Знамен­ский принимал ее за сестру, которая следит за пуль­сом, хотя мог бы догадаться, что этой цели служат точные медицинские приборы, установленные и в но­гах и в изголовье.
– Здравствуйте, – тихонько проронила Багрова.
– Здравствуйте, – так же ответил Пал Палыч, как-то сразу все про нее поняв. – Совсем не отходите?
Она застенчиво улыбнулась.
– Говорят, ему без меня хуже.
– Просто держите за руку?
– Нет… я с ним разговариваю. Иногда шепчу на ухо. Стихи читаю… По-моему, он любит сказки – судя по кардиограмме…
– Считаете, слышит? Без сознания?
– Есть еще подсознание. Вы ведь тоже ему говорили…
– Он выживет! – пообещал ей Пал Палыч.
– Ну конечно! – твердо обнадежила она Знамен­ского.
И тот уехал с отрадным ощущением, что не бросает друга одного…
Теперь Томин долечивался в госпитале, и тут бразды правления забрала Тамара Георгиевна. Задним числом потрясенная случившимся, она готова была бы хоть год держать сына в госпитальных стенах и преувеличивала болезненность его состояния. Томин, естественно, рвался на волю. И на работу.
Врачи занимали среднюю позицию, и пациенту пред­писывалось дважды в день отдыхать в постели, ходить неторопливо и не волноваться.
Перед визитом друзей он как раз «отдыхал», а Тамара Георгиевна читала ему письмо:
– «У нас в Киеве все цветет. Скорей поправляйся и приезжай. Мы тебя крепко обнимаем и целуем. Дядя Петр, Лиза, Соня и Андрей. А Татуся нарисовала для тебя цветочек».
Томин полюбовался детским творчеством.
– Прелестный цветочек. Только… какая это Татуся?
– Боже, что за человек! Родную племянницу не по­мнит! Лизина дочка.
– Да? И сколько ей?
– Уже четыре года.
– А-а, ну успеем познакомиться.
– Уж ты успеешь! К свадьбе ее ты успеешь! Который год не был на родине!
Она прервала свои сетования лишь с появлением Знаменского и Кибрит. Последняя вручила болящему бу­кетик первоцветов.
Томин уткнул в них нос – аромата цветочки не име­ли, но обдавали свежестью. Тамара Георгиевна отправи­лась налить воды в вазочку.
– Она меня сгноит на этой койке! – пожаловался Томин. – Все бока отлежал. Ну садитесь же, рассказывай­те, как там без меня.
– Пропадаем, Саша.
– Ладно, скажите спасибо, что выкарабкался.
– Громадное спасибо, Шурик! Кстати, твой коллега из ОБХСС удрал в экономический институт, в аспи­рантуру.
– Миша Токарев? Ай-я-яй. Вот вам и запасное «То». Надеюсь, теперь вы поняли разницу между «То-карев» и «То-мин»?
– Еще бы! Ждем не дождемся, когда вступишь в строй действующих гигантов.
– Через недельку выйду железно.
– Выйдешь, когда выпишут. – Тамара Георгиевна поставила на тумбочку цветы.
– Ну разумеется, разумеется… Мамуля, дай нам не­много пообщаться.
Та неохотно подчинилась.
– Зина, последите, чтобы он не делал резких движе­ний. И категорически – ничем не волновать. Скоро тебе на процедуру, пойду проверю, все ли в порядке.
Ушла. Пал Палыч посочувствовал:
– Тамара Георгиевна правит железной рукой.
– И не говори! Ее даже главврач боится. Ну, расска­зывайте, рассказывайте!
Тамара Георгиевна на секунду приоткрыла дверь:
– Когда зазвонит будильник, одну таблетку синень­кую, одну желтенькую.
– Мать с Колькой шлют тебе привет. Вот такущей величины, еле донес.
– Мои тоже, Шурик.
– И Петровка, 38, в полном составе.
– Приветы – хорошо, а новости лучше.
– Из новостей есть одна, которая касается Зиночки. В УБХСС пришел начальником отдела один полковник…
Зазвонил будильник. Кибрит вытряхнула из пузырь­ков таблетки.
– Запьешь?
– Я насобачился глотать их так. И как полковник касается Зинаиды?
– Больно впечатляющий полковник. С этакими сталь­ными глазами.
– Хм… Послушай, Зинуля…
Та отмахнулась, вынула номер милицейской газеты «На боевом посту» с портретом молодого мужчины в траурной рамке.
– Хоть и не велено волновать, да все равно узнал бы… Помнишь, было дело об автомобильной аварии? Мы искали пешехода…
– Помню.
– С нами работал инспектор ГАИ Филиппов.
– И его помню.
– Тут указ о его посмертном награждении.
– Ясно… Как?
– Грабители угнали машину… он стал задерживать… их четверо было, – пояснил Пал Палыч.
– Хоть взяли?
– Взяли.
– Спрячьте от мамы, потом прочту… «Милиции за это деньги платят», – зло передразнил он кого-то. – Не платят ей даже близко тех денег, за которые так вот работать! А тем паче собой рисковать. Сколько болванов на свете – просто поразительно!
Тамаре Георгиевне одного взгляда достало, чтобы уяснить ситуацию.
– Ну вот. Уже чем-то расстроили.
– Мама, как не расстроиться, когда в Управление пришел красавец полковник и ухаживает за Зиной! А я валяюсь тут. Кошмар.
– Ладно-ладно… полковник… Будильник звонил?
– Звонил. Съел.
– В процедурной все готово.
Знаменский и Кибрит встали. Томин затосковал:
– Братцы, подождите! Десять минут, не больше. Не поговорили же!
Они, конечно, остались.
– Мама, не поддерживай меня за талию. Я вдесятеро здоровей тебя!
– А ты потихоньку, не на пожар, – уже из коридора донесся обмен репликами.
– Зиночка, с утра я тебя найду?
– Вряд ли.
– Тогда сейчас два слова. Помоги организовать комп­лексную экспертизу. Понадобятся и судебные медики, и трассологи.
– Зачем они тебе?
Пал Палыч изложил суть уличного происшествия.
– Так вот, понимаешь, драка частенько выглядит сумбурно, со стороны не все усмотришь. Обвиняемый, например, говорит, что парень споткнулся и расшиб голову без его помощи. Поэтому, что бы ни рассказывал свидетель, лучше перепроверить.
– И что нужно?
– Во-первых, соотнести рост преступника и постра­давшего…
– Погоди, буду уж сразу записывать. Но ты гово­ришь, единственный свидетель. А сам потерпевший?
– Пока в тяжелом состоянии, допрашивать не разре­шают.
Они еще обсуждали подробности будущей эксперти­зы, когда Томин вернулся.
– Все их процедуры – фигня собачья, – объявил он, уселся на койку и вдруг грустно как-то задумался.
Тамара Георгиевна, поджав губы, удалилась.
– Знаете, братцы, кто меня по-настоящему спас? Одна удивительная сестричка… То есть, конечно, многие выхаживали. И тебе, Зинаида, я не забуду, и другим. Но вот та… а я даже имени не ведаю. Куда-то пропала, когда я совсем в себя пришел. Потом сюда перевезли… Сестер полно, а мне ее не хватает. Это она меня вытащила! В первые дни.
Знаменский с Кибрит украдкой переглянулись: оба подумали о Багровой.
– Шурик, а какая она? – осторожно спросила Зи­ночка.
– Как магнит. Как свет.
И сам себя высмеял:
– Отличный словесный портрет. Объявляется розыск света. Помню только глаза и руки. А во сне вижу отчетливо… Как полагаете, можно влюбиться в состоянии клини­ческой смерти?
– Поскольку до того у тебя свободной минуты не было, то ты и воспользовался, – внешне весело выска­зался Пал Палыч.
– Наука пасует?
– Пасует, Шурик, – подтвердила Зиночка, скрывая замешательство.
Не далее как вчера Майя Петровна осведомлялась у нее о здоровье Томина. За несколько дней в Еловске Кибрит с ней сроднилась, простила роковую для друга просьбу не стрелять при задержании, искренне интересо­валась ее судьбой, домашними делами. Но услышать при­знание Шурика… и в столь несвойственном ему тоне… Вот уж не чаяла!
Опять они с Пал Палычем переглянулись, недоуме­вая, как быть. Майя Петровна просила не говорить Томину о своем бдении над ним. Однако он в два счета и сам выяснит. Если захочет, если не забудет за рабочей маетой. Лучше бы забыл. Потому что он и Майя Петровна (по фамилии все еще Багрова), да Катя (в душе навсегда Багрова), да еще таинственный Загорский – что из этого всего может получиться?

* * *
Утренний выгул Графа Пал Палыч с Колькой поде­лили поровну – через день. Сегодня пораньше пришлось проснуться Знаменскому-старшему. Щенок крутился и поскуливал – подперло.
В квартире он уже почти приучился терпеть, но по выходе из дому надо было проявлять проворство, чтобы успеть отбежать с ним от подъезда. Иначе он прочно и очень надолго утверждался на месте, похоже, сам дивясь, откуда что берется.
Миску он вылизывал так, что муха не подлетала. Обувь грыз исключительно старую – вкуснее. От попыток завоевать диван отказался без больших баталий. Много спал, невероятно быстро рос. Резвился умеренно.
– Мам, он у нас не меланхолик? – спросил как-то Колька, когда Граф отверг его приглашение проснуться и поиграть.
– Нет, Коля, он немножко флегматик и себе на уме. Но умишко еще детский. Крупные собаки поздно взрос­леют.
Гулять с ним было тоже нехлопотно. Посторонних он игнорировал, к кошкам относился уважительно; только продуктовые сумки начисто лишали его равновесия. Пока не иссякнет бурный щенячий аппетит, с этим предстояло бороться. И еще присматривать, чтобы не сожрал какую-нибудь дрянь с земли.
– Граф, домой!.. Ты глуховат или у хозяина дикция плохая? Пошли-пошли, мне трудного свидетеля допра­шивать.
…Да, свидетель был трудноват и сложен. Явился пунктуально, но с неудовольствием. Молча протянул повестку.
Знаменский уважительно встал, протянул руку. По­жатие – первый внутренний зондаж, для партнера абсо­лютно неприметный. Он считает – просто поздоровался; не подозревает, что его ладонь проявила безразличие, симпатию, пренебрежение, страх, доверие, то есть лю­бое преобладающее в нем теперь настроение. Чтобы чет­ко воспринять сигнал, встречная ладонь, естественно, должна обладать натренированной чуткостью. У психо­логов, врачей, сотрудников следственного аппарата она вырабатывается даже и бессознательно. (У мошенников, кстати, тоже).
Рука Власова выдала неуверенность, нервозность.
– Извините, что опять беспокоим, – радушно начал Пал Палыч, – но дело теперь поручено мне, и есть детали, которые…
Власов не дослушал.
– Я же пришел.
Знаменский усадил его, принялся заполнять бланк, попутно «ставя диагноз».
«Неглуп. Самолюбив, даже с примесью высокомерия. Замкнут. Упрям. Лицо красивым не назовешь, но интерес­ное. Лишь неподвижность черт его портит».
– Об ответственности за дачу ложных показаний вам говорили, прошу расписаться, что помните. Ну вот, с формальностями покончено, Игорь Сергеевич. Теперь несколько вопросов.
– Спрашивайте.
– Прежде всего спасибо, что помогли задержать ху­лигана.
– Я не задерживал. Задержала ватага молодежи, – отмел Власов похвалу.
– Им тоже спасибо, но без ваших показаний арест Платонова был бы почти…
Снова не дослушал:
– А за что арестован? За то, что слегка стукнул?
– Игорь Сергеевич, у Платонова кулаки пудовые. От его «слегка» у парнишки сотрясение мозга.
Власов скептически хмыкнул:
– Неудачно упал.
– Возможно… Скажите, с того места, где вы стояли, было отчетливо видно происходящее?
– Да.
– Можете назвать примерно расстояние?
– Шагов семь.
– Расскажите, пожалуйста, все по порядку, не упус­кая мелочей.
– Собственно, я уже рассказывал, записывали. В ва­шей папке наверняка содержатся мои… мемуары.
– Вы правы. Но то был рассказ другому следователю. Я обязан сам услышать.
– И записать другим почерком. Что ж, извольте.
Но он некоторое время молчал, глядя в окно, и обращенный к Знаменскому профиль выражал какую-то непонятную тому отрешенность.
– Этот… Платонов? Он купил после меня пачку сига­рет. Подошел к девушке… Она ждала, наверное, долго. Это чувствовалось. Бесцельно ходила из стороны в сторо­ну, скучала… В общем, неудивительно, что Платонов подошел. Красивая девушка… Одна.
«Почему он так тяжело говорит? Простенькая недав­няя история, а он нагружает ее психологией».
– Но, Игорь Сергеевич, ведь девушка ждала не Платонова.
– На ней не написано. Просто, может, кого-нибудь.
– Она производила такое впечатление?
Власов поколебался.
– Нет-нет, утверждать не берусь. Но отрицать тоже.
– Продолжайте, пожалуйста.
– Ну… пошел типичный для таких случаев треп.
– Вам было слышно?
Власов обернулся.
– Какие-то банальные фразы. Сами знаете, как быва­ет – начинается полушуткой; а потом уже обидно отъез­жать ни с чем.
– Дословно не помните?
– Н-нет.
– Понимаете, мне важно, Игорь Сергеевич, как дер­жался Платонов. Только развязно или нахраписто и нагло. И что девушка – давала она резкий отпор или как-то так… двусмысленно. Существо дела не меняется, но ситу­ация перед дракой… понимаете?
– Да, разумеется.
Пал Палыч поймал его взгляд и не отпускал, стре­мясь через этот «канал связи» привести его в нужное состояние.
– Я взываю к вашей памяти. Вы ведь все видели и слышали. Слова, интонации, жесты – где-то они отло­жились, надо только вытащить на поверхность. Постарай­тесь сосредоточиться, Игорь Сергеевич. Представьте себе снова: тепло… ранний вечер… табачный ларек… красивая девушка скучает…
– Все очень похоже… – отрывисто и одышливо про­должил Власов за Пал Палычем, – слишком похоже… Теплый ветер порывами, и пахнет сирень… Деревья ше­лестят.
«Сирень?!.. Ладно, потом».
– К девушке подходит парень… установлено, что он был навеселе… голова немножко хмельная…
– Да, – согласился Власов, – голова хмельная. – И взволнованно заспешил, будто сам с собой: – Он гово­рит: «Как жаль, что вы ждете не меня». Она отворачивает­ся. Ветер кидает ей волосы в лицо. Она говорит: «Отстань­те» или «Оставьте»… Но всерьез или только для виду – это невозможно понять. Поэтому он не отстает. Он гово­рит… пошлости, конечно, но она ему страшно нравится… Синие глаза, синее платье и рыжие волосы на ветру… – Вдруг он умолк резко, с разбегу.
«Ой-ой. Что на него накатило? Чердак в порядке, а понес несуразицу».
– Игорь Сергеевич, вы не жалуетесь на зрение?
– Нет, – сквозь зубы.
– Какого цвета папка?
– Коричневая.
– Эта?
– Серая. Я не дальтоник.
– Извините, заподозрил. Потому что на девушке была черная юбка. И белый свитер. И… разве она рыжая?
– Нет, обыкновенная блондинка. – Он хрустнул пальцами. – Из меня, как видите, никудышный сви­детель.
– Да, что-то вы начали фантазировать. А мне нужно только то, что вы действительно видели и помните.
Перспектива продолжения допроса вызвала у Власова отвращение.
– Надо пойти лечь, – соврал он. – Что-то скверно…
– Позвонить в медпункт?
– Нет, это бывает… Я приду завтра или послезавтра… Можно?
– Послезавтра в то же время, – назначил Пал Палыч.
Подписал пропуск. Загадочный свидетель ушел. Знаменский посидел в раздумье. Затем, полистав справочник, снял телефонную трубку. )
– Гидрометцентр? Здравствуйте, следователь Знаменский с Петровки, 38… Да, пожалуйста. Вопрос такой: какова была сила ветра в Москве вечером девятого апреля?.. Да, сего года. Жду… Да? Практически безветрие. Спасибо.
«А если он малость «того»? Шелестят у него деревья и пахнет сиренью. До сирени и сейчас-то далеко».
Бестолково потерянный час дорогого времени. Больше Знаменскому даже думать о Власове было некогда.

* * *
При всем сочувствии к его горю, отец потерпевшего был Пал Палычу неинтересен. Желто-седые виски, ран­ние морщины, неотмываемые рабочие руки, громкий голос (от привычки перекрывать шум в цеху) – типичная незапоминающаяся внешность. Но не во внешности заключалась неинтересность, а в кондовой «правильности» Ивана Федотыча. Он был честнейшим, добросовестным и ограниченным человеком. Из породы почитающих себя всегда правыми моралистов и зануд.
Личная беседа с ним была не нужна Пал Палычу, на то телефон есть, чтобы уточнить две-три мелочишки. Но отец попросился прийти. Как отказать, не выслушать?
– …На медные деньги растили. И вырос справный парень. Через три месяца защитил бы диплом, стал архи­тектором. За что ему такое? За что нам с матерью?!..
Однако надо хоть какую-то и пользу извлечь для следствия.
– Скажите, Алексей по натуре вспыльчив?
– Нет, характер спокойный, основательный.
– Вы были дома, когда он уходил – в тот вечер?
– Дома.
– И все было нормально, Алексей не нервничал? Я спрашиваю потому, что он впервые опоздал на свидание и Рите показался несколько возбужденным.
Отец помолчал хмуро.
– В тот вечер промеж нас разговор вышел… насчет этой девицы…
– Она вам не нравится?
– Да чему ж там нравиться?! Лицо размалеванное, юбчонка – одно название, повадки, словечки… Вы ее видали?
– Сейчас коротких юбочек полно. Примелькались.
– Ну, моему Алексею такая не пара! Из-за нее вся и беда. К порядочной девушке на улице приставать не будут!
В дверь сунулся Власов: было то самое послезавтра.
– Одну минуту, – попросил Пал Палыч.
Власов закрыл дверь.
– У вас дела, – застеснялся отец. – Пойду.
– Идите, Иван Федотыч, и не отчаивайтесь. Будем верить в медицину.
– А что еще остается!..
Знаменский проводил его, впустил Власова, спра­вился о здоровье.
– Обошлось, – вяло промямлил тот.
– Тогда продолжим, Игорь Сергеевич? Мы с вами прервались на том, как…
– Простите, мое свидетельство необходимо?
«Начинается!»
– Да, Игорь Сергеевич, ваше свидетельство необхо­димо, – категорически, но мягко, ибо заставить его не­чем.
1 2 3 4 5 6