Энн уснула, объятая теплом рук Джека, потом проснулась в своей комнате, куда на рассвете прибыла герцогиня, чтобы приготовить ее к венчанию.
Значит, в конце концов Джек отнес ее обратно, спящую, – невесту, которая ему не нужна.
Позже в то утро Энн стояла рядом с лордом Джонатаном Девораном Сент-Джорджем и клялась любить, лелеять и слушаться его до конца дней своих, пока смерть не разлучит их. Если бы она выходила за Артура, все ее подруги и родня были бы приглашены на праздник в Хоторн-Аксбери. Но в Уилдс-хее не было ни подруг, ни родни, кроме отца, и венчание произошло в круглой комнате башни Фортуны. В той комнате, где она стала очевидицей того, как семья Джека старалась заставить его не жениться на ней – и в конце концов вынудила его к этому.
Неужели никто не понимает, что смерть очень скоро может разлучить их?
Джек уехал сразу же после церемонии.
Энн слышала, как он обратился к матери:
– Итак, ваша светлость, хотя я и обещал Энн, что появлюсь в Уизикомбе – только чтобы успокоить сплетни, – я тотчас же отправлюсь на корабль, идущий в Азию, как вы потребовали.
Герцогиня внимательно посмотрела на сына – зеленые глаза сухи.
– Даже тараном я не могу сломать стену, которую вы воздвигли, не так ли? Счастливого пути, Джонатан. Ваша жена находится в хороших руках.
Джек на мгновение отвел глаза, губы сжаты, потом склонился к руке матери и улыбнулся, заглянув ей в глаза.
– Да, как всегда находился и я… благодарю вас, ваша светлость.
– Моя дверь открыта, – сказала герцогиня, ее ленты затрепетали. – Давно уже открыта.
– Но теперь я уже не могу войти в нее, – проговорил Джек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36