Возгласы: «Выбирай слова!», «Внимание, весь вечер на ковре Чернышёв!», «Тише!»ЧЕРНЫШЁВ. Хорошо, слова буду выбирать тщательнейшим образом, чтобы, упаси бог, никого не обидеть — ни одного из присутствующих здесь паникёров. (Гул в зале.) Так вот, зная большинство из вас добрых двадцать лет, я был поражён, услышав такую баранью чушь!Снова гул в зале. Председательствующий стучит по графину: «Товарищ Чернышёв, держите себя в рамках!»ЧЕРНЫШЁВ. Слушаю и повинуюсь! (Отвешивает председательствующему низкий и совершенно неуместный поклон, что вызывает в зале смешки.) Итак, что мы имеем? Мы имеем, товарищи, замешательство, переходящее в панику. Да, мы начали осваивать новые районы лова зимой и потеряли хороших ребят — вечная им слава и память. Не буду повторять того, что вы по этому поводу говорили, — у самого душа болит. Скажу только, что главная причина гибели траулеров — беспечность, с какой мы до сих пор относились к обледенению. Привыкли зимой ловить у берегов, чуть что — в бухту, вот и укрепилось в сознании: «Подумаешь, не видали мы льда, шапками собьём!» А вышли на скорлупках в зимнее море, столкнулись с настоящим, а не игрушечным обледенением и вместо того, чтобы спокойно разобраться, в панике закричали: «Прекратить! Назад, к берегу, где наши предки ловили! Пусть на промысел выходят дяди на больших кораблях!»Возглас: «Ты не обзывай, ты конкретно!»ЧЕРНЫШЁВ. Конкретно говорю о тебе, Сухотин, предложение твоё. Ты знаешь, как я тебя люблю и уважаю…Возглас Сухотина: «Расскажи своей бабушке!»ЧЕРНЫШЁВ, Обязательно, непременно навещу в раю старушку, как только высвобожу свободную минутку. Знаю, сам видел, как ты чуть не перевернулся в то утро, а почему? А потому, что опомнился и стал окалываться, когда оброс льдом, как бродяга пушниной! Кто тебе мешал начать избавляться ото льда на несколько часов раньше? И ты, Полушкин, очень умно возвестил с трибуны: «В условиях интенсивного обледенения средний рыболовный траулер особенно быстро теряет остойчивость». Правильно, если капитан этого СРТ — баран. Не вскакивай, я не тебя имею в виду, это я иносказательно и с любовью. Да, ты чудом остался на плаву, а опять же почему? А потому, что пожалел механиков, отец родной, и своевременно не набрал забортной воды в опустевшие топливные танки. Ещё бы, танки потом сутки чистить надо, разве можно перегружать мотористов работой? И ты, Хомутинников, зря на стихию сваливаешь: ураган ураганом, а почему не убрал с кормы трал и сотню бочек? Вот и обледенел, как сукин сын, зарос льдом с головы до пяток.Возглас Полушкина: «Ты о себе скажи!»ЧЕРНЫШЁВ Поставь, ящик пива — хоть всю ночь буду про себя рассказывать. Ладно, без шуток. Как только получил штормовое предупреждение, снял заглушки штормовых портиков и деревянные щиты зашивки фальшборта, орудия лова и груз убрал в трюм. Подготовил инструмент для околки льда, трюма задраил по-походному. Когда началось обледенение, команда работала непрерывно, сменяясь каждые два часа. Окалывали лёд прежде всего с вант, мачт, надстроек и тамбучины. Благодаря открытым шторм-портикам вода свободно сходила за борт, очищая палубу от ледяной каши и обломков, льда с вертикальных конструкций. Ну и конечно, запрессовал все днищевые танки, топливные и водяные, забортной водой, что уменьшило опасность потери остойчивости. Так и выбрался… А вообще, если честно, за свою моряцкую жизнь такого ледяного шторма не видывал… Но не будем все валить на стихию, товарищи. Мы сто раз заседали, одурели от разборов — кто как себя вёл, а посему закругляюсь… Или нет, можно ещё пять минут? Вот ты, Сухотин, хорошо сказал, я даже записал за тобой: «Главная причина трагических событий — одновременное действие неотвратимых сил: ураганный ветер и чрезмерное волнение, низкие температуры воздуха и воды, снегопад, парение моря и, как результат, сильнейшее обледенение». Ничего не наврал? Но послушайте, что сказал другой человек, который понимал в нашем деле получше нас с вами, — академик Алексей Николаевич Крылов.Возглас: «То теория, ближе к делу!»ЧЕРНЫШЁВ. Ближе, товарищи, некуда, я эти слова наизусть выучил и вам советую! Цитирую по памяти: «Часто истинная причина аварии лежит не в действии непреодолимых и непредвиденных сил природы, не в неизбежных случайностях на море, а в непонимании основных свойств и качеств корабля, несоблюдении правил службы и самых простых мер предосторожности, непонимании опасности, в которую корабль ставится, в небрежности, неосторожности, отсутствии предосторожности». Вот так. Из этой замечательной мысли следует, что мы не смогли оценить всей сложности обстановки, недостаточно знали о возможностях своих судов, о мерах, которые необходимо принять для предотвращения аварийного состояния, — и поэтому попали в обледенение, борьба с которым намного превышала физические возможности экипажей судов. Констатирую факт: чего мы не знаем, того и боимся, как первобытные дикари, к примеру, боялись грома. С обледенением шутки плохи, но его можно и должно изучить, чтобы научиться его избегать или, ежели влипнешь, знать, как с ним бороться. Необходимо к этому делу подключить науку, организовать экспедицию и на судне типа СРТ сознательно пойти на обледенение…Возглас: «К медведю в берлогу? Вот сам и пошёл бы!»ЧЕРНЫШЁВ. Считай, Григоркин, что поймал на слове, поручат — пойду. Без такой экспедиции не обойтись, иначе будем сослепу тыкаться носом в стенку и на горьком опыте набираться ума. Я читал, что учёные в своих лабораториях моделируют обледенение на макетах в бассейне, но нам с вами не в бассейн, а в открытое море выходить за рыбой. Экспедицию я мыслю так: нужно переоборудовать СРТ, пригласить учёных, экипаж набрать из одних только добровольцев и выйти в зону интенсивного обледенения, скажем, в северо-западную часть Японского моря, где наблюдается самая высокая повторяемость опасного обледенения. Главное — понять, сколько льда может набрать корабль, каков предел его остойчивости, как маневрировать в условиях сильного обледенения и где она, критическая точка, за которой — оверкиль.Возглас: «Перевернёшься вверх килем — точно узнаешь!»ЧЕРНЫШЁВ. Мудрое замечание, Чупиков, недаром я с детства уважаю тебя за светлый ум. А вот ты, судя по твоему выступлению, усвоил другое: что на берегу зимой значительно безопасней, чем в открытом море. И те, кто с одобрением твою баранью… — прошу прощения, товарищ председатель! — твою дикую чушь слушали, тоже небось прикинули, что зиму лучше в своих городских берлогах пересидеть. Были морские волки — стали морские зайцы.Шум в зале.ЧЕРНЫШЁВ. Прошу прощения, если кого обидел, я ведь насчёт зайцев для юмора, чтоб вместе с вами посмеяться над весёлой шуткой. Только вот что скажу сразу: раз начали, значит, будем ловить рыбу зимой. Будем, душа из нас вон! А если кто до смерти перепугался, то на берегу тоже дел невпроворот, без работы не останутся. Вот объявление читал: в детских садах требуются воспитательницы.Общий шум, выкрики: «Хромой черт!», «Правильно, так нас!"» «Лишить слова!»ЧЕРНЫШЁВ. Большое спасибо, дорогие товарищи, за дружеские замечания, благожелательное внимание и чуткость. До новых встреч на наших собраниях!Выступление Чернышёва произвело на меня двойственное впечатление.Я не люблю, когда оскорбляют людей, вне зависимости от того, имеются или нет на то основания; я привык думать, что намеренно оскорбить, унизить может лишь человек скверный, с низменными чувствами, испорченный властью над кем-то и собственной безнаказанностью. Я ещё не готов был таким человеком считать Чернышёва, но в обидных насмешках, которыми он осыпал товарищей, угадывалось высокомерное: «Я вот не такой, как вы, я умнее, дальновиднее и смелее». А между тем в зале сидели капитаны, нисколько и ни в чём не уступавшие Чернышёву, — я в этом не сомневался, как и в том, что их сильно задели оскорбительные намёки.Но в то же время я с совершенной ясностью, понял, что Чернышёв выступил таким образом не из одного лишь желания оскорбить и унизить, а для того чтобы резко сменить угол зрения на важнейший вопрос! И слова специально подобрал обидные — в трусости обвинил и огонь на себя вызвал, все для того, чтобы пробудить в капитанах самолюбие, заставить их забыть про мудрую осторожность и припомнить, что без риска никакие большие дела невозможны. А раз так, то выступление Чернышёва можно было трактовать совсем по-иному. Я, во всяком случае, решил пока что категорических оценок не делать, а подождать развитая событий.Неожиданностей, впрочем, не произошло. Атмосфера в зале уже была такова, что предложение Сухотина, из-за которого разгорелся сыр-бор, ожидаемой поддержки не получило. Под одобрительные возгласы и аплодисменты ораторы громили Чернышёва за высокомерие и зазнайство, а тот сидел на своём месте, согласно кивал и, вместе со всеми оглушительно хлопая в ладоши, выкрикивал: «Так ему, злодею! Жарь его по заднице!» Видя, что важное совещание превращается в балаган, председательствующий объявил перерыв, и мы с Ермишиным поспешили в вестибюль, где продолжали кипеть страсти. Разбившись на группки, капитаны возбуждённо спорили; в центре одной из групп мы обнаружили Чернышёва, который, против ожидания, совершенно не паясничал и спокойно отвечал на упрёки в свой адрес.— Но зачем людьми рисковать? — горячился краснощёкий крепыш, в котором я узнал капитана Григоркина. — Вдов, что ли, мало на берегу мыкается? Бери списанный СРТ, оборудуй его датчиками и управляй по радио, приборы на борту и определят критическую массу льда!— Мне этого мало, — возразил Чернышёв, раскуривая трубку. — Я ещё хочу понять, как бороться с нарастанием льда, какие есть средства защиты. Химики, слышал, какие-то лаки предлагают, попробовать надо. И потом, ты знаешь, как в аварийной ситуации быстро определить количество льда на борту? Лично я пока что не знаю. Нет, брат Григоркин, приборы людей не заменят. К тому же,— Чернышёв неожиданно мне подмигнул, — на экспедиции настаивает пресса, сам товарищ Крюков уже местечко в каюте застолбил. Правда, Паша?Все мы бываем исключительно благоразумны, давая советы другим. Для нас это легко и просто — делиться своей мудростью, когда не затрагиваются интересы нашей священной особы. Будь на моем месте другой человек, я толкнул бы его локтем в бок и посоветовал с минуту поворочать мозгами, ибо лучше прослыть тугодумом, чем сразу же раскрыть пасть и совершить непоправимую глупость.Между тем именно так я и поступил. Ермишин потом рассказывал, что я напыжился, как индюк, и не просто ответил, а с чудовищным апломбом изрёк: «Безусловно, Алексей Архипыч, это для меня вопрос решённый». Кем решённый, когда, почему? Спустя мгновение я обзывал себя авантюристом, болваном и последним ослом, но было поздно. Чернышёв, сатанински сверкая глазами, тут же расхвалил меня капитанам («отменнейший журналист, ас, в Москву переманивают!»), соврал, будто моя книжка у него настольная («очерки, а читаешь, как детектив, оторваться невозможно!»), и в заключение объявил, что с таким парнем, как я, не пропадёшь. В этой неумеренной хвальбе слышалась столь откровенная насмешка, что мне бы тут же обратить все дело в шутку, но я лишь зарделся, смущённо хихикнул («Как дамочка от комплимента», — припомнил Ермишин) и следующим вопросом окончательно закрепил петлю на своей шее:— Значит, если экспедиция состоится, возьмёте?— Считай, взял, — кивнул Чернышёв. — Все равно буду набирать балласт. — И, нагнувшись, задышал мне в ухо: — Неужели думаешь, такого леща на берегу оставлю?Об этом совещании прослышали наверху, затребовали информацию, и вскоре Чернышёв по просьбе министра отправил ему докладную записку. А ещё через три месяца «Семён Дежнев» с членами экспедиции на борту вышел в Японское море. Начинаю составлять досье Я лежу на верхней койке и считаю слонов, вот-вот начну пятую сотню — даже не во всех африканских заповедниках есть такое стадо. Обычно на третьем-четвёртом десятке я засыпаю, но «Семён Дежнев» переваливается с боку на бок, как перекормленная гусыня, а койка и переборки содрогаются от могучего храпа Баландина. Ладно, привыкну. Пассажир я, в общем, неприхотливый, комфортом в своих странствиях не избалован.Не спится мне, конечно, из-за обилия впечатлений. Получить заказ на серию очерков (главный намекнул: без ограничений) — большая удача для журналиста моего ранга, опростоволоситься мне никак нельзя. Мысль о том, что материал потянет на целую повесть, придёт много позже, когда спутники по экспедиции, каждому из которых я заранее отвёл определённую роль, вдруг перестанут мне подчиняться: тот, кто должен торчать за кулисами и докладывать «кушать подано», неожиданно выскочит на авансцену, и наоборот. Но пока что в голову лезут лишь скудные мыслишки об очерках.По-видимому, писать о том, как подготавливалась экспедиция, я не буду. Переписка между инстанциями, бесконечные совещания, привычная нервотрёпка со снабжением, утряска личного состава — посвящать во все это читателя то же самое, что водить едока на кухню и показывать, как готовят котлеты: может отбить аппетит. А вот об отвальной, которую устроил Чернышёв за день до выхода в море, немного рассказать стоит.В последнее время я не раз встречался с Чернышёвым, но никак не мог привыкнуть к его выходкам. Поразительный субъект! К примеру, мне срочно нужно с ним проконсультироваться: редактор требует подробного обоснования моей длительной командировки. «Можно вас навестить, Алексей Архипыч?» — «Валяй, навещай"» И два часа кряду Чернышёв деловито, без всякого ерничества отвечает на мои вопросы. Все, казалось бы, честь по чести, но ушёл от него я взбешённый, грязный, как дворняга, и еле волоча ноги, потому что всю беседу выбивал с ним ковры. В другой раз, не особенно надеясь на успех, я допытался расспросить Чернышёва о его приключениях, а он вдруг разохотился и стал рассказывать, да так интересно, что я уши развесил — впрочем, ненадолго, так как на третьей минуте понял, что мне самым бессовестным образом подсовывается сюжет «Морского волчонка». Уходя, я слышал за спиной обидный смешок: видимо, этот субъект был обо мне не самого высокого мнения.Подобные случаи отбили у меня охоту без крайней нужды встречаться с Чернышёвым, и на отвальную я пошёл только потому, что хотел познакомиться с будущими товарищами по экспедиции и полюбоваться спектаклем, который, без сомнения, устроит Маша — неужели она упустит случай завербовать новых «лещей»?Всего приглашённых было семь человек — одни мужчины. Корсаков, крупный специалист по остойчивости судов, вместе со своим аспирантом Кутейкиным прилетел из Ленинграда, известный химик Баландин — из Москвы; кроме них, за столом оказались полярные гидрологи Ерофеев и Кудрейко, Лыков, старший помощник Чернышёва, и я. Машу («единственное приятное исключение», как со старомодной галантностью выразился Баландин) Чернышёв погнал переодеваться, так как она предстала перед гостями в довольно смелой мини-юбке. Гости весело протестовали, обзывали Чернышёва эгоистом, но он был неумолим. Чувствовалось, однако, что успех жены доставляет ему удовольствие; он жмурился, как сытый кот на солнце, и не без ехидства на нас поглядывал: «Швартуйтесь, братцы, к другому причалу, этот занят!» А Маша порождала именно греховные мысли; жены моих знакомых, во всяком случае, единодушно её клеймили и возмущались вульгарным мужским вкусом — лучшего аргумента в пользу критикуемой женщины и выдумать невозможно. К тому же она была классной портнихой, красиво себя обшивала и умела играть на чувствительных мужских струнах: то выглядела легкомысленной и доступной, то вдруг надменной недотрогой, то вроде бы простой и домашней, но с таким взглядом, от которого, как посмеивался Чернышёв, «лещ так и пер на крючок». Молва приписывала ей самые невероятные похождения, однако все три дочки походили на отца, как дождевые капли (что вряд ли можно было счесть для них большой удачей).Я ловлю себя на том, что улыбаюсь. Жаль, но в газетных очерках Маше места не найдётся; ничего не напишешь и о сюрпризах, которые преподнёс нам Чернышёв. Началась наша дружеская встреча с того, что из-за пресловутого натёртого паркета мы не без отвращения обули безобразные, в дырах тапочки, которые сваливались на каждом шагу. Весь вечер под столом шла возня, так как то один, то другой терял свою обувку и, тихо ругаясь, лез её доставать, а Кутейкин, лихо заложив ногу на ногу, отлетевшей тапкой чуть не выбил окно. Второй сюрприз был куда огорчительнее: среди обилия закусок на столе не оказалось ни вина, ни водки, а принесённую Корсаковым бутылку шампанского Чернышёв со словами «Чего добро переводить!» сунул в холодильник. Затем хлебосольный хозяин водрузил на стол ведёрный жбан клюквенного морса, щедро расставил бутылки с минеральной водой и, с наслаждением покосившись на постные лица гостей, проскрипел:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24