Иначе говоря, утверждать, что оно означает собой преодоление глубокой пропасти, разделяющей человека и его животного предка, преодоление какого-то качественного антропогенетического рубежа, своеобразного эволюционного Рубикона, ибо дело не сводится только к чисто количественной стороне вопроса.
Это не сложно понять. Залогом последовательного развития и усложнения технологических процессов у человека является сознание, ведь именно (и только) благодаря его абстрагирующей роли оказывается возможным объединение в одном целевом процессе функционально различных вещей. Но это только у человека. Поскольку же в начальном пункте этого эволюционного процесса никакого сознания нет и не может быть, такое преодоление должно стать также и решающим шагом в его возникновении.
Отсутствие сознания в этом, ключевом, пункте антропогенетического потока является до чрезвычайности важным обстоятельством не только в фактологическом, но и в методологическом аспекте. Ведь если верить тому, что все свойства психики определяются характеристиками биологической ткани, преодоление эволюционного рубежа, результатом которого должно быть формирование его базисных психофизиологических ритмов, должно происходить еще на чисто животной основе, с помощью сугубо биологических механизмов управления поведенческими реакциями. В противном случае остается предполагать существование каких-то надмировых мистических сил, извне движущих и направляющих все развитие живого на нашей планете. Но такое предположение – скорее уход от разрешения вопроса, чем действительно добросовестная попытка ответить на него. Ведь этим искомые механизмы и движущие силы эволюции просто отодвигаются еще дальше в область неведомого, а то и вообще постулируется принципиальная невозможность их познания.
(Правда, естественное развитие природы вовсе не отвергает возможность постоянного вмешательства в повседневность и надмировых сил. Больше того, в известной системе теоретических координат, нигде не преступающих границы материализма, само появление последних оказывается не чем иным, как прямым следствием действия естественно-природных законов. В другом месте («Мировой разум», «Сотворение мира или эволюция?») говорится о возможном соотношении между ними. Но упоминать об этом здесь – значит отягощать изложение предмета ненужными деталями.)
Между тем, как будет показано ниже, анализ именно биологической «составляющей» орудийной деятельности позволяет понять многое в едва ли не мистическом процессе ее последующего одухотворения.
Взглянем на основные структурные элементы любого предметного процесса, где используется орудие. Большинство профессионалов моего профиля, на практике сталкивающихся с подготовкой производственных кадров, знает, что единое это образование можно (и не только в абстрактно-теоретической, но и в практической, прикладной форме) разложить на два принципиально отличных друг от друга потока. Один из них – это порядок движения орудия в пространственно-временном поле деятельного акта. То есть алгоритм его взаимодействия с предметом деятельности. Другой – структурированное в том же времени и в том же пространстве движение исполнительных органов тела самого человека. Первое из этих начал можно условно представить как ядро собственно технологического процесса, который выполняется как бы сам собой, без участия человека (вообразим себе некоего «невидимку», оперирующего орудием), второе как простую «пантомиму» деятельности, выполняемую человеком без орудия (или без ее предмета). Ясно, что оба эти образования в конечном счете производны от конечной цели, которая стоит перед субъектом, но вместе с тем легко понять, что конкретная траектория движения исполнительных органов тела в каждом звене целостного процесса всегда будет подчинена его технологическому содержанию, то есть материальной форме применяемого здесь орудия и структуре физического взаимодействия с предметом деятельности. (Так привычное для нас движение кисти при использовании обыкновенной европейской ложки всегда будет отличаться от экзотики, подчиненной используемому на Востоке обеденному прибору.)
Между тем, повторюсь, даже на ранних стадиях антропогенезиса единственной реальностью для еще не обладающей сознанием особи остается только живое движение исполнительных органов ее тела; для нее реально существует лишь неотличимая от какой-то «пантомимы» биологическая составляющая деятельности, все остальное тонет в недоступном. Так для маленького ребенка, впервые осваивающего науку завязывать шнурки на своих ботиночках, поначалу существует только тонкая моторика его собственных пальцев, – топология же самого узла долгое время остается вне развивающегося сознания. Вот так и в животном мире: все относящееся к собственно предметному содержанию орудийного процесса практически полностью выпадает из «поля зрения» индивида; превращение же биологического предшественника человека в новый вид Homo sapiens невозможно без овладения именно этой новой реальностью.
Простая аналогия легко иллюстрирует суть сказанного. Известно, что любое работающее тело обязано что-то излучать, другими словами, вносить какие-то изменения во всю окружающую его среду. Поэтому непосредственное взаимодействие материальных предметов всегда сопровождается сложной игрой непрерывно изменяющихся физических полей, которые окружают их. Но вся эта игра остается и по сию пору во многом сокрытой от нас, ибо до сих пор в подавляющем большинстве случаев мы видим только «механику» процесса. Только она открывается нам и в пластике нашего собственного поведения. Лишь тем, кто способен к экстрасенсорному восприятию действительности оказывается доступным изменение ауры человеческого тела; нормальное зрение, то есть зрение, свойственное обычному человеку, его попросту не различает. Вот так и у животного: вся совокупность его рецепторов не в состоянии разглядеть впервые формирующуюся сферу технологии.
Но, как это ни парадоксально, именно данное обстоятельство и образует собой возможный выход из обнаруживающегося здесь эволюционного тупика. Ведь вследствие таких особенностей психики интеграция любых связанных между собой элементов единого технологического процесса упрощается до задачи сочленения элементов пластики исполнительных органов животного. Иначе говоря, воспроизведение всей технологической цепи в составе какого-то одного целевого акта становится сведением в непрерывный поток уже не технологических алгоритмов движения орудий, но всецело производных от них, подчиненных им траекторий движения собственных органов тела индивида. Овладение технологией становится возможным за счет формирования какой-то единой неразрывной «пантомимы» целостного орудийного процесса. Заместительного движения, которое легко может быть отягощено предметностью. А вот на этом пути – во всяком случае там, где речь может идти лишь о крайне простых, ограниченных в своей длительности цепях технологически связанных орудий, – никаких (непреодолимых) препятствий не существует. И, хотя решение этой задачи осуществляется на протяжении жизни не одного поколения, эволюционирующий вид в состоянии справиться с ней, поскольку ее содержание уже не выходит за рамки чисто биологических форм бытия.
Сходная по своему содержанию задача хорошо известна не только специалистам по подготовке рабочих кадров, но также и спортивным тренерам: когда возникает необходимость освоения рациональной техники выполнения тех или иных действий, двигательная память спортсмена должна фиксировать в себе не траектории спортивного снаряда, но формулу движения исполнительных органов его собственного тела, и лишь до конца подчинив пластику своего тела этой формуле, спортсмен в полной мере овладевает и самим снарядом. Именно формирование (поначалу жестких) структур двигательной памяти является ключом к освоению оптимальной техники, и на этом этапе вмешательство сознания зачастую не только не помогает делу, но даже препятствует ему.
Сводимое в единую «пантомиму» целевого процесса движение исполнительных органов в конечном счете образует собой точный двигательный эквивалент целостной структуры многозвенной орудийной деятельности. Именно благодаря формированию и последующей автоматизации этого эквивалента оказывается возможным интегрировать несколько орудий в составе одного сложно организованного деятельного акта. И нет ничего страшного в том, что поначалу эта интеграция может быть только чисто механической, не одухотворенной даже зачатками сознания. Со временем, то есть с развитием тех процессов, о которых еще будет идти речь, подконтрольной субъекту будет становиться уже не только простая механическая последовательность действий, но и внутренняя логика движения органов собственного тела, а в конечном счете – и внутренняя логика движения самих орудий.
Именно механистичность первоначальной интеграции разных орудий в составе одного целевого процесса показывает, что совершение этого, многое решающего, шага происходит без всякого участия даже эмбриональных форм сознания, равно как и без всякого участия каких бы то ни было внепланетных или вообще надприродных сил, дающих гипотетический первотолчок одухотворению предчеловека. Но, повторимся, именно этот шаг является решающим на пути становления качественно новых форм психики, ключевым пунктом всего антропогенетического процесса, ибо только по его совершении последний приобретает необратимый характер. Ведь разрушение целевой структуры деятельности, формирование новых потребностей, становление механизмов отчуждения продукта собственной деятельности от ее субъекта, наконец, появление первичных механизмов распределения – все это уже необратимые процессы, ибо благодаря им эволюционирующее животное оказывается просто нежизнеспособным вне какого-то сообщества. Индивид отныне может существовать только взаимодействуя с другими, такими же как он. Таким образом, дальнейший антропо – и социогенезис становятся по сути дела принудительными. А значит, принудительным становится и дальнейшее развитие самой психики индивида.
Итак, благодаря формам заместительного, моделирующего орудийный процесс, движения, собственная пластика индивида начинает кодировать в своих структурах объективные законы каких-то сложных взаимодействий окружающих его физических предметов. Собственная пластика индивида становится носителем совершенно нового массива информации об окружающем внешнем мире, которая уже выходит за рамки чисто физиологических его потребностей.
Принципиальная возможность кодирования информации в формах двигательных эквивалентов реальных процессов, в структурах заместительного движения, не вызывает сомнений. Так, древнее, как мир, искусство танца существует благодаря именно этой возможности. Добавим, что у всех народов мира танец зачастую способен безошибочно выражать собой даже такие сложные и тонкие материи, описание которых с помощью средств речевого общения встречает большие трудности. Другим примером может служить сопровождающий слово жест, который, способен внести в нашу речь какой-то дополнительный смысл, в принципе не описываемый ее лексической и грамматической структурой. И так далее, примеров этому – легион.
Но такая возможность существует не только у наделенного сознанием человека, она присутствует даже у низкоорганизованных. Для иллюстрации достаточно обратиться к так называемому «танцу» пчел.
Правда, здесь возникают определенные трудности для понимания, и вовсе не исключено, что именно их осознание способно прояснить отдельные детали механизма чисто человеческого восприятия. Зачастую (пусть и в неявной форме) дело изображается так, будто восприятие транслируемой в ходе этого «танца» информации осуществляется в процессе какого-то пассивного созерцания. Но может ли такое низкоорганизованное существо, как пчела, пассивно наблюдая, подобно зрителю в партере, за «танцем» разведчика, действительно воспринять ее в ее полном объеме? Ведь перевод всех этих «танцевальных» движений в род логических категорий, призванных кодировать пространственно-временные связи, предполагает наличие довольно развитых форм абстрагирующей деятельности сознания. Предположить же его наличие у пчел невозможно; все должно обеспечиваться какими-то далекими от абстрактной логики механическими действиями, поэтому о чистом созерцании здесь не может быть и речи. Передача и восприятие информации может состояться только в процессе прямого соучастия, только во время самостоятельного воспроизведения всего исполняемого разведчиком действия каждым субъектом в отдельности. Только такое соучастие в нем и может сформировать то, что на поверхности явлений предстает как мышечная память. Положение искомой цели в пространстве может быть определено только углом от направления на какой-то заранее известный всем предмет и общим количеством стандартных «шагов» от данного места. Именно эти параметры и должны быть усвоены всеми, кто механически повторяет (пусть даже и в какой-то сжатой, свернутой до едва видимого возбуждения форме) ключевые движения разведчика. В свою очередь только эта мышечная память или, иначе говоря, синтезированная в процессе самостоятельного воспроизведения информации формула движения в пространстве и может служить тем руководящим началом, которое впоследствии доводит каждое насекомое к цели, – простому же наблюдателю, пассивному «зрителю из партера» цель остается недоступной.
Впрочем, дело не только в чисто механической мышечной памяти. Никакой – даже самый примитивный – психический образ, который формируется у индивида в ходе восприятия внешних раздражений, немыслим вне сложно структурированной работы всех органов и тканей его тела. Поэтому даже то, что внешнему наблюдателю представляется пассивным созерцанием, на деле является именно такой уходящей в глубь едва ли не субклеточных структур его организма работой всех тканей. Но если содержание любого психического образа и состав всегда сопровождающей его восприятие работы неразрывно связаны друг с другом, то максимально точное воспроизведение всей ее формулы кем-то одним дает возможность воспроизвести в самом себе хотя бы контуры той же самой реальности, образ которой до того сформировался у другого.
Таким образом, в процессе самостоятельного воспроизведения всего того, что выполняет «разведчик», формируется далеко не одна только мышечная память. На самом деле здесь скрываются куда более фундаментальные процессы, чем те, которые могут быть описаны лишь с помощью этой категории, ведь именно здесь и формируются начало того, что получает обозначение высшей нервной деятельности.
5. Эволюция ритуала
Итак, возможность кодирования всей необходимой информации о любой структурированной деятельности в формах некоего заместительного движения сомнений не вызывает. Высказанные здесь соображения касаются только механизма ее передачи какому-то другому индивиду (или группе индивидов) и восприятия этим другим (или целой группой индивидов). Сомнения возникают совсем по иному поводу, их порождает закономерный здесь вопрос: где следует искать следы такой заместительной деятельности у человека? Ведь если такой заместительной «пантомиме» предстояло сыграть решающую роль в очеловечивании нашего далекого предка, то даже в истекших тысячелетиях она не могла раствориться бесследно.
Впрочем, ответ напрашивается, что говорится, сам собой: это ритуал. Именно он оказывается той пластической структурой, которая синтезирует в себе «пантомимические» составляющие всех звеньев целостного орудийного процесса, именно благодаря ему происходит первичное овладение способом технологической связи орудий. Поэтому-то ритуал и начинает предшествовать каждому сложному деятельному акту, формируя собой новое неразрывное образование, обнаруживаемое этнографами: «ритуал-деятельность». В свою очередь именно обязательность предшествования ритуала собственно орудийной деятельности на первых порах и обеспечивает успешное ее выполнение.
Технологически связанные между собой орудия возникают еще задолго до того, как отдельно взятый индивид обретает способность интегрировать их в неразрывной структуре какого-то одного деятельного акта. Но их появление влечет за собой целую цепь изменений и его собственной жизнедеятельности, и жизнедеятельности всего сообщества, в которое он входит. Как уже было замечено, оно сопровождается (и обусловливается) разрушением целевой структуры поведения, формированием принципиально новой потребности (потребности в самой деятельности), которая становится альтернативой чисто физиологическим стимулам, и, наконец, становлением первичной системы распределения продукта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
Это не сложно понять. Залогом последовательного развития и усложнения технологических процессов у человека является сознание, ведь именно (и только) благодаря его абстрагирующей роли оказывается возможным объединение в одном целевом процессе функционально различных вещей. Но это только у человека. Поскольку же в начальном пункте этого эволюционного процесса никакого сознания нет и не может быть, такое преодоление должно стать также и решающим шагом в его возникновении.
Отсутствие сознания в этом, ключевом, пункте антропогенетического потока является до чрезвычайности важным обстоятельством не только в фактологическом, но и в методологическом аспекте. Ведь если верить тому, что все свойства психики определяются характеристиками биологической ткани, преодоление эволюционного рубежа, результатом которого должно быть формирование его базисных психофизиологических ритмов, должно происходить еще на чисто животной основе, с помощью сугубо биологических механизмов управления поведенческими реакциями. В противном случае остается предполагать существование каких-то надмировых мистических сил, извне движущих и направляющих все развитие живого на нашей планете. Но такое предположение – скорее уход от разрешения вопроса, чем действительно добросовестная попытка ответить на него. Ведь этим искомые механизмы и движущие силы эволюции просто отодвигаются еще дальше в область неведомого, а то и вообще постулируется принципиальная невозможность их познания.
(Правда, естественное развитие природы вовсе не отвергает возможность постоянного вмешательства в повседневность и надмировых сил. Больше того, в известной системе теоретических координат, нигде не преступающих границы материализма, само появление последних оказывается не чем иным, как прямым следствием действия естественно-природных законов. В другом месте («Мировой разум», «Сотворение мира или эволюция?») говорится о возможном соотношении между ними. Но упоминать об этом здесь – значит отягощать изложение предмета ненужными деталями.)
Между тем, как будет показано ниже, анализ именно биологической «составляющей» орудийной деятельности позволяет понять многое в едва ли не мистическом процессе ее последующего одухотворения.
Взглянем на основные структурные элементы любого предметного процесса, где используется орудие. Большинство профессионалов моего профиля, на практике сталкивающихся с подготовкой производственных кадров, знает, что единое это образование можно (и не только в абстрактно-теоретической, но и в практической, прикладной форме) разложить на два принципиально отличных друг от друга потока. Один из них – это порядок движения орудия в пространственно-временном поле деятельного акта. То есть алгоритм его взаимодействия с предметом деятельности. Другой – структурированное в том же времени и в том же пространстве движение исполнительных органов тела самого человека. Первое из этих начал можно условно представить как ядро собственно технологического процесса, который выполняется как бы сам собой, без участия человека (вообразим себе некоего «невидимку», оперирующего орудием), второе как простую «пантомиму» деятельности, выполняемую человеком без орудия (или без ее предмета). Ясно, что оба эти образования в конечном счете производны от конечной цели, которая стоит перед субъектом, но вместе с тем легко понять, что конкретная траектория движения исполнительных органов тела в каждом звене целостного процесса всегда будет подчинена его технологическому содержанию, то есть материальной форме применяемого здесь орудия и структуре физического взаимодействия с предметом деятельности. (Так привычное для нас движение кисти при использовании обыкновенной европейской ложки всегда будет отличаться от экзотики, подчиненной используемому на Востоке обеденному прибору.)
Между тем, повторюсь, даже на ранних стадиях антропогенезиса единственной реальностью для еще не обладающей сознанием особи остается только живое движение исполнительных органов ее тела; для нее реально существует лишь неотличимая от какой-то «пантомимы» биологическая составляющая деятельности, все остальное тонет в недоступном. Так для маленького ребенка, впервые осваивающего науку завязывать шнурки на своих ботиночках, поначалу существует только тонкая моторика его собственных пальцев, – топология же самого узла долгое время остается вне развивающегося сознания. Вот так и в животном мире: все относящееся к собственно предметному содержанию орудийного процесса практически полностью выпадает из «поля зрения» индивида; превращение же биологического предшественника человека в новый вид Homo sapiens невозможно без овладения именно этой новой реальностью.
Простая аналогия легко иллюстрирует суть сказанного. Известно, что любое работающее тело обязано что-то излучать, другими словами, вносить какие-то изменения во всю окружающую его среду. Поэтому непосредственное взаимодействие материальных предметов всегда сопровождается сложной игрой непрерывно изменяющихся физических полей, которые окружают их. Но вся эта игра остается и по сию пору во многом сокрытой от нас, ибо до сих пор в подавляющем большинстве случаев мы видим только «механику» процесса. Только она открывается нам и в пластике нашего собственного поведения. Лишь тем, кто способен к экстрасенсорному восприятию действительности оказывается доступным изменение ауры человеческого тела; нормальное зрение, то есть зрение, свойственное обычному человеку, его попросту не различает. Вот так и у животного: вся совокупность его рецепторов не в состоянии разглядеть впервые формирующуюся сферу технологии.
Но, как это ни парадоксально, именно данное обстоятельство и образует собой возможный выход из обнаруживающегося здесь эволюционного тупика. Ведь вследствие таких особенностей психики интеграция любых связанных между собой элементов единого технологического процесса упрощается до задачи сочленения элементов пластики исполнительных органов животного. Иначе говоря, воспроизведение всей технологической цепи в составе какого-то одного целевого акта становится сведением в непрерывный поток уже не технологических алгоритмов движения орудий, но всецело производных от них, подчиненных им траекторий движения собственных органов тела индивида. Овладение технологией становится возможным за счет формирования какой-то единой неразрывной «пантомимы» целостного орудийного процесса. Заместительного движения, которое легко может быть отягощено предметностью. А вот на этом пути – во всяком случае там, где речь может идти лишь о крайне простых, ограниченных в своей длительности цепях технологически связанных орудий, – никаких (непреодолимых) препятствий не существует. И, хотя решение этой задачи осуществляется на протяжении жизни не одного поколения, эволюционирующий вид в состоянии справиться с ней, поскольку ее содержание уже не выходит за рамки чисто биологических форм бытия.
Сходная по своему содержанию задача хорошо известна не только специалистам по подготовке рабочих кадров, но также и спортивным тренерам: когда возникает необходимость освоения рациональной техники выполнения тех или иных действий, двигательная память спортсмена должна фиксировать в себе не траектории спортивного снаряда, но формулу движения исполнительных органов его собственного тела, и лишь до конца подчинив пластику своего тела этой формуле, спортсмен в полной мере овладевает и самим снарядом. Именно формирование (поначалу жестких) структур двигательной памяти является ключом к освоению оптимальной техники, и на этом этапе вмешательство сознания зачастую не только не помогает делу, но даже препятствует ему.
Сводимое в единую «пантомиму» целевого процесса движение исполнительных органов в конечном счете образует собой точный двигательный эквивалент целостной структуры многозвенной орудийной деятельности. Именно благодаря формированию и последующей автоматизации этого эквивалента оказывается возможным интегрировать несколько орудий в составе одного сложно организованного деятельного акта. И нет ничего страшного в том, что поначалу эта интеграция может быть только чисто механической, не одухотворенной даже зачатками сознания. Со временем, то есть с развитием тех процессов, о которых еще будет идти речь, подконтрольной субъекту будет становиться уже не только простая механическая последовательность действий, но и внутренняя логика движения органов собственного тела, а в конечном счете – и внутренняя логика движения самих орудий.
Именно механистичность первоначальной интеграции разных орудий в составе одного целевого процесса показывает, что совершение этого, многое решающего, шага происходит без всякого участия даже эмбриональных форм сознания, равно как и без всякого участия каких бы то ни было внепланетных или вообще надприродных сил, дающих гипотетический первотолчок одухотворению предчеловека. Но, повторимся, именно этот шаг является решающим на пути становления качественно новых форм психики, ключевым пунктом всего антропогенетического процесса, ибо только по его совершении последний приобретает необратимый характер. Ведь разрушение целевой структуры деятельности, формирование новых потребностей, становление механизмов отчуждения продукта собственной деятельности от ее субъекта, наконец, появление первичных механизмов распределения – все это уже необратимые процессы, ибо благодаря им эволюционирующее животное оказывается просто нежизнеспособным вне какого-то сообщества. Индивид отныне может существовать только взаимодействуя с другими, такими же как он. Таким образом, дальнейший антропо – и социогенезис становятся по сути дела принудительными. А значит, принудительным становится и дальнейшее развитие самой психики индивида.
Итак, благодаря формам заместительного, моделирующего орудийный процесс, движения, собственная пластика индивида начинает кодировать в своих структурах объективные законы каких-то сложных взаимодействий окружающих его физических предметов. Собственная пластика индивида становится носителем совершенно нового массива информации об окружающем внешнем мире, которая уже выходит за рамки чисто физиологических его потребностей.
Принципиальная возможность кодирования информации в формах двигательных эквивалентов реальных процессов, в структурах заместительного движения, не вызывает сомнений. Так, древнее, как мир, искусство танца существует благодаря именно этой возможности. Добавим, что у всех народов мира танец зачастую способен безошибочно выражать собой даже такие сложные и тонкие материи, описание которых с помощью средств речевого общения встречает большие трудности. Другим примером может служить сопровождающий слово жест, который, способен внести в нашу речь какой-то дополнительный смысл, в принципе не описываемый ее лексической и грамматической структурой. И так далее, примеров этому – легион.
Но такая возможность существует не только у наделенного сознанием человека, она присутствует даже у низкоорганизованных. Для иллюстрации достаточно обратиться к так называемому «танцу» пчел.
Правда, здесь возникают определенные трудности для понимания, и вовсе не исключено, что именно их осознание способно прояснить отдельные детали механизма чисто человеческого восприятия. Зачастую (пусть и в неявной форме) дело изображается так, будто восприятие транслируемой в ходе этого «танца» информации осуществляется в процессе какого-то пассивного созерцания. Но может ли такое низкоорганизованное существо, как пчела, пассивно наблюдая, подобно зрителю в партере, за «танцем» разведчика, действительно воспринять ее в ее полном объеме? Ведь перевод всех этих «танцевальных» движений в род логических категорий, призванных кодировать пространственно-временные связи, предполагает наличие довольно развитых форм абстрагирующей деятельности сознания. Предположить же его наличие у пчел невозможно; все должно обеспечиваться какими-то далекими от абстрактной логики механическими действиями, поэтому о чистом созерцании здесь не может быть и речи. Передача и восприятие информации может состояться только в процессе прямого соучастия, только во время самостоятельного воспроизведения всего исполняемого разведчиком действия каждым субъектом в отдельности. Только такое соучастие в нем и может сформировать то, что на поверхности явлений предстает как мышечная память. Положение искомой цели в пространстве может быть определено только углом от направления на какой-то заранее известный всем предмет и общим количеством стандартных «шагов» от данного места. Именно эти параметры и должны быть усвоены всеми, кто механически повторяет (пусть даже и в какой-то сжатой, свернутой до едва видимого возбуждения форме) ключевые движения разведчика. В свою очередь только эта мышечная память или, иначе говоря, синтезированная в процессе самостоятельного воспроизведения информации формула движения в пространстве и может служить тем руководящим началом, которое впоследствии доводит каждое насекомое к цели, – простому же наблюдателю, пассивному «зрителю из партера» цель остается недоступной.
Впрочем, дело не только в чисто механической мышечной памяти. Никакой – даже самый примитивный – психический образ, который формируется у индивида в ходе восприятия внешних раздражений, немыслим вне сложно структурированной работы всех органов и тканей его тела. Поэтому даже то, что внешнему наблюдателю представляется пассивным созерцанием, на деле является именно такой уходящей в глубь едва ли не субклеточных структур его организма работой всех тканей. Но если содержание любого психического образа и состав всегда сопровождающей его восприятие работы неразрывно связаны друг с другом, то максимально точное воспроизведение всей ее формулы кем-то одним дает возможность воспроизвести в самом себе хотя бы контуры той же самой реальности, образ которой до того сформировался у другого.
Таким образом, в процессе самостоятельного воспроизведения всего того, что выполняет «разведчик», формируется далеко не одна только мышечная память. На самом деле здесь скрываются куда более фундаментальные процессы, чем те, которые могут быть описаны лишь с помощью этой категории, ведь именно здесь и формируются начало того, что получает обозначение высшей нервной деятельности.
5. Эволюция ритуала
Итак, возможность кодирования всей необходимой информации о любой структурированной деятельности в формах некоего заместительного движения сомнений не вызывает. Высказанные здесь соображения касаются только механизма ее передачи какому-то другому индивиду (или группе индивидов) и восприятия этим другим (или целой группой индивидов). Сомнения возникают совсем по иному поводу, их порождает закономерный здесь вопрос: где следует искать следы такой заместительной деятельности у человека? Ведь если такой заместительной «пантомиме» предстояло сыграть решающую роль в очеловечивании нашего далекого предка, то даже в истекших тысячелетиях она не могла раствориться бесследно.
Впрочем, ответ напрашивается, что говорится, сам собой: это ритуал. Именно он оказывается той пластической структурой, которая синтезирует в себе «пантомимические» составляющие всех звеньев целостного орудийного процесса, именно благодаря ему происходит первичное овладение способом технологической связи орудий. Поэтому-то ритуал и начинает предшествовать каждому сложному деятельному акту, формируя собой новое неразрывное образование, обнаруживаемое этнографами: «ритуал-деятельность». В свою очередь именно обязательность предшествования ритуала собственно орудийной деятельности на первых порах и обеспечивает успешное ее выполнение.
Технологически связанные между собой орудия возникают еще задолго до того, как отдельно взятый индивид обретает способность интегрировать их в неразрывной структуре какого-то одного деятельного акта. Но их появление влечет за собой целую цепь изменений и его собственной жизнедеятельности, и жизнедеятельности всего сообщества, в которое он входит. Как уже было замечено, оно сопровождается (и обусловливается) разрушением целевой структуры поведения, формированием принципиально новой потребности (потребности в самой деятельности), которая становится альтернативой чисто физиологическим стимулам, и, наконец, становлением первичной системы распределения продукта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11