я выдавал на расходы и не записывал.Шмель чуть заметно и лукаво улыбнулся.– Впрочем, – вдруг как бы что-то сообразив, обратился к нему Бежецкий, – если вы мне их поможете проверить, я буду признателен, кое-что можно будет и исправить.– Я всегда с готовностью, – поклонился Борис Александрович.Занятые разговором, они не слыхали раздававшегося в передней звонка, но при последних словах Шмеля в кабинете появился Аким с визитной карточкой на подносе.– Госпожа Щепетович какая-то! – мрачно доложил он.– Кто такая? – взял с подноса карточку Владимир Николаевич и стал ее рассматривать. – Скажи, что я не одет, принять не могу.– Уж скажу. Известно, знаю как, – буркнул Аким, удаляясь.– Кто это такая? – обратился Бежецкий к Шмелю, все еще продолжая вертеть поданную ему карточку. – Наверно, опять какая-нибудь любительница на сцену к нам просится. Страшно много их развелось. Как домашний скандал случился с барыней, побранилась с мужем – так и актриса готова.Владимир Николаевич расхохотался.– А вот, если барышня просится, так, наверно, после несчастной любви. Можно безошибочно сказать, – продолжал он.В кабинете снова появился Аким.– Что тебе еще надо?– Да она говорит, – ухмыльнулся тот, – ничего, что не одет. Все равно я смотреть не стану и так, говорит, ладно. Только извольте их беспременно принять.– Слышите, Борис Александрович, какая? – обратился Бежецкий к Шмелю. – Надо ее посмотреть.– Любопытно, – ответил тот.– Так все равно смотреть не будет? Ладно! Если ей все равно, и мне все равно. Даже еще приятнее! Хорошенькая или старуха? – обратился Владимир Николаевич к Акиму.– Очень-с франтливая и субтильная барышня… На вид так, с отвагой!.. – продолжал ухмыляясь тот.– Ну если субтильная, да еще с отвагой, – снова захохотал Бежецкий, – так проси.Аким вышел.– Посмотрим, что это за Щепе… Щепе… Щепетович, – произнес он, посмотрев на карточку.Дожидаться прибывшей пришлось им не долго. В кабинет уже входила развязной, самоуверенной походкой молодая, шикарно одетая барыня, на вид лет двадцати пяти, с вызывающе-пикантным личиком, на вздернутом носике которого крепко сидело золотое пенсне, придавая ему еще более дерзкое, даже нахальное выражение; из-под фетровой белой шляпы с громадным черным пером и широчайшими полями, сидевшей на затылке, выбивалась на лоб масса мелких буклей темно-каштановых волос. В общем, прибывшая, со стройной, умеренно полной фигурой, красиво затянутой в черное бархатное платье, маленькими ручками в черных перчатках и миниатюрными ножками, обутыми в изящные ботинки, обладала всецело той возбуждающей, животной красотой, которая так нравится уже пожившим мужчинам.– Честь имею представиться, Лариса Алексеевна Щепетович, – прямо подошла она к вставшему при ее входе с дивана Владимиру Николаевичу и подала ему руку.Тот окинул ее жадно-сладострастным взглядом.– Извините пожалуйста, что я, не имея чести знать вас, так настаивала, чтобы вы меня приняли, – продолжала гостья, грациозно кланяясь Шмелю.– Ах, помилуйте, очень рад, – продолжал Владимир Николаевич крепко пожимая ее маленькую ручку, которую она не отнимала, – меня только извините, что принимаю вас в таком костюме.Он указал глазами на халат.Борис Александрович, раскланявшись с прибывшей, с лукавою усмешкою поглядывал на видимо растаявшего Бежецкого.– Садитесь, пожалуйста, – продолжал между тем тот, подвигая кресло к преддиванному столу и усаживаясь на другое, стоявшее vis a-vis.Лариса Алексеевна грациозно опустилась в кресло, умышленно выставив свою крошечную ножку.Владимир Николаевич впился в нее глазами.– Вы курите? – вынул он из кармана портсигар и подал ей, – мне позволите?– Merci, я курю, пожалуйста, не стесняйтесь… – игриво отвечала она, взяв папироску.Бежецкий засуетился, зажигая спичку и подавая ей. Лариса Алексеевна поблагодарила, грациозно склонив голову, и закурила.Владимир Николаевич продолжал смотреть на нее влюбленными глазами.Она, заметив, что ею любуются, кокетливо опустила глазки.Молчание длилось несколько минут.– Так чем же я могу вам, Лариса Алексеевна, служить? Что доставило мне счастие видеть вас у себя? Очень буду рад, если только мне удастся угодить вам, – начал он, растягивая слова и продолжая пожирать ее глазами.– Ах! Вы все можете сделать, если только захотите. Все от вас зависит, – воскликнула она, вскинув на него глазами.Он смотрел на нее вопросительно.– По моим семейным делам, – продолжала она, сделав сконфуженный вид и опуская глазки, – мне необходимо жить здесь, в городе. Так неловко… Я желаю получить у вас в обществе место первой драматической ingenue. Я решила посвятить себя искусству и сцене…Она замолчала.Он молчал тоже, продолжая любоваться ею.– У меня так много было несчастий в жизни, – закатила она глазки и вздохнула. – И если теперь эта последняя попытка поступить на сцену не удастся, то я не знаю, что я должна с собою делать… просто не перенесу этого.– Ах, помилуйте, – отвечал он, выразительно глядя на нее, – что за мысли! Мне кажется, по первому взгляду на вас, что вам все должно удаваться, чтобы вы не задумали. Я крайне удивился бы, если бы это было иначе…– Ах, если бы это было так, – вздохнула она снова, – впрочем, я вас ловлю на слове: теперь моя удача зависит от вас…– То есть от меня очень немногое зависит теперь, так как у нас труппа уже собрана, все emplois заняты… – заметил он уже более серьезно.– Как это досадно, – сказала она после некоторого раздумья. – Нельзя ли мне поступить хотя бы на небольшое жалованье, сверх комплекта. Я играю всех драматических ingenues и буду вам полезна.– Да как же это сделать? Мне бы очень было приятно помочь вам, Лариса Алексеевна, но женщин в труппе так много, что из-за ролей ссорятся. Если даже и поступите – играть не удастся, – совершенно серьезно ответил он.Она опустила голову.– Сделать это теперь в середине сезона трудно… – добавил он после некоторого размышления.– Вот что… – подняла она голову. – Если хотите, я и без жалованья поступлю все равно, только примите.Она улыбаясь глядела просительно на него и вдруг, встав с места, потянулась через стол за пепельницей. Бежецкий тоже вскочил и схватился за ту же пепельницу, чтобы подать ее ей.При быстром движении их лица сошлись очень близко.– Ну, голубчик… Устройте… для меня… Я буду вам очень, очень благодарна, Eh, bien… Устройте… – выразительно прошептала она, еще более приближая свое лицо к его и пожимая его руку.– Ах, какая вы… – не досказал Владимир Николаевич своей мысли, отскочил от нее, как обожженный, и стал ходить в волнении по комнате.– Ах, никогда, никогда в жизни мне ничего не удается, – воскликнула Щепетович, сделав сконфуженный вид и закрыв глаза рукою.Борис Александрович, молча наблюдавший всю вышеприведенную сцену, встал с дивана и стал раскланиваться с Щепетович, грациозно ответившей на его поклон, а затем, лукаво подмигнув на нее Бежецкому, подал ему руку.– Однако до свиданья, Владимир Николаевич. Я не буду вам мешать заниматься делом, – подчеркнул он и вышел.Бежецкий и Щепетович остались одни.– Так как же? – подошла она к нему. – Можно надеяться?Он не ответил ни слова.– Вот что! – таинственно продолжала она, кладя ему руку на плечо. – Если нужно, за меня вам будут платить… Только я должна быть актрисой. Пятьсот рублей в месяц я буду давать на расходы общества, только примите…В это время в дверях появилась фигура глупо улыбающегося Акима.– Что тебе здесь надо? Ступай вон! – заметил ему Бежецкий.Лариса Алексеевна быстро сняла руку с его плеча.Аким исчез.– Вот что, милейшая Лариса Алексеевна, – обратился он к ней, вы прелестная барыня, только я на это согласиться не могу – это может меня скомпрометировать.Он взял ее за руку.Она с недоумением смотрела на него.– А иначе как-нибудь, – многозначительно продолжал он, – устроить можно. Попробуем… Я бы хотел вам помочь…Он улыбнулся.Она поняла его и кивнула головой.В передней раздался звонок.– Кто-то приехал. Вот не кстати-то… – с досадой проворчал он.Она лукаво улыбнулась.– Так значит, можно? Ах, как я счастлива. Просто готова весь мир обнять в эту минуту, – схватила она его за голову и поцеловала в лоб.Он, в свою очередь, хотел обнять ее, но она ловко вывернулась.– А теперь прощайте, я отправлюсь. К вам кто-то приехал, да и я тороплюсь. Приезжайте без церемонии ко мне ужинать, потолкуем. Я адрес оставлю вашему человеку, – на ходу, смеясь, проговорила она и скрылась за дверью.Бежецкий в волнении схватился за голову и опустился в кресло. IX. Врасплох Приехавшая так некстати гостья – была Надежда Александровна Крюковская, с которой Лариса Алексеевна и столкнулась в приемной.– Крюковская. Вот неожиданная встреча, сколько лет, сколько зим не видались, – радостно раскрыла последняя свои объятия.– Здравствуйте, – видимо, умышленно холодно отвечала на горячее приветствие Надежда Александровна, отшатнувшись от Щепетович.– Гордячка! – прошипела та, опуская руки.Обе женщины смерили друг друга вызывающими взглядами.Во взгляде Крюковской почувствовалась какая-то гадливость, во взгляде Щепетович – горел злобный огонек.– Вы тоже к нему? – подчеркнула Лариса Алексеевна.Крюковская вспыхнула и молча прошла мимо Щепетович.Та проводила ее язвительно-насмешливым взглядом и, высоко подняв голову, медленно прошла в переднюю в сопровождении наблюдавшего эту сцену Акима.Владимира Николаевича Надежда Александровна застала еще далеко неоправившимся.– От чертенок-то, – шептал он. – Ну, бабенка, должно быть, бедовая. Огонек! Просто обожгла! Какая грациозная, прелесть! Так и ластится и вьется, как бесенок. Надо будет к ней непременно с визитом заехать.Он все еще продолжал задыхаться и даже поправил ворот рубашки, как будто он вдруг ему сделался тесен.– Здравствуй! – подошла и поцеловала его в лоб вошедшая Крюковская.Он растерянно уставился на нее.– Ну, целуй же. Фу, как устала. Сейчас с репетиции. Вели дать кофею. Мою записку получил?Он машинально поцеловал ее.Она опустилась в кресло, подозрительно посматривая на него.– Да, получил, – ответил он и позвонил.Явился Аким.– Подай кофе.– Слушаю-с.Аким удалился.– Скажи, пожалуйста, – медленно начала Надежда Александровна, – зачем сюда приехала Щепетович? Только этого недоставало. Я и не знала даже, что она в Петербурге, да и ты почему-то не сказал мне этого.– Да разве ты ее знаешь? – удивился он. – Я не думал. Она ко мне в первый раз приехала. Веселая такая и очень мила. Скажи, пожалуйста, кто она такая?– Кто она? – нервно захохотала она. – Ну, уж извини, при всей моей откровенности с тобой, я не решусь дать ей при тебе ее настоящее имя.– Вот как!– Да, мой милейший, ты поражен, не ожидал… Нет, вообрази, какое нахальство. Встречается со мной – целоваться лезет.Надежда Александровна с негодованием передала ему сцену в приемной.– А к тебе она зачем попала? Просилась на сцену, что ли? – закончила она свой рассказ.– Просилась, – ответил он, – да тебе-то, скажи, что до нее за дело?– Как, что за дело? – вспыхнула она. – Ты ее не вздумай принять. Без того у нас мало делом занимаются, а при ней уж совсем одни только кутежи пойдут. Если она будет у нас, я сейчас же уйду, да и другие уйдут, служить с ней не станут.Он внимательно посмотрел на нее и вдруг смутился под ее взглядом.Это не ускользнуло от нее.– Та, та, та, посмотри-ка мне прямо в глаза, – подошла она к нему и взяла его за плечи.Он отвернулся.– Нет, посмотри.– Полно, Надя, что еще за глупости…– А! Так вот что… И в глаза прямо смотреть не хватает совести… Бессовестный, гнусный волокита! Прилично ли председателю, серьезному человеку, заниматься таким пустозвонством. Вечно только одного веселья хочется… Ну, да ты у меня не увернешься, я тебя…Она не окончила фразы, так как в кабинете появился Аким с кофеем, который он и поставил на стол.Надежда Александровна отошла от Бежецкого и присела к столу.Аким не уходил. Он остановился у притолоки, молча улыбался и покачивал головой.– Эх! – укоризненно произнес он наконец.– Что тебе надо? Чего ты выпучил бельмы? Пьяница! – обернулся Владимир Николаевич.– А то и надо! – передразнил его тот.– Хорошенько его, барышня, – обратился он к Крюковской, – а то у барина глаза-то больно завидущи. Чтобы эта тут вертихвостка, с позволения сказать, не шлялась.Надежда Александровна улыбнулась.– Бесстыдники! Право бесстыдники? – добавил Аким уже по адресу Бежецкого. – Ишь какая у нас с вами краля, а вам все мало.Он мотнул головой в сторону Крюковской.– Молчи ты, пьяная физиономия! – засмеялся Владимир Николаевич. – Что это ты врешь? Ступай вон, старая бесхвостая сова.– Я и пойду. Чего вы ругаетесь-то! Опять за сову принялись. Это за то, что я правду сказал. Спасибо, всегда так надо. Ступай, мол, старый пес, вон. Вас же жалеючи говорю. Что? Аль опять захотелось по старому, бабе в лапы попасть. Опять пойдет, как бабье одолеет: Аким, Аким, денег надо, а я вот тогда и не пойду искать и не пойду…– Да оставь, старый черт! Не ворчи. Убирайся вон.– Всегда так, как начнешь правду говорить, все вон да вон, – продолжал говорить Аким, уходя из кабинета.– Видишь, я права, – с жаром начала Надежда Александровна. – Я при Акиме сдержалась, но теперь прямо скажу, что этого выносить не стану и при себе терпеть другую женщину не буду. Я тебе не жена и терпеть не обязана. Если ты осмелишься и я замечу – сейчас же брошу тебя. Что это за бесстыдство! Но помни, я тебе еще и отомщу за себя. Жестоко отомщу!В тоне ее голоса звучала решимость.Владимир Николаевич, видимо, струсил.Он подошел к ней и начал ее успокаивать, стараясь с деланной улыбкой заглянуть ей в лицо.– Ну, полно верить этому дураку, Надя, – поцеловал он несколько раз ее руку.Она не отнимала руки, но молчала.– Пожалуйста, не сердись. У меня к Щепетович еще не может быть никакого чувства. Я ее в первый раз и увидал сегодня.– Знаем мы «в первый раз», – вскинула она на него глаза. – Уж ты мне тоже, пожалуйста, розовый вуаль на глаза не надевай, я и так умею различать предметы. Знаю твой вкус: пришел, увидел, победил. И чем скорее и новее – тем милее и вкуснее. Настоящий гастроном в этом отношении: непременно переменное кушанье надобно. А Щепетович, я знаю давно, какая она птица. У Наташи Лососининой отбила мужа, он даже ей в то время нужен не был, другой был при ней, так только, чтобы отбить.– Удивительно у вас, у женщин, в этом отношении феодальные закостенелые понятия, эгоизм какой-то, – отвечал он со смехом и начал ходить по кабинету. – Почему непременно, если любишь женщину, надо отказаться от жизни и не сметь подумать о другой женщине? Отчего не пользоваться и не наслаждаться всем, что встречается на пути хорошего? Приятнее, веселее бы всем жилось. Зачем друг друга стеснять и лишать свободы? И мужчины, и женщины – живые организмы, живущие своей жизнью, а не вещи, которые могут быть чьей-нибудь собственностью. Нам, детям девятнадцатого века, крепостничества не надо и мы его не терпим, во всем должна быть свобода – это знамение времени.Он остановился перевести дух.Она задумчиво глядела на него.– Да и, вообще, мне кажется, – продолжал он, – притворяться и лгать в этом отношении очень гадко; я этого не могу. Чем я виноват, что меня прежде влекло, а теперь влечение прошло? Влечение и хорошо только тогда, когда естественно, да иначе оно и не может существовать, его вызвать насильно нельзя. Ну скажи, по совести, что в таком положении делать? Как тут быть?Он остановился перед ней и глядел вопросительно.– В теории, пожалуй, я с тобой согласна, – медленно начала она, – притворяться и лгать гадко, и насильно мил не будешь. Ты спрашиваешь меня, как тут быть? Я тебе ответить на это не сумею, сама в тупик становлюсь. Я чувствовать так не умею и для меня это непонятно.Она провела рукой по лбу, как бы сдерживая наплыв мыслей.– Только… если бы это случилось… Тяжело думать, – с расстановкой добавила она после некоторого молчания.В голосе ее слышались ноты безысходной грусти.Он тоже казался сосредоточенным.– Да. Это не разгаданная загадка и не думаю, чтобы кто-нибудь разгадал ее непогрешимо верно, – серьезно сказал он.Воцарилось молчание.Она сидела, бессознательно глядя в пространство.Он продолжал нервно ходить взад и вперед по кабинету.– А потому и будем жить, пока живется, – начал он первый, подходя к ней и целуя ее в голову. – Ну, что задумываться! Перестань. Улыбнись.Она горько улыбнулась.– Вот так-то лучше, – он снова поцеловал ее.Она схватила его за руку.– Ах, Володя, иногда мне кажется, что я счастлива, близка к твоей душе, а порой я с ужасом убеждаюсь, что между нами есть что-то недоговоренное, что мы далеки и не понимаем друг друга.– Надя, Надюша моя, я бы рад душой сам, если бы мог перемениться, но сорокалетнее дерево, если оно росло криво, перегнуть и выпрямить невозможно, а потому и мне изменяться трудно. Люби меня такого, какой я есть, а сделать меня нравственным вряд ли тебе удастся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12