Обвинитель потянулся за дневником, и Спенсер согласно кивнул. Сделав шаг мне навстречу, Фрабон начал читать:«Последнюю неделю я прячусь от Мисрикса в этой пещере. Вуд так и не вернулся. Пишу я лишь для того, чтобы немного развеять тревогу. Когда я сижу с ножом в руках и жду, что сейчас раздастся клацанье копыт по камням или шум крыльев, мне иногда кажется, что я до сих пор в памяти Белоу. Прошлой ночью мне снились Анотина и Арла и еще какая-то женщина на улицах Анамасобии. Прошлое захлестывает меня, наводняя намеками, притом абсолютно бессмысленными. Раствориться в глуши – разве не об этом я мечтал?»Обвинитель захлопнул дневник у меня перед носом, потом повернулся на каблуках и вернулся к Спенсеру.– Теперь, когда вы услышали это, осталось узнать последнее, – произнес Фрабон.– И что же? – спросил констебль.Обвинитель медленно полистал книжицу. Добравшись до последней странички, он горестно покачал головой.– Последние написанные Клэем слова, его послание к нам, гласят: «Я не понимаю…»Выдержав паузу, Фрабон продолжил:– Я тоже не понимаю. Не понимаю: к чему судить дикого зверя? Его место не здесь, а где-нибудь в лесах, подальше от города. Это оскорбление самой идеи Правосудия!– Полегче, Джасвет, – перебил его Спенсер и объявил обеденный перерыв.Меня отвели назад в камеру, где стражник спросил, что я буду есть. Я, как обычно, заказал вегетарианское блюдо, но прежде сказал:– Как насчет Фрабона, с печеными яблоками в каждом отверстии?Когорта моих стражников от души рассмеялась.Только теперь, когда я вновь оказался в камере, устроенный обвинителем цирк начал бесить меня. Ложь от первого до последнего слова! Он как будто говорил о каком-то другом, им самим придуманном мире! Оставалось только успокаивать себя мыслью: «Ты был там с Клэем, ты знаешь, что произошло. Не позволяй этой чепухе сбить тебя с толку».Вскоре Фескин пришел навестить меня. Стражники с ружьями ушли обедать, и в коридоре остался только один усталый сонный охранник. На всякий случай, мы решили переговариваться шепотом. Учитель сел на койку – туда, где сидел предыдущей ночью призрак Белоу.– Что в твоей рукописи такого, что может опровергнуть улики Фрабона? – спросил он устало.– Доказательство того, что Клэй жил еще много лет после того, как я покинул Запределье, а возможно, жив и поныне, – спокойно отвечал я.– И эти записки объективны? – уточнил Фескин. Я объяснил ему, каким образом я нашел след Клэя, как собирал образчики элементов Запределья… Когда я закончил краткий рассказ о злоключениях охотника, у Фескина тряслись руки.– Ты сам знаешь, – сказал он, – после перерыва Фрабон собирается вызвать для дачи показаний Хораса Ватта. Тот предъявит им труп. Думаешь, твоя история будет столь же убедительна?– Я продемонстрирую свои способности суду, – заверил я.– Порой я думаю, что напрасно пригласил тебя в город, – признался Фескин.Я шагнул к нему и опустил ему на плечо руку:– Вы добрый человек.
Хорас Ватт, чья внешность целиком и полностью соответствовала его репутации отважного путешественника, выступил вперед, возвышаясь над Фрабоном, как скала над коровником. Он был молод – пожалуй, даже моложе Фескина, но вдвое шире в плечах, густые светлые волосы спутанной гривой спускались по плечам. В глазах его еще светилась дикость Запределья, однако он был столь же спокоен, сколь суетлив был Фрабон.– Мы побывали в Запределье, – начал Ватт. – Когда мы перешли границу, нас было одиннадцать. Вернулись только семеро да один разложившийся труп. Демоны, на вид такие же, как этот, – он указал на меня, – словно бешеные собаки, загрызли четверых моих товарищей. Мы подстрелили их без счета, но всегда появлялись новые, и им не было конца. Мы взяли с собой двух собак-ищеек, которые в первую же неделю привели нас к пещере, где мы нашли останки Клэя. Потребовалось почти три месяца, чтобы выбраться оттуда. Завладев тобой. Запределье не любит выпускать добычу.– По поводу трупа, – перебил его Фрабон. – Что именно вы обнаружили?– Трудно сказать. Тело было растерзано и обглодано до костей. И потом, прошло столько лет… Но на костях видны следы укусов, а в груди – дыры от острых рогов. Точно такие же раны мои товарищи получили, сражаясь с этими тварями. Еще мы нашли в пещере дневник, пару башмаков и черную шляпу с широкими полями и индюшачьими перьями под лентой…Я больше не в силах был молча выслушивать этот бред. Молодой Ватт, по всей видимости, не врал, но мне казалось, будто он говорит о ком-то другом – о каком-то порочном злодее, который внушал ужас мне самому. Пока он говорил, я стонал от несправедливой убедительности его слов. Если я когда-нибудь и мог отречься от человечности и выпустить на свободу дремлющего во мне демона – это должно было случиться именно теперь. Но вместо этого я глубоко вздохнул, подавил мстительные порывы и, когда слушания были закончены, покорно вернулся в камеру.Всю ночь я думал только об одном. Допустим, всего на одну минуту, что я действительно совершил все то, в чем меня обвиняют. Тогда чем, кроме злой иронии, можно объяснить тот факт, что я, растворившись в Запределье, потеряв человеческую природу, сделал шаг, окончательно и бесповоротно доказывающий мою человечность? Как сказал Белоу: «Разве они арестовывают зверей?» Этот суд, несмотря на весь ужас направленных против меня обвинений, должен был стать моим спасением.После бессонной ночи наступил день моей защиты. Фескин специально пришел пораньше, чтобы посвятить меня в свои планы.Все их улики подлинны, – говорил он мне, сидя в камере, – но превратно истолкованы. Как они смогут доказать, что с Клэем расправился именно ты, а не какой-нибудь совершенно посторонний демон? Пусть ты даже преследовал его, кто-то другой мог опередить тебя в убийстве. Присутствие каменного ножа в твоем музее еще ничего не значит. Улика, основанная на сомнительных воспоминаниях старой грымзы, – еще не улика.– А дневник? – напомнил я.– Но Клэй ведь нигде не пишет, что именно ты убил его, – возразил Фескин. – Да и как бы он мог это сделать?У меня были еще вопросы, но прежде чем я успел задать их, за решеткой камеры появились стражники. Мы снова совершили короткую прогулку до зала суда, но в этот раз я был не столь самоуверен. Я чувствовал, как колотится сердце, и старался не смотреть на лица горожан.Фескин сделал все возможное, чтобы посеять в душе Спенсера зерно сомнения. Он рассказал констеблю все то, о чем говорил со мной, только гораздо более подробно и аргументировано. На все вопросы у него был один ответ – отсутствие прямых доказательств моей вины. Единственный промах он допустил, расспрашивая Ватта об ищейках. Учитель полюбопытствовал: как это собаки смогли взять след по прошествии стольких лет? Ответ Хораса был прост и неоспорим: ищейки эти вели свою родословную от псов, выведенных в Отличном городе.– Они и через двадцать лет могут обыскать весь континент, чтобы найти зернышко перца, – добавил Ватт.Когда Фескин попытался поднять вопрос об аресте Семлы Худ, Спенсер сразу остановил его словами:– Этой дорогой мы уже хаживали, и я не собираюсь ступать на нее снова.Это заявление вызвало в толпе шквал шепотков, но констебль оборвал их, грохнув ладонью по столу, и призвал собрание к порядку.В перерыве я уговорил Фескина вызвать меня в качестве свидетеля защиты. Он обещал, что выполнит мое желание, хоть это и опасно. Возвращаясь в зал суда, я сжимал под мышкой эти страницы и не смотрел в пол. Я вышел из камеры с гордо поднятой головой и твердым намерением открыть всю правду – такую, какой она виделась мне.Когда публика угомонилась, меня вызвали. Фескин сказал только:– А теперь в свою защиту хочет выступить обвиняемый Мисрикс.После этого он вернулся на свое место в первом ряду и, закрыв глаза, замер в неподвижности.Я, не теряя времени, сразу приступил к объяснениям. Я поведал собравшимся о том, как узнал о судьбе Клэя в Запределье. Я детально описал свое путешествие к границе леса и процесс сбора предметов, необходимых для расшифровки этой истории. Но когда речь зашла о том, как я вычленял элементы и находил в них информацию касательно жизни Клэя, публика разразилась хохотом и свистом.– Это правда! – воскликнул я, но мой голос потонул в насмешливом гвалте.Спенсер заставил зрителей замолчать, а затем обратился ко мне.– Я, признаться, тоже нахожу ваше заявление неправдоподобным, – сказал он. – Можете ли вы как-то подтвердить эти свои «особые способности»?– Я могу положить вам лапу на голову и войти в вашу память, – сказал я. В толпе снова захихикали.– Докажите, – потребовал Спенсер.Этот приказ выбил меня из колеи. Перед глазами всё кружились смеющиеся лица, жуткие маски презрения и насмешки.– Скажите-ка обо мне что-нибудь такое, чего не могли знать заранее, – предложил Спенсер.Как только я шагнул к нему и протянул руку, один из стражников выступил вперед и нацелил ружье мне в грудь.– Все в порядке, – успокоил его констебль. Стражник попятился.Ладони мои были мокры от пота, мысли мешались. Из-за волнения у меня не получалось вызвать то, что я привык называть «ветром наваждения», вместо этого в мозгу снова и снова вспыхивал образ растерзанного Клэя… Тогда я встряхнул головой и попытался уловить хоть малейшее дуновение ветерка, который унес бы мои мысли в память констебля Спенсера. Не знаю, сколько прошло времени. Мысленным взором я видел Анотину в кубе льда, воющего у озера Вуда, растерзанный труп Миснутишула…– Ну и? – осведомился Спенсер, которому не терпелось поскорее высвободить голову из моих когтей.Лишь тогда я уловил искорку того, что принял за фрагмент его памяти. Едва успев что-то ощутить, я отступил от констебля.– Вы женаты, – объявил я, обернувшись к аудитории, чтобы увидеть их реакцию на явившееся мне откровение, – на женщине с темными волосами и зелеными глазами. Ее зовут Лилит Марнс.Настала полная тишина.Я победно улыбнулся, но тут Спенсер сказал:– Я никогда не был женат.Я обернулся к нему, а за моей спиной взорвалась волна гиканья. Констебль постучал ладонью по столу.– Ну-с, – сказал он без тени неприязни в голосе, – что еще вы имеете нам представить?– Вот записки… – обреченно промямлил я, – о моих прозрениях…– Не годится, – отрезал он.
Я был потрясен. Чтобы увести меня обратно в камеру, Фескину пришлось взять меня за руку. Уже на пороге зала он обернулся, чтобы сказать Спенсеру:
– Мы закончили на сегодня.Все было как в тумане, когда мы шли сквозь толпу повскакавших со своих мест людей. Я чувствовал, что тону в море голосов, вопивших: "Убийца!», и других (их было гораздо меньше) – тех, что скандировали: «Свободу демону!» Где-то посреди этой давки мелькнула Эмилия. Я наклонился к ней, чтобы понять, что она говорит, но так и не разобрал слов. Тогда она схватила меня за руку и вложила мне в ладонь клочок бумаги. Я крепко сжал кулак с запиской, и стремительным людским потоком девочку тут же отнесло прочь.На этот раз Фескин не стал заходить со мной в камеру.– Не волнуйся, Мисрикс, – сказал он. – Может, обойдется как-нибудь и без твоих записок. Будем надеяться на Спенсера.Я ведь готов был прочесть… – сказал я, словно откуда-то издалека.– Знаю, – ответил он. Потом покачал головой и двинулся прочь по коридору.Лишь поздно вечером я прочел записку Эмилии. На листке бумаги ее аккуратным почерком были выведены слова: «Я знаю кое-что, что может помочь».Теперь, сквозь фильтр наркотика, я ясно вижу все это в перспективе. Сегодня я был настоящим человеком, которого можно убедить словами и логикой. Я счастлив этому. Пусть завтра меня признают виновным – я все равно буду счастлив. В углах моей камеры нет троп, где не важны ни Пространство, ни Бремя, и мне остается одно: с достоинством принимать свою судьбу. Кусочек Рая Волосы и бороду охотника исчертила седина, а выражение решимости, с которым он начинал свой путь, заметно смягчилось. Он поднялся с кресла перед камином и снял со стены шляпу и лук.Выйдя из дому, он сошел на берег озера – там Вилия рвала дикий лук для салата. Завидев Клэя еще издали, она выпрямилась и отерла лоб тыльной стороной ладони.Он подошел ближе и чмокнул ее в щеку.– Пойду поохочусь, – сказал он.– Будь добр, добудь к ужину кролика.Клэй кивнул.– А Приза ты возьмешь? – спросила Вилия.– Нет, сегодня пойду один.– Он огорчится.– Я объясню ему.– Только возвращайся до захода солнца, – попросила Вилия и снова нагнулась, чтобы нарвать еще не много ярко-зеленых перышек.Охотник зашагал прочь от озера, к лесу. В пятидесяти ярдах от дома виднелся просторный загон из длинных и тонких жердин. Внутри бродили восемь «бычков» – так Клэй называл бегемотов, которые каждую осень приходили из леса пастись на золотистом лугу. Самки этих животных давали молоко, к тому же мясо одного такого «бычка» заменяло десять охотничьих вылазок.Приближаясь к загону, Клэй увидал Приза с вилами из веток в руках. Мальчик подхватывал охапки луговой травы и швырял их через загородку, где четверо «коров» собрались позавтракать.Несмотря на трудное детство, Приз был не по годам высок, очень строен и светловолос. «Каких-нибудь пять лет – и он станет мужчиной», – подумал Клэй, покачав головой.Охотник наблюдал, как мальчик перекидывает очередную охапку сена: танцующие под тонкой кожей мускулы, отрешенное выражение лица… При одном взгляде на этого мальчишку сердце Клэя наполнилось радостью и покоем.– Я на охоту, – сказал он Призу.– Я с тобой, – отозвался тот, бросая свое орудие.– Не сегодня, – возразил Клэй. Лицо у мальчика вытянулось.– Почему?– Я пойду далеко, а у тебя полно работы.– Ладно, – вздохнул Приз. Потом подошел к Клэю и обнял его на прощанье. Охотник крепко прижал мальчика к груди.– Значит, завтра? – спросил Приз, отступая назад.– Завтра, – кивнул Клэй, поворачиваясь и направляясь к лесу.Стояла поздняя весна, и день был теплый. Лес кишел жизнью: в свежей листве скакали белки и птицы, а в воздухе витал запах оленей.Прежде чем углубиться в чащу, Клэй остановился на маленькой полянке, окруженной стволами шемеля. В центре поляны возвышался холмик, сложенный из бурых камней. Охотник молча постоял возле памятника, думая о черном псе и вспоминая его смерть в зубах Сиримона.В тот день они отправились на охоту вместе с Призом. Была ранняя осень шестого года их жизни на озере. Клэй целился в оленя и не заметил, как сзади из папоротников выросла розовая колонна. Если бы не Вуд, Сиримон схватил бы Приза. В тот миг, когда охотник выпустил последнюю пулю в голову гигантской змеи, пес был уже мертв. Это мальчик предложил похоронить его здесь, вместе с обложкой пустой книги.Прошли годы, но Клэй до сих пор задавался вопросом, что это было: случайность или плата за спасение Запределья? Старик-татуировщик, который время от времени заходил в домик у озера, однажды летней ночью намекнул, что если бы не погиб пес, могло случиться другое несчастье.– Какое, например? – не понял Клэй.– Что-нибудь с мальчиком… – тихо молвил старик.Теперь, когда горе улеглось, осталось только желание снова увидеть старого друга. Порой в гуще леса Клэю мерещился собачий лай. Услыхав его впервые, Клэй сломя голову бежал миль пять – прежде чем понял, что звук не становится ближе. Иногда ему казалось, будто кто-то легонько трется о его колено, а иногда, оказавшись один в незнакомом уголке леса, охотник ловил себя на том, что свистом подзывает собаку…Вот уже несколько ночей подряд Клэю снилось, будто он охотится на странного зверя. Вуд был рядом, и они вместе шли по незнакомому лесу, выслеживая добычу, которая в последний момент всегда успевала улизнуть. Просыпаясь, охотник пытался вспомнить, что это был за зверь, но образ был какой-то сумбурный – крылатый разноцветный вихрь из перьев, пуха, клюва и когтей. Производимые этим зверем звуки напоминали то пронзительный визг, то поросячье хрюканье, а однажды он пробасил из кустов человеческим голосом: «Я не понимаю».Сны эти были настолько яркими, что Клэй начал верить, что когда-нибудь отыщет это существо наяву. Однако было во всем этом что-то зловещее, и именно поэтому сегодня он на всякий случай оставил Приза дома. Его преследовало смутное ощущение, что если удастся подстрелить загадочного зверя, многое для него прояснится.Весь день Клэй провел в лесу, внимательно прислушиваясь: не раздастся ли крик призрачного зверя, и пристально, долго вглядывался в каждый шевельнувшийся кустик. К полудню он дважды промахнулся, пытаясь подстрелить заказанного Вилией кролика. Он уже не раз говорил ей: «Мой выстрел теперь не стоит слова Брисдена». Подобрав стрелы, Клэй продолжил свой путь.Когда солнце стало садиться, он понял, что пора возвращаться. На плече у него болтались две кроличьи тушки, так что день прошел не зря.Охотник спускался по пологому склону холма, между березовых стволов, когда его внимание привлек высокий куст, ветви которого качались явно не от ветра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Хорас Ватт, чья внешность целиком и полностью соответствовала его репутации отважного путешественника, выступил вперед, возвышаясь над Фрабоном, как скала над коровником. Он был молод – пожалуй, даже моложе Фескина, но вдвое шире в плечах, густые светлые волосы спутанной гривой спускались по плечам. В глазах его еще светилась дикость Запределья, однако он был столь же спокоен, сколь суетлив был Фрабон.– Мы побывали в Запределье, – начал Ватт. – Когда мы перешли границу, нас было одиннадцать. Вернулись только семеро да один разложившийся труп. Демоны, на вид такие же, как этот, – он указал на меня, – словно бешеные собаки, загрызли четверых моих товарищей. Мы подстрелили их без счета, но всегда появлялись новые, и им не было конца. Мы взяли с собой двух собак-ищеек, которые в первую же неделю привели нас к пещере, где мы нашли останки Клэя. Потребовалось почти три месяца, чтобы выбраться оттуда. Завладев тобой. Запределье не любит выпускать добычу.– По поводу трупа, – перебил его Фрабон. – Что именно вы обнаружили?– Трудно сказать. Тело было растерзано и обглодано до костей. И потом, прошло столько лет… Но на костях видны следы укусов, а в груди – дыры от острых рогов. Точно такие же раны мои товарищи получили, сражаясь с этими тварями. Еще мы нашли в пещере дневник, пару башмаков и черную шляпу с широкими полями и индюшачьими перьями под лентой…Я больше не в силах был молча выслушивать этот бред. Молодой Ватт, по всей видимости, не врал, но мне казалось, будто он говорит о ком-то другом – о каком-то порочном злодее, который внушал ужас мне самому. Пока он говорил, я стонал от несправедливой убедительности его слов. Если я когда-нибудь и мог отречься от человечности и выпустить на свободу дремлющего во мне демона – это должно было случиться именно теперь. Но вместо этого я глубоко вздохнул, подавил мстительные порывы и, когда слушания были закончены, покорно вернулся в камеру.Всю ночь я думал только об одном. Допустим, всего на одну минуту, что я действительно совершил все то, в чем меня обвиняют. Тогда чем, кроме злой иронии, можно объяснить тот факт, что я, растворившись в Запределье, потеряв человеческую природу, сделал шаг, окончательно и бесповоротно доказывающий мою человечность? Как сказал Белоу: «Разве они арестовывают зверей?» Этот суд, несмотря на весь ужас направленных против меня обвинений, должен был стать моим спасением.После бессонной ночи наступил день моей защиты. Фескин специально пришел пораньше, чтобы посвятить меня в свои планы.Все их улики подлинны, – говорил он мне, сидя в камере, – но превратно истолкованы. Как они смогут доказать, что с Клэем расправился именно ты, а не какой-нибудь совершенно посторонний демон? Пусть ты даже преследовал его, кто-то другой мог опередить тебя в убийстве. Присутствие каменного ножа в твоем музее еще ничего не значит. Улика, основанная на сомнительных воспоминаниях старой грымзы, – еще не улика.– А дневник? – напомнил я.– Но Клэй ведь нигде не пишет, что именно ты убил его, – возразил Фескин. – Да и как бы он мог это сделать?У меня были еще вопросы, но прежде чем я успел задать их, за решеткой камеры появились стражники. Мы снова совершили короткую прогулку до зала суда, но в этот раз я был не столь самоуверен. Я чувствовал, как колотится сердце, и старался не смотреть на лица горожан.Фескин сделал все возможное, чтобы посеять в душе Спенсера зерно сомнения. Он рассказал констеблю все то, о чем говорил со мной, только гораздо более подробно и аргументировано. На все вопросы у него был один ответ – отсутствие прямых доказательств моей вины. Единственный промах он допустил, расспрашивая Ватта об ищейках. Учитель полюбопытствовал: как это собаки смогли взять след по прошествии стольких лет? Ответ Хораса был прост и неоспорим: ищейки эти вели свою родословную от псов, выведенных в Отличном городе.– Они и через двадцать лет могут обыскать весь континент, чтобы найти зернышко перца, – добавил Ватт.Когда Фескин попытался поднять вопрос об аресте Семлы Худ, Спенсер сразу остановил его словами:– Этой дорогой мы уже хаживали, и я не собираюсь ступать на нее снова.Это заявление вызвало в толпе шквал шепотков, но констебль оборвал их, грохнув ладонью по столу, и призвал собрание к порядку.В перерыве я уговорил Фескина вызвать меня в качестве свидетеля защиты. Он обещал, что выполнит мое желание, хоть это и опасно. Возвращаясь в зал суда, я сжимал под мышкой эти страницы и не смотрел в пол. Я вышел из камеры с гордо поднятой головой и твердым намерением открыть всю правду – такую, какой она виделась мне.Когда публика угомонилась, меня вызвали. Фескин сказал только:– А теперь в свою защиту хочет выступить обвиняемый Мисрикс.После этого он вернулся на свое место в первом ряду и, закрыв глаза, замер в неподвижности.Я, не теряя времени, сразу приступил к объяснениям. Я поведал собравшимся о том, как узнал о судьбе Клэя в Запределье. Я детально описал свое путешествие к границе леса и процесс сбора предметов, необходимых для расшифровки этой истории. Но когда речь зашла о том, как я вычленял элементы и находил в них информацию касательно жизни Клэя, публика разразилась хохотом и свистом.– Это правда! – воскликнул я, но мой голос потонул в насмешливом гвалте.Спенсер заставил зрителей замолчать, а затем обратился ко мне.– Я, признаться, тоже нахожу ваше заявление неправдоподобным, – сказал он. – Можете ли вы как-то подтвердить эти свои «особые способности»?– Я могу положить вам лапу на голову и войти в вашу память, – сказал я. В толпе снова захихикали.– Докажите, – потребовал Спенсер.Этот приказ выбил меня из колеи. Перед глазами всё кружились смеющиеся лица, жуткие маски презрения и насмешки.– Скажите-ка обо мне что-нибудь такое, чего не могли знать заранее, – предложил Спенсер.Как только я шагнул к нему и протянул руку, один из стражников выступил вперед и нацелил ружье мне в грудь.– Все в порядке, – успокоил его констебль. Стражник попятился.Ладони мои были мокры от пота, мысли мешались. Из-за волнения у меня не получалось вызвать то, что я привык называть «ветром наваждения», вместо этого в мозгу снова и снова вспыхивал образ растерзанного Клэя… Тогда я встряхнул головой и попытался уловить хоть малейшее дуновение ветерка, который унес бы мои мысли в память констебля Спенсера. Не знаю, сколько прошло времени. Мысленным взором я видел Анотину в кубе льда, воющего у озера Вуда, растерзанный труп Миснутишула…– Ну и? – осведомился Спенсер, которому не терпелось поскорее высвободить голову из моих когтей.Лишь тогда я уловил искорку того, что принял за фрагмент его памяти. Едва успев что-то ощутить, я отступил от констебля.– Вы женаты, – объявил я, обернувшись к аудитории, чтобы увидеть их реакцию на явившееся мне откровение, – на женщине с темными волосами и зелеными глазами. Ее зовут Лилит Марнс.Настала полная тишина.Я победно улыбнулся, но тут Спенсер сказал:– Я никогда не был женат.Я обернулся к нему, а за моей спиной взорвалась волна гиканья. Констебль постучал ладонью по столу.– Ну-с, – сказал он без тени неприязни в голосе, – что еще вы имеете нам представить?– Вот записки… – обреченно промямлил я, – о моих прозрениях…– Не годится, – отрезал он.
Я был потрясен. Чтобы увести меня обратно в камеру, Фескину пришлось взять меня за руку. Уже на пороге зала он обернулся, чтобы сказать Спенсеру:
– Мы закончили на сегодня.Все было как в тумане, когда мы шли сквозь толпу повскакавших со своих мест людей. Я чувствовал, что тону в море голосов, вопивших: "Убийца!», и других (их было гораздо меньше) – тех, что скандировали: «Свободу демону!» Где-то посреди этой давки мелькнула Эмилия. Я наклонился к ней, чтобы понять, что она говорит, но так и не разобрал слов. Тогда она схватила меня за руку и вложила мне в ладонь клочок бумаги. Я крепко сжал кулак с запиской, и стремительным людским потоком девочку тут же отнесло прочь.На этот раз Фескин не стал заходить со мной в камеру.– Не волнуйся, Мисрикс, – сказал он. – Может, обойдется как-нибудь и без твоих записок. Будем надеяться на Спенсера.Я ведь готов был прочесть… – сказал я, словно откуда-то издалека.– Знаю, – ответил он. Потом покачал головой и двинулся прочь по коридору.Лишь поздно вечером я прочел записку Эмилии. На листке бумаги ее аккуратным почерком были выведены слова: «Я знаю кое-что, что может помочь».Теперь, сквозь фильтр наркотика, я ясно вижу все это в перспективе. Сегодня я был настоящим человеком, которого можно убедить словами и логикой. Я счастлив этому. Пусть завтра меня признают виновным – я все равно буду счастлив. В углах моей камеры нет троп, где не важны ни Пространство, ни Бремя, и мне остается одно: с достоинством принимать свою судьбу. Кусочек Рая Волосы и бороду охотника исчертила седина, а выражение решимости, с которым он начинал свой путь, заметно смягчилось. Он поднялся с кресла перед камином и снял со стены шляпу и лук.Выйдя из дому, он сошел на берег озера – там Вилия рвала дикий лук для салата. Завидев Клэя еще издали, она выпрямилась и отерла лоб тыльной стороной ладони.Он подошел ближе и чмокнул ее в щеку.– Пойду поохочусь, – сказал он.– Будь добр, добудь к ужину кролика.Клэй кивнул.– А Приза ты возьмешь? – спросила Вилия.– Нет, сегодня пойду один.– Он огорчится.– Я объясню ему.– Только возвращайся до захода солнца, – попросила Вилия и снова нагнулась, чтобы нарвать еще не много ярко-зеленых перышек.Охотник зашагал прочь от озера, к лесу. В пятидесяти ярдах от дома виднелся просторный загон из длинных и тонких жердин. Внутри бродили восемь «бычков» – так Клэй называл бегемотов, которые каждую осень приходили из леса пастись на золотистом лугу. Самки этих животных давали молоко, к тому же мясо одного такого «бычка» заменяло десять охотничьих вылазок.Приближаясь к загону, Клэй увидал Приза с вилами из веток в руках. Мальчик подхватывал охапки луговой травы и швырял их через загородку, где четверо «коров» собрались позавтракать.Несмотря на трудное детство, Приз был не по годам высок, очень строен и светловолос. «Каких-нибудь пять лет – и он станет мужчиной», – подумал Клэй, покачав головой.Охотник наблюдал, как мальчик перекидывает очередную охапку сена: танцующие под тонкой кожей мускулы, отрешенное выражение лица… При одном взгляде на этого мальчишку сердце Клэя наполнилось радостью и покоем.– Я на охоту, – сказал он Призу.– Я с тобой, – отозвался тот, бросая свое орудие.– Не сегодня, – возразил Клэй. Лицо у мальчика вытянулось.– Почему?– Я пойду далеко, а у тебя полно работы.– Ладно, – вздохнул Приз. Потом подошел к Клэю и обнял его на прощанье. Охотник крепко прижал мальчика к груди.– Значит, завтра? – спросил Приз, отступая назад.– Завтра, – кивнул Клэй, поворачиваясь и направляясь к лесу.Стояла поздняя весна, и день был теплый. Лес кишел жизнью: в свежей листве скакали белки и птицы, а в воздухе витал запах оленей.Прежде чем углубиться в чащу, Клэй остановился на маленькой полянке, окруженной стволами шемеля. В центре поляны возвышался холмик, сложенный из бурых камней. Охотник молча постоял возле памятника, думая о черном псе и вспоминая его смерть в зубах Сиримона.В тот день они отправились на охоту вместе с Призом. Была ранняя осень шестого года их жизни на озере. Клэй целился в оленя и не заметил, как сзади из папоротников выросла розовая колонна. Если бы не Вуд, Сиримон схватил бы Приза. В тот миг, когда охотник выпустил последнюю пулю в голову гигантской змеи, пес был уже мертв. Это мальчик предложил похоронить его здесь, вместе с обложкой пустой книги.Прошли годы, но Клэй до сих пор задавался вопросом, что это было: случайность или плата за спасение Запределья? Старик-татуировщик, который время от времени заходил в домик у озера, однажды летней ночью намекнул, что если бы не погиб пес, могло случиться другое несчастье.– Какое, например? – не понял Клэй.– Что-нибудь с мальчиком… – тихо молвил старик.Теперь, когда горе улеглось, осталось только желание снова увидеть старого друга. Порой в гуще леса Клэю мерещился собачий лай. Услыхав его впервые, Клэй сломя голову бежал миль пять – прежде чем понял, что звук не становится ближе. Иногда ему казалось, будто кто-то легонько трется о его колено, а иногда, оказавшись один в незнакомом уголке леса, охотник ловил себя на том, что свистом подзывает собаку…Вот уже несколько ночей подряд Клэю снилось, будто он охотится на странного зверя. Вуд был рядом, и они вместе шли по незнакомому лесу, выслеживая добычу, которая в последний момент всегда успевала улизнуть. Просыпаясь, охотник пытался вспомнить, что это был за зверь, но образ был какой-то сумбурный – крылатый разноцветный вихрь из перьев, пуха, клюва и когтей. Производимые этим зверем звуки напоминали то пронзительный визг, то поросячье хрюканье, а однажды он пробасил из кустов человеческим голосом: «Я не понимаю».Сны эти были настолько яркими, что Клэй начал верить, что когда-нибудь отыщет это существо наяву. Однако было во всем этом что-то зловещее, и именно поэтому сегодня он на всякий случай оставил Приза дома. Его преследовало смутное ощущение, что если удастся подстрелить загадочного зверя, многое для него прояснится.Весь день Клэй провел в лесу, внимательно прислушиваясь: не раздастся ли крик призрачного зверя, и пристально, долго вглядывался в каждый шевельнувшийся кустик. К полудню он дважды промахнулся, пытаясь подстрелить заказанного Вилией кролика. Он уже не раз говорил ей: «Мой выстрел теперь не стоит слова Брисдена». Подобрав стрелы, Клэй продолжил свой путь.Когда солнце стало садиться, он понял, что пора возвращаться. На плече у него болтались две кроличьи тушки, так что день прошел не зря.Охотник спускался по пологому склону холма, между березовых стволов, когда его внимание привлек высокий куст, ветви которого качались явно не от ветра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28