Гусев Валерий Борисович
До осенних дождей
Валерий Борисович ГУСЕВ
ДО ОСЕННИХ ДОЖДЕЙ...
Повесть
Глава 1
Нынешняя осень в Синеречье была хороша: сухая, теплая, солнечная. Не страдала она своей обычной обреченностью, болезненной слякотью и противным, промозглым холодом, а была поначалу очень похожа на лето, которое славно потрудилось, устало и теперь быстро погружается в здоровый, заслуженный сон, счастливо вздыхая, устраиваясь поудобнее и светло улыбаясь сквозь легкую еще дремоту.
Листва на деревьях высыхала не опадая; быстро, охотно набирала яркий багрянец. Не мочило ее дождиком, не трепало ветром, и потому - чуть похолодало - тонко запела она в твердом и чистом морозном воздухе, мелко задрожала, отражаясь буйными кострами в застывшей, неподвижной синеве рек. А потом вдруг рухнула на землю тяжелым золотым дождем, зазвенела чеканными червонцами...
За ручьем, сплошь засыпанным листьями, похожим на большую, покрытую бронзовыми чешуйками змею, шурша ползущую в реке, Андрей присел на пенек, перебросил планшетку на колено и достал из нее письмо в простом конверте. С дерева тихо упал на него последний бледно-желтый листок. Он машинально снял его и, сжав зубами горький черенок, развернул письмо, стал, вздыхая, перечитывать...
"Андрей, здравствуй. Пишу тебе из отдаленных мест не как гражданину участковому, а как старому другу - если еще не гнушаешься руки подать. Здесь мне теперь есть время подумать об своей жизни и о своей неисправимой вине. Ты себя не казни, что недоглядел и своими руками привел друга на дубовую скамью, - сам я во всем виноватый. Сам и ответ держу. Однако, Андрей, (не в укор тебе сказать, а чтоб наперед понял), если б тогда с иконами не пожалел ты меня и отхватил бы я положенное, то, может, все иначе сложилось в моей судьбе. Ты не думай - о себе не печалюсь, свое отсижу. Другое мне спать не дает: Степаныч и Дашутка. Сволочь я какая, выходит, - аж страшно мне. Понял я - мало мне дали. Если б можно все вернуть, Степаныча в живых оставить, я бы не то что шесть положенных - я бы все двадцать отсидел. Тебя об одном прошу: не оставь Дашку, если ей в чем нужда будет, и пацана, как родится, добейся в сельсовете, чтоб на меня записали. Помоги в этом деле. Знаю, не перегорело еще у тебя к ней, но верю тебе, и надежда только на тебя одного, больше просить мне некого. И еще одну ошибку мою поправь: смотри за нашими парнями построже. Многих я испортить успел своим примером, не дай им по моей дорожке до конца пойти. Дашке пока не пишу - боюсь, отвечать не станет, а мне того не пережить. Она - один теперь свет в моем тусклом окошке. Если не побрезгуешь - жму руку.
Сенька, бывший Ковбой, а нынче
справедливо заключенный".
Андрей выплюнул измочаленный листок, вложил письмо в конверт и, в раздумье сдвинув его уголком фуражку на затылок, пошел в село. Он шел напрямик - березовой рощей, насквозь прозрачной, пронизанной длинными солнечными лучами, под которыми новенькими монетами загорались опавшие листья. Шел медленно, заложив руки за спину, опустив голову, будто в самом деле выбирал - какой бы золотой поновее подобрать с земли, и было ему грустно и немного тревожно.
В девять утра он позвонил в райотдел, связался с начальником.
- Что у тебя, Ратников? Чего с утра беспокоишь, поспать на рабочем месте не даешь? Да веселей, веселей докладывай - ко мне народ на совещание собирается.
Андрей сообщил, что повезет сегодня в район Тимофея Елкина, злостного пьяницу и прогульщика, что исчерпал все меры воздействия на него и подготовил дело для передачи в суд.
- Это который Елкин? Дружок, что ли? Не сдается, значит, мужик? Упорствует? Ну давай вези - не потеряй только по дороге. Как выходные у тебя прошли, спокойно? Ну вот - не зря тебя хвалить начали. Кто да кто? Пресса, Ратников, родная районная печать. Пишут: творчески работаешь, чуткость проявляешь, общественность за тебя - горой, пьянство, пишут, на твоем участке "на грани искоренения". Благодарность бы тебе объявил, да рано - ты ведь еще и года не работаешь, - а похвалить имею право. Вот на пенсию соберусь - буду тебя на свое место двигать. Пойдешь? Подумай, не возражаю - мне до пенсии всего ничего осталось - семь лет, три месяца и одиннадцать дней...
Дом Тимофея Дружка стоял на краю села, среди старых сильных берез. Низкий, кривой, с заросшей какой-то зеленью и сдвинутой набок крышей, он был похож на хороший когда-то, но гнилой теперь гриб, для которого все сроки уже прошли и который сам уже ждет не дождется, чтобы кто-нибудь, проходя мимо, заметил его и сбил в траву носком сапога.
Андрей вошел в избу. Тимофей калачиком спал на лавке - босые ноги укрыты пиджачком, ладошки невинно сложены под небритой щекой.
Андрей разбудил его.
- Собирайся, Елкин.
Тимофей, будто и не спал, распахнул, как окошки, голубые чистые глазки, сел, помахал руками перед грудью - зарядку сделал, стал сноровисто одеваться.
- Что нового на воле, дружок-начальник? - Он считал себя под домашним арестом. - Никаких тревожных вестей не наблюдалось? Не нужна ли в чем моя помощь?
- Помощь нужна, - усмехнулся Андрей. - Ты, может, хоть на прощанье сознаешься, где деньги на водку доставал? Что у тебя за неучтенные доходы? Ведь за все лето двадцать восемь рублей заработал - честный труженик!
Дружок притопнул ногой, потянул, расправляя голенище сапога.
- Исключительно, Андрей Сергеич, добротой людской перебивался: кто стаканчик поднесет, кто краюху с огурцом на закуску. Так и бедовал. - Он встал, безуспешно поискал пальцами пуговицы на пиджаке, разочарованно вздохнул. - Но теперь этому позорному прошлому пришел бесславный конец. Затихли вдали мои грустные песни. Теперь государство берет на себя заботу о моем горьком куске хлеба. - Смахнул дурашливую слезу и деловито попросил: - Сергеич, я у тебя веревочкой не разживусь - подпоясаться, а то стыдно в райцентр в таком фрачном виде, без пуговиц, являться.
- Не положена тебе веревочка. Идем.
На крыльце они чуть не столкнулись со старухой Евменовной.
- Андрюша, уезжаешь? Не уезжай - пошептаться мне с тобой нужда, по личному...
Андрей вздохнул. Потихоньку выживающая из ума бабка не давала ему покоя с тех пор, как он стал участковым. То, по ее словам, за ней медведь начнет ухаживать, то она сама затевала развод со своим стариком, то приходила записываться в дружину.
- В приемные часы пошепчемся, - отмахнулся Андрей, запирая двери.
- Да не поздно ли будет? Дело-то уж очень важное.
- Проходи, проходи, гражданка Чашкина, - строгим басом вмешался Тимофей. - Не видишь, Андрей Сергеич задержанного доставляют. А ну как побег из-за тебя совершу. Подведешь участкового. И, глядишь, и тебя посадят за соучастие.
Он сгорбился, заложил руки за спину, хмурясь, пошел к мотоциклу. Бабка соскочила с крыльца, забежала за дом, стала испуганно поглядывать на них из-за угла.
Дружок, усаживаясь в коляску, говорил сочувственно:
- Исчерпали вы ко мне меры, Андрей Сергеич. Сколько же вам хлопот со мной - аж душа мнется. Но и то сказать - ведь вам за эти хлопоты зарплата идет, и обмундирование справляют, и транспорт государственный. Так что, понимай, я вас кормлю, пою и одеваю. Что бы вы без нас делали, чем бы жили? Вы берегите нас...
Когда Андрей вывел машину за околицу, Дружок уже крепко спал, надвинув от солнца кепочку до самого носа, из вежливости шевеля губами, будто продолжая приятный обоим разговор.
У моста Андрей притормозил, пропуская бегущий навстречу редкий в этих краях, дикого какого-то, сумасшедшего цвета "жигуленок"-пикап, словно тянущий за собой дымовую завесу пыли. Опуская щиток шлема, мельком взглянув, увидел небрежно брошенную к седому виску в насмешливом приветствии руку, узкие спокойно-внимательные глаза, длинную сигарету в углу рта и краешком сознания отметил: "Вернусь - надо проверить, кто и зачем".
Разбуженный остановкой Тимофей приподнял мятый козырек кепчонки и спросил, спросонок перепутав слова:
- Мы уже туда или еще обратно?
- Обратно через шесть месяцев будешь добираться, - буркнул Андрей. Своим ходом.
На Дружка ничто не действовало: ни постоянный портрет на черной доске, которую завели по решению правления для пьяниц и прогульщиков, ни штрафы (он все равно их не платил), ни "сутки", ни беседы. Все это он воспринимал со спокойным достоинством, как действительно заслуженное, каялся, беззлобно валял дурака и продолжал пьянствовать. В общем-то, неприятностей от него не было, гулял он смирно, по-своему "дисциплинированно", и, если бы не его загадочные и явно нечистые доходы, Андрей еще мог бы потерпеть. Но пока выхода другого он не видел.
За рекой Тимофей приподнялся в коляске и помахал, прощаясь, кому-то на птицеферме. Андрей молча, не поворачивая головы, снял руку с руля и нажал на его плечо, усаживая на место.
- Спеть, Андрей Сергеевич? Дорожную, а? - и запел дрожащим от тряски голосом какую-то нудную песню, прикусил на ухабе язык и замолчал.
В Дубровниках Андрей остановился у рынка и перебежал на другую сторону, к киоску - не терпелось купить газеты. Возвращаясь, он увидел какую-то местную даму - по-летнему в соломенной шляпке с цветочками и в черных до локтей перчатках, - которая величественно топталась около мотоцикла и что-то выговаривала Тимофею, зло блестя золотыми зубами. Андрей услышал, как тот возмущенно оправдывался:
- Мадам, какие курочки, какие яички? Не видите, что ли, мое положение?
Дама, заметив подходившего милиционера, всполошилась, подхватила с дороги набитые сумки и, стуча каблуками, скрылась в воротах рынка.
- Клиентура? - поинтересовался Андрей.
- Что вы, Андрей Сергеич, как можно? Дама сердца, нежный предмет душевного влечения. Прошу вас, не делайте дальнейших вопросов - это бестактно. И бесполезно.
Андрей подогнал мотоцикл к райотделу, выключил двигатель.
- Все, приехали. Вылезай.
Дружок приподнялся, стал неверными руками торопливо отстегивать фартук, сломал ноготь - и вдруг по-настоящему заплакал. Андрей растерялся.
- Ты что, Тимофей? Ушибся?
Дружок сорвал с головы грязную кепку, уткнулся в нее лицом.
- Вот, дожил, люди добрые. Вот, доигрался, маменька родная.
- Ну ладно тебе, хватит, - попросил Андрей. - Люди кругом.
- Сейчас, Сергеич, справлюсь. Ослабел от водки - чуть что, на слезу тянет.
"Лечить его надо", - с жалостью подумал Андрей.
- А, черт с тобой! Поехали обратно! Сходи вон к колонке, умойся. На кого похож!
Тимофей так же быстро успокоился, только по-детски хлюпал носом:
- Нет, не отпускай меня, участковый, - все равно сорвусь, не выдержу. Я понимаю, ты не со зла, для моей же пользы. Пойдем сдаваться...
Фамилия у него была хорошая - Великий. Да к тому же и звали его Петром Алексеевичем. Знакомясь, он так и представлялся: "Петр Великий". А иногда, если было к месту или возникала необходимость усилить впечатление, которое хотел произвести, добавлял, что у его колыбели, как у одного из героев Жюля Верна, стояли две крестные - фея Приключений и фея Удачи.
Многим, особенно девушкам, нравились его легкие шутки. Нравился он сам: спокойный и уверенный в себе, чуть ироничный и в то же время дружелюбный, много повидавший - "интересный мужчина" с сединой в густых волосах, с твердыми складками вокруг рта, с каким-то нечистым, но влекущим обаянием.
В Синеречье он приехал отдохнуть, "вновь обрести душевное равновесие, утерянное в ратных делах и бурях житейских". Перетаскивая из машины вещи, приезжий подробно объяснял все это глухому деду. Дед кивал головой, ахал, всплескивал руками, как будто все слышал и понимал - с ним давно уже никто не разговаривал так уважительно и долго.
- Дедушка, - говорил приезжий, щелкая замками чемоданов, - а девицы, которые стоят греха, у вас есть?
Дед, обрадованный, что хоть что-то, как ему казалось, понял, кричал:
- Есть, милый, есть! И рыбка еще водится, и гриба нынче много брали, а в Аленкиной пойме нонешним летом так вовсе козу дикую застали!
- Эх, дед, неинтересный ты собеседник...
К вечеру, устроившись и разобрав вещи, приезжий вышел на улицу осмотреться, познакомиться. Он напоказ - в отглаженном костюме, при шляпе и трости, с плащом через руку - прошелся селом, обходя или легко перепрыгивая лужи, заглянул в магазин и со всеми поздоровался, постоял у афишки клуба. Походил и вокруг церкви, осмотрел ее с большим вниманием: вежливо и красиво, сняв шляпу, поклонился выходящему из придела священнику - отцу Леониду. Затем спустился к реке, оглядывая дали, дыша полной грудью и разводя руками в немом восторге.
Здесь его и застали три дружка, три старших школьника - лоботрясы Кролик, Колька Челюкан и Мишка Куманьков. Поначалу они, умышленно не обращая на него внимания, занялись под кусточком "недобитым пузырьком", который Мишкин отец не осилил накануне, - благо знали, что участкового нет в селе. А потом им показалось, что приезжий выбрал место удобнее, мешает им, и вообще - делать ему здесь нечего. "На задир", как обычно, послали Мишку. Тот скоро вернулся, отряхивая одной рукой спину, другой зажимая оплывающий глаз.
Дружки с готовностью поднялись. Васька-Кролик, который вовсе на кролика похож не был, а был вылитый поросенок, даже говорил, как похрюкивал, поднял с земли пустую бутылку. Колька расстегнул телогрейку и сдвинул ее немного с плеч. Ученый уже Мишка, горя местью, но и побаиваясь, держался поодаль.
Подошли. Пошел разговор. Приезжий держался спокойно, улыбался - без страха и не с презрением, а как-то по-доброму, снисходительно.
Мишка подкрался сзади, лег за его спиной. Старый фокус не прошел: приезжий, не снимая с лица улыбки, не оборачиваясь, ударил назад ногой Мишка откатился, скорчился, прижимая руки к животу, завыл. Великий резко перехватил руку Кролика с бутылкой, вывернул ее и коротко влепил ему в челюсть. Тут же Колька Челюкан почувствовал, что две сильные руки взяли его за ворот телогрейки и что ноги его отрываются от земли. Сделав в воздухе пол-оборота, он тяжело, пузом, шлепнулся на землю, полежал, встал на четвереньки, мотая головой.
Приезжий неторопливо поднял с земли плащ, аккуратно встряхнул его и, перебросив через руку, оперся на трость.
- Ну, мушкетеры, продолжим наши игры? Или перейдем к мирным переговорам? Надеюсь, вы уже поняли, что объект для нападения выбран вами крайне неосмотрительно? А вообще-то хвалю: действовали смело, энергично, а главное - дружно. Но, - он брезгливо поморщился, - примитивно, грубо.
- Да уж конечно - приемов не изучали, - проскулил Мишка, икая.
- И напрасно. Мужчина - это прежде всего воин, не правда ли? И в наше время он тоже должен уметь владеть шпагой. В свободное время не откажусь дать вам несколько полезных уроков - люблю смелых, решительных ребят и поощряю эти качества. За сим - откланиваюсь! - Он поднялся на несколько шагов по тропке, обернулся. - Визитной карточки не оставляю, а нынешняя моя резиденция, как вы, верно, уже знаете, - у достославного аксакала Пиди. Надеюсь, вам известны такие слова, как "резиденция", "резидент". Он сделал ударение на этих словах. - Отлично - вы не только смелы, но и не глупы. В свое время, находясь в спецкомандировках за рубежом, я многому научился - с удовольствием поделюсь с вами частью моего опыта. А также многими другими интересными впечатлениями. Чао!
- Во - мужик, да? - восхищенно пропел Колька, вытирая руки пучком сухой травы. - Небось в разведке работал!
Всю обратную дорогу не выходил из ума Тимофей. Поневоле вспоминал Андрей его незадавшуюся жизнь, и многое в ней виделось теперь по-иному. Был когда-то Тимофей Петрович Елкин грамотным специалистом, видным на селе человеком. Потом, когда жена перебралась в город, закрутила там "роман с последствиями" и забрала детей, он потихоньку запил. Но, не желая показывать людям горя, не ища жалости, пил весело, бодрился, придуриваясь, скрывая злую тоску и обиду. Стали его сторониться, общались несерьезно, слегка, за бутылкой под кусточком, а вот для раненого сердца близких никого не осталось. Когда Андрей с дружинниками опечатывал Тимофеев домишко, ему как-то остро и жалко бросилось в глаза его запустение, давнее и глубокое равнодушие хозяина к родному гнезду. Пусто было в доме, холодно от этой пустоты, грязно не по-хорошему. И только один уголок оставался светлый - где висела под чисто протертым стеклом в хорошей самодельной рамочке семейная фотография.
Некстати вспомнилось Андрею и письмо Семена. Вот и пойми, разберись, участковый. Один укоряет, что строгости к нему было мало, а с другим, выходит, наоборот - слишком круто завернул. А его еще за чуткость хвалят, в газетах печатают.
Андрей, не останавливаясь, вырвал из-под ремешка планшетки свернутые газеты, зло скомкал их и бросил в кювет.
Неожиданно заморосило, потом припустило сильней. Андрей был без плаща, поэтому свернул к птицеферме - все равно надо туда наведаться.
Будто на шум мотоцикла выскочила, толкнув ногой дверь, Галка, держа лоток с горкой надколотых яиц.
1 2 3 4 5 6 7