И как не будет никогда… Вот сейчас, казалось, можно и умереть, вот сейчас нужно умереть…
Я тоже шептал что-то страстное, шептал слова, которых не знал раньше, которых не говорил никогда и никому и о существовании которых не подозревал. Это словно были слова с другим смыслом, другого языка и другого назначения. Возможно, это были обычные банальные слова любви, которые шепчут друг другу все влюбленные, слова затертые и блеклые, но в эту минуту приобретающие иной смысл, иное значение, иное звучание — усиленные в своей обыденности и просто-те тысячекратно, идущие напрямую из души и попадающие в душу. Это общение двух душ, и умственный отбор слов не имеет значения, не важно, что говорится в такую минуту. Все, что ни говорится на языке счастья, — правильно.
Сколько мы стояли так, обнявшись в темной комнате-тайнике, не знаю. Время перестало существовать. Время перестало существовать… Не было ни прошлого, ни будущего, было только сейчас…
Но что-то вдруг лопнуло, я вздрогнул, прислушался. В комнате кто-то ходил. Сколько ходил, не знаю. Но Марина смолкла и тоже насторожилась. Осторожные шаги за тонким ковром, поскрипывание половиц. Вот что-то загремело. Раздались негромкие чертыхания, после чего все стихло. Должно быть, человек остановился… А нет, вот опять заскрипели половицы — двинулся дальше.
Мы стояли с Мариной, не разжимая объятий, но между нами уже втиснулась тревога. Кто мог ходить по квартире? Возможно, это ищут Марину. Нет! Теперь я не отдам эту девушку не только Леонтьеву и Шнуру — пусть хоть вся попса Москвы придет и попробует отнять ее у меня! Я чувствовал сейчас в себе огромную силу. В моих объятиях было самое дорогое, самое очаровательное, самое лучшее на земле существо. И я не отдам ее никому. Никому!
За ковром кто-то закашлялся. Я медленно разжал объятия, но девушка не хотела отпускать меня, как в последний раз прижимаясь ко мне еще сильнее. И я снова прижал ее к себе. Еще несколько минут из комнаты слышались шаги, после чего все стихло.
— Ушел, кажется, — наклонившись к ее ушку, проговорил я одними губами.
Она прижалась ко мне еще крепче.
— Нужно пойти посмотреть, — сказал я.
Она промолчала.
— Я пойду посмотрю.
Марина закивала головой мне в плечо и ослабила объятия, но не отпускала. И я понимал ее, вот мы стоим сейчас, обнявшись с ней, и страшно разрушить это единение тел и душ. Страшно, что такое уже не повторится, не повторится никогда. Мне тоже было страшно, но здравый ум уже проснулся во мне. Я, как можно нежнее, стараясь причинить девушке как можно меньше душевных страданий, насильно разжал ее объятия и медленно повернулся в сторону комнаты. Только сейчас я заметил, что рука продолжает сжимать рукоятку пистолета. Это придало смелости.
Я осторожно выглянул в щель между дверями и, слегка отогнув угол ковра дулом газового пистолета, выглянул в комнату. В комнате никого не было. В прихожей в некоторой задумчивости стоял высокий незнакомый мне молодой человек с ярко-рыжими волосами. Постояв так с минуту, он повернулся и вышел на лестницу. Хлопнула входная дверь, и стало тихо. Выждав еще минуту, я осторожно выбрался из комнаты-тайника. Держа пистолет наготове, обошел всю квартиру, но никого не обнаружил, закрыл замок на входной двери, после чего вернулся в комнату.
Марина сидела на стуле посреди неимоверного бардака и грустно смотрела в пол. Она была бледна и, кажется, понимала то же, что понимал сейчас и я.
— Ушел, — сказал я.
Марина подняла голову и посмотрела на меня непонимающе.
— Ну я говорю, парень какой-то… Ушел. Постоял в прихожей… На грабителя не похож, ничего не унес…
Я бы заметил…
Я продолжал говорить, сам не зная зачем, заполняя пустоту времени, пространства, пустоту души… Не знаю зачем.
— Что теперь делать будем? — прервала меня Марина.
Я растерялся от ее прямого вопроса, и мне стало неловко.
— Ну сейчас ко мне пойдем, чаю попьем.
Я улыбнулся натужно. Но не это она хотела знать. Не это! А то, что было там, в темной комнате, и что осталось теперь в темноте души. Что теперь делать? Теперь! Потому что теперь мы не такие, как были, мы уже другие и никогда не станем прежними. И возможно, того, что было там, в темноте, уже не повторится никогда. Такое случается редко, раз в жизни… и то не у всех. Хотел бы я сам знать ответ на этот вопрос. Но нет у меня его. Нет!
— Слушай, пойдем ко мне, — сказал я серьезно, без идиотских улыбочек. — Ну а там видно будет.
Она поняла сразу. Она понимала все сразу и так, как я. Марина встала и, не глядя на меня, словно ей тоже, как и мне, было и стыдно и восхитительно одновременно, пошла в прихожую.
Мы пили чай у меня в кухне. И я тужился изо всех сил быть веселым, рассказывал, как ко мне вломились два попсаря, как я с ними подрался, но не в свою пользу, а только схлопотал по челюсти. Марина делала вид, что ей смешно и страшно за меня, пила чай и много курила. И я делал вид, что мне интересно рассказывать… Но оба мы думали о другом. Оба мы думали о той темной комнатушке, где совсем недавно были счастливы.
— А я после того, как от вас ушла, — после того как мне рассказывать уже было нечего, начала свой рассказ Марина, выпив две чашки чая и выкурив не знаю сколько сигарет, — поднялась к себе в комнату и спряталась в тайник. Дверь я нарочно закрывать не стала, думаю, может вы передумаете. А там у нас барабашка живет, ну я вам рассказывала. Это дух ребенка. — Глаза ее загорелись — эта тема, видно, тоже ее беспокоила.
— А ты откуда знаешь, что дух ребенка?
— Вы… — Она осеклась, не договорив. — Вы меня только за сумасшедшую не считайте.
И я понял, она не хотела обращаться ко мне, как прежде, называть меня дядей. Да и я не хотел, чтобы она так меня называла.
— Ну что ты? Как я могу тебя сумасшедшей считать? Ты же не ковыряешь вилкой в носу, не выливаешь чай мне за шиворот и ведешь себя вполне адекватно.
— Ну ладно, скажу тогда. Он приходил ко мне во сне.
— Как это?
— Несколько раз приходил ко мне во сне и рассказывал о себе… Вы не думайте, он и к маме тоже приходил, только она не верит. Хотя, вот вы писатель, подумайте, как один и тот же сон может сниться двум людям.
— Да никак не может. Вот у Кастанеды есть система управления сновидениями. Ты об этом слышала?
— Да читала я это. Но здесь другое совсем.
И рассказала Марина о том, что в комнате-тайнике у них живет дух умершего уродливого мальчика. Умер он, когда ему было около семи лет, и с тех пор дух его обитает в разных домах Петербурга. Рассказал он также, что таких духов в Петербурге очень много, что чуть ли не в каждой квартире старого города проживают такие духи. Большинство из них уроды. Почему Марина решила, что большинство проживающих в Петербурге духов уроды, я не понял.
— Так вот, — продолжала Марина. — Я стала изучать этот вопрос о домовых и всяких там барабашках, читать литературу по демонологии и узнала, что есть много версий, откуда берутся домовые. Одна из них, что домовые — это духи некрещеных детей. А уродов на Руси считали за создания нечистого и в деревнях иногда даже убивали. Поэтому множество их душ живут среди нас в другом измерении, и мы не знаем об их существовании, а они смотрят на нас оттуда и радуются за нас или, наоборот, негодуют…
— Интересно, раньше ведь домовые считались оберегателями дома. Их даже переносили в новый дом в сапоге, — проявил я эрудицию.
— Да, в сапоге или в глиняном горшке. А домового ведь даже можно вывести. Если у вас дома, например, домового нет, можете вывести себе его сами. Это очень просто. У куриц иногда появляются такие маленькие яички, совсем крохотные…
— Перепелиные называются.
— Да нет, — улыбнулась Марина. — В народе такое яичко называется «серсок». Так вот этот серсок вы помещаете себе под мышку и носите десять дней.
— Здорово! А спать как же?!
— Спите тоже с ним, вынимать категорически воспрещается. И вот через десять дней из него вылупляется чертик-домовой, во всем вам послушный.
— Ну что же, на досуге займусь выведением.
Марина вдруг замолчала и погрустнела. Кажется, ей стало неинтересно об этом говорить. Поднявшись, она подошла к окну и стала смотреть на улицу. Я тоже молчал. Я не хотел вспоминать то, что произошло у нас в жилище уродливого барабашки, но это воспоминание без моего желания само вставало передо мной. Теперь я знал, что это будет приходить само, когда не зовешь, вдруг всплывать в памяти души, в памяти тела, в памяти запахов и ощущений, вплывать вместе с ароматом ее волос… И мое тело вспоминало и тянулось к этой стоящей у окна девушке, и я непроизвольно подавался вперед…
— Вот черт! — Марина вдруг бросилась в сторону от окна.
— Что случилось? — спросил я, поднимаясь из-за стола.
— Да нет, так, ничего. Знакомый парень просто. Только бы не заметил.
— Знакомый парень?..
Мне вдруг кровь ударила в лицо, стало не по себе. «Знакомый парень…» Ведь я совсем не думал о том, что у Марины могла быть своя жизнь, что у нее мог иметься «знакомый парень», были какие-то привязанности, постоянный молодой человек или даже несколько. Чувство ревности, непреодолимое, темное и тягучее зашевелилось у меня внутри. Как известно, мужчины ревнуют к тем, кто был у женщины до него, а женщины — к тем, кто у мужчины будет после… Ну или что-то в этом роде. Но я вдруг разозлился, очень разозлился! Значит, у нее до меня была какая-то жизнь…
— Друг твой, что ли? — ехидно спросил я.
Хотя какое право я имею на эту девушку? Но когда говорит ревность, здравый смысл умолкает и пугливо прячется в темных углах.
— Да так, приятель старый.
Марина не замечала изменившегося моего тона и не придавала значения моим расспросам, а зря. Я заводился все сильнее, хотя виду старался не подавать, но в душе у меня все бурлило.
— И давно вы с ним дружите?
— Да нет, год всего — на дискотеке познакомились. Он в Гидромете учится.
— Понятно, — сказал я, все больше возбуждаясь. — Ну а у вас… — Я хотел задать самый глупый вопрос из всех, которые мог задать в эту минуту, но, к счастью, не успел.
В дверь раздался звонок.
— Не открывайте! — воскликнула Марина, бросаясь ко мне. — Прошу вас, не открывайте!..
Лицо у нее было испуганным, и, конечно, видя девушку в таком смятении, в другой раз я ни в коем случае не открыл бы дверь, но не сейчас. Внутри у меня поднялась неосознанная злоба.
— Ну отчего же не открывать, — спокойно, с ехидством сказал я. — Давай посмотрим на твоего кавалера.
Почему это дикое чувство собственничества проснулось во мне? Ревность и здравый смысл не уживаются в одном человеке.
— Ну отчего же не открыть… — зло повторил я и направился в прихожую.
Звонки в дверь не смолкали. Марина осталась в комнате; должно быть, она не понимала перемены в моем отношении или истолковывала его как-то иначе.
Я подошел к двери и посмотрел в глазок. На лестнице стоял рыжий молодой человек, которого я совсем недавно видел в квартире у Марины. Я протянул руку к замку, но что-то вдруг остановило меня. «А стоит ли лезть в чужую жизнь? — пронеслось вдруг в голове. — Рушить то, что уже создано, если знаешь, что сам не сможешь создать ничего нового». Но это было лишь мгновение.
Я открыл замок. Молодой человек смотрел на меня, наклонив чуть набок голову. Хотя шевелюра у него была рыжей, на лице не было следов обычных в таком случае веснушек, кожа у него была белой, белыми были и ресницы, и брови.
— Вам кого, молодой человек? — спросил я, сурово на него глядя.
— Мне Марина нужна, она у вас скрывается?
— А кто вы такой? И по какому праву… — Начал я с возмущением, но молодой человек бесцеремонно прервал меня. Ну никакого воспитания!
— Послушайте, мне нужна Марина. — Он через меня постарался заглянуть ко мне в квартиру. — Я видел ее в вашем окне. Она мне очень нужна. И если вы не пропустите, я войду сам, — пригрозил рыжий, нахально глядя мне в глаза.
— Ну рискни. — Я ухмыльнулся — с этим-то пацаном я как-нибудь слажу.
— Чего тебе нужно? — раздался за моей спиной голос Марины.
— Я хочу с тобой поговорить, — через мою голову сказал молодой человек.
— Нам не о чем говорить, — грубо отрезала Марина, остановившись рядом со мной. — Мы с тобой уже все обсудили.
— Так это он и есть? — Молодой человек окинул меня презрительным взглядом и скривился в пренебрежительной усмешке. — Пи-са-тель!
— Не твое дело! — грубо сказала Марина.
— А вас что, на молодую потянуло?.. Старушки надоели или для вдохновения… — ехидно сказал он мне и перевел глаза на Марину. — Он ведь бросит тебя. Ты ему не нужна. Он ведь писатель, таким верить нельзя!..
Я впервые оказался в такой ситуации и не знал, как реагировать на его слова — закрыть перед ним дверь, дать в нос… или еще что-нибудь.
— Все, ты надоел! — воскликнула Марина и ринулась закрывать дверь, но молодой человек поставил ногу, и ей это не удалось.
— А я тебя люблю, понимаешь! Что тебе с этим стариком, у него, небось, простатит-радикулит… А ты, значит, уже в халатике — после душа, значит!!
— Дурак!! — закричала Марина и изо всех сил шарахнула дверью ему по ноге, но он и тогда ее не убрал.
— Так, молодой человек, — вмешался я в их сцену. Радикулит, еще куда ни шло, у меня случается, но простатит — это уже оскорбление. — Проваливайте-ка отсюда, пока я милицию не вызвал!
Я сделал решительный шаг к двери, взяв под руку Марину, отстранил ее, потом, деловито взявшись за ручку двери, другой рукой оттолкнул молодого человека на лестницу. Он не сопротивлялся.
— Он же бросит тебя!! — кричал он в это время. — Он же писатель! Нужен тебе женатый мужик!!
Стараясь пропускать грубости мимо ушей, я потянул на себя дверь.
— Здравствуйте, Сергей Игоревич, — из-за плеча рыжего парня выглядывала соседка Клара Ивановна. Рядом с ее ногой, глядя такими же глупыми глазенками, как у хозяйки, выглядывал вернувшийся с вечерней прогулки свиномордый бультерьер. — Ой, и Мариночка здесь, — заглянула она в квартиру. — Здравствуй, деточка.
— Да он бросит тебя! — продолжал между тем кипятиться молодой человек, не обращая внимания на соседку.
Я захлопнул дверь. Как вы меня все достали! И мимо стоявшей так же Марины прошел в кухню. Я молча налил себе чаю и уселся за стол. Немного погодя вошла Марина и, остановившись в дверях, молча стала смотреть на меня. Я делал вид, что не замечаю ее: я размеренно пил чай, механически делая глоток за глотком, хотя и пить не хотел — просто от злости.
— Я ему говорила, что вас люблю, — вдруг негромко проговорила Марина.
Я вздрогнул и посмотрел на нее. Она стояла, привалившись плечом к дверному косяку, наклонив головку чуть набок, в своем коротеньком голубом халатике — нижние полы его чуть разошлись открывая дивное белое, как мрамор, бедро. Она глядела на меня прямо, не мигая. Что выражал ее взгляд, я не знал. Но меня бросило в жар, сердце заколотилось. Я готов был броситься к ней, обнять, целовать, целовать ее лицо, глаза, губы… А там будь что будет! Пропадай все на свете! Ведь я тоже тебя люблю!! Как не любил никого на свете! Как уже и не буду любить. Никогда…
Зазвонил телефон; не отрывая от девушки глаз, я взял со стола трубку и поднес к уху. Закашлялся…
— Да… Хорошо, что ты позвонила… — Звонила жена из Феодосии. — А что? Да нет, ничего с голосом, простыл немного. Тебе-то как отдыхается? Как погода? Я?! Конечно один, вот сижу… Роман?! С кем роман?.. Ах роман… Идет потихоньку… Ну конечно, скучаю. Звони почаще… Погода и у нас ничего. И я тебя целую.
Я отключил трубку. Посидел минуту, глядя на нее, потом поднял глаза на Марину, которая не переменила позы, но что-то неуловимое изменилось в ее лице.
— Ладно, пойду поработаю, — сказал я спокойным безразличным голосом, вставая.
Марина молчала.
Но наверное прошло, еще полчаса, прежде чем я смог приступить к работе, а эти полчаса я сидел, тупо глядя в компьютер — ни о чем не думая и ни о чем не мечтая.
Глава 11
ПОХИЩЕНИЕ ВИСЕЛЬНИКА
Последние слова:
— А! Это ты, Петр; здравствуй!
Александр Суворов
— Всем оставаться на местах!! — вдруг заорал кто-то мужским страшным голосом. — Не двигаться!!! Всем оставаться на местах!!
Этот грубый окрик буквально парализовал Антона. Он так и замер, одной рукой обнимая старуху за шею, уткнув палец другой руки ей в темя. Дыхание перехватило; не отпуская старуху, он медленно повернул голову и вытаращенными глазами посмотрел в сторону двери.
Через зал прямо на него шли двое мужчин. Они были одеты одинаково: на них были черные длинные плащи, шляпы и темные очки — от солнца отличались они только ростом. Высокий держал в руке пистолет. У Антона подкосились ноги, но он устоял, опершись на недвижимую старушку. Должно быть, от внезапного испуга или перенесенного стресса время для Антона потекло как-то по-иному. Ему казалось, что люди в черном идут как в замедленной съемке, и он успел разглядеть их в мельчайших подробностях. Он видел, как также замедленно с криком к ним бросается Максим, один из мужчин походя, не останавливаясь, наносит ему короткий профессиональный удар в челюсть, у Максима развеваются волосы в сторону удара, и он медленно опускается на пол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Я тоже шептал что-то страстное, шептал слова, которых не знал раньше, которых не говорил никогда и никому и о существовании которых не подозревал. Это словно были слова с другим смыслом, другого языка и другого назначения. Возможно, это были обычные банальные слова любви, которые шепчут друг другу все влюбленные, слова затертые и блеклые, но в эту минуту приобретающие иной смысл, иное значение, иное звучание — усиленные в своей обыденности и просто-те тысячекратно, идущие напрямую из души и попадающие в душу. Это общение двух душ, и умственный отбор слов не имеет значения, не важно, что говорится в такую минуту. Все, что ни говорится на языке счастья, — правильно.
Сколько мы стояли так, обнявшись в темной комнате-тайнике, не знаю. Время перестало существовать. Время перестало существовать… Не было ни прошлого, ни будущего, было только сейчас…
Но что-то вдруг лопнуло, я вздрогнул, прислушался. В комнате кто-то ходил. Сколько ходил, не знаю. Но Марина смолкла и тоже насторожилась. Осторожные шаги за тонким ковром, поскрипывание половиц. Вот что-то загремело. Раздались негромкие чертыхания, после чего все стихло. Должно быть, человек остановился… А нет, вот опять заскрипели половицы — двинулся дальше.
Мы стояли с Мариной, не разжимая объятий, но между нами уже втиснулась тревога. Кто мог ходить по квартире? Возможно, это ищут Марину. Нет! Теперь я не отдам эту девушку не только Леонтьеву и Шнуру — пусть хоть вся попса Москвы придет и попробует отнять ее у меня! Я чувствовал сейчас в себе огромную силу. В моих объятиях было самое дорогое, самое очаровательное, самое лучшее на земле существо. И я не отдам ее никому. Никому!
За ковром кто-то закашлялся. Я медленно разжал объятия, но девушка не хотела отпускать меня, как в последний раз прижимаясь ко мне еще сильнее. И я снова прижал ее к себе. Еще несколько минут из комнаты слышались шаги, после чего все стихло.
— Ушел, кажется, — наклонившись к ее ушку, проговорил я одними губами.
Она прижалась ко мне еще крепче.
— Нужно пойти посмотреть, — сказал я.
Она промолчала.
— Я пойду посмотрю.
Марина закивала головой мне в плечо и ослабила объятия, но не отпускала. И я понимал ее, вот мы стоим сейчас, обнявшись с ней, и страшно разрушить это единение тел и душ. Страшно, что такое уже не повторится, не повторится никогда. Мне тоже было страшно, но здравый ум уже проснулся во мне. Я, как можно нежнее, стараясь причинить девушке как можно меньше душевных страданий, насильно разжал ее объятия и медленно повернулся в сторону комнаты. Только сейчас я заметил, что рука продолжает сжимать рукоятку пистолета. Это придало смелости.
Я осторожно выглянул в щель между дверями и, слегка отогнув угол ковра дулом газового пистолета, выглянул в комнату. В комнате никого не было. В прихожей в некоторой задумчивости стоял высокий незнакомый мне молодой человек с ярко-рыжими волосами. Постояв так с минуту, он повернулся и вышел на лестницу. Хлопнула входная дверь, и стало тихо. Выждав еще минуту, я осторожно выбрался из комнаты-тайника. Держа пистолет наготове, обошел всю квартиру, но никого не обнаружил, закрыл замок на входной двери, после чего вернулся в комнату.
Марина сидела на стуле посреди неимоверного бардака и грустно смотрела в пол. Она была бледна и, кажется, понимала то же, что понимал сейчас и я.
— Ушел, — сказал я.
Марина подняла голову и посмотрела на меня непонимающе.
— Ну я говорю, парень какой-то… Ушел. Постоял в прихожей… На грабителя не похож, ничего не унес…
Я бы заметил…
Я продолжал говорить, сам не зная зачем, заполняя пустоту времени, пространства, пустоту души… Не знаю зачем.
— Что теперь делать будем? — прервала меня Марина.
Я растерялся от ее прямого вопроса, и мне стало неловко.
— Ну сейчас ко мне пойдем, чаю попьем.
Я улыбнулся натужно. Но не это она хотела знать. Не это! А то, что было там, в темной комнате, и что осталось теперь в темноте души. Что теперь делать? Теперь! Потому что теперь мы не такие, как были, мы уже другие и никогда не станем прежними. И возможно, того, что было там, в темноте, уже не повторится никогда. Такое случается редко, раз в жизни… и то не у всех. Хотел бы я сам знать ответ на этот вопрос. Но нет у меня его. Нет!
— Слушай, пойдем ко мне, — сказал я серьезно, без идиотских улыбочек. — Ну а там видно будет.
Она поняла сразу. Она понимала все сразу и так, как я. Марина встала и, не глядя на меня, словно ей тоже, как и мне, было и стыдно и восхитительно одновременно, пошла в прихожую.
Мы пили чай у меня в кухне. И я тужился изо всех сил быть веселым, рассказывал, как ко мне вломились два попсаря, как я с ними подрался, но не в свою пользу, а только схлопотал по челюсти. Марина делала вид, что ей смешно и страшно за меня, пила чай и много курила. И я делал вид, что мне интересно рассказывать… Но оба мы думали о другом. Оба мы думали о той темной комнатушке, где совсем недавно были счастливы.
— А я после того, как от вас ушла, — после того как мне рассказывать уже было нечего, начала свой рассказ Марина, выпив две чашки чая и выкурив не знаю сколько сигарет, — поднялась к себе в комнату и спряталась в тайник. Дверь я нарочно закрывать не стала, думаю, может вы передумаете. А там у нас барабашка живет, ну я вам рассказывала. Это дух ребенка. — Глаза ее загорелись — эта тема, видно, тоже ее беспокоила.
— А ты откуда знаешь, что дух ребенка?
— Вы… — Она осеклась, не договорив. — Вы меня только за сумасшедшую не считайте.
И я понял, она не хотела обращаться ко мне, как прежде, называть меня дядей. Да и я не хотел, чтобы она так меня называла.
— Ну что ты? Как я могу тебя сумасшедшей считать? Ты же не ковыряешь вилкой в носу, не выливаешь чай мне за шиворот и ведешь себя вполне адекватно.
— Ну ладно, скажу тогда. Он приходил ко мне во сне.
— Как это?
— Несколько раз приходил ко мне во сне и рассказывал о себе… Вы не думайте, он и к маме тоже приходил, только она не верит. Хотя, вот вы писатель, подумайте, как один и тот же сон может сниться двум людям.
— Да никак не может. Вот у Кастанеды есть система управления сновидениями. Ты об этом слышала?
— Да читала я это. Но здесь другое совсем.
И рассказала Марина о том, что в комнате-тайнике у них живет дух умершего уродливого мальчика. Умер он, когда ему было около семи лет, и с тех пор дух его обитает в разных домах Петербурга. Рассказал он также, что таких духов в Петербурге очень много, что чуть ли не в каждой квартире старого города проживают такие духи. Большинство из них уроды. Почему Марина решила, что большинство проживающих в Петербурге духов уроды, я не понял.
— Так вот, — продолжала Марина. — Я стала изучать этот вопрос о домовых и всяких там барабашках, читать литературу по демонологии и узнала, что есть много версий, откуда берутся домовые. Одна из них, что домовые — это духи некрещеных детей. А уродов на Руси считали за создания нечистого и в деревнях иногда даже убивали. Поэтому множество их душ живут среди нас в другом измерении, и мы не знаем об их существовании, а они смотрят на нас оттуда и радуются за нас или, наоборот, негодуют…
— Интересно, раньше ведь домовые считались оберегателями дома. Их даже переносили в новый дом в сапоге, — проявил я эрудицию.
— Да, в сапоге или в глиняном горшке. А домового ведь даже можно вывести. Если у вас дома, например, домового нет, можете вывести себе его сами. Это очень просто. У куриц иногда появляются такие маленькие яички, совсем крохотные…
— Перепелиные называются.
— Да нет, — улыбнулась Марина. — В народе такое яичко называется «серсок». Так вот этот серсок вы помещаете себе под мышку и носите десять дней.
— Здорово! А спать как же?!
— Спите тоже с ним, вынимать категорически воспрещается. И вот через десять дней из него вылупляется чертик-домовой, во всем вам послушный.
— Ну что же, на досуге займусь выведением.
Марина вдруг замолчала и погрустнела. Кажется, ей стало неинтересно об этом говорить. Поднявшись, она подошла к окну и стала смотреть на улицу. Я тоже молчал. Я не хотел вспоминать то, что произошло у нас в жилище уродливого барабашки, но это воспоминание без моего желания само вставало передо мной. Теперь я знал, что это будет приходить само, когда не зовешь, вдруг всплывать в памяти души, в памяти тела, в памяти запахов и ощущений, вплывать вместе с ароматом ее волос… И мое тело вспоминало и тянулось к этой стоящей у окна девушке, и я непроизвольно подавался вперед…
— Вот черт! — Марина вдруг бросилась в сторону от окна.
— Что случилось? — спросил я, поднимаясь из-за стола.
— Да нет, так, ничего. Знакомый парень просто. Только бы не заметил.
— Знакомый парень?..
Мне вдруг кровь ударила в лицо, стало не по себе. «Знакомый парень…» Ведь я совсем не думал о том, что у Марины могла быть своя жизнь, что у нее мог иметься «знакомый парень», были какие-то привязанности, постоянный молодой человек или даже несколько. Чувство ревности, непреодолимое, темное и тягучее зашевелилось у меня внутри. Как известно, мужчины ревнуют к тем, кто был у женщины до него, а женщины — к тем, кто у мужчины будет после… Ну или что-то в этом роде. Но я вдруг разозлился, очень разозлился! Значит, у нее до меня была какая-то жизнь…
— Друг твой, что ли? — ехидно спросил я.
Хотя какое право я имею на эту девушку? Но когда говорит ревность, здравый смысл умолкает и пугливо прячется в темных углах.
— Да так, приятель старый.
Марина не замечала изменившегося моего тона и не придавала значения моим расспросам, а зря. Я заводился все сильнее, хотя виду старался не подавать, но в душе у меня все бурлило.
— И давно вы с ним дружите?
— Да нет, год всего — на дискотеке познакомились. Он в Гидромете учится.
— Понятно, — сказал я, все больше возбуждаясь. — Ну а у вас… — Я хотел задать самый глупый вопрос из всех, которые мог задать в эту минуту, но, к счастью, не успел.
В дверь раздался звонок.
— Не открывайте! — воскликнула Марина, бросаясь ко мне. — Прошу вас, не открывайте!..
Лицо у нее было испуганным, и, конечно, видя девушку в таком смятении, в другой раз я ни в коем случае не открыл бы дверь, но не сейчас. Внутри у меня поднялась неосознанная злоба.
— Ну отчего же не открывать, — спокойно, с ехидством сказал я. — Давай посмотрим на твоего кавалера.
Почему это дикое чувство собственничества проснулось во мне? Ревность и здравый смысл не уживаются в одном человеке.
— Ну отчего же не открыть… — зло повторил я и направился в прихожую.
Звонки в дверь не смолкали. Марина осталась в комнате; должно быть, она не понимала перемены в моем отношении или истолковывала его как-то иначе.
Я подошел к двери и посмотрел в глазок. На лестнице стоял рыжий молодой человек, которого я совсем недавно видел в квартире у Марины. Я протянул руку к замку, но что-то вдруг остановило меня. «А стоит ли лезть в чужую жизнь? — пронеслось вдруг в голове. — Рушить то, что уже создано, если знаешь, что сам не сможешь создать ничего нового». Но это было лишь мгновение.
Я открыл замок. Молодой человек смотрел на меня, наклонив чуть набок голову. Хотя шевелюра у него была рыжей, на лице не было следов обычных в таком случае веснушек, кожа у него была белой, белыми были и ресницы, и брови.
— Вам кого, молодой человек? — спросил я, сурово на него глядя.
— Мне Марина нужна, она у вас скрывается?
— А кто вы такой? И по какому праву… — Начал я с возмущением, но молодой человек бесцеремонно прервал меня. Ну никакого воспитания!
— Послушайте, мне нужна Марина. — Он через меня постарался заглянуть ко мне в квартиру. — Я видел ее в вашем окне. Она мне очень нужна. И если вы не пропустите, я войду сам, — пригрозил рыжий, нахально глядя мне в глаза.
— Ну рискни. — Я ухмыльнулся — с этим-то пацаном я как-нибудь слажу.
— Чего тебе нужно? — раздался за моей спиной голос Марины.
— Я хочу с тобой поговорить, — через мою голову сказал молодой человек.
— Нам не о чем говорить, — грубо отрезала Марина, остановившись рядом со мной. — Мы с тобой уже все обсудили.
— Так это он и есть? — Молодой человек окинул меня презрительным взглядом и скривился в пренебрежительной усмешке. — Пи-са-тель!
— Не твое дело! — грубо сказала Марина.
— А вас что, на молодую потянуло?.. Старушки надоели или для вдохновения… — ехидно сказал он мне и перевел глаза на Марину. — Он ведь бросит тебя. Ты ему не нужна. Он ведь писатель, таким верить нельзя!..
Я впервые оказался в такой ситуации и не знал, как реагировать на его слова — закрыть перед ним дверь, дать в нос… или еще что-нибудь.
— Все, ты надоел! — воскликнула Марина и ринулась закрывать дверь, но молодой человек поставил ногу, и ей это не удалось.
— А я тебя люблю, понимаешь! Что тебе с этим стариком, у него, небось, простатит-радикулит… А ты, значит, уже в халатике — после душа, значит!!
— Дурак!! — закричала Марина и изо всех сил шарахнула дверью ему по ноге, но он и тогда ее не убрал.
— Так, молодой человек, — вмешался я в их сцену. Радикулит, еще куда ни шло, у меня случается, но простатит — это уже оскорбление. — Проваливайте-ка отсюда, пока я милицию не вызвал!
Я сделал решительный шаг к двери, взяв под руку Марину, отстранил ее, потом, деловито взявшись за ручку двери, другой рукой оттолкнул молодого человека на лестницу. Он не сопротивлялся.
— Он же бросит тебя!! — кричал он в это время. — Он же писатель! Нужен тебе женатый мужик!!
Стараясь пропускать грубости мимо ушей, я потянул на себя дверь.
— Здравствуйте, Сергей Игоревич, — из-за плеча рыжего парня выглядывала соседка Клара Ивановна. Рядом с ее ногой, глядя такими же глупыми глазенками, как у хозяйки, выглядывал вернувшийся с вечерней прогулки свиномордый бультерьер. — Ой, и Мариночка здесь, — заглянула она в квартиру. — Здравствуй, деточка.
— Да он бросит тебя! — продолжал между тем кипятиться молодой человек, не обращая внимания на соседку.
Я захлопнул дверь. Как вы меня все достали! И мимо стоявшей так же Марины прошел в кухню. Я молча налил себе чаю и уселся за стол. Немного погодя вошла Марина и, остановившись в дверях, молча стала смотреть на меня. Я делал вид, что не замечаю ее: я размеренно пил чай, механически делая глоток за глотком, хотя и пить не хотел — просто от злости.
— Я ему говорила, что вас люблю, — вдруг негромко проговорила Марина.
Я вздрогнул и посмотрел на нее. Она стояла, привалившись плечом к дверному косяку, наклонив головку чуть набок, в своем коротеньком голубом халатике — нижние полы его чуть разошлись открывая дивное белое, как мрамор, бедро. Она глядела на меня прямо, не мигая. Что выражал ее взгляд, я не знал. Но меня бросило в жар, сердце заколотилось. Я готов был броситься к ней, обнять, целовать, целовать ее лицо, глаза, губы… А там будь что будет! Пропадай все на свете! Ведь я тоже тебя люблю!! Как не любил никого на свете! Как уже и не буду любить. Никогда…
Зазвонил телефон; не отрывая от девушки глаз, я взял со стола трубку и поднес к уху. Закашлялся…
— Да… Хорошо, что ты позвонила… — Звонила жена из Феодосии. — А что? Да нет, ничего с голосом, простыл немного. Тебе-то как отдыхается? Как погода? Я?! Конечно один, вот сижу… Роман?! С кем роман?.. Ах роман… Идет потихоньку… Ну конечно, скучаю. Звони почаще… Погода и у нас ничего. И я тебя целую.
Я отключил трубку. Посидел минуту, глядя на нее, потом поднял глаза на Марину, которая не переменила позы, но что-то неуловимое изменилось в ее лице.
— Ладно, пойду поработаю, — сказал я спокойным безразличным голосом, вставая.
Марина молчала.
Но наверное прошло, еще полчаса, прежде чем я смог приступить к работе, а эти полчаса я сидел, тупо глядя в компьютер — ни о чем не думая и ни о чем не мечтая.
Глава 11
ПОХИЩЕНИЕ ВИСЕЛЬНИКА
Последние слова:
— А! Это ты, Петр; здравствуй!
Александр Суворов
— Всем оставаться на местах!! — вдруг заорал кто-то мужским страшным голосом. — Не двигаться!!! Всем оставаться на местах!!
Этот грубый окрик буквально парализовал Антона. Он так и замер, одной рукой обнимая старуху за шею, уткнув палец другой руки ей в темя. Дыхание перехватило; не отпуская старуху, он медленно повернул голову и вытаращенными глазами посмотрел в сторону двери.
Через зал прямо на него шли двое мужчин. Они были одеты одинаково: на них были черные длинные плащи, шляпы и темные очки — от солнца отличались они только ростом. Высокий держал в руке пистолет. У Антона подкосились ноги, но он устоял, опершись на недвижимую старушку. Должно быть, от внезапного испуга или перенесенного стресса время для Антона потекло как-то по-иному. Ему казалось, что люди в черном идут как в замедленной съемке, и он успел разглядеть их в мельчайших подробностях. Он видел, как также замедленно с криком к ним бросается Максим, один из мужчин походя, не останавливаясь, наносит ему короткий профессиональный удар в челюсть, у Максима развеваются волосы в сторону удара, и он медленно опускается на пол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25