Когда я узнала, что с ней не хотят даже танцевать, я посоветовала сестре познакомить их как можно скорее.
Во всяком случае, он держится вполне прилично, а она сумеет воспитать его.
— Ну, —а пока. я полагаю, большая удача, что он осел.
— Весьма большая.
— Гм. Между прочим, хотел бы я знать, какие это книги она сегодня бросила в огонь.
Леди Монктон допила свой пунш. Когда она поставила стакан, ее сходство с умиротворенным Буддой стало еще больше.
— Женская тайна, мои дорогой. Но она скоро повзрослеет и забудет все эти глупости.
Он встал.
— Ну, это ваше дело. Спокойной ночи, мама.
В дверях он остановился.
— Мне было бы жаль, если бы у Телфорда случилось какое-нибудь горе. Он глуп, как бревно, но добрый малый и был моим фэгом. Человек, которому ты в свое время надавал столько оплеух…
Она кивнула.
— Не беспокойся, я присмотрю за девочкой. Мне нравился Стенли Риверс.
Но всему свой черед. Сначала надо было вырвать ее из этого дома.
ГЛАВА IX
Как-то ноябрьским утром Беатриса принесла мужу еженедельный список расходов, покупок и предполагаемых изменений. Как всегда, он был составлен с большой тщательностью.
— Кое-какие расходы мне кажутся излишними, — заметила она. — Со временем я, возможно, смогу навести некоторую экономию, особенно в молочной, но, пожалуй, лучше подождать с новшествами до рождества. Я сама знаю еще слишком мало, чтобы указывать другим.
— Поступай так, как сочтешь нужным, — сказал Генри. — Ты чудесно со всем справляешься; я бы никогда не поверил. что кто-нибудь сможет так быстро освоиться с порядками в доме. Все слуги ведут себя безупречно. Но ты слишком много работаешь. По-моему, ты хлопочешь весь день напролет.
— Это только пока я учусь, — ответила она, задумчиво закрывая свою записную книжку, и тут же, почти не изменив тона, прибавила:
— Генри, кажется, у меня будет ребенок.
Когда его первые восторги улеглись, он вспомнил, что молодые жены вполне естественно боятся первых родов и что мужьям полагается рассеивать их страхи. Но его попытку успокоить ее она встретила с такой снисходительностью, словно он был ребенком, который боится темноты.
— Не волнуйся. Ничего страшного нет. Я вполне здорова, и все будет как надо.
Конечно, очень хорошо, что она так благоразумна, но эта хладнокровная рассудительность несколько обескуражила его.
Она заговорила о том, что надо сделать в ближайшие месяцы. Он спросил, не нанять ли ей горничную для личных услуг.
— Мне кажется, незачем входить в лишние расходы. Миссис Джонс позаботится, чтобы наши горничные делали все, что потребуется. Она очень добра.
— Правда? Я немножко беспокоился. Мне казалось, что она дуется.
— Так было только в самом начале, пока мы не познакомились поближе. Это вполне естественно — ведь она прожила здесь столько лет. Но теперь у нас прекрасные отношения.
Действительно, хотя и с большим трудом, но ей уже почти удалось завоевать симпатии старой экономки. Миссис Джонс, честная, доброжелательная и хозяйственная женщина, знала Генри еще в пеленках и правила Бартоном с тех давних пор, как овдовел его отец. Сперва она испытывала сильное предубеждение против будущей хозяйки, которая того и гляди, не успев приехать, начнет вводить всякие столичные глупости и перевернет все в доме вверх дном. Застенчивая новобрачная с нежным голосом, всецело признающая превосходство ее опыта и знаний и всегда готовая прибегнуть к ее совету, оказалась приятной неожиданностью, и миссис Джонс уже не раз говаривала слугам, что молодую супругу их хозяина, наверное, вырастила хорошая мать.
Надо будет в течение года осторожно подсказать миссис Джонс различные способы экономнее и лучше вести хозяйство и потом, как только та забудет, что не она их придумала, ввести их от ее имени. Так будет проще всего.
Днем Генри встретил приятеля и, не удержавшись, поделился с ним чудесной новостью. Выслушивая поздравления, он сиял, но эта радость мгновенно исчезла, когда его спросили, скоро ли приедет теща.
У него вытянулось лицо.
— Моя теща?
— Молодые жены обычно предпочитают, чтобы в такое время матери были с ними, особенно если это в первый раз.
Генри направился домой, тоскливо задумавшись. Страшно представить себе, что эта отвратительная женщина завладеет Бартоном. но раз она нужна Беатрисе, ничего не поделаешь! Теперь нельзя огорчать бедную девочку отказом. Он должен быть очень деликатен.
Она лежала на диване в гостиной, глядя на пляшущее в камине пламя. Он сел рядом и нежно обнял ее, прежде чем коснуться трудного вопроса.
— Ах да! — начал он затем. — Ты уже написала матери? Я полагаю, мы должны известить ее как можно скорее. Беатриса по-прежнему смотрела на огонь.
— А нужно ли ей вообще знать об этом?
— Что ты, Беатриса! — голос Генри стал почти строгим. Он очень обрадовался тому, что она, казалось, вовсе не жаждала приглашать к ним эту ненавистную женщину, но все-таки приличия должны быть соблюдены.
— Что ты. дорогая! Конечно, ты знаешь, что я совсем не… то есть я хочу сказать, что мы с твоей матерью очень разные люди. Но нам следует помнить о своих обязанностях. Ведь она все-таки твоя мать.
— Да. Именно это я и стараюсь забыть.
Она прикусила язык. Как глупо она проговорилась!
«Вот именно, дорогая; ты только навредишь себе, выбалтывая все, словно разговариваешь с Уолтером. Погляди, какое у него возмущенное лицо! Еще минута, и он решит, что пригласить ее — ваш священный долг».
«Я не хочу, чтобы она приезжала. Я лучше покончу с собой».
«Ну так останови его; придумай что-нибудь».
Фраза из эссе Бэкона, который она читала отцу перед началом последнего припадка, всплыла в ее памяти:
«Если вы хотите, чтобы человек был в вашей власти, вы должны либо знать его характер и привычки и тем подчинить его… либо его слабости…»
Она бросила на мужа беззаботный взгляд.
— Да, конечно. Я только подумала, не разумнее ли будет это отложить.
Видишь ли, если мы им сообщим, будет невежливо не пригласить их сразу же; а если они прогостят здесь долго… я просто немного испугалась: а вдруг он решит использовать твои связи в обществе? Например, если он займет деньги у лорда Монктона… Но раз ты считаешь, что надо написать немедленно, я, конечно, напишу.
Генри похолодел.
— Нет, нет, любимая. Ты совершенно права. Мы подождем, пока все благополучно кончится. Это лучше и для нее — ей останется только радоваться, не испытав перед этим никакой тревоги.
— Спасибо. Ты всегда заботишься о других.
И снова так же горячо, как каждое воскресное утро в церкви, он возблагодарил создателя, даровавшего ему хорошую жену.
Прежде чем наследник Бартона успел без особого шума и волнений появиться на свет. Генри, так же как и миссис Джонс, были уведены еще дальше по приятной тропе забывчивости: если миссис Карстейрс когда-нибудь и узнала, что стала бабушкой, она узнала это не из первых рук.
Беатриса лежала, глядя на своего новорожденного сына. Такой крохотный, такой беззащитный — и в таком мире. Бедняжка, лучше бы ему умереть. Но ведь это было бы лучше для всякого, и, однако, все хотят жить. И она тоже. Зачем?
Ведь жизнь — это мерзость и страх, стыд, боль и ненависть. И все-таки, хотя ей предстоят еще испытания вроде последнего, она цепляется за жизнь потому лишь, что сама жизнь сильна в ней. Она готова по-прежнему служить желаниям Генри, снова и снова переносить ужасы деторождения, плодить новых и новых ненужных и жалких детенышей, таких же отвратительных, как и их родители, — и для чего? Чтобы они в свою очередь могли плодить новых. Бесконечная цепь осквернителей и оскверненных.
Ребенок ткнул ручонкой в ее грудь, и она, содрогнувшись от этого прикосновения, спрятала лицо в подушку.
Бедный, бедный малыш! Что его ждет? Зачатый в отвращении, рожденный в страдании, рожденный матерью, которая никогда, никогда не сможет его полюбить…
Она злобно одернула себя. Плаксивая дура, готовая разреветься оттого, что ее собственному отродью предстоит разделить судьбу всего сущего! Как будто она не знает, что вся эта болтовня о материнской любви — одно лицемерие и ложь! Кошки, возможно, любят своих котят, пока они малы, и некоторые женщины — особенно самые глупые — чувствуют животную привязанность к отпрыскам их собственной гнусной плоти. Но ребенок — естественный враг своей матери: он возникает ценой ее мук, уродует ее, паразитирует на ее теле, ненавидимый и ненавидящий. Если бы она хоть чем-нибудь отличалась от своей чудовищной матери, она убила бы себя, только бы не дать жизнь беспомощному существу, раз жизнь такова. Однако она сделала это, она бросила в воду нож, который спас бы и ее и маленького; и теперь, просто из чувства порядочности, она должна заботиться о нем, пока он не вырастет и не научится в свою очередь презирать и проклинать ее, как она проклинает…
Странный фарс — жить и давать жизнь другим.
Миссис Джонс, которая принесла ей чай, увидела, что она смотрит на малютку, и подумала: «Душечка наша милая».
ГЛАВА Х
Гарри уже учился ходить, а Беатриса ждала второго ребенка, когда Уолтер наконец снова приехал в Англию. Слухи о его необычайных лингвистических познаниях достигли министерства иностранных дел, и едва он туда явился, как в него вцепился озабоченный чиновник.
— Мистер Риверс из Лиссабона? Мне говорили, что вы полиглот. Вам случайно не знаком персидский язык?
— Немного.
— Правда? Вы-то мне и нужны. Пройдите сюда, пожалуйста.
Его усадили перед кипой бумаг.
— Между прочим, каким образом вы изучили восточный язык? Ведь вы, если не ошибаюсь, никогда не служили на Востоке?
— Да, но я занимался персидским в последний год моего пребывания в Оксфорде. Я всегда интересовался языками.
— Завидный дар. На скольких вы читаете? Как! На всех-этих, и свободно?
Гм, считая английский и мертвые языки, всего получается четырнадцать. Вы слишком хороши для Лиссабона. Мы, пожалуй, задержим вас здесь на пару недель: у меня лежит несколько бумаг, которые нежелательно отдавать посторонним переводчикам.
Уолтер проработал в министерстве почти четыре месяца. По воскресеньям он обычно бывал у матери, а короткий отпуск провел в Бартоне. Генри и Беатриса приехали в Лондон, чтобы проводить его, когда он уезжал в Португалию.
Генри довольно долго скучал и не мог привыкнуть к его отсутствию. Ему всегда хотелось иметь брата, и он был рад, что нравится Уолтеру. В Бартоне они совершали длинные прогулки, наблюдая за птицами, и оба глубоко, хотя каждый по-своему, восхищались деревенской природой. Но, оставаясь наедине с сестрой, Уолтер становился молчаливым, и иногда казалось, что он чувствует себя с ней неловко.
Это было что-то новое. Он словно считал себя в чем-то виноватым.
Беатриса не осмеливалась признаться себе, что его отъезд был для нее почти облегчением.
С самого детства их дружба была необычайно тесной, а после того как она вышла замуж самая мысль о том, что он живет на свете, служила ей поддержкой в минуты черной тоски, которая все еще овладевала ею время от времени. В своих ежемесячных письмах — как и она в своих, — он писал только о внешней стороне своей жизни или о всяких пустяках, и все же они были драгоценны хотя бы потому, что напоминали ей о единственном человеке, который никогда не лгал и ничего не требовал, о человеке, на чью любовь она могла положиться и на чьем лице даже в самых страшных снах она ни разу не видела проклятой сальной усмешки йеху.
Но вот долгожданная встреча наступила и кончилась, а они так и не нашли, что сказать друг другу. Да и о чем, собственно, могли бы они говорить, кроме того, о чем лучше было молчать?
Что он увидел в Кейтереме, и так было ясно, а как тяжела и скучна для него жизнь, которою он вынужден вести, она понимала без слов. В Лиссабоне, лишенный возможности заниматься любимым делом, он был обречен на бессмысленную работу среди людей, с которыми у него не было ничего общего.
Она не сомневалась, что он глубоко несчастен. Но несчастье с ее точки зрения, было непременным и постоянным условием человеческого существования, и чем меньше об этом думать, тем лучше. Исключение составляли только здоровые малыши вроде Гарри и, конечно, такие люди, как Генри.
И все-таки это трагедия. Ведь в детстве Уолтер был таким жизнерадостным, полным кипучего интереса к жизни.
Она всегда была поверенной всех его мыслей и интересов. Еще когда она была совсем крошкой, он переводил ей отрывки из Вергилия и Гомера и рассказывал о неведомых странах и диких народах. Когда она подросла, он без конца делился с ней надеждами, слишком заветными, чтобы говорить о них с кем-нибудь другим. Он станет путешественником; поедет в Перу, Египет, Месопотамию; будет раскапывать развалины древних городов в поисках глиняных табличек и надписей на давно забытых языках.
Постепенно он стал замкнутым. Но все студенческие годы он со страстным интересом изучал языки — новые и мертвые, и она не сомневалась, что профессия, которую он изберет, будет как-то связана с его детскими мечтами.
Она была потрясена, узнав через несколько недель после смерти отца, что он поступает на дипломатическую службу. Когда она узнала об атом, все было уже решено.
— Лорд Монктон был так любезен, что помог мне. — Больше он ничего не сказал.
Взволнованная, сама не зная почему, она позволила себе спросить:
— Но разве ты сможешь быть счастливым среди этих чопорных людей? Отец говорил, что посольства и королевские дворы — самые…
Он только поглядел на нее, и она, спрятавшись в свою раковину, заговорила о другом.
Семнадцати лет Уолтер кончил школу и, вернувшись домой, увидел, что дела там обстоят плохо. На семью неожиданно обрушились серьезные денежные затруднения. Шум, который подняла рассерженная модистка, не получившая в срок денег, привел к проверке расходов, н было обнаружено такое количество неоплаченных счетов, что Стенли Риверс настоял на немедленном принятии самых решительных мер. Он начал с того, что отказался от услуг секретаря, которого нанял за четыре года до этого, когда окончательно ослеп.
Мисс Смизерс взялась вести его корреспонденцию и читать ему вслух. Она была исполнена самых лучших намерений, но не имела ни малейшего представления о латыни, да и с английским справлялась еле-еле. Кроме того, его жена постоянно отрывала ее какими-нибудь поручениями, так что даже и такую помощь она могла оказывать ему только время от времени.
Неделю Уолтер угрюмо молчал, а потом заговорил с сестрой:
— Послушай, Би, мы не можем допустить, чтобы так продолжалось и дальше.
Когда меня нет, некому читать отцу вслух и писать его письма. Он сидит одни весь день напролет без всякого дела и только думает, думает, держа в руках книги. Он… гладит их.
Юноша готов был расплакаться.
— А теперь меня посылают в Оксфорд! Ты знаешь, во что это обойдется? Я не поеду. Уж лучше стать простым деревенским учителем, чем видеть все это.
— Ты с ним говорил?
— Пробовал. Но он отвечает только: «Может быть, позже я смогу нанять секретаря». Он не доживет до этого «позже»!
— Он как-то продиктовал мне письмо, когда мисс Смизерс помогала маме, и сказал, что у меня получилось неплохо.
— Да, он говорил мне об этом. Но большинство ученых, с которыми он переписывается, не знает английского. И почему только девочек не учат латыни! Как по-твоему, ты бы с ней справилась, Би? Она не такая трудная, как говорят.
— Думаю, что справлюсь.
Через два дня она поразила всех домашних, наотрез отказавшись пойти в классную на утренний урок.
— Нет, я вовсе не хочу обидеть мисс Смизерс, мама. Я ей уже все объяснила, и она со мной согласна. Меня будет учить папа; мы вчера обо всем условились. Сегодня утром я начинаю заниматься латынью.
После недолгих, хотя и ядовитых возражений миссис Риверс согласилась на компромисс. Ежедневно, кроме воскресений, Беатриса должна три часа учиться тому, что полагается знать и уметь благородной девице. Первый час она под надзором конюха будет заниматься верховой ездой, другие два (вскоре сокращенные до одного) проводить с мисс Смизерс. которая, как и прежде, будет обучать ее танцам, хорошим манерам и рукоделию. Остальным своим временем она сможет в дальнейшем распоряжаться по собственному усмотрению.
Приехав на рождество, Уолтер, как в былые дни, застал своего отца за работой: он диктовал дочери письма к европейским ученым и переводы от Горация, которые она медленно и запинаясь читала ему по-латыни. Миссис
Риверс не только примирилась с этим нововведением, но даже одобряла его. Она была не такой черствой, какой считала ее Беатриса, и искренне жалела слепого, когда ей случалось вспомнить о его несчастном положении. Она даже собиралась найти какой-нибудь приемлемый выход, но у нее все не хватало времени.
Уолтер учился в Оксфорде первый год, когда случайно узнал, что их мать тайно встречается в Лондоне с каким-то мужчиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Во всяком случае, он держится вполне прилично, а она сумеет воспитать его.
— Ну, —а пока. я полагаю, большая удача, что он осел.
— Весьма большая.
— Гм. Между прочим, хотел бы я знать, какие это книги она сегодня бросила в огонь.
Леди Монктон допила свой пунш. Когда она поставила стакан, ее сходство с умиротворенным Буддой стало еще больше.
— Женская тайна, мои дорогой. Но она скоро повзрослеет и забудет все эти глупости.
Он встал.
— Ну, это ваше дело. Спокойной ночи, мама.
В дверях он остановился.
— Мне было бы жаль, если бы у Телфорда случилось какое-нибудь горе. Он глуп, как бревно, но добрый малый и был моим фэгом. Человек, которому ты в свое время надавал столько оплеух…
Она кивнула.
— Не беспокойся, я присмотрю за девочкой. Мне нравился Стенли Риверс.
Но всему свой черед. Сначала надо было вырвать ее из этого дома.
ГЛАВА IX
Как-то ноябрьским утром Беатриса принесла мужу еженедельный список расходов, покупок и предполагаемых изменений. Как всегда, он был составлен с большой тщательностью.
— Кое-какие расходы мне кажутся излишними, — заметила она. — Со временем я, возможно, смогу навести некоторую экономию, особенно в молочной, но, пожалуй, лучше подождать с новшествами до рождества. Я сама знаю еще слишком мало, чтобы указывать другим.
— Поступай так, как сочтешь нужным, — сказал Генри. — Ты чудесно со всем справляешься; я бы никогда не поверил. что кто-нибудь сможет так быстро освоиться с порядками в доме. Все слуги ведут себя безупречно. Но ты слишком много работаешь. По-моему, ты хлопочешь весь день напролет.
— Это только пока я учусь, — ответила она, задумчиво закрывая свою записную книжку, и тут же, почти не изменив тона, прибавила:
— Генри, кажется, у меня будет ребенок.
Когда его первые восторги улеглись, он вспомнил, что молодые жены вполне естественно боятся первых родов и что мужьям полагается рассеивать их страхи. Но его попытку успокоить ее она встретила с такой снисходительностью, словно он был ребенком, который боится темноты.
— Не волнуйся. Ничего страшного нет. Я вполне здорова, и все будет как надо.
Конечно, очень хорошо, что она так благоразумна, но эта хладнокровная рассудительность несколько обескуражила его.
Она заговорила о том, что надо сделать в ближайшие месяцы. Он спросил, не нанять ли ей горничную для личных услуг.
— Мне кажется, незачем входить в лишние расходы. Миссис Джонс позаботится, чтобы наши горничные делали все, что потребуется. Она очень добра.
— Правда? Я немножко беспокоился. Мне казалось, что она дуется.
— Так было только в самом начале, пока мы не познакомились поближе. Это вполне естественно — ведь она прожила здесь столько лет. Но теперь у нас прекрасные отношения.
Действительно, хотя и с большим трудом, но ей уже почти удалось завоевать симпатии старой экономки. Миссис Джонс, честная, доброжелательная и хозяйственная женщина, знала Генри еще в пеленках и правила Бартоном с тех давних пор, как овдовел его отец. Сперва она испытывала сильное предубеждение против будущей хозяйки, которая того и гляди, не успев приехать, начнет вводить всякие столичные глупости и перевернет все в доме вверх дном. Застенчивая новобрачная с нежным голосом, всецело признающая превосходство ее опыта и знаний и всегда готовая прибегнуть к ее совету, оказалась приятной неожиданностью, и миссис Джонс уже не раз говаривала слугам, что молодую супругу их хозяина, наверное, вырастила хорошая мать.
Надо будет в течение года осторожно подсказать миссис Джонс различные способы экономнее и лучше вести хозяйство и потом, как только та забудет, что не она их придумала, ввести их от ее имени. Так будет проще всего.
Днем Генри встретил приятеля и, не удержавшись, поделился с ним чудесной новостью. Выслушивая поздравления, он сиял, но эта радость мгновенно исчезла, когда его спросили, скоро ли приедет теща.
У него вытянулось лицо.
— Моя теща?
— Молодые жены обычно предпочитают, чтобы в такое время матери были с ними, особенно если это в первый раз.
Генри направился домой, тоскливо задумавшись. Страшно представить себе, что эта отвратительная женщина завладеет Бартоном. но раз она нужна Беатрисе, ничего не поделаешь! Теперь нельзя огорчать бедную девочку отказом. Он должен быть очень деликатен.
Она лежала на диване в гостиной, глядя на пляшущее в камине пламя. Он сел рядом и нежно обнял ее, прежде чем коснуться трудного вопроса.
— Ах да! — начал он затем. — Ты уже написала матери? Я полагаю, мы должны известить ее как можно скорее. Беатриса по-прежнему смотрела на огонь.
— А нужно ли ей вообще знать об этом?
— Что ты, Беатриса! — голос Генри стал почти строгим. Он очень обрадовался тому, что она, казалось, вовсе не жаждала приглашать к ним эту ненавистную женщину, но все-таки приличия должны быть соблюдены.
— Что ты. дорогая! Конечно, ты знаешь, что я совсем не… то есть я хочу сказать, что мы с твоей матерью очень разные люди. Но нам следует помнить о своих обязанностях. Ведь она все-таки твоя мать.
— Да. Именно это я и стараюсь забыть.
Она прикусила язык. Как глупо она проговорилась!
«Вот именно, дорогая; ты только навредишь себе, выбалтывая все, словно разговариваешь с Уолтером. Погляди, какое у него возмущенное лицо! Еще минута, и он решит, что пригласить ее — ваш священный долг».
«Я не хочу, чтобы она приезжала. Я лучше покончу с собой».
«Ну так останови его; придумай что-нибудь».
Фраза из эссе Бэкона, который она читала отцу перед началом последнего припадка, всплыла в ее памяти:
«Если вы хотите, чтобы человек был в вашей власти, вы должны либо знать его характер и привычки и тем подчинить его… либо его слабости…»
Она бросила на мужа беззаботный взгляд.
— Да, конечно. Я только подумала, не разумнее ли будет это отложить.
Видишь ли, если мы им сообщим, будет невежливо не пригласить их сразу же; а если они прогостят здесь долго… я просто немного испугалась: а вдруг он решит использовать твои связи в обществе? Например, если он займет деньги у лорда Монктона… Но раз ты считаешь, что надо написать немедленно, я, конечно, напишу.
Генри похолодел.
— Нет, нет, любимая. Ты совершенно права. Мы подождем, пока все благополучно кончится. Это лучше и для нее — ей останется только радоваться, не испытав перед этим никакой тревоги.
— Спасибо. Ты всегда заботишься о других.
И снова так же горячо, как каждое воскресное утро в церкви, он возблагодарил создателя, даровавшего ему хорошую жену.
Прежде чем наследник Бартона успел без особого шума и волнений появиться на свет. Генри, так же как и миссис Джонс, были уведены еще дальше по приятной тропе забывчивости: если миссис Карстейрс когда-нибудь и узнала, что стала бабушкой, она узнала это не из первых рук.
Беатриса лежала, глядя на своего новорожденного сына. Такой крохотный, такой беззащитный — и в таком мире. Бедняжка, лучше бы ему умереть. Но ведь это было бы лучше для всякого, и, однако, все хотят жить. И она тоже. Зачем?
Ведь жизнь — это мерзость и страх, стыд, боль и ненависть. И все-таки, хотя ей предстоят еще испытания вроде последнего, она цепляется за жизнь потому лишь, что сама жизнь сильна в ней. Она готова по-прежнему служить желаниям Генри, снова и снова переносить ужасы деторождения, плодить новых и новых ненужных и жалких детенышей, таких же отвратительных, как и их родители, — и для чего? Чтобы они в свою очередь могли плодить новых. Бесконечная цепь осквернителей и оскверненных.
Ребенок ткнул ручонкой в ее грудь, и она, содрогнувшись от этого прикосновения, спрятала лицо в подушку.
Бедный, бедный малыш! Что его ждет? Зачатый в отвращении, рожденный в страдании, рожденный матерью, которая никогда, никогда не сможет его полюбить…
Она злобно одернула себя. Плаксивая дура, готовая разреветься оттого, что ее собственному отродью предстоит разделить судьбу всего сущего! Как будто она не знает, что вся эта болтовня о материнской любви — одно лицемерие и ложь! Кошки, возможно, любят своих котят, пока они малы, и некоторые женщины — особенно самые глупые — чувствуют животную привязанность к отпрыскам их собственной гнусной плоти. Но ребенок — естественный враг своей матери: он возникает ценой ее мук, уродует ее, паразитирует на ее теле, ненавидимый и ненавидящий. Если бы она хоть чем-нибудь отличалась от своей чудовищной матери, она убила бы себя, только бы не дать жизнь беспомощному существу, раз жизнь такова. Однако она сделала это, она бросила в воду нож, который спас бы и ее и маленького; и теперь, просто из чувства порядочности, она должна заботиться о нем, пока он не вырастет и не научится в свою очередь презирать и проклинать ее, как она проклинает…
Странный фарс — жить и давать жизнь другим.
Миссис Джонс, которая принесла ей чай, увидела, что она смотрит на малютку, и подумала: «Душечка наша милая».
ГЛАВА Х
Гарри уже учился ходить, а Беатриса ждала второго ребенка, когда Уолтер наконец снова приехал в Англию. Слухи о его необычайных лингвистических познаниях достигли министерства иностранных дел, и едва он туда явился, как в него вцепился озабоченный чиновник.
— Мистер Риверс из Лиссабона? Мне говорили, что вы полиглот. Вам случайно не знаком персидский язык?
— Немного.
— Правда? Вы-то мне и нужны. Пройдите сюда, пожалуйста.
Его усадили перед кипой бумаг.
— Между прочим, каким образом вы изучили восточный язык? Ведь вы, если не ошибаюсь, никогда не служили на Востоке?
— Да, но я занимался персидским в последний год моего пребывания в Оксфорде. Я всегда интересовался языками.
— Завидный дар. На скольких вы читаете? Как! На всех-этих, и свободно?
Гм, считая английский и мертвые языки, всего получается четырнадцать. Вы слишком хороши для Лиссабона. Мы, пожалуй, задержим вас здесь на пару недель: у меня лежит несколько бумаг, которые нежелательно отдавать посторонним переводчикам.
Уолтер проработал в министерстве почти четыре месяца. По воскресеньям он обычно бывал у матери, а короткий отпуск провел в Бартоне. Генри и Беатриса приехали в Лондон, чтобы проводить его, когда он уезжал в Португалию.
Генри довольно долго скучал и не мог привыкнуть к его отсутствию. Ему всегда хотелось иметь брата, и он был рад, что нравится Уолтеру. В Бартоне они совершали длинные прогулки, наблюдая за птицами, и оба глубоко, хотя каждый по-своему, восхищались деревенской природой. Но, оставаясь наедине с сестрой, Уолтер становился молчаливым, и иногда казалось, что он чувствует себя с ней неловко.
Это было что-то новое. Он словно считал себя в чем-то виноватым.
Беатриса не осмеливалась признаться себе, что его отъезд был для нее почти облегчением.
С самого детства их дружба была необычайно тесной, а после того как она вышла замуж самая мысль о том, что он живет на свете, служила ей поддержкой в минуты черной тоски, которая все еще овладевала ею время от времени. В своих ежемесячных письмах — как и она в своих, — он писал только о внешней стороне своей жизни или о всяких пустяках, и все же они были драгоценны хотя бы потому, что напоминали ей о единственном человеке, который никогда не лгал и ничего не требовал, о человеке, на чью любовь она могла положиться и на чьем лице даже в самых страшных снах она ни разу не видела проклятой сальной усмешки йеху.
Но вот долгожданная встреча наступила и кончилась, а они так и не нашли, что сказать друг другу. Да и о чем, собственно, могли бы они говорить, кроме того, о чем лучше было молчать?
Что он увидел в Кейтереме, и так было ясно, а как тяжела и скучна для него жизнь, которою он вынужден вести, она понимала без слов. В Лиссабоне, лишенный возможности заниматься любимым делом, он был обречен на бессмысленную работу среди людей, с которыми у него не было ничего общего.
Она не сомневалась, что он глубоко несчастен. Но несчастье с ее точки зрения, было непременным и постоянным условием человеческого существования, и чем меньше об этом думать, тем лучше. Исключение составляли только здоровые малыши вроде Гарри и, конечно, такие люди, как Генри.
И все-таки это трагедия. Ведь в детстве Уолтер был таким жизнерадостным, полным кипучего интереса к жизни.
Она всегда была поверенной всех его мыслей и интересов. Еще когда она была совсем крошкой, он переводил ей отрывки из Вергилия и Гомера и рассказывал о неведомых странах и диких народах. Когда она подросла, он без конца делился с ней надеждами, слишком заветными, чтобы говорить о них с кем-нибудь другим. Он станет путешественником; поедет в Перу, Египет, Месопотамию; будет раскапывать развалины древних городов в поисках глиняных табличек и надписей на давно забытых языках.
Постепенно он стал замкнутым. Но все студенческие годы он со страстным интересом изучал языки — новые и мертвые, и она не сомневалась, что профессия, которую он изберет, будет как-то связана с его детскими мечтами.
Она была потрясена, узнав через несколько недель после смерти отца, что он поступает на дипломатическую службу. Когда она узнала об атом, все было уже решено.
— Лорд Монктон был так любезен, что помог мне. — Больше он ничего не сказал.
Взволнованная, сама не зная почему, она позволила себе спросить:
— Но разве ты сможешь быть счастливым среди этих чопорных людей? Отец говорил, что посольства и королевские дворы — самые…
Он только поглядел на нее, и она, спрятавшись в свою раковину, заговорила о другом.
Семнадцати лет Уолтер кончил школу и, вернувшись домой, увидел, что дела там обстоят плохо. На семью неожиданно обрушились серьезные денежные затруднения. Шум, который подняла рассерженная модистка, не получившая в срок денег, привел к проверке расходов, н было обнаружено такое количество неоплаченных счетов, что Стенли Риверс настоял на немедленном принятии самых решительных мер. Он начал с того, что отказался от услуг секретаря, которого нанял за четыре года до этого, когда окончательно ослеп.
Мисс Смизерс взялась вести его корреспонденцию и читать ему вслух. Она была исполнена самых лучших намерений, но не имела ни малейшего представления о латыни, да и с английским справлялась еле-еле. Кроме того, его жена постоянно отрывала ее какими-нибудь поручениями, так что даже и такую помощь она могла оказывать ему только время от времени.
Неделю Уолтер угрюмо молчал, а потом заговорил с сестрой:
— Послушай, Би, мы не можем допустить, чтобы так продолжалось и дальше.
Когда меня нет, некому читать отцу вслух и писать его письма. Он сидит одни весь день напролет без всякого дела и только думает, думает, держа в руках книги. Он… гладит их.
Юноша готов был расплакаться.
— А теперь меня посылают в Оксфорд! Ты знаешь, во что это обойдется? Я не поеду. Уж лучше стать простым деревенским учителем, чем видеть все это.
— Ты с ним говорил?
— Пробовал. Но он отвечает только: «Может быть, позже я смогу нанять секретаря». Он не доживет до этого «позже»!
— Он как-то продиктовал мне письмо, когда мисс Смизерс помогала маме, и сказал, что у меня получилось неплохо.
— Да, он говорил мне об этом. Но большинство ученых, с которыми он переписывается, не знает английского. И почему только девочек не учат латыни! Как по-твоему, ты бы с ней справилась, Би? Она не такая трудная, как говорят.
— Думаю, что справлюсь.
Через два дня она поразила всех домашних, наотрез отказавшись пойти в классную на утренний урок.
— Нет, я вовсе не хочу обидеть мисс Смизерс, мама. Я ей уже все объяснила, и она со мной согласна. Меня будет учить папа; мы вчера обо всем условились. Сегодня утром я начинаю заниматься латынью.
После недолгих, хотя и ядовитых возражений миссис Риверс согласилась на компромисс. Ежедневно, кроме воскресений, Беатриса должна три часа учиться тому, что полагается знать и уметь благородной девице. Первый час она под надзором конюха будет заниматься верховой ездой, другие два (вскоре сокращенные до одного) проводить с мисс Смизерс. которая, как и прежде, будет обучать ее танцам, хорошим манерам и рукоделию. Остальным своим временем она сможет в дальнейшем распоряжаться по собственному усмотрению.
Приехав на рождество, Уолтер, как в былые дни, застал своего отца за работой: он диктовал дочери письма к европейским ученым и переводы от Горация, которые она медленно и запинаясь читала ему по-латыни. Миссис
Риверс не только примирилась с этим нововведением, но даже одобряла его. Она была не такой черствой, какой считала ее Беатриса, и искренне жалела слепого, когда ей случалось вспомнить о его несчастном положении. Она даже собиралась найти какой-нибудь приемлемый выход, но у нее все не хватало времени.
Уолтер учился в Оксфорде первый год, когда случайно узнал, что их мать тайно встречается в Лондоне с каким-то мужчиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48