Желательно побыстрее. Только будь один, лады?
Видимо, Дона мое предложение несколько озадачило, если только его вообще что-то может озадачить. Он многозначительно хмыкнул и спросил:
– Так что случилось? Объясни толком…
Я не дал договорить, жестко отрезал:
– Я все сказал. Приедешь – поговорим. Только приезжай один.
И повесил трубку.
Постояв некоторое время возле будки, я соображал, не перегнул ли в разговоре с Доном. Уж больно кратко все получилось – как будто оборвал. Ну да ладно! Победителей не судят.
Отойдя от будки, я направился вверх по улице, которая через три квартала завершалась тупиком, названным по прихотливой воле какого-то бывшего функционера сквером Героев Революции.
Уверен на все сто, что эти самые герои совсем не обрадовались бы в своем семнадцатом, когда бы узнали, какое место им посвятили благодарные потомки. А в незабвенные времена правления главного товарища, которого многие еще хорошо помнят, этого функционера наверняка пустили бы в расход, усмотрев в наименовании пустыря насмешку над героями, идеологическую диверсию и предательство.
Так вот, я направлялся к этому самому месту, не бывая периодически останавливаться у витрин попадавшихся на пути комков и обозревать отражавшуюся в этих витринах улицу – опять же на предмет обнаружения гипотетического хвоста.
Сквозь стекла на меня лениво смотрели пустые глаза с холеных торгашеских харь. Да, именно харь, так как лицом назвать то, что я видел в каждом киоске, можно было с большой натяжкой. Разве что когда сам ты пьян, сыт и тебе все до… Ну, вы понимаете конечно.
Так вот, они на меня смотрели, даже не на меня, а через меня, с некоторой долей презрения и брезгливости. На потенциального покупателя так не смотрят, потому что покупатель, как правило, подходит (или заходит, если это павильон) и спрашивает то, что ему нужно. Солидный покупатель, состоятельный.
Я пока таковым не являлся, несмотря на то, что Дон платил мне сумму, достаточную для того, чтобы кормить четыре капитанские семьи. Сами знаете: чем больше имеешь, тем больше хочется. Аппетит приходит во время еды. В общем, чем дальше в лес, тем своя рубашка ближе к телу.
Еще полгода назад я купил себе довольно приличный прикид, с удовольствием констатировав, что далее в воображаемом списке приобретений – хороший двухкассетник, потом видеодвойка, потом…
Короче, через очень короткий промежуток времени денег стало не хватать. Потому что я очень быстро приучился лопать ежедневно по три-четыре килограмма свежих фруктов и еще килограмма два переводил на соки. Еженедельно посещал заведения ресторанного типа, а потом, кроме всего прочего, вдруг залюбил коньяки. И не какие-нибудь, а те, что трудно достать и которые стоят очень дорого.
Я еще залюбил копченые окорока, маринованные грибочки, балычок, красную икорку, затем…
Ну ладно, я вас понял. Не стоит дальше. И так все ясно. Однако я вот что никак не могу понять: как это раньше на мою нищенскую получку мне удавалось содержать семью из трех человек? Заметьте, содержать, а не просто кормить. Не знаете? И я не знаю.
В очередной раз наткнувшись на презрительный взгляд, я вдруг представил себе, что, когда Дон отвалит мне значительную сумму (даже не знаю, сколько, но уверен, что много), так я так же вот, как и сейчас, остановлюсь у витрины какого-нибудь комка, долго буду рассматривать выставленные товары, потом спокойно, без суеты войду и попрошу жвачку. не пачку, а одну пластинку – да-да, мне всего лишь одну пластинку – что-нибудь типа “Стиморол”. Ха!
А когда это мурло своими толстыми пальцами вытащит из пачки одну пластинку и небрежно бросит ее на прилавок, я не спеша сниму обертку, засуну жвачку в рот, пожую и вдруг попрошу показать, допустим, вон то дамское платье сплошь из люрекса, зеленое с серебром… Это?.. Да-да, за пять тысяч баксов. Оно должно понравится моей даме.
Чего засуетился? Смотри со стремянки не упади, когда доставать будешь. У вас страховку не платят.
Будто не замечая выпялившихся на меня продавцов, отсчитаю эти самые пять тысяч, брошу их на прилавок, возьму платье и уйду. И плевать, что на эти бабки можно целый год кормить двух здоровых мужиков или трех баб пенсионного возраста – тех, что сидят с трясущейся рукой в том самом сквере Героев Революции. Плевать! Я трачу свои. А всех нищих и больных не накормишь.
Вечером я заявлюсь в “Интурист”, предварительно заказав столик. Устрою себе шикарный ужин, буду сидеть и ждать, когда подойдет одна из продезинфицированных метром, отпадно прикинутых путан – из тех, первоклассно обслуживают черножопых только потому, что у них в наличии “зеленые”. Да. И презрительно смотрят на наших парней, потому что – совки. А как иначе? Презрительно и высокомерно.
Я, естественно, очарую ее и введу в заблуждение своим приличным английским, покормлю чем бог послал, а затем приведу к себе в номер, который сниму заранее, заплатив кому следует, и она пойдет как миленькая, поскольку будет знать, что я – америкэн бой и плачу “зелеными”, и еще потому, что я буду спикать на международном языке, знание которого не выдули ветры Закавказья и не выбили металлические прутья обкуренных бакинских, ереванских и других парней, ибо этот язык старательно вкладывали в меня в спецшколе для шишкарских детей лучшие преподаватели.
Так вот, я приведу ее в шикарный номер, отправлю в ванную, а затем притащу оттуда, мокрую и в мыле, и буду иметь с таким остервенением, что у нее мозги повылетают и позвоночник высыплется в остатки ажурных трусиков, которые я заставлю ее надеть, когда извлеку из ванной, а потом разорву в клочья одним резким движением.
Я буду таскать ее по всему номеру, валять по полу, перекину через кресло, поставлю на подоконник… В общем, ей вскоре покажется, что это и не секс вовсе, а своеобразные работы. Я полагаю, что никто из черножопых так и не делает. Они образованны и искушены в вопросах любви. Во всяком случае, так их представляют в прочитанных мной книгах.
И вот, когда она совсем измотается и обессиленно завалится посреди роскошного номера на залитом зарубежными напитками и последствиями жарких соитий бархатном ковролине, я приму контрастный душ – мне потребуется для этого не больше пяти минут – потом оденусь по форме четыре и громко скомандую ей: “Подъем!”
Возможно, к тому времени она слегка закемарит и неправильно прореагирует на команду. По моему представлению, эти холеные сексуры не приучены к подобным вывертам. Тогда я повторю команду несколько раз, смешно коверкая ее, с английским акцентом. Она уставится на меня, грациозно отрывая от залитого чем-то ковролина прекрасную, недоступную простым рублевладельцам плоть, а я заставлю ее быстро принять душ: “Би куик, би куик, май дарлинг!” – и одеться, пояснив, что мы опять премся в кабак – жрать и глушить дринки за ее и без того железобетонное здоровье.
Но когда она приведет себя в порядок, наштукатурится и влезет в свою потрясающую униформу, не забыв натянуть извлеченные из сумочки (предусмотрительно запасенные) шелковые трусики, я, улыбнувшись обаятельно, ласковым жестом приобниму за талию, нежно поцелую под ушко и приглашу ее следовать к двери, а потом, лишь только она возьмется за дверную ручку, томно улыбаясь в предвкушении дармовой хавалки и дринева высшего класса, я, продолжая все так же широко улыбаться, вдруг хлопну себя ладонью по лбу с последующим плавным разводом рук в разные стороны под углом 45 градусов.
Затем, пробормотав с виноватым видом: “Ай м сорри, май беби, экскьюз ми!”, я внезапно брошусь на нее и завалю тут же, в прихожей, загнув в черт-те какой позе, опять одним рывком уничтожу пресловутые трусики (с непременным рычанием) и безо всякой подготовки со всего маха засажу так, что она заверещит от неожиданности, а потом, залепив рот поцелуем, чтобы не орала, буду зверски драть, толкая от двери вглубь комнаты, упираясь носками скользящих туфель в ковролин. И на ходу буду в клочья разрывать платье, периодически прогибаясь и понимая голову, чтобы взглянуть в зеркало трюмо, как эта сценка выглядит со стороны. Я читал, что такие вещи здорово возбуждают…
Вскоре она поймет, что ее роскошным шмоткам приходит конец, и начнет извиваться и рваться из-под меня, выражая свое справедливое негодование. Но движения моего хорошо тренированного тела станут энергичнее, яростнее. Мне придаст силы не обычная страсть, именуемая похотью, а безысходная злоба совка, нищего, которому внезапно посчастливилось ухватить на богатом базаре большую свежеиспеченную булку, испускающую потрясающий ванильный аромат. И вот он пытается побыстрее ее схавать, жадно заглатывая огромные куски и давясь, злобно озираясь при этом – как бы не отняли, да вдобавок еще и прибили бы за эту самую булку какие-нибудь из сытых торгашей с пустыми заплывшими глазками.
Так вот, я буду пластать ее с удесятеренной энергией, и к ужасу сознания утраты прикида у этой стервозы еще прибавится внезапное постижение страшной истины, что я имею ее при полном отсутствии импортного, хорошо смазанного презерватива (в первом случае я его, так и быть, использую), который создает относительную безопасность.
А так как эти создания страшатся СПИДа, а еще больше СПИДа (по моему мнению) боятся забеременеть, она от ужаса совсем одичает и станет строить некрасивые гримасы.
И вот тут-то я заломаю ее еще круче, немыслимо загну холеные ноги где-нибудь у себя на затылке, загоню головой под диван и с дикими рыками завершу процесс в четыре мощных толчка – так, что она почувствует, как моя животворящая субстанция низверглась в ее продезинфицированное нутро, – почувствует и содрогнется от страшного предчувствия чего-то ужасного.
А потом я засеку время и буду лежать на ней, удерживая в своих объятиях ровно 11 минут, чтобы не дать вырваться и произвести гигиенические действия контрацептивного характера, – десять минут, положенные, как утверждают специалисты, для закрепления процесса, и плюс минута – так просто, на всякий случай.
И пусть она будет вырываться и плакать, размазывая слезы по щекам, пытаясь вызвать во мне жалость, – пусть! Если украл булку, нужно слопать ее до конца во что бы то ни стало.
Наконец я гордо встану и вытащу из кейса платье, купленное в комке, то самое, и брошу рядом с ней на пол – таким небрежным усталым жестом. И она, рыдая (злобно рыдая) и размазывая косметику по ставшему некрасивым лицу, схватит это платье и прижмет его к груди, бросая на меня полные ненависти испепеляющие взоры.
Но и это не все! В хорошей булке обычно бывает изюминка – в самом центре. Обкусав булку по краям, самый смак познаешь, когда отправляешь в рот эту самую изюминку. Обычно при этом закатываются глаза, а кадык судорожно дергается в последнем глотательном движении.
Я не буду закатывать глаза – это не в моих правилах, поскольку в определенное время и в определенном месте меня приучили во время общей большой еды держать глаза широко открытыми, иначе движение кадыка действительно может стать последним. Не только в этот прием пищи, а вообще – в жизни.
Я подойду к входной двери, оборвав попутно телефонный провод, вставлю ключ в замочную скважину с наружной стороны и спокойно сообщу, что ее, суку подчерножопую, только что отымел обычный совок, жена которого не всегда могла позволить себе роскошь приобрести новые трусья совдеповского производства, даже латала-штопала старые и берегла, потому как муж перебивался на зарплату, честно вкалывая, как папа Карло, в то время как другие – те, за кого он, придурок, пролил свою не разбавленную зарубежными напитками кровушку, – жировали, спекулируя и воруя. Это когда она у него была еще, жена, когда еще не сбежала отчасти из-за нищеты, отчасти из-за легкомыслия к армяну – торгашу шмотками…
Потом я запру дверь на ключ, оставив катающуюся от злобы по полу инвалютную штучку убиваться из-за своего поражения, и быстро-быстро спущусь вниз, в вестибюль. А там, в вестибюле, обязательно улыбнусь администратору и швейцару и, выйдя из стеклянного склепа, бесшумно растворюсь в вечернем мраке.
А можно для полнейшего кайфа (ведь попадаются иногда булки с двумя изюминками!) вызвать ничего не подозревающего администратора, которой по совместительству является и главсутенером, на крылечко, подальше от зорких глаз шкафоподобных ребят, тусующихся в холле, – вроде бы по делу – там, обаятельно улыбнувшись, крепко заехать ему в репу, подождать, когда его жирное тело войдет в соприкосновение с холодным мрамором крыльца, приподнять за лацканы хорошего пиджака от Зайцева и еще разок заехать, присоветовав (назидательным этаким тоном) проявлять бдительность и не пускать кого попало. А уже потом раствориться во мраке – таинственно и загадочно…

Глава 3

Полтора года, что ли? Да, около полутора лет назад из внутренних войск России меня уволили с должности командира группы спецназначения и лишили звания капитана, которое я имел в то время.
Сам я, дурак, виноват, нечего врагов искать. Если хотите, расскажу. Только начать придется с того, что у меня была красивая жена. Натуральная блондинка с голубыми глазами, точеной талией и ногами, что называется, от коренных зубов. Она меня никогда не любила, но это я уже потом, после разрыва, осознал своей не особо умной головой.
Я эту девочку прихватил, когда охранял ее папаньку, сопровождая его в полете на какую-то точку в горах Кавказа. Папанька был генералом, и при проверочных облетах его охранял специальный расчет – пятеро солдат, сержант и офицер. Этим офицером в тот раз оказался я – тогда еще молодой лейтенант, командир взвода спецназначения.
Получилось так, что генерал на некоторое время задержался в районе чрезвычайного положения. Обстановка была относительно спокойной. А если еще учесть, что там в изобилии имелись горы, солнце, хорошие вина, кавказское гостеприимство (это потом оно сменилось открытой враждой, приводящей местами к военным действиям), то…
В общем, в гости к генералу прибыла супруга с дочкой. Дама, скажем так, эксцентричная, охочая до романтики и ревнивая ужасно, на что были причины, потому что муженек ее здорово на слабый пол западал, несмотря на возраст. Жена его периодически проверяла, используя для этого любую возможность. В тот раз ее появление оказалось сюрпризом. На какой-то заставе чего-то там кончилось, генерал по радиосвязи приказал доставить немедля, до его убытия. Прилетел вертолет, и – нате вам… “Ха-ха” три раза.
В данном случае супруга генерала могла бы и не рисковать: ее опасения насчет времени и места не оправдались, поскольку горцы здорово хранят честь своих сестер и дочерей. Тут вместо клубнички можно отпробовать иное, острое, блюдо. Даже анекдот на эту тему ходит, но не стану злоупотреблять вашим вниманием. Суть в другом.
Так вот, получив сюрприз, генерал покатал желваки и – куда деваться? – организовал дамам кратковременный культурный отдых: охота на козлв (конечно, не сами дамы охотились), прогулки и потребление горного воздуха, вечера у костра, шашлыки, вино…
В я – молодой, стройный и, можно сказать симпатичный лейтенант. Я вообще в том плане скромный, но женщинам иногда нравлюсь, могу быть обаятельным. Вот я и прихватил дочку генерала у ручья. Сам не понял, как получилось. Именно прихватил. Вайнер весьма определенно охарактеризовал это в одном своем романе.
Наташе, дочке генерала, захотелось прогуляться к источнику, который призывно журчал на южном склоне, метрах в двухстах от опорного пункта. А уже стемнело, вот генерал и приказал сопроводить девушку.
Перед этим они довольно долго сидели за столом и выпили много вина, а кавказское вино коварно по отношению к равнинным жителям: оно обладает божественным ароматом и великолепным вкусом (разумеется, когда его готовят для себя, а не на продажу), и его пьешь так, как будто это компот. Но действует оно как хороший самогон вторичной перегонки. Причем весьма своеобразно: сидишь за столом, пьешь и прекрасно себя чувствуешь, весело и светло на душе, а когда встаешь, внезапно ощущаешь, что тело твое валяет дурака – нарушается координация движений и так далее.
Так вот, веду я дочку генерала аккуратно так под ручку, слежу, чтобы не спотыкалась, и млею: такая она красивая и недосягаемая. Я даже ни о чем таком и подумать не смел, молод был, субординацию ставил выше личных интересов. Как же, дочь генерала! Вроде бы тоже начальство.
Итак, болтая о всякой всячине (в одностороннем порядке – она болтает, а я отвечаю натужно, односложно так, типа: да, так точно, никак нет), добрались мы с грехом пополам до источника под спотыкания и “
1 2 3 4 5 6 7