– Проклятье!
Еще немного – и мы оказались в толпе людей, которая затянула нас за собой в подземный переход метро. Только тогда Симон отпустил меня, но я тотчас же вскочил, чтобы броситься наверх, чтобы бежать, бежать быстрее к Терезе, бежать спасать мою сестричку.
– Вернись, Бен, прошу тебя!
Однако наверху я увидел лишь охваченные огнем верхушки деревьев, а на чугунной рекламной тумбе языки пламени лизали афишу, изображавшую мужчину с обнаженным торсом. Горячий воздух пригвоздил меня к мостовой сильнее, чем тяжелая туша Симона. От автоприцепа уже ничего не осталось. Огонь перекидывался от одной машины к другой, стремительно приближаясь к стоянке такси. Один из таксистов, пытавшихся спасти свою тачку от пожара, бросил бесполезную затею и помчался что было сил к бульвару, сбивая на ходу пламя с пылавших на нем брюк. Его коллеги с огнетушителями наперевес бросились к нему на помощь, и тут я услышал у себя за спиной голос подоспевшего ко мне Симона:
– Ладно, Бен, пойдем!
Он легонько подтолкнул меня, и мы пошли через бульвар к Пер-Лашез. Я шагал, спотыкаясь, словно в тумане, и с каждым шагом у меня из горла с хрипом вырывалось имя Терезы. Я ничего не слышал вокруг себя, не слышал и воя сирены пожарной машины, одной из первых примчавшейся на место взрыва:
– Поберегись!
Красная пожарная машина, едва не зацепив меня, пронеслась мимо и, задев охваченное огнем такси, резко затормозила. Из машины выскочили бравые парни, которые тут же смело ринулись в огонь, прокладывая себе путь толстыми струями девственно-белой пены, оглушительно завыли сирены, и все слилось в моих глазах в один разноцветный круг: красные куртки пожарников, темно-синяя униформа прибывших сразу за ними полицейских, холодный свет фар пожарных машин. Пожарники быстро очертили периметр безопасности, но, как бы быстро они ни работали, все было слишком поздно: передо мной вились лишь черные клубы дыма, тянувшиеся к небу между стеной Пер-Лашез и фасадом похоронного бюро Летру. Мужчина с обнаженным торсом таял на глазах вместе с продолжавшей плавиться рекламной тумбой.
А надо было еще заняться детьми, подбегавшими к пепелищу.
Жереми закричал первым:
– Тереза! Где Тереза?! Где она?
Малыш стоял молча, словно только что пробудился от ночного кошмара.
– Симон, хватай детей и тащи их домой!
Симон ушел, схватив в охапку брыкающихся Малыша и Жереми, а я взглянул на Клару. Она замерла на месте, уставившись на автоприцеп, точнее говоря, на то, что от него осталось; как всегда, она держала фотоаппарат, но на сей раз у нее не поднималась рука фотографировать, нет, на сей раз она не решалась это сделать.
– Клара, иди с ними, займись мальчишками.
Жюли взяла меня за руку:
– Ты не ранен?
– Жюли, уведи их домой, всех!

3
Все. Конец. Ничего не осталось, ничего, кроме почерневших кузовов машин, кипящей пузырящейся краски, расплавленной пластмассы, в которую превратился автоприцеп, последних голубоватых капель, падавших с рекламной тумбы на потрескивающий от жара асфальт, воя сирены машины скорой помощи, увозившей обоженного таксиста, полицейских и врачей, обступивших обугленное тело. На которое я хотел взглянуть.
– Пропустите, это ее брат!
– Вы ее брат?
Но был ли я по-прежнему братом этой обугленной вещи, от которой остались лишь острые углы?
– Она пришла, чтобы погасить Йеманжи.
– Йеманжи?
– Кто этот парень?
– Это брат погибшей.
– Ее звали Йеманжи?
И голос Хадуша:
– Бен, как ты, в порядке? Бен, ты меня слышишь?
– Он должен пройти с нами в машину.
– Да он же в шоке, он не может давать показания.
– Он должен пройти с нами!
В конце концов фараоны добились, чтобы я рассказал им все, что мне было известно. Они даже притащили Жюли, Клару и мальчишек.
А Верден? А Это-Ангел? А Господин Малоссен? Кто остался с ними?
– Малыши? Кто приглядывает за малышами?
Ясмина, успокоил меня Хадуш, осталась с маленькими.
– Не волнуйся, Бен. Моя мать уложила их в вашей спальне. Она спит вместе с ними.
Они заставили нас рассказать все, что делала – по минутам – Тереза, вернувшись домой. Допрашивали нас отдельно, по одному. Сначала в полицейском автобусе, затем в комиссариате на улице Рампонно. В спокойной, размеренной манере: короткие вопросы, мягкий вкрадчивый голос, мелькание пальцев по клавиатуре компьютера, глубокое почтение к трауру, и в конце – подписи, наши немые подписи под протоколами. Когда мы покинули участок, заря уже занималась. Было, наверное, около пяти-шести утра. Занималась заря, заря, пахнувшая бензином, горелой пластмассой, раскаленным асфальтом, кипящей краской, горелой плотью – холодная заря застывшей смерти. Амар, Хадуш, Рашида, Мо и Симон ждали нас на улице у выхода из комиссариата. Помню, Рашида набросила шаль на плечи Клары и мы все потянулись к дому.
На пути домой нас встретил Жозеф Силистри – один из друзей нашего племени, инспектор Силистри, или, как говорят сегодня, «лейтенант полиции».
– Малоссен, можно тебя на минуту?
Он отвел меня в сторону, дав знак другим двигаться дальше. Видно, он очень спешил, поскольку отдышался не сразу.
– Извини, я приехал слишком поздно. Титюс только что разбудил меня.
Инспектор Титюс – правая рука инспектора Силистри, второй представитель тандема Титюс – Силистри. Татарин и уроженец Антильских островов из Уголовной бригады.
– Это дело поручено нам, Малоссен.
Так быстро? Неужели они уже в курсе? Но мне не хотелось задавать им этот вопрос.
– Малоссен, ты меня слышишь?
Титюс и Силистри не входили в первый круг наших друзей; они были со мной на «ты», но звали меня по фамилии. Как друзья-коллеги. Силистри произнес фразу, которую должен был произнести.
– Мы найдем подонков, которые сделали это, можешь положиться на нас.
Так, значит, это был не несчастный случай…
– Знаешь…
Силистри попытался сформулировать фразу с соболезнованиями.
– Мы скорбим вместе с вами.
Наверное, это было так… Но как утешить тех, кто вас утешает?
– Хочешь, Элен придет к вам?
Мне очень нравилась Элен, жена Силистри, но у меня дома и так хватало плакальщиц.
– Послушай… Учитывая состояние трупа… я хотел сказать, тела… ну, то есть Терезы… ее останков, одним словом… понимаешь… я…
Он словно барахтался в море слов.
– Мое начальство решило…
Я стоял рядом с инспектором, но сам был где-то далеко-далеко, слова потеряли свою плоть, когда погибла плоть Терезы, они все превратились в дым, как превратилась в дым моя сестренка; какое-то время я соображал, что это за существо такое «Начальство» и какое отношение оно имеет к Силистри. Лоб Силистри от волнения покрылся мокрой испариной.
– Короче, они решили продолжить кремацию.
Я по-прежнему ничего не соображал.
– Понимаешь, Малоссен? Они передали тело в крематорий кладбища Пер-Лашез, чтобы там закончили работу по его сожжению.
Он прикрыл свой рот ладонью. «Закончить работу» вырвалось нечаянно. Просто профессионал перевесил человека. Он выглядел удрученным. Тотчас же извинился.
– Прости меня, я не хотел.
И еще он сказал:
– Теоретически, нам нужно было сначала получить твое согласие, но Титюс не хотел, чтобы ты еще раз проходил это испытание. Он выступил в качестве твоего поручителя. Наверное, в эту минуту они уже заканчивают. Он был не прав?
Нет, нет, Титюс все сделал правильно. Нельзя было оставлять Терезу в таком виде. И хоронить ее в таком виде тоже было нехорошо. Я поблагодарил его, ну что ж, спасибо, Титюс все сделал правильно, так и нужно было поступить, спасибо. И потом я спросил – не потому что мне это было интересно, а просто так, автоматически:
– А Титюс где?
Замявшись, Силистри тихо произнес:
– В доме Роберваля.
Ну конечно, Мари-Кольбер… Конечно, Титюс отправился предупредить мужа, поехал сообщить вдовцу о трагедии, само собой… Все верно…
– Нет, Малоссен, все не так просто…
Неужели? Титюс подозревал Мари-Кольбера? Мари-Кольбер был главным подозреваемым в списке Титюса?
– Нет, не совсем так…
В первый раз за все время нашего разговора Силистри взглянул мне в глаза.
– Роберваль тоже убит.
Взгляд полицейского-ищейки, когда ты не знаешь, допрашивает он тебя, уже обвиняет или пока еще думает над этим.
– Роберваля нашли мертвым в вестибюле его дома. Его сбросили с пятого этажа в лестничный пролет. Сегодня утром мы собирались допросить Терезу.
Я только и мог сказать:
– Вот как…
И поспешил догонять своих.
ГЛАВА ШЕСТАЯ,
в которой то, что должно было случиться, случилось точь-в-точь, как должно было случиться

1
Вернувшись в нашу скобяную лавку, мы все уселись за круглый обеденный стол, а Жюли приготовила кофе.
– Жереми, Малыш, вам нужно отдохнуть.
Мальчишки замотали головами.
– Клара, уведи их.
Клара не двинулась с места.
– …
Они даже не осмеливались взглянуть на дверь своей спальни. И я понял, что они никогда больше не лягут там спать.
– …
И вдруг мне все осточертело. Осточертела эта скобяная лавка, этот Бельвиль, эта столица, осточертел воздух этого города, осточертела тишина, царившая за этим столом. Мне опротивело это племя, я сам себе опротивел, и мне опротивело то, что я сам себе опротивел. И я сказал себе, что все очень просто: Тереза указала нам путь. Вот она была, а вот ее уже и нет. Так-то. Все очень просто. Ты есть – и тебя уже нет.
– …
– …
Стоя за кухонным столом, Жюли резала хлеб, передавала ломтики Кларе, а та опускала их в тостер. Щелкнули ножницы – на стол упал уголок от картонного пакета молока… Загремела кастрюля, вспыхнул газ, чиркнула спичка… И меня достало это тоже, меня достали эти обыденные жесты, повторяющиеся изо дня в день…
– …
– …
– Я сейчас вернусь.
Я поднялся в нашу с Жюли спальню. Ясмина тоже не осмелилась тронуть пустую кровать Терезы. Она выудила Верден и Это-Ангела из детской и уложила их в нашу постель, а Господина Малоссена устроила над ними, в гамаке. Сидя у окна, Ясмина смотрела, как занимается рассвет. Только бы она не говорила мне о судьбе. Этого я боялся больше всего. Только бы она не принялась объяснять мне, что все случившееся входило в планы Аллаха. Но нет, увидев меня, она лишь прошептала:
– Йа рабби… (О боже…)
Затем, раскрыв свои объятия, так же тихо произнесла:
– Эджи хена, мой малыш.
Я послушно подошел к Ясмине и припал к ее груди.
– Бека, сынок, бека, поплачь, тебе полегчает.
Что я и попытался сделать в ее материнских объятиях. Но ничего у меня не вышло. Великая засуха. Я не смог выдавить из себя ни слезинки. Я просто сидел, прижавшись, словно младенец, к Ясмине, и наблюдал, как за окном начинается новый день, как невинно-голубоватый свет проникает к нам через окно со стороны площади Фет, как это обычно бывает в солнечные дни. Волнующее очарование прозрачного утреннего неба, какое увидишь только над Иль-де-Франс… И эта нежная гамма утреннего неба меня тоже доканала. Мне осточертели деликатные оттенки небес… Меня чуть было не стошнило прямо на колени Ясмине, когда раздался стук в дверь.
Дверь распахнулась.
На пороге стоял Жереми.
– Бен… Иди сюда.
На Жереми лица не было. Он, казалось, был скован ужасом и, как заведенный, монотонно твердил:
– Идем. Быстрее!
Я находился уже в том состоянии, когда все безразлично, когда тоска так давит сердце, что ожидание самого страшного превращается в спокойное любопытство и не более. Ну что там еще? Но Жереми лишь умоляюще смотрел на меня, талдыча бесцветным голосом:
– Идем, идем…
– Мат йаллах, сынок, иди, – сказала Ясмина, – иди…
Я поднялся с колен. И пошел за Жереми.
Он спускался по лестнице с такой осторожностью, словно опасался обнаружить внизу гремучую змею.
Внизу я застал остальных соплеменников, с не менее испуганными лицами сидевших за столом, где стояли чашки с кофе, к которому никто так и не притронулся. Все взгляды были устремлены к концу стола, где – против света – стояли двое мужчин. Словно два безликих изваяния из гранита, заслонивших утренний свет. Они положили на стол пасхальное яйцо. И замерли в ожидании.
Пасхальное яйцо.
Это первое, что пришло мне в голову, когда я увидел предмет, напоминавший огромное черное яйцо, зловеще переливавшееся металлическим блеском.
Этакое мрачное футуристское яйцо, которое снесла стальная несушка-птеродактиль. Тишина, царившая в комнате, казалось, у нас на глазах вытекала из яйца. Я вздрогнул от неожиданности, когда один из этой парочки обратился ко мне:
– Господин Малоссен?
Я ответил, что, да, он не ошибся.
Его напарник указал рукой на яйцо с почтением, с которым преклоняют колена перед дароносицей:
– Прах вашей уважаемой сестры.
Не дав сидящим за столом опомниться, первый представился:
– Господа Баллар и Фромонтё, похоронное бюро Летру.
Ну как же, да, конечно… конечно… Пер-Лашез закончил свою работу и послал мяч похоронному бюро Летру… Обычный маршрут… Круг замкнулся… Естественный ход вещей… Тереза вернулась домой, вот и все… У меня по спине пробежал холодок, когда я подумал, что урна, должно быть, еще теплая. Но тотчас же ужасная мысль пронзила мой мозг: нет ничего холоднее холодного пепла. Холод, лишенный всяких оттенков… Словно память, застывшая на кончиках моих нервов… Не то что бы холод… просто абсолютное отсутствие теплоты.
– Позвольте выразить вам наши самые глубочайшие соболезнования.
– Вам и всей вашей семье.
– От нас лично и от имени нашей фирмы.
Баллар и Фромонтё говорили одинаковыми голосами. Из моего горла вырвалось «спасибо», похожее скорее на бормотание. Представители похоронного бюро Летру, наверное, приняли это как знак к разговору, поскольку тут же оживились.
– Вас устраивает эта модель? – поинтересовался то ли Баллар, то ли Фромонтё.
– В противном случае, – подхватил разговор то ли Фромонтё, то ли Баллар, – наша фирма может предложить другие, мы располагаем очень широкой гаммой изделий…
Щелкнули замки атташе-кейса, и не успели мы опомниться, как перед яйцом Терезы появился целый веер фотографий. Перед нашими глазами проплыли урны-конкуренты. Баллар и Фромонтё играли с колодой фотографий с такой же ловкостью, с которой Тереза тасовала свои марсельские гадальные карты.
– Как видите, похоронная урна за последние годы изменила свой облик.
– Уже давно назрела необходимость придать товару более современный вид.
– И наша фирма весьма преуспела в этом.
– Покойники также имеют право на разнообразие.
– Особенно те, чей прах хранится в доме.
– Взгляните, какой выбор форм и материалов…
Они показывали товар лицом, поочередно передавая друг другу эстафету. Пинг-понг с техникой, доведенной до совершенства. В то время как то ли Баллар, то ли Фромонтё держал речь, то ли Фромонтё, то ли Баллар обходил нас, демонстрируя каждому очередную фотографию: урны в виде распустившегося цветка, толстощекого яблока, открытой книги, детские урны в форме ангельских мордашек, урна-копилка, которую можно разбить, если мы захотим рассеять пепел Терезы по ветру, – молоток входил в комплект…
– Специальная цена до начала октября!
– Стоимость без налогов – тысяча шестьсот франков, включая молоточек.
– Тысяча девятьсот тридцать шесть франков, включая все налоги…
– Или двести девяносто семь евро, восемьдесят пять…
– Из глины или фарфора…
– Выплата в течение трех месяцев, беспроцентный кредит.
– Или вот, взгляните, другая модель, инкрустированная бразильским рубином…
– Разумеется, она стоит немного дороже…
Ошарашенные, все наблюдали за маневрами этой парочки по нашей гостиной, а меня жег убийственный взгляд Жюли, в котором застыл немой крик: «Да сделай ты, ради бога, хоть что-нибудь!» Тем временем Малыш между делом стянул одну из фотографий, и я уже предчувствовал, что он вот-вот выскажет свое мнение относительно того, какой формы должно быть последнее пристанище Терезы, Жереми, разумеется, наложит на это решение свое вето, затем возникнет неизбежная свара, которая перерастет в потасовку прямо перед прахом Терезы.
Жюли была права. Надо было во что бы то ни стало это прекратить.
Я приказал молчать своей тоске, погрузился внутрь себя, изо всех сил сосредоточился и оттуда, с самого дна души, впервые за всю жизнь открыто обратился за помощью к сверхъестественным силам.
И небеса меня услыхали.
Они вняли моим мольбам.
Вняли моим мольбам, представляете!
Моим мольбам! Мольбам грешника-рецидивиста, законченного богохульника, готового без причащения отправиться в последний путь… Небеса вняли моим мольбам!
В ту секунду, когда Малыш уже собирался открыть рот, в нашей скобяной лавке раздался другой голос. Голос, пришедший из ниоткуда, тонкий и протяжный:
– Да-ааааа…
Ангельский голосок, томно лавировавший между нами:
– О, да-ааааа!…
Фотография выпала из рук Малыша, а глаза у него стали такими же круглыми, как и его розовые очки. Все задрали головы. Теперь пришла очередь Баллару и Фромонтё превращаться в соляные столбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16