Моя невестка страдает ревматизмом, доктор; быть может, вы убедите ее принять одну из ваших превосходных пилюль?
Их взгляды встретились; его глаза посмеивались. Неплохая мысль: дать этой ведьме опия и уложить ее спать.
Беатриса задержалась в дверях.
— Вы, конечно, понимаете, доктор, что этот разговор должен остаться между нами. И я думаю, в таком случае все пойдет гладко. Это чрезвычайно любезно с вашей стороны, и все мы от души вам благодарны.
Когда уже почти выплакавшуюся Фанни удалось наконец усадить в карету доктора, Генри со вздохом облегчения всем телом навалился на входную дверь и захлопнул се, преодолевая напор завывающего, пронизанного дождем ветра.
Потом Беатриса осторожно приоткрыла дверь спальни. Там было темно. С кровати доносились тихие всхлипывания, и она остановилась рядом с тем, кто лежал ближе к ней. Но его дыхание было глубоким и ровным: Дик уже уснул. Плакал Гарри, дитя брайтхелмстонского ужаса. Она нагнулась к нему.
— Тебе больно, милый? Доктор на всякий случай оставил для тебя лекарство.
— Нет, нет, я не потому.
Она опустилась на колени около кровати.
— Так почему же?
Он зарыдал.
— Это я виноват… это я во всем виноват… Мне так горько, мамочка, так горько…
Она обняла его и прижалась щекой к его щеке.
— Милый, мне тоже горько, и гораздо больше, чем тебе. Ну, не нужно, не нужно, родной мой. Я люблю тебя.
Он обхватил ее шею незабинтованной рукой и спрятал лицо у нее на груди.
Когда пробило одиннадцать. Повис в одних носках вошел в комнату и на цыпочках приблизился к Беатрисе, которая сидела с книгой у затененной лампы.
Гарри согласился принять снотворное, и теперь оба мальчика мирно спали.
— Я приготовил для вас на кухне горячего молока сударыня; мистер Риверс просит, чтобы вы теперь легли спать и разрешили мне подежурить здесь.
— Ложитесь вы, Повис, у вас был тяжелый день, а я еще не очень устала.
— Зато устанете к завтрему, сударыня, а вам предстоит денек потяжелее, чем кому-нибудь из нас, — ведь вам придется иметь дело с Биллом. Я лягу, когда меня сменит мистер Риверс. Мне велено разбудить его в три.
Она встала.
— Пойдемте пока со мной на кухню; они крепко спят. Она села у кухонного стола, подперев подбородок ладонью, и с серьезным вниманием разглядывала Повиса, пока он наливал и подавал ей горячее молоко.
— Сядьте, пожалуйста, — сказала она, — я хочу посоветоваться с вами.
Что вы подразумевали, говоря, что мне придется иметь дело с Биллом?
— Разве вы не пойдете к нему утром?
— Да, я иду туда с мистером Телфордом.
— Ну, так, значит, разнимать их придется вам. Она улыбнулась.
— Для драки нужны двое. Я думаю, вы убедитесь, что мисгер Телфорд готов многое стерпеть от Пенвирна.
— Это хорошо, — серьезно сказал Повис. — Ему таки придется стерпеть очень многое.
— Будем говорить прямо, Повис. Вы хотите предупредить меня, что Пенвирн не из тех людей, кому легко помочь?
— Да сударыня.
— Но как бы трудно это ни было, я должна ему помочь. Я не хочу требовать от вас откровенности, но мне надо понять его как можно лучше.
Помните, ведь я ни разу его не видела. Вы его хорошо знаете?
— Нет, сударыня; его никто хорошо не знает. Он этого не допускает.
— А вы пытались с ним сблизиться?
— Да нет, не особенно. Но мистер Риверс пробовал.
— Почему же он не хочет, чтобы люди узнали его поближе?
— Да потому, что тогда ему придется узнать поближе самого себя, а этого он боится.
— Почему боится?
На этот раз, прежде чем ответить. Повис задумался.
— Знаете ли вы, сударыня, что это за чувство, когда не можешь кого-нибудь простить?
— К сожалению, очень хорошо знаю. Пожалуйста, скажите мне, кого он не может простить? Миссис Риверс?
— Ее-то? — На лице Повиса мелькнуло отвращение. — Да Билл плевать на нее хотел, на вошь этакую! Прошу прощения, сударыня: я знаю, при дамах такие слова говорить не полагается.
— Мы разговариваем как мужчина с мужчиной, Повис. Если можно, объясните мне, что вы имеете в виду. Кого он ненавидит? Надеюсь, не моего брата?
— Ну, он-то ему зла не причинял. Нет, сударыня; это кое-кто побольше…
Это сам господь бог вседержитель. Может, он и возносится на крыльях херувимов, но проклятие Билла следует за ним.
Он умолк, а потом тихо прибавил:
— И не только Билла. Видите ли, сударыня, — продолжал он, еще помолчав, — господь был суров с Биллом; слишком суров для милосердного бога. Ну да Билл не первый и не последний.
— Понимаю. Мне очень важно это знать. А теперь расскажите мне что-нибудь о его жене. Мой брат говорил, что это брак не очень счастливый.
Что в ней плохого?
— В Мэгги-то? Вы сами сразу поймете, как только ее увидите, беднягу.
— Благодарю вас. Теперь я пойду спать. И… Повис…
— Слушаю, сударыня.
— Доктор рассказал нам, как вы помогали ему и сколько вы сделали, прежде чем он приехал. Мы с мистером Телфордом вам очень благодарны.
Беатриса протянула ему руку. Он взял ее, на секунду сжал в своих ладонях, отпустил и начал мыть чашку.
— Вам не за что благодарить меня; я знаю, что значит потерять ребенка.
Спокойной ночи, сударыня.
ГЛАВА V
Эллен вошла и отдернула занавеску.
— Мальчики чувствуют себя совсем хорошо, сударыня. Мастер Гарри уже сидит, и оба они совсем меня замучили — все спрашивают, что им дадут на завтрак. Мастер Дик говорит, что вчера остался без ужина и теперь голоден, как волк.
— Мистер Телфорд уже встал?
— Да, сударыня. Он ушел с мистером Риверсом. Они пошли на обрыв посмотреть место, где это случилось. Наверно, промокнут до костей. Дождь льет как из ведра.
Беатриса оделась и уже кормила мальчиков завтраком, когда Генри и Уолтер вернулись. Она вышла в переднюю, где они снимали плащи, с которых ручьем лила вода. Генри был мрачен.
— Беатриса, я видел это место… Просто чудо, что они остались живы.
Она рассмеялась.
— Еще как живы! Требуют малины со сливками. Конечно, зайди к ним, только сначала поешь. Они тоже сейчас завтракают. Не разрешай им много болтать. Генри, и не брани их, если можно. Они изо всех сил стараются быть веселыми, но если с ними заговорить о вчерашнем, они сразу расплачутся, а это им вредно. Лучше всего не упоминать об этом, пока они совсем не оправятся. Расскажи им о камнях друидов или почитай. А сейчас идите есть жареные сардины.
Когда он ушел к мальчикам, Беатриса повернулась к брату.
— Уолтер, мы с Генри пойдем к Пенвирну сразу же, как только уйдет доктор. Как мне с ним говорить? И в чем больше всего нуждается его семья?
— Во всем! Во всем, начиная от башмаков и кончая крышей над головой.
Когда имеешь дело с такой бедностью, трудно решить, с чего начать. Будь даже Билл более рассудительным человеком, он и тогда вряд ли мог бы ответить иначе. Пожалуй, им нужнее всего хороший дом и мебель. И новая лодка, разумеется. Но я думаю, что за советом тебе лучше всего обратиться вот к кому. — И он глазами указал на вошедшего Повиса, который начал убирать со стола.
— Повис, миссис Телфорд спрашивает меня, что, по моему мнению, нужнее всего Пенвирнам. Я думаю — приличный дом. Их конура непригодна для жилья.
Повис, собиравший посуду, со странным выражением искоса посмотрел на хозяина.
— Бесспорно, сэр. Но приличные дома стоят дорого. Может, мистер Телфорд смотрит на это дело иначе — ведь, кроме всего прочего, придется покупать новую лодку. Говорят, старую починить невозможно. Так, может, он сочтет, что хватит и этого?
— Я думал, что вы знаете нас лучше, Повис, — спокойно сказал Уолтер. — Мистер и миссис Телфорд думают о деньгах не больше, чем думали бы на их месте вы сами.
— Мне кажется, мы не понимаем друг друга, — вставила Беатриса. — Мой муж уже говорил мне, что собирается продать кое-какую землю, чтобы можно было построить хороший дом и купить лодку, а у меня есть немного своих денег, которых хватит на мебель и теплую одежду для всей семьи. Меня заботят не расходы, — я не знаю, что предложить и как предложить, не обидев Пенвирнов. Мне нужен деловой совет.
Повис поставил стопку тарелок на стол и задумался.
— Понимаю. Ну что ж, сударыня, лодку купить нетрудно, Да и дом построить тоже, коли на то пошло. В Камелфорде есть дельный подрядчик, а в Трепанее — каменоломни. В здешних местах камень — самый дешевый материал и самый пригодный для такого климата: не боится ни ветра, ни сырости.
Перевозка обойдется недешево, но когда картофель будет убран и лошади освободятся, я думаю, Мартин не запросит за них дорого, а когда улов сардин будет продан, многие в поселке будут рады подработать.
Он повернулся к Уолтеру.
— Вы, наверно, выделите участок для застройки, сэр?
— Разумеется.
— Это может подействовать на Билла. Есть что-то такое в словах «свободное владение»… — Он снова поднял тарелки. — Не так пахнет милостыней.
Беатриса удивленно посмотрела на него.
— Милостыней? Этот человек спас наших детей. Должен же он понимать, что мы до самой смерти его неоплатные должники.
— Это вы так считаете, сударыня, и мистер Риверс, да Билл-то этого не знает. Не так легко простым людям вроде него или меня разобрать, что думают благородные господа. Мы ведь народ необразованный.
Злоба в его голосе заставила Беатрису снова взглянуть на него. Он стоял спиной к ней.
— Это может относиться к Пенвирну, — мягко сказала она, — но не к вам.
Вам дали хорошее образование, или по крайней мере вы каким-то образом сами сумели его приобрести. Я каждый день обнаруживаю, как много вы знаете.
Складывая скатерть, он оглянулся на Беатрису с обычной иронической усмешкой.
— Что правда, то правда, сударыня; можно сказать, мне повезло. Я прошел три хорошие школы, пока еще пел дискантом. Моя мать научила меня читать священное писание и молиться; мой отец научил меня обращаться с лошадьми и собаками, а господа научили меня прислуживать за столом и помалкивать. Это оказалось для меня полезнее всего. — Он поднял поднос. — А потом началось мое образование. Как вы сказали, сударыня, оно было хорошее. Да только не для дамских ушей… Вода для бритья готова, сэр; и я достал коричневый костюм.
Когда он вышел. Беатриса проводила его взглядом.
— За этим скрываются тяжелые воспоминания, Уолтер.
— И очень много. У Повиса бывали самые разнообразные приключения, и, пожалуй, не обо всех можно рассказывать. Индийская кампания принесла ему две раны и медаль; он спускался по Хугли, плавал вверх по Нилу и огибал мыс Горн на торговом бриге; он был слугой офицера в Гибралтаре, коридорным в Париже, поваром в Каире и сменил еще несколько профессий.
— Но что заставило его вести такую жизнь?
— Трагедия, которую ему пришлось пережить.
— Я так и думала. Вчера вечером он сказал мне, что потерял ребенка.
— Он сказал тебе об этом? Значит, он о тебе высокого мнения, Би. За все эти годы он только два раза говорил со мной о своем ребенке.
— По его голосу чувствовалось, какое это было горе для него.
— И не удивительно. Раз он сам упомянул об этом, я думаю, ему не будет неприятно, если я расскажу тебе о его жизни.
— Я буду рада, — сказала она, — если ты расскажешь мне о нем все, что возможно. Вчера вечером кое-что в его словах произвело на меня странное впечатление… как будто через него мы можем понять Пенвирна.
— Из того, что он говорил тебе о себе?
— Н— Нет. То есть не прямо… Да, пожалуй, он имел в виду себя.
Уолтер на минуту задумался.
— Я могу рассказать только в общих чертах. Он сын бедного уэльского батрака; детство у него было тяжелое и безрадостное: он пас овец в горах.
Когда ему исполнилось четырнадцать лет, его взяли в местный «господский дом»
— поместье какого-то баронета — учиться обязанностям лакея под присмотром дворецкого. Как я однажды от него слышал, он прослужил там шесть лет и ни разу ни в чем не провинился, если не считать того, что распевал псалмы рано по утрам. Еще и теперь, когда рядом нет посторонних, он иногда поет старинные уэльские песни, и у него удивительно приятный голос.
— Неужели? Вот никогда бы не подумала!
— По его словам, большинство горцев Уэльса страстно любят музыку. Так вот, он женился очень молодым. Она служила в том же доме и была на таком же хорошем счету, как и он. Она тоже любила петь, и, кажется, он в ней души не чаял. Они поселились в домике на землях баронета. Когда Повису исполнилось двадцать лет, его обвинили в краже меченной полукроны — ее нашли у него в кармане. Он сразу догадался, кто ее туда положил, и мог бы очистить себя от подозрений, если бы ему позволили объяснить, но баронет тут же послал за констеблем, и Повиса отправили к мировому судье, который однажды уже судил его, когда он был еще мальчиком.
— За браконьерство?
— Он убил зайца. Не браконьерство, а простая ребяческая шалость. Но этого оказалось достаточно.
— Опять законы об охоте! Как ты думаешь, станем мы когда-нибудь цивилизованной страной?
— На нашем веку — нет. Но ведь так дела обстоят не в одной Англии.
Вспомни Францию!.. Так что, разумеется, Повиса осудили, не выслушав. Когда ошибка выяснилась, он уже отбыл первый год наказания. К этому времени его дом продали, а жена и ребенок умерли в богадельне от какой-то болезни, которую подхватили в царившей там грязи и тесноте. Их похоронили в могиле для бедняков. Это озлобило его больше всех других несчастий, которые ему довелось пережить, — словно над его близкими было совершено гнусное надругательство. Когда он вышел из тюрьмы, ему предложили множество благочестивых советов и — «во утешение» — пять гиней.
— И что он сделал?
— Швырнул деньги на пол и пошел в солдаты. В армии ему жилось неплохо.
Он воевал под командой Клайва, не растрачивал зря своей доли добычи и наград и был уволен после Плесси.
— И снова стал слугой?
— Ну нет! Как он сам мне объяснил, «господами он был сыт по горло».
Кроме того, он пристрастился к бродячей жизни. Поэтому, вооружившись хорошим тесаком, а также кулинарным искусством, позаимствованным у спившегося повара француза, он отправился посмотреть мир. Насколько мне известно, ему довелось увидеть немало. Через девять лет его высадили на берег в Лиссабоне с острым ревматизмом и без гроша в кармане; он бредил и, видимо, был при смерти.
Какие-то монахи приютили его и послали за доктором, моим знакомым, который никак не мог его понять и попросил меня определить, что это за наречие.
Когда он начал поправляться, я стал брать у него уроки валлийского языка, так что мы виделись довольно часто. Он пробыл в монастыре четыре месяца и вышел оттуда с больным сердцем. Мы с доктором снабдили его одеждой и кое-какими деньгами. Он уехал очень обиженный, чуть ли не отказавшись пожать мне на прощанье руку. Он рассердился потому, что средства не позволяли мне держать лакея. Я ничего не слышал о нем, пока он не явился в Вену, чтобы предложить мне свои сбережения, если они мне нужны, и свои услуги — нужны они мне или нет. Судя по всему, денег у него было гораздо больше, чем у меня.
— Откуда он их взял?
— Именно это я его и спросил. Он засмеялся и сказал, что можно набраться всяких дурацких знаний и все-таки голодать, но хорошо одетому человеку, который умеет готовить соус из трюфелей, нечего опасаться бедности.
— Но я все-таки не понимаю, как он ухитрился честным путем заработать столько за такой короткий срок.
— Смотря что называть честным путем. Насколько я понял, он обдумал свой план еще в Лиссабоне. Он немного говорил по-французски и умел превосходно готовить. Он добрался до Каира, выдал себя за французского шеф-повара, обучавшегося стряпне на кухнях Версаля, и с замечательной наглостью за большие деньги пошел на службу к богатому и невежественному бею.
— И его не разоблачили?
— Отнюдь. Через два года он уехал, увозя с собой тяжелый кошелек сбережений и бирюзовое кольцо, которое носит до сих пор, — дар бея в знак уважения.
— Что за странная история! И немножко страшная, по-моему. В этом неуклонном стремлении к намеченной цели есть что-то нечеловеческое.
— Согласен. Я тоже иногда это чувствую. И все же я никому так не доверяю, как ему.
— Мне кажется, — сказала Беатриса, помолчав, — он мог бы нам помочь.
Между двумя такими необычными людьми должно быть что-то общее.
Уолтер покачал головой.
— Я думал об этом, но, пожалуй, ничего не выйдет. Между Сатаной Мильтона и философствующим дервишем Вольтера нет ничего общего.
Апокалиптический гнев Билла кажется Повису наивным и детским; он считает, что жизнь надо принимать такой, как она есть, и не ждать от нее слишком многого. Боюсь, он был прав, говоря, что получил хорошее образование. Нет, дорогая, если кто-нибудь и может спасти Билла от него самого, так это ты; а пять лет назад это было бы не под силу и тебе.
— И год назад тоже. Думаю, что даже и теперь мне это не удастся, если я не смогу подобрать к нему ключ. Нельзя ли повлиять на него через жену?
Наверное, нет, если их брак неудачен.
— Боюсь, что так. Мэгги в простоте душевной сделает все, что сможет, но она выводит Билла из терпения своей набожностью, хотя мне кажется, что они все еще очень привязаны друг к другу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Их взгляды встретились; его глаза посмеивались. Неплохая мысль: дать этой ведьме опия и уложить ее спать.
Беатриса задержалась в дверях.
— Вы, конечно, понимаете, доктор, что этот разговор должен остаться между нами. И я думаю, в таком случае все пойдет гладко. Это чрезвычайно любезно с вашей стороны, и все мы от души вам благодарны.
Когда уже почти выплакавшуюся Фанни удалось наконец усадить в карету доктора, Генри со вздохом облегчения всем телом навалился на входную дверь и захлопнул се, преодолевая напор завывающего, пронизанного дождем ветра.
Потом Беатриса осторожно приоткрыла дверь спальни. Там было темно. С кровати доносились тихие всхлипывания, и она остановилась рядом с тем, кто лежал ближе к ней. Но его дыхание было глубоким и ровным: Дик уже уснул. Плакал Гарри, дитя брайтхелмстонского ужаса. Она нагнулась к нему.
— Тебе больно, милый? Доктор на всякий случай оставил для тебя лекарство.
— Нет, нет, я не потому.
Она опустилась на колени около кровати.
— Так почему же?
Он зарыдал.
— Это я виноват… это я во всем виноват… Мне так горько, мамочка, так горько…
Она обняла его и прижалась щекой к его щеке.
— Милый, мне тоже горько, и гораздо больше, чем тебе. Ну, не нужно, не нужно, родной мой. Я люблю тебя.
Он обхватил ее шею незабинтованной рукой и спрятал лицо у нее на груди.
Когда пробило одиннадцать. Повис в одних носках вошел в комнату и на цыпочках приблизился к Беатрисе, которая сидела с книгой у затененной лампы.
Гарри согласился принять снотворное, и теперь оба мальчика мирно спали.
— Я приготовил для вас на кухне горячего молока сударыня; мистер Риверс просит, чтобы вы теперь легли спать и разрешили мне подежурить здесь.
— Ложитесь вы, Повис, у вас был тяжелый день, а я еще не очень устала.
— Зато устанете к завтрему, сударыня, а вам предстоит денек потяжелее, чем кому-нибудь из нас, — ведь вам придется иметь дело с Биллом. Я лягу, когда меня сменит мистер Риверс. Мне велено разбудить его в три.
Она встала.
— Пойдемте пока со мной на кухню; они крепко спят. Она села у кухонного стола, подперев подбородок ладонью, и с серьезным вниманием разглядывала Повиса, пока он наливал и подавал ей горячее молоко.
— Сядьте, пожалуйста, — сказала она, — я хочу посоветоваться с вами.
Что вы подразумевали, говоря, что мне придется иметь дело с Биллом?
— Разве вы не пойдете к нему утром?
— Да, я иду туда с мистером Телфордом.
— Ну, так, значит, разнимать их придется вам. Она улыбнулась.
— Для драки нужны двое. Я думаю, вы убедитесь, что мисгер Телфорд готов многое стерпеть от Пенвирна.
— Это хорошо, — серьезно сказал Повис. — Ему таки придется стерпеть очень многое.
— Будем говорить прямо, Повис. Вы хотите предупредить меня, что Пенвирн не из тех людей, кому легко помочь?
— Да сударыня.
— Но как бы трудно это ни было, я должна ему помочь. Я не хочу требовать от вас откровенности, но мне надо понять его как можно лучше.
Помните, ведь я ни разу его не видела. Вы его хорошо знаете?
— Нет, сударыня; его никто хорошо не знает. Он этого не допускает.
— А вы пытались с ним сблизиться?
— Да нет, не особенно. Но мистер Риверс пробовал.
— Почему же он не хочет, чтобы люди узнали его поближе?
— Да потому, что тогда ему придется узнать поближе самого себя, а этого он боится.
— Почему боится?
На этот раз, прежде чем ответить. Повис задумался.
— Знаете ли вы, сударыня, что это за чувство, когда не можешь кого-нибудь простить?
— К сожалению, очень хорошо знаю. Пожалуйста, скажите мне, кого он не может простить? Миссис Риверс?
— Ее-то? — На лице Повиса мелькнуло отвращение. — Да Билл плевать на нее хотел, на вошь этакую! Прошу прощения, сударыня: я знаю, при дамах такие слова говорить не полагается.
— Мы разговариваем как мужчина с мужчиной, Повис. Если можно, объясните мне, что вы имеете в виду. Кого он ненавидит? Надеюсь, не моего брата?
— Ну, он-то ему зла не причинял. Нет, сударыня; это кое-кто побольше…
Это сам господь бог вседержитель. Может, он и возносится на крыльях херувимов, но проклятие Билла следует за ним.
Он умолк, а потом тихо прибавил:
— И не только Билла. Видите ли, сударыня, — продолжал он, еще помолчав, — господь был суров с Биллом; слишком суров для милосердного бога. Ну да Билл не первый и не последний.
— Понимаю. Мне очень важно это знать. А теперь расскажите мне что-нибудь о его жене. Мой брат говорил, что это брак не очень счастливый.
Что в ней плохого?
— В Мэгги-то? Вы сами сразу поймете, как только ее увидите, беднягу.
— Благодарю вас. Теперь я пойду спать. И… Повис…
— Слушаю, сударыня.
— Доктор рассказал нам, как вы помогали ему и сколько вы сделали, прежде чем он приехал. Мы с мистером Телфордом вам очень благодарны.
Беатриса протянула ему руку. Он взял ее, на секунду сжал в своих ладонях, отпустил и начал мыть чашку.
— Вам не за что благодарить меня; я знаю, что значит потерять ребенка.
Спокойной ночи, сударыня.
ГЛАВА V
Эллен вошла и отдернула занавеску.
— Мальчики чувствуют себя совсем хорошо, сударыня. Мастер Гарри уже сидит, и оба они совсем меня замучили — все спрашивают, что им дадут на завтрак. Мастер Дик говорит, что вчера остался без ужина и теперь голоден, как волк.
— Мистер Телфорд уже встал?
— Да, сударыня. Он ушел с мистером Риверсом. Они пошли на обрыв посмотреть место, где это случилось. Наверно, промокнут до костей. Дождь льет как из ведра.
Беатриса оделась и уже кормила мальчиков завтраком, когда Генри и Уолтер вернулись. Она вышла в переднюю, где они снимали плащи, с которых ручьем лила вода. Генри был мрачен.
— Беатриса, я видел это место… Просто чудо, что они остались живы.
Она рассмеялась.
— Еще как живы! Требуют малины со сливками. Конечно, зайди к ним, только сначала поешь. Они тоже сейчас завтракают. Не разрешай им много болтать. Генри, и не брани их, если можно. Они изо всех сил стараются быть веселыми, но если с ними заговорить о вчерашнем, они сразу расплачутся, а это им вредно. Лучше всего не упоминать об этом, пока они совсем не оправятся. Расскажи им о камнях друидов или почитай. А сейчас идите есть жареные сардины.
Когда он ушел к мальчикам, Беатриса повернулась к брату.
— Уолтер, мы с Генри пойдем к Пенвирну сразу же, как только уйдет доктор. Как мне с ним говорить? И в чем больше всего нуждается его семья?
— Во всем! Во всем, начиная от башмаков и кончая крышей над головой.
Когда имеешь дело с такой бедностью, трудно решить, с чего начать. Будь даже Билл более рассудительным человеком, он и тогда вряд ли мог бы ответить иначе. Пожалуй, им нужнее всего хороший дом и мебель. И новая лодка, разумеется. Но я думаю, что за советом тебе лучше всего обратиться вот к кому. — И он глазами указал на вошедшего Повиса, который начал убирать со стола.
— Повис, миссис Телфорд спрашивает меня, что, по моему мнению, нужнее всего Пенвирнам. Я думаю — приличный дом. Их конура непригодна для жилья.
Повис, собиравший посуду, со странным выражением искоса посмотрел на хозяина.
— Бесспорно, сэр. Но приличные дома стоят дорого. Может, мистер Телфорд смотрит на это дело иначе — ведь, кроме всего прочего, придется покупать новую лодку. Говорят, старую починить невозможно. Так, может, он сочтет, что хватит и этого?
— Я думал, что вы знаете нас лучше, Повис, — спокойно сказал Уолтер. — Мистер и миссис Телфорд думают о деньгах не больше, чем думали бы на их месте вы сами.
— Мне кажется, мы не понимаем друг друга, — вставила Беатриса. — Мой муж уже говорил мне, что собирается продать кое-какую землю, чтобы можно было построить хороший дом и купить лодку, а у меня есть немного своих денег, которых хватит на мебель и теплую одежду для всей семьи. Меня заботят не расходы, — я не знаю, что предложить и как предложить, не обидев Пенвирнов. Мне нужен деловой совет.
Повис поставил стопку тарелок на стол и задумался.
— Понимаю. Ну что ж, сударыня, лодку купить нетрудно, Да и дом построить тоже, коли на то пошло. В Камелфорде есть дельный подрядчик, а в Трепанее — каменоломни. В здешних местах камень — самый дешевый материал и самый пригодный для такого климата: не боится ни ветра, ни сырости.
Перевозка обойдется недешево, но когда картофель будет убран и лошади освободятся, я думаю, Мартин не запросит за них дорого, а когда улов сардин будет продан, многие в поселке будут рады подработать.
Он повернулся к Уолтеру.
— Вы, наверно, выделите участок для застройки, сэр?
— Разумеется.
— Это может подействовать на Билла. Есть что-то такое в словах «свободное владение»… — Он снова поднял тарелки. — Не так пахнет милостыней.
Беатриса удивленно посмотрела на него.
— Милостыней? Этот человек спас наших детей. Должен же он понимать, что мы до самой смерти его неоплатные должники.
— Это вы так считаете, сударыня, и мистер Риверс, да Билл-то этого не знает. Не так легко простым людям вроде него или меня разобрать, что думают благородные господа. Мы ведь народ необразованный.
Злоба в его голосе заставила Беатрису снова взглянуть на него. Он стоял спиной к ней.
— Это может относиться к Пенвирну, — мягко сказала она, — но не к вам.
Вам дали хорошее образование, или по крайней мере вы каким-то образом сами сумели его приобрести. Я каждый день обнаруживаю, как много вы знаете.
Складывая скатерть, он оглянулся на Беатрису с обычной иронической усмешкой.
— Что правда, то правда, сударыня; можно сказать, мне повезло. Я прошел три хорошие школы, пока еще пел дискантом. Моя мать научила меня читать священное писание и молиться; мой отец научил меня обращаться с лошадьми и собаками, а господа научили меня прислуживать за столом и помалкивать. Это оказалось для меня полезнее всего. — Он поднял поднос. — А потом началось мое образование. Как вы сказали, сударыня, оно было хорошее. Да только не для дамских ушей… Вода для бритья готова, сэр; и я достал коричневый костюм.
Когда он вышел. Беатриса проводила его взглядом.
— За этим скрываются тяжелые воспоминания, Уолтер.
— И очень много. У Повиса бывали самые разнообразные приключения, и, пожалуй, не обо всех можно рассказывать. Индийская кампания принесла ему две раны и медаль; он спускался по Хугли, плавал вверх по Нилу и огибал мыс Горн на торговом бриге; он был слугой офицера в Гибралтаре, коридорным в Париже, поваром в Каире и сменил еще несколько профессий.
— Но что заставило его вести такую жизнь?
— Трагедия, которую ему пришлось пережить.
— Я так и думала. Вчера вечером он сказал мне, что потерял ребенка.
— Он сказал тебе об этом? Значит, он о тебе высокого мнения, Би. За все эти годы он только два раза говорил со мной о своем ребенке.
— По его голосу чувствовалось, какое это было горе для него.
— И не удивительно. Раз он сам упомянул об этом, я думаю, ему не будет неприятно, если я расскажу тебе о его жизни.
— Я буду рада, — сказала она, — если ты расскажешь мне о нем все, что возможно. Вчера вечером кое-что в его словах произвело на меня странное впечатление… как будто через него мы можем понять Пенвирна.
— Из того, что он говорил тебе о себе?
— Н— Нет. То есть не прямо… Да, пожалуй, он имел в виду себя.
Уолтер на минуту задумался.
— Я могу рассказать только в общих чертах. Он сын бедного уэльского батрака; детство у него было тяжелое и безрадостное: он пас овец в горах.
Когда ему исполнилось четырнадцать лет, его взяли в местный «господский дом»
— поместье какого-то баронета — учиться обязанностям лакея под присмотром дворецкого. Как я однажды от него слышал, он прослужил там шесть лет и ни разу ни в чем не провинился, если не считать того, что распевал псалмы рано по утрам. Еще и теперь, когда рядом нет посторонних, он иногда поет старинные уэльские песни, и у него удивительно приятный голос.
— Неужели? Вот никогда бы не подумала!
— По его словам, большинство горцев Уэльса страстно любят музыку. Так вот, он женился очень молодым. Она служила в том же доме и была на таком же хорошем счету, как и он. Она тоже любила петь, и, кажется, он в ней души не чаял. Они поселились в домике на землях баронета. Когда Повису исполнилось двадцать лет, его обвинили в краже меченной полукроны — ее нашли у него в кармане. Он сразу догадался, кто ее туда положил, и мог бы очистить себя от подозрений, если бы ему позволили объяснить, но баронет тут же послал за констеблем, и Повиса отправили к мировому судье, который однажды уже судил его, когда он был еще мальчиком.
— За браконьерство?
— Он убил зайца. Не браконьерство, а простая ребяческая шалость. Но этого оказалось достаточно.
— Опять законы об охоте! Как ты думаешь, станем мы когда-нибудь цивилизованной страной?
— На нашем веку — нет. Но ведь так дела обстоят не в одной Англии.
Вспомни Францию!.. Так что, разумеется, Повиса осудили, не выслушав. Когда ошибка выяснилась, он уже отбыл первый год наказания. К этому времени его дом продали, а жена и ребенок умерли в богадельне от какой-то болезни, которую подхватили в царившей там грязи и тесноте. Их похоронили в могиле для бедняков. Это озлобило его больше всех других несчастий, которые ему довелось пережить, — словно над его близкими было совершено гнусное надругательство. Когда он вышел из тюрьмы, ему предложили множество благочестивых советов и — «во утешение» — пять гиней.
— И что он сделал?
— Швырнул деньги на пол и пошел в солдаты. В армии ему жилось неплохо.
Он воевал под командой Клайва, не растрачивал зря своей доли добычи и наград и был уволен после Плесси.
— И снова стал слугой?
— Ну нет! Как он сам мне объяснил, «господами он был сыт по горло».
Кроме того, он пристрастился к бродячей жизни. Поэтому, вооружившись хорошим тесаком, а также кулинарным искусством, позаимствованным у спившегося повара француза, он отправился посмотреть мир. Насколько мне известно, ему довелось увидеть немало. Через девять лет его высадили на берег в Лиссабоне с острым ревматизмом и без гроша в кармане; он бредил и, видимо, был при смерти.
Какие-то монахи приютили его и послали за доктором, моим знакомым, который никак не мог его понять и попросил меня определить, что это за наречие.
Когда он начал поправляться, я стал брать у него уроки валлийского языка, так что мы виделись довольно часто. Он пробыл в монастыре четыре месяца и вышел оттуда с больным сердцем. Мы с доктором снабдили его одеждой и кое-какими деньгами. Он уехал очень обиженный, чуть ли не отказавшись пожать мне на прощанье руку. Он рассердился потому, что средства не позволяли мне держать лакея. Я ничего не слышал о нем, пока он не явился в Вену, чтобы предложить мне свои сбережения, если они мне нужны, и свои услуги — нужны они мне или нет. Судя по всему, денег у него было гораздо больше, чем у меня.
— Откуда он их взял?
— Именно это я его и спросил. Он засмеялся и сказал, что можно набраться всяких дурацких знаний и все-таки голодать, но хорошо одетому человеку, который умеет готовить соус из трюфелей, нечего опасаться бедности.
— Но я все-таки не понимаю, как он ухитрился честным путем заработать столько за такой короткий срок.
— Смотря что называть честным путем. Насколько я понял, он обдумал свой план еще в Лиссабоне. Он немного говорил по-французски и умел превосходно готовить. Он добрался до Каира, выдал себя за французского шеф-повара, обучавшегося стряпне на кухнях Версаля, и с замечательной наглостью за большие деньги пошел на службу к богатому и невежественному бею.
— И его не разоблачили?
— Отнюдь. Через два года он уехал, увозя с собой тяжелый кошелек сбережений и бирюзовое кольцо, которое носит до сих пор, — дар бея в знак уважения.
— Что за странная история! И немножко страшная, по-моему. В этом неуклонном стремлении к намеченной цели есть что-то нечеловеческое.
— Согласен. Я тоже иногда это чувствую. И все же я никому так не доверяю, как ему.
— Мне кажется, — сказала Беатриса, помолчав, — он мог бы нам помочь.
Между двумя такими необычными людьми должно быть что-то общее.
Уолтер покачал головой.
— Я думал об этом, но, пожалуй, ничего не выйдет. Между Сатаной Мильтона и философствующим дервишем Вольтера нет ничего общего.
Апокалиптический гнев Билла кажется Повису наивным и детским; он считает, что жизнь надо принимать такой, как она есть, и не ждать от нее слишком многого. Боюсь, он был прав, говоря, что получил хорошее образование. Нет, дорогая, если кто-нибудь и может спасти Билла от него самого, так это ты; а пять лет назад это было бы не под силу и тебе.
— И год назад тоже. Думаю, что даже и теперь мне это не удастся, если я не смогу подобрать к нему ключ. Нельзя ли повлиять на него через жену?
Наверное, нет, если их брак неудачен.
— Боюсь, что так. Мэгги в простоте душевной сделает все, что сможет, но она выводит Билла из терпения своей набожностью, хотя мне кажется, что они все еще очень привязаны друг к другу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48