Мы шестеро мал мала меньше стояли, низко опустив головы, пунцовые, тяжело дыша. Из всего, что здесь говорилось, я запомнил: тётю Русскую зовут Марией Павловной, она здесь и за директора, и за главного воспитателя, и за начальника поваров.
Одна воспитательница спросила, нет ли у нас каких болячек, вшей или блох. Другая объявила, что здесь насчёт дисциплины очень строго, любой нарушитель тотчас изгоняется из детдома…
Далее дело пошло быстрее, а главное – без нотаций и нравоучений. Помылись в бане, оделись в новую детдомовскую одежду, поели в столовой. Нам ещё ни разу не приходилось сидеть за столом, свесив ноги с табуреток, и кушать. Не пользовались мы и железными ложками: с непривычки Султан с Аманом обожгли рты. Всё вокруг нас делалось быстро и чётко. Мне показалось, тётю Русскую все очень боятся, а может, очень любят – все так и ждали, что она скажет да прикажет. Так, например, вели себя старик истопник с бородой, одна половина которой была белой как снег, а другая – чёрной, будто сажа, и старуха, постоянно шмыгающая носом, что выдавала нам на складе одежду, и тёти в столовке…
Мы вышли на улицу. Ой-ей, весь двор был полон детьми. У всех на ногах ботинки с высокими голенищами, видно, недавно чищенные, они так и сверкали ярким солнцем; мальчики одеты в костюмчики, девочки – в блузы и юбочки, на головах тюбетейки, похожие на пельмешки. Все встали в строй в два ряда. Давешний наш знакомый Сочинитель оказался барабанщиком. На шее у него висел барабан. Рядом с ним стояли два карнайчи.
Одна из воспитательниц вывела нас на середину и поставила перед строем. Мне опять стало не по себе: ведь мы оказались под взглядами стольких людей! К счастью, тут появилась тётя Русская с целой свитой.
– Все собрались? – крикнула она.
– Все, все, – нестройно ответили ребята. Против ожидания директор заговорила вовсе не о нас, а о положении на фронте. Она сообщила, что Красная наша Армия остановила напор жестокого врага и сама перешла в наступление, наносит удар за ударом. Вот среди них-то, доблестных бойцов, находятся наши отцы и братья, задача которых – добить врага в его логове.
– Ну а какова наша задача? – обратилась директор к строю.
– Отлично учиться! – дружно ответили ребята.
– Ещё?
– Быть дисциплинированными.
– А ещё?
– Вой-дод! – вдруг закричала какая-то девчонка. – Змея!
Строй в том месте, откуда раздался крик, сломался, забурлил, заволновался. Тётя Русская подбежала к месту происшествия. Какой-то длинный, веснушчатый, с блестящим лбом и курчавыми волосами парень начал оправдываться:
– Змея? Никакой змеи нет!
– Змея есть, есть!.. – всё плакала девочка. – Он её за пазуху спрятал.
За пазухой мальчика в самом деле оказалась полосатая змея. Длинный опять начал оправдываться, что, мол, змея неядовитая, прирученная, что он каждую ночь спит с ней вместе. Но директор его не слушала, прогнала вон, пригрозив после линейки ещё поговорить. Вернувшись на место, она продолжала свою речь.
– В нашу семью сегодня пришло ещё шесть членов. Встретим их как своих братьев и сестёр, научим тому, что знаем сами, и будем учиться у них тому, чего не знаем.
Хорошо? – обратилась она к строю, чуть повысив голос.
– Да, хорошо, – ответили ребята.
– В нашей комнате есть свободное место.
– Одного мы можем взять к себе.
– По арифметике я могу помочь.
– По родному – я!
Нам стало легче дышать. По всему видно, здесь совсем неплохие ребята собрались. Добрые, видать, отзывчивые. Мои младшенькие тоже, кажется, заметили это, выпрямились, на лицах заиграл румянец радости.
Директор взмахом руки велела музыкантам играть. Карнайчи затянули «Марш дружбы». Сочинитель прозвищ аккуратно колотил в свой барабан, вторя им. А мы обошли весь строй, здороваясь за руку с ребятами. На душе у меня было тепло и радостно. Не знаю, что меня сделало счастливым: приветливость ли детдомовцев, звуки ли музыки или тёплые взгляды директора и воспитательниц, – я обходил строй и крепко пожимал всем руку, произнося своё имя. Я чувствовал себя легко, как птица.
Меня, Султана и Усмана поместили вместе. Для нас поставили рядышком три железные кровати. Я боялся, что Зулейхе придётся трудно, ведь она нелюдима, молчалива, но, к счастью, она быстро нашла себе друзей. Как только линейка окончилась, её окружила стайка девочек и увела в своё общежитие. Рабию с Аманом тётя Русская пока поселила у себя. Ещё когда Мария Павловна была у нас, она пообещала Аману деревянного коня с саблей, если он согласится стать её сыном. Аман крепко держался за подол директора, видно, твердо решил выманить-таки коня и саблю.
Вечером в нашу комнату пришла воспитательница, провела беседу. Она рассказала об одном герое из нашего района, фото которого было напечатано в газете. Он, оказывается, и в школе отлично учился. И вообще, по её словам, все отличники становятся героями или вырастают уважаемыми, всеми почитаемыми людьми. В тот вечер я подружился со многими ребятами. Того мальчика со змеёй звали Самар, в детдоме он был известен как Самовар. Его родители умерли ещё до войны, здесь он уже два года. «Ничего, что называют «сиротским домом». Жить можно», – отозвался он о детдоме.
Моего соседа по койке, чёрного как жук, с большими блестящими глазами мальчика звали Карабаем. Плечи его постоянно вздрагивали, точно он вот-вот пустится в пляс. В нашей комнате жили ещё мальчики. Куршермат, Ислам Курбаши, Вечноголодный. Поговорить с ними мне не удалось.
Меня избили «разбойники»
Отец, мама, мы все, детишки, сидим во дворе, на широком сури, едим дыню. Братишки, смеясь, стреляют друг в друга семенами дыни. Неожиданно земля вздрогнула, заходила ходуном. Землетрясение…
Я испуганно вскочил. Оказывается, это был сон. В середине комнаты едва мерцает прикрученная лампа. Слышны детские всхлипывания, чмоканье, сонное бормотание, храп.
Все спят. Но надо мной вроде кто-то стоит. Интересно, кто же это?
– Вставай же, дурак! – дёрнули меня за плечо.
– Ты кто такой? – спросил я, натягивая одеяло по самые глаза.
– Вставай, тебя директор вызывает.
– Что ей понадобилось в такую поздноту?
– Это ты у неё самой спросишь.
Мы от всей души полюбили Марию Павловну, которая относилась к нам со всей добротой, и я готов был отдать за неё жизнь. Встав, я быстро оделся.
Выйдя на улицу, я обнаружил, что разбудивший меня парень в маске. Странно, зачем Марии Павловне понадобилось будить меня среди ночи? Может, назначили на дежурство? А вдруг из кишлака плохие вести? Лишь бы всё было хорошо…
Маленькая дорожка привела нас в сад. Сад здесь большой, целый гектар, а может, и того больше занимает. Там и сям темнеют громадные урючины и орешины. Тишина, молчат даже назойливые цикады. Только изредка подаёт голос кукушка. От её кукования становится не по себе, как от крика совы. Интересно, что же потеряла директор посреди ночи в глухом саду? Ах да, понял. Когда вчера повара пожаловались, что кончились дрова, Мария Павловна посоветовала взять ребят постарше и выкорчевать пни в саду. Выходит дело, ребята не стали ждать приглашения. Молодцы, орлы! Ладно, я вам помогу, от души поработаю, я всегда рад быть полезным. Ведь нас здесь одели, обули, накормили и приласкали, голодных, обовшивевших…
От могучей орешины отделились три тени, пошли навстречу. У меня почему-то враз отяжелели ноги. Хотел было повернуть назад, но сопровождавшая меня маска рявкнула:
– Стой! – И схватила за рукав.
– Отпусти! – вырвался я. Но было уже поздно. Тени окружили меня со всех сторон. В руках у них были палки с железными наконечниками, на лицах маски. Я хотел закричать, но язык словно прилип к гортани. Когда я очень волнуюсь или испугаюсь чего-то, на меня нападает икота. И сейчас это случилось.
– Ну, многодетный сирота, как самочувствие? – поинтересовалась высокая тень.
– Отпустите меня, – заговорил я наконец, – ик, а то директора позову.
– Может, ты и папу с фронта кликнешь? – издевательски хихикнула другая тень.
– И вызову, ик!
– Вали его! – скомандовал длинный. Они вмиг свалили меня, заткнули рот кляпом.
– В арык его! – последовал приказ. Меня за ноги отволокли в сухую канаву, вынули кляп.
Приставили свои палки с наконечником к груди и животу. Заговорил один из них не спеша, с издёвкой. По его словам, здесь, в детдоме, существуют три правила поведения. Первое – это директорское правило, нарушитель его изгоняется из приюта. Второе правило принадлежит воспитателям. Нарушивший его выслушивает нудные нотации. Третье правило принадлежит шайке разбойников. С нарушителя сдирается кожа и набивается соломой. А то иногда его заживо закапывают в этой канаве. «О, самое страшное – последнее!» – со страхом подумал я.
– Сколько у тебя братьев и сестёр?
– Пятеро.
– Значит, вместе с тобой вас всего шестеро, так?
– Да.
– Сколько раз вы едите в день?
– Трижды.
– По скольку кусков хлеба получаете?
– По два куска.
– Один кусок будете отдавать нам. Значит, с трёх раз будет восемнадцать кусков. Если не сможешь сговориться со своими, тебе конец.
Вы слышали, я, оказывается, должен отдавать наш хлеб этим трём идиотам в масках! Отдавать наш хлеб, когда мы только-только почувствовали себя сытыми, когда на наших лицах стал проступать румянец! Вы только их послушайте! Отдавать им свой хлеб! Не-ет, шалишь, умереть – умру, но ни крошечки не дам.
– Отвечай! – толкнул меня в плечо главарь.
– Я не собираюсь давать тебе хлеб.
«Разбойники» накинулись на меня. Сказать правду, я тоже не сидел без дела: кому двинул кулаком, кого угостил пинком. Но долго так, конечно, не могло продолжаться. Когда, обессилев, я упал на землю, один из «разбойников» за ухо приподнял мою голову:
– Ну как, теперь согласен?
– Надоели вы мне.
– Согласен, говорю, с нашим условием?
– Не-ет! Нет!
Не знаю, откуда силы взялись, я вскочил на ноги, отбросив от себя «разбойника», как котёнка. Но другие успели опять повалить меня.
– Даём тебе время на размышление до завтра. Не согласишься – закопаем в арык живьём.
– Можешь хоть сейчас! – закричал я, опёрся рукой о землю, чтоб встать, но вдруг голова закружилась, упал обратно…
Сказать честно, в то время я был ещё очень слаб. То ли от недоедания, то ли чересчур много пережил после смерти мамы – у меня частенько кружилась голова, перед глазами опускалась темнота. И сейчас точно так: деревья устроили вокруг меня хоровод, звёзды слились в единый круг. Ну нет, я и кусочка не дам вам хлеба, я буду защищать интересы своих младшеньких, как лев, мама меня о том просила, отец завещал!
– Не дам!… – прохрипел я, пытаясь встать. Странно, разбойников не было. Я потихоньку двинулся к общежитию. Умылся в арыке, почистился от пыли. Что теперь предпринять? Рассказать директору о случившемся? Что я сделаю, если она попросит указать «разбойников», я ведь и узнать-то их не узнал. Кроме того, эти молодчики могут меня со света сжить, если «дешевну», как они говорят. Что тогда станет с моими младшенькими?
Я три дня провалялся в постели с большой температурой. Мария Павловна принесла мне разных лекарств: порошки всякие, капли. О случившемся говорить я ей не стал. Только Султану рассказал под большим секретом.
– Гады проклятые! – чуть не заплакал братишка, выслушав меня. – Ну я с ними разделаюсь!
– Не стоит связываться, Султан, – сказал я, боясь скандала.
– А что?! – закричал Султан. – Тебя будут бить, а я – стоять в стороне?!
Судьба тёти Русской
Поверите ли, сейчас мне очень-очень хорошо. Я готов пуститься в пляс, прыгать и орать. Эх, была бы мама жива, она расцеловала бы меня в щёки: «Мой умненький!» Я радуюсь потому, что в жизни ещё не получал пятёрку по родному языку. В кишлаке совсем некогда было заниматься уроками: всё время отнимало хозяйство. А здесь тебе ни голодной, требовательно мычащей коровы, ни двора, который надо подмести, ни джугары, ни кукурузы, которую следует вылущить и выставить сушиться, – только учись, брат, и учись – вот тебе весь сказ!
Скажу вам, любитель змей Самовар оказался неплохим парнем. Он был похож на моего кишлачного друга Махмудхана: добрый, отзывчивый. К тому же отличник. Уроки мы готовим вместе. Самовар знает, если хотите, больше самих учителей. Карабай, мой сосед по койке, такой же умница. Голова его полна знаний. Мы с ним тоже сдружились. И в школе сидим рядышком, и ночью, если вдруг понадобится, во двор вместе выходим.
– Послушай, Многодетный, – говорит он, отрываясь от книжки.
– Чего тебе?
– Подтянешься по всем предметам – я тебя научу играть на горне. Рот у тебя большой, шея толстая – отличный будешь горнист!..
– Что за горн ещё?
– Это та штука, на чём я играю.
– В нашем кишлаке её карнаем называют.
– Нет, это не карнай, а горн. Понял? – Понял.
– Научить тебя играть?
– Научить, – говорю я.
Проходит минут пять, в бок меня толкает Самовар, что сидит справа и, наморщив лоб, решает задачку.
– Многодетный!
– Чего тебе?
– Куда поедешь на каникулы?
– Не знаю.
– Если хочешь, можем махнуть ко мне.
– Что мы там будем делать?
– У нас есть огромное озеро, будем змей ловить.
– Я их боюсь.
– Не бойся. Змея никогда первой не нападает.
– Ладно, там посмотрим.
Короче говоря, с помощью этих двух друзей я сегодня получил пятёрку по родному языку. Эх, была бы сейчас здесь мамочка моя родная или отец!.. Ну ничего, как-никак у меня есть тётя Русская, можно с ней поделиться радостью. Получить суюнчи. Она сама обещала мне премию, если получу пятёрку. Я лечу бегом, оставив далеко позади себя Карабая с Самоваром. На улице уже темно, но на душе у меня так светло, будто в ней зажгли сорокалинейную лампу! Я так грохнул калиткой, что одноглазый вахтёр вскочил от испуга и заорал на меня. Но я уже подбегал к домику Марии Павловны! Увы, на двери висел замок. Подоспели Карабай с Самоваром.
– Нету?
– Может, она в столовой, – с надеждой сказал Карабай. – Твоих малышей тоже не видать.
За суюнчи я решил зайти к Марии Павловне после ужина.
– Послушай, Многодетный, – положил руку мне на плечо Самовар, – можно у тебя спросить?
– Спрашивай.
– Честно ответишь?
– Честно.
– Кем вам приходится Мария Павловна?
– Никем.
– А ребята говорят, что она приходится вам родной тётей.
– Неправда!
– Тогда ты мне вот что скажи, Многодетный: почему Мария Павловна так любит вас? Всем новеньким новую одежду дают через три месяца, а вы получили в тот же день, как поступили. И подушки у вас новенькие, и одеяла, и матрацы… Можно ещё один вопрос?
– Можно.
– Разве не правда, что Мария Павловна записала на свою фамилию твою сестрёнку Рабию и братца-стихотворца Амана?
– Неправда!
– Но ведь все так говорят.
– Ну и что, что говорят? Всё равно неправда. Просто тётя Русская любит моих младшеньких. Когда она была у нас, взяла их на колени и заплакала. Ещё пообещала дедушке Парпи, что будет нам как родная мать, пока отец не вернётся с войны… Вместо этих пустых вопросов, Самоварджан, ты вот что объясни. Ты хорошо знаешь Марию Павловну?
– А то нет?
– Скажи мне напрямик, кто она по национальности: русская, татарка или узбечка?
– А ты не знаешь? – удивился Самовар.
– В том-то и дело, что не знаю.
По словам Самоварджана, тётя Русская и сама воспитывалась в детдоме. То ли в двадцатом, то ли в двадцать пятом – Самовар и сам не помнил точно – басмачи вырезали её родителей.
– Было тогда Марии Павловне четыре годика, – продолжал Самоварджан. – Один командир-узбек удочерил её, привёз к себе. Но однажды на кишлак налетели басмачи, сунули жену красного командира в мешок, перекинули через седло и ускакали. Командир со своим отрядом кинулся в погоню, но сам попал в засаду и погиб. Добрые люди пожалели малолеток, отвезли родного сына командира и Марию Павловну в сиротский дом в Коканде. Здесь были узбекские мальчики и девочки. Постепенно Мария Павловна превратилась в узбечку. Потом, понимаешь, когда они с сыном того красного командира выросли, они поженились и приехали в этот район учителями.
– А где её муж?
– Погиб на фронте.
– Можно я задам ещё один вопрос?
– Конечно, можно.
– Скажи, а почему тётю Русскую вы прозвали Марайимом-богатырём?
– Что делать, ничего лучшего не могли придумать.
– А она не обижается?
– А чего ей обижаться, ведь у нас все с прозвищами. Учительницу родного языка зовут Значит так, воспитательницу нашу – Ойумереть, главную повариху – Касатик, тебя – Многодетным, меня – Самоваром… Ты видал, как Мария Павловна дрова колет?
– Нет.
– А как мешками зерно таскает?
– Нет.
– А как несла с рынка барашка на плечах?
– Нет.
– Значит, ты ничего в жизни не видал, Многодетный. Однажды мы сказали Марии Павловне, как её прозвали – она так хохотала, что из глаз полились слёзы. Потом говорит: «Ладно, если вам нравится так меня называть, пожалуйста, называйте, я не обижаюсь, но если вы будете плохо учиться и плохо вести себя, тогда пеняйте на себя».
Короче говоря, в этот памятный день, когда я получил свою первую пятёрку по родному языку, мы с Самоваром и Карабаем говорили только о Марии Павловне:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Одна воспитательница спросила, нет ли у нас каких болячек, вшей или блох. Другая объявила, что здесь насчёт дисциплины очень строго, любой нарушитель тотчас изгоняется из детдома…
Далее дело пошло быстрее, а главное – без нотаций и нравоучений. Помылись в бане, оделись в новую детдомовскую одежду, поели в столовой. Нам ещё ни разу не приходилось сидеть за столом, свесив ноги с табуреток, и кушать. Не пользовались мы и железными ложками: с непривычки Султан с Аманом обожгли рты. Всё вокруг нас делалось быстро и чётко. Мне показалось, тётю Русскую все очень боятся, а может, очень любят – все так и ждали, что она скажет да прикажет. Так, например, вели себя старик истопник с бородой, одна половина которой была белой как снег, а другая – чёрной, будто сажа, и старуха, постоянно шмыгающая носом, что выдавала нам на складе одежду, и тёти в столовке…
Мы вышли на улицу. Ой-ей, весь двор был полон детьми. У всех на ногах ботинки с высокими голенищами, видно, недавно чищенные, они так и сверкали ярким солнцем; мальчики одеты в костюмчики, девочки – в блузы и юбочки, на головах тюбетейки, похожие на пельмешки. Все встали в строй в два ряда. Давешний наш знакомый Сочинитель оказался барабанщиком. На шее у него висел барабан. Рядом с ним стояли два карнайчи.
Одна из воспитательниц вывела нас на середину и поставила перед строем. Мне опять стало не по себе: ведь мы оказались под взглядами стольких людей! К счастью, тут появилась тётя Русская с целой свитой.
– Все собрались? – крикнула она.
– Все, все, – нестройно ответили ребята. Против ожидания директор заговорила вовсе не о нас, а о положении на фронте. Она сообщила, что Красная наша Армия остановила напор жестокого врага и сама перешла в наступление, наносит удар за ударом. Вот среди них-то, доблестных бойцов, находятся наши отцы и братья, задача которых – добить врага в его логове.
– Ну а какова наша задача? – обратилась директор к строю.
– Отлично учиться! – дружно ответили ребята.
– Ещё?
– Быть дисциплинированными.
– А ещё?
– Вой-дод! – вдруг закричала какая-то девчонка. – Змея!
Строй в том месте, откуда раздался крик, сломался, забурлил, заволновался. Тётя Русская подбежала к месту происшествия. Какой-то длинный, веснушчатый, с блестящим лбом и курчавыми волосами парень начал оправдываться:
– Змея? Никакой змеи нет!
– Змея есть, есть!.. – всё плакала девочка. – Он её за пазуху спрятал.
За пазухой мальчика в самом деле оказалась полосатая змея. Длинный опять начал оправдываться, что, мол, змея неядовитая, прирученная, что он каждую ночь спит с ней вместе. Но директор его не слушала, прогнала вон, пригрозив после линейки ещё поговорить. Вернувшись на место, она продолжала свою речь.
– В нашу семью сегодня пришло ещё шесть членов. Встретим их как своих братьев и сестёр, научим тому, что знаем сами, и будем учиться у них тому, чего не знаем.
Хорошо? – обратилась она к строю, чуть повысив голос.
– Да, хорошо, – ответили ребята.
– В нашей комнате есть свободное место.
– Одного мы можем взять к себе.
– По арифметике я могу помочь.
– По родному – я!
Нам стало легче дышать. По всему видно, здесь совсем неплохие ребята собрались. Добрые, видать, отзывчивые. Мои младшенькие тоже, кажется, заметили это, выпрямились, на лицах заиграл румянец радости.
Директор взмахом руки велела музыкантам играть. Карнайчи затянули «Марш дружбы». Сочинитель прозвищ аккуратно колотил в свой барабан, вторя им. А мы обошли весь строй, здороваясь за руку с ребятами. На душе у меня было тепло и радостно. Не знаю, что меня сделало счастливым: приветливость ли детдомовцев, звуки ли музыки или тёплые взгляды директора и воспитательниц, – я обходил строй и крепко пожимал всем руку, произнося своё имя. Я чувствовал себя легко, как птица.
Меня, Султана и Усмана поместили вместе. Для нас поставили рядышком три железные кровати. Я боялся, что Зулейхе придётся трудно, ведь она нелюдима, молчалива, но, к счастью, она быстро нашла себе друзей. Как только линейка окончилась, её окружила стайка девочек и увела в своё общежитие. Рабию с Аманом тётя Русская пока поселила у себя. Ещё когда Мария Павловна была у нас, она пообещала Аману деревянного коня с саблей, если он согласится стать её сыном. Аман крепко держался за подол директора, видно, твердо решил выманить-таки коня и саблю.
Вечером в нашу комнату пришла воспитательница, провела беседу. Она рассказала об одном герое из нашего района, фото которого было напечатано в газете. Он, оказывается, и в школе отлично учился. И вообще, по её словам, все отличники становятся героями или вырастают уважаемыми, всеми почитаемыми людьми. В тот вечер я подружился со многими ребятами. Того мальчика со змеёй звали Самар, в детдоме он был известен как Самовар. Его родители умерли ещё до войны, здесь он уже два года. «Ничего, что называют «сиротским домом». Жить можно», – отозвался он о детдоме.
Моего соседа по койке, чёрного как жук, с большими блестящими глазами мальчика звали Карабаем. Плечи его постоянно вздрагивали, точно он вот-вот пустится в пляс. В нашей комнате жили ещё мальчики. Куршермат, Ислам Курбаши, Вечноголодный. Поговорить с ними мне не удалось.
Меня избили «разбойники»
Отец, мама, мы все, детишки, сидим во дворе, на широком сури, едим дыню. Братишки, смеясь, стреляют друг в друга семенами дыни. Неожиданно земля вздрогнула, заходила ходуном. Землетрясение…
Я испуганно вскочил. Оказывается, это был сон. В середине комнаты едва мерцает прикрученная лампа. Слышны детские всхлипывания, чмоканье, сонное бормотание, храп.
Все спят. Но надо мной вроде кто-то стоит. Интересно, кто же это?
– Вставай же, дурак! – дёрнули меня за плечо.
– Ты кто такой? – спросил я, натягивая одеяло по самые глаза.
– Вставай, тебя директор вызывает.
– Что ей понадобилось в такую поздноту?
– Это ты у неё самой спросишь.
Мы от всей души полюбили Марию Павловну, которая относилась к нам со всей добротой, и я готов был отдать за неё жизнь. Встав, я быстро оделся.
Выйдя на улицу, я обнаружил, что разбудивший меня парень в маске. Странно, зачем Марии Павловне понадобилось будить меня среди ночи? Может, назначили на дежурство? А вдруг из кишлака плохие вести? Лишь бы всё было хорошо…
Маленькая дорожка привела нас в сад. Сад здесь большой, целый гектар, а может, и того больше занимает. Там и сям темнеют громадные урючины и орешины. Тишина, молчат даже назойливые цикады. Только изредка подаёт голос кукушка. От её кукования становится не по себе, как от крика совы. Интересно, что же потеряла директор посреди ночи в глухом саду? Ах да, понял. Когда вчера повара пожаловались, что кончились дрова, Мария Павловна посоветовала взять ребят постарше и выкорчевать пни в саду. Выходит дело, ребята не стали ждать приглашения. Молодцы, орлы! Ладно, я вам помогу, от души поработаю, я всегда рад быть полезным. Ведь нас здесь одели, обули, накормили и приласкали, голодных, обовшивевших…
От могучей орешины отделились три тени, пошли навстречу. У меня почему-то враз отяжелели ноги. Хотел было повернуть назад, но сопровождавшая меня маска рявкнула:
– Стой! – И схватила за рукав.
– Отпусти! – вырвался я. Но было уже поздно. Тени окружили меня со всех сторон. В руках у них были палки с железными наконечниками, на лицах маски. Я хотел закричать, но язык словно прилип к гортани. Когда я очень волнуюсь или испугаюсь чего-то, на меня нападает икота. И сейчас это случилось.
– Ну, многодетный сирота, как самочувствие? – поинтересовалась высокая тень.
– Отпустите меня, – заговорил я наконец, – ик, а то директора позову.
– Может, ты и папу с фронта кликнешь? – издевательски хихикнула другая тень.
– И вызову, ик!
– Вали его! – скомандовал длинный. Они вмиг свалили меня, заткнули рот кляпом.
– В арык его! – последовал приказ. Меня за ноги отволокли в сухую канаву, вынули кляп.
Приставили свои палки с наконечником к груди и животу. Заговорил один из них не спеша, с издёвкой. По его словам, здесь, в детдоме, существуют три правила поведения. Первое – это директорское правило, нарушитель его изгоняется из приюта. Второе правило принадлежит воспитателям. Нарушивший его выслушивает нудные нотации. Третье правило принадлежит шайке разбойников. С нарушителя сдирается кожа и набивается соломой. А то иногда его заживо закапывают в этой канаве. «О, самое страшное – последнее!» – со страхом подумал я.
– Сколько у тебя братьев и сестёр?
– Пятеро.
– Значит, вместе с тобой вас всего шестеро, так?
– Да.
– Сколько раз вы едите в день?
– Трижды.
– По скольку кусков хлеба получаете?
– По два куска.
– Один кусок будете отдавать нам. Значит, с трёх раз будет восемнадцать кусков. Если не сможешь сговориться со своими, тебе конец.
Вы слышали, я, оказывается, должен отдавать наш хлеб этим трём идиотам в масках! Отдавать наш хлеб, когда мы только-только почувствовали себя сытыми, когда на наших лицах стал проступать румянец! Вы только их послушайте! Отдавать им свой хлеб! Не-ет, шалишь, умереть – умру, но ни крошечки не дам.
– Отвечай! – толкнул меня в плечо главарь.
– Я не собираюсь давать тебе хлеб.
«Разбойники» накинулись на меня. Сказать правду, я тоже не сидел без дела: кому двинул кулаком, кого угостил пинком. Но долго так, конечно, не могло продолжаться. Когда, обессилев, я упал на землю, один из «разбойников» за ухо приподнял мою голову:
– Ну как, теперь согласен?
– Надоели вы мне.
– Согласен, говорю, с нашим условием?
– Не-ет! Нет!
Не знаю, откуда силы взялись, я вскочил на ноги, отбросив от себя «разбойника», как котёнка. Но другие успели опять повалить меня.
– Даём тебе время на размышление до завтра. Не согласишься – закопаем в арык живьём.
– Можешь хоть сейчас! – закричал я, опёрся рукой о землю, чтоб встать, но вдруг голова закружилась, упал обратно…
Сказать честно, в то время я был ещё очень слаб. То ли от недоедания, то ли чересчур много пережил после смерти мамы – у меня частенько кружилась голова, перед глазами опускалась темнота. И сейчас точно так: деревья устроили вокруг меня хоровод, звёзды слились в единый круг. Ну нет, я и кусочка не дам вам хлеба, я буду защищать интересы своих младшеньких, как лев, мама меня о том просила, отец завещал!
– Не дам!… – прохрипел я, пытаясь встать. Странно, разбойников не было. Я потихоньку двинулся к общежитию. Умылся в арыке, почистился от пыли. Что теперь предпринять? Рассказать директору о случившемся? Что я сделаю, если она попросит указать «разбойников», я ведь и узнать-то их не узнал. Кроме того, эти молодчики могут меня со света сжить, если «дешевну», как они говорят. Что тогда станет с моими младшенькими?
Я три дня провалялся в постели с большой температурой. Мария Павловна принесла мне разных лекарств: порошки всякие, капли. О случившемся говорить я ей не стал. Только Султану рассказал под большим секретом.
– Гады проклятые! – чуть не заплакал братишка, выслушав меня. – Ну я с ними разделаюсь!
– Не стоит связываться, Султан, – сказал я, боясь скандала.
– А что?! – закричал Султан. – Тебя будут бить, а я – стоять в стороне?!
Судьба тёти Русской
Поверите ли, сейчас мне очень-очень хорошо. Я готов пуститься в пляс, прыгать и орать. Эх, была бы мама жива, она расцеловала бы меня в щёки: «Мой умненький!» Я радуюсь потому, что в жизни ещё не получал пятёрку по родному языку. В кишлаке совсем некогда было заниматься уроками: всё время отнимало хозяйство. А здесь тебе ни голодной, требовательно мычащей коровы, ни двора, который надо подмести, ни джугары, ни кукурузы, которую следует вылущить и выставить сушиться, – только учись, брат, и учись – вот тебе весь сказ!
Скажу вам, любитель змей Самовар оказался неплохим парнем. Он был похож на моего кишлачного друга Махмудхана: добрый, отзывчивый. К тому же отличник. Уроки мы готовим вместе. Самовар знает, если хотите, больше самих учителей. Карабай, мой сосед по койке, такой же умница. Голова его полна знаний. Мы с ним тоже сдружились. И в школе сидим рядышком, и ночью, если вдруг понадобится, во двор вместе выходим.
– Послушай, Многодетный, – говорит он, отрываясь от книжки.
– Чего тебе?
– Подтянешься по всем предметам – я тебя научу играть на горне. Рот у тебя большой, шея толстая – отличный будешь горнист!..
– Что за горн ещё?
– Это та штука, на чём я играю.
– В нашем кишлаке её карнаем называют.
– Нет, это не карнай, а горн. Понял? – Понял.
– Научить тебя играть?
– Научить, – говорю я.
Проходит минут пять, в бок меня толкает Самовар, что сидит справа и, наморщив лоб, решает задачку.
– Многодетный!
– Чего тебе?
– Куда поедешь на каникулы?
– Не знаю.
– Если хочешь, можем махнуть ко мне.
– Что мы там будем делать?
– У нас есть огромное озеро, будем змей ловить.
– Я их боюсь.
– Не бойся. Змея никогда первой не нападает.
– Ладно, там посмотрим.
Короче говоря, с помощью этих двух друзей я сегодня получил пятёрку по родному языку. Эх, была бы сейчас здесь мамочка моя родная или отец!.. Ну ничего, как-никак у меня есть тётя Русская, можно с ней поделиться радостью. Получить суюнчи. Она сама обещала мне премию, если получу пятёрку. Я лечу бегом, оставив далеко позади себя Карабая с Самоваром. На улице уже темно, но на душе у меня так светло, будто в ней зажгли сорокалинейную лампу! Я так грохнул калиткой, что одноглазый вахтёр вскочил от испуга и заорал на меня. Но я уже подбегал к домику Марии Павловны! Увы, на двери висел замок. Подоспели Карабай с Самоваром.
– Нету?
– Может, она в столовой, – с надеждой сказал Карабай. – Твоих малышей тоже не видать.
За суюнчи я решил зайти к Марии Павловне после ужина.
– Послушай, Многодетный, – положил руку мне на плечо Самовар, – можно у тебя спросить?
– Спрашивай.
– Честно ответишь?
– Честно.
– Кем вам приходится Мария Павловна?
– Никем.
– А ребята говорят, что она приходится вам родной тётей.
– Неправда!
– Тогда ты мне вот что скажи, Многодетный: почему Мария Павловна так любит вас? Всем новеньким новую одежду дают через три месяца, а вы получили в тот же день, как поступили. И подушки у вас новенькие, и одеяла, и матрацы… Можно ещё один вопрос?
– Можно.
– Разве не правда, что Мария Павловна записала на свою фамилию твою сестрёнку Рабию и братца-стихотворца Амана?
– Неправда!
– Но ведь все так говорят.
– Ну и что, что говорят? Всё равно неправда. Просто тётя Русская любит моих младшеньких. Когда она была у нас, взяла их на колени и заплакала. Ещё пообещала дедушке Парпи, что будет нам как родная мать, пока отец не вернётся с войны… Вместо этих пустых вопросов, Самоварджан, ты вот что объясни. Ты хорошо знаешь Марию Павловну?
– А то нет?
– Скажи мне напрямик, кто она по национальности: русская, татарка или узбечка?
– А ты не знаешь? – удивился Самовар.
– В том-то и дело, что не знаю.
По словам Самоварджана, тётя Русская и сама воспитывалась в детдоме. То ли в двадцатом, то ли в двадцать пятом – Самовар и сам не помнил точно – басмачи вырезали её родителей.
– Было тогда Марии Павловне четыре годика, – продолжал Самоварджан. – Один командир-узбек удочерил её, привёз к себе. Но однажды на кишлак налетели басмачи, сунули жену красного командира в мешок, перекинули через седло и ускакали. Командир со своим отрядом кинулся в погоню, но сам попал в засаду и погиб. Добрые люди пожалели малолеток, отвезли родного сына командира и Марию Павловну в сиротский дом в Коканде. Здесь были узбекские мальчики и девочки. Постепенно Мария Павловна превратилась в узбечку. Потом, понимаешь, когда они с сыном того красного командира выросли, они поженились и приехали в этот район учителями.
– А где её муж?
– Погиб на фронте.
– Можно я задам ещё один вопрос?
– Конечно, можно.
– Скажи, а почему тётю Русскую вы прозвали Марайимом-богатырём?
– Что делать, ничего лучшего не могли придумать.
– А она не обижается?
– А чего ей обижаться, ведь у нас все с прозвищами. Учительницу родного языка зовут Значит так, воспитательницу нашу – Ойумереть, главную повариху – Касатик, тебя – Многодетным, меня – Самоваром… Ты видал, как Мария Павловна дрова колет?
– Нет.
– А как мешками зерно таскает?
– Нет.
– А как несла с рынка барашка на плечах?
– Нет.
– Значит, ты ничего в жизни не видал, Многодетный. Однажды мы сказали Марии Павловне, как её прозвали – она так хохотала, что из глаз полились слёзы. Потом говорит: «Ладно, если вам нравится так меня называть, пожалуйста, называйте, я не обижаюсь, но если вы будете плохо учиться и плохо вести себя, тогда пеняйте на себя».
Короче говоря, в этот памятный день, когда я получил свою первую пятёрку по родному языку, мы с Самоваром и Карабаем говорили только о Марии Павловне:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20