Я запру его в ящик и, отправляясь на портсмутский поезд, завезу его к банкиру. Понадобится ли мне когда-нибудь новая тетрадь для дневника? Суеверному человеку могло бы прийти в голову считать окончание дневника за предзнаменование другого конца. Но я не обладаю пылким воображением и с надеждой смотрю в неизвестную будущность.
(Здесь в дневник вложены две бумаги, по которым видно, что прошло семь месяцев, прежде чем хозяин дневника снова принялся за него. Эти бумаги — две телеграммы, отправленные 1 и 2 мая 1864 года):
1. От Бернарда Винтерфильда. Портсмут. Англия. Мисстрис Ромейн. Сен-Жермен, близ Парижа.
«Пенроз на борту моей яхты. Его несчастный спутник умер от изнурения, и здоровье Пенроза тоже весьма слабо. Я везу его в Лондон, чтобы посоветоваться с докторами. С нетерпением ждем известий от вас. Телеграфируйте в гостиницу Дервента».
2. От мистрис Эйрикорт, Сен-Жермен. Мистеру Винтерфильду, гостиница Дервента. Лондон.
«Ваша телеграмма прочтена с радостью и переслана в Париж Стелле. Все благополучно. Но произошли странные события. Если сами не можете сейчас приехать, отправьтесь к лорду Лорингу. Он вам все расскажет».
Десятая выписка
Лондон, 2 мая 1864.
Телеграмма мистрис Эйрикорт получена после первого визита доктора Уайброва к Пенрозу. Мнение, высказанное доктором о болезни Пенроза, немного успокоило меня, как вдруг телеграмма мистрис Эйрикорт снова взволновала. Оставив Пенроза на попечение хозяйки, я поспешил к лорду Лорингу.
Было еще рано, и его сиятельство был дома. Он чуть не свел меня с ума от нетерпения своими бесконечными извинениями в том, что так непростительно перетолковал мое поведение по случаю прискорбного события со свадьбой в Брюсселе.
Я остановил поток его слов — надо отдать ему справедливость: он говорил весьма серьезно — и попросил его сказать мне, во-первых, почему Стелла в Париже?
— Стелла там с мужем, — ответил лорд Лоринг.
Голова у меня закружилась, и сердце начало усиленно биться.
Лорд Лоринг взглянул на меня, побежал к столу, накрытому для завтрака в соседней комнате, и вернулся со стаканом вина. Право, не знаю, выпил ли я его или нет. Знаю только, что мне с трудом удалось задать вопрос, состоящий из одного слова:
— Помирились?
— Да, мистер Винтерфильд, помирились перед его смертью.
Мы оба молчали минуту.
О чем он думал, не знаю. О чем думал я? В этом я не смею признаться.
Лорд Лоринг снова заговорил, выражая опасение по поводу моего здоровья. Я, как мог, объяснил свою дурноту и рассказал ему об освобождении Пенроза. Он слышал о моем предприятии еще до моего отъезда из Англии и поздравил меня с успехом.
— Это будет приятная весть для отца Бенвеля, — сказал он.
Имя отца Бенвеля рождает во мне опасения.
— Разве и он в Париже? — спросил я.
— Он уехал оттуда прошлой ночью, — ответил лорд Лоринг, — теперь он в Лондоне, насколько я могу понять, по весьма важному делу, касающемуся Ромейна.
Я тотчас подумал о мальчике.
— Ромейн в памяти? — спросил я.
— В полной памяти.
— Пока он еще в состоянии оказать справедливость, оказал ли он ее сыну?
Лорд Лоринг немного сконфузился и ответил только:
— Не слыхал.
Я был не удовлетворен.
— Вы один из самых старинных друзей Ромейна, — настаивал я, — и сами не видели его?
— Я его видел несколько раз. Но он никогда не упоминал о своих делах.
После этого он быстро переменил разговор.
— Могу я вам быть еще полезен какими-нибудь сведениями? — спросил он.
Мне хотелось узнать, каким образом Ромейн из Италии попал во Францию и как известие о его болезни в Париже было сообщено его жене.
Лорд Лоринг все рассказал мне.
— Леди Лоринг и я провели прошлую зиму в Риме, — сказал он, — и там виделись с Ромейном. Вы удовлетворены? Может быть, вам известно, что мы оскорбили его советом, данным Стелле до ее замужества? Это мы считали своею обязанностью.
Я вспомнил, что Стелла сказала о Лорингах в день ее достопамятного визита ко мне в гостиницу.
— Ромейн, вероятно, отказался бы принять нас, — продолжал лорд Лоринг, — если бы, к моему счастью, я не имел аудиенции у папы. Святой отец отзывался о нем с величайшим снисхождением и добротой и, услышав, что я еще не видал его, приказал Ромейну явиться к нам. После этого он уже не мог отказаться впоследствии принять меня и леди Лоринг. Не могу выразить вам, как нас опечалила перемена к худшему, которую мы заметили в его наружности. Доктор-итальянец, с которым он советовался, сказал мне, что биение его сердца слишком слабо вследствие продолжительных занятий, напряжения при проповеди и недостаточного питания. Он ел и пил ровно столько, чтоб не умереть, и не больше, и упорно отказывался от отдыха и перемены обстановки.
Позднее леди Лоринг, оставшейся с ним наедине, удалось заставить его отбросить сдержанность, с которой он относился ко мне, и она открыла еще причину, подтачивающую его здоровье. Я говорю не о нервных припадках, которыми он страдал в былые годы, а о впечатлении, произведенном на него вестью о рождении ребенка, принесенной ему доктором Уайбровом, которым, вероятно, руководили лучшие намерения. Это сообщение — расставаясь с женой, он не подозревал положения, в котором она находилась, — подействовало на него сильнее, чем доктор предполагал. Леди Лоринг была так неприятно поражена тем, что он ей сказал по этому поводу, что повторила мне его слова только в общих чертах. Он говорил. «Если бы я мог думать, что поступаю дурно, посвящая себя служению церкви, когда мое семейное счастье было разрушено, я поверил бы также, что рождение этого ребенка — наказание за мои грехи и предвестие моей близкой смерти. Но я не смею держаться этого взгляда. А между тем после торжественного обета, котором я связан, я не могу радоваться событию, самая мысль о котором смущает и унижает меня, как священника».
Уже один этот взгляд укажет вам, в каком состоянии ум нашего несчастного друга. Он, по-видимому, не желал поддерживать знакомства с нами. Незадолго до возвращения в Англию мы услышали, что он назначен первым секретарем при посольстве в Париже. Папа, в своей отеческой заботе о здоровье Ромейна избрал это великодушное средство, чтобы принудить его переехать в другое место и оторваться от беспрестанных занятий в Риме. Перед его отъездом мы снова встретились. Он был с виду похож на отжившего свой век старика. Мы забыли все, и помнили только, что он священник нашей веры и наш бывший близкий друг, и устроились так, чтобы поехать вместе.
Погода была теплая, и мы продвигались, не спеша.
Когда мы оставили его в Париже, он, казалось, чувствовал себя лучше.
Я спросил, виделись ли они по этому случаю со Стеллой.
— Нет, — ответил лорд Лоринг, — у нас имеются причины сомневаться, чтобы Стелле было приятно видеть нас, и нам не хотелось вмешиваться непрошенными в крайне щекотливое дело. Я уговорился с нунцием, которого имею честь знать, чтобы он писал нам о состоянии здоровья Ромейна, и после этого вернулись в Англию. Неделю назад мы получили новые тревожные вести, и леди Лоринг тотчас поехала в Париж. В первом своем письме она извещает меня, что сочла своею обязанностью сообщить Стелле об опасном состоянии здоровья Ромейна.
Она благодарила жену за ее доброту и тотчас отправилась в Париж, чтобы быть вблизи, в случае если бы ее муж выразил желание видеть ее.
Стелла и жена живут теперь в одной гостинице. Меня в Лондоне задержали дела, но, если до вечера я не получу известий о перемене к лучшему, то тоже отправляюсь с почтовым поездом в Париж к леди Лоринг.
Было излишним отнимать еще более времени у лорда Лоринга.
Я поблагодарил его и вернулся к Пенрозу.
Когда я приехал в гостиницу, он еще спал.
На столе в гостиной лежала телеграмма от Стеллы, заключавшаяся в следующих словах:
"Я только что вернулась от его постели, рассказав ему о спасении Пенроза. Он желает видеть вас. Положительных страданий нет — он умирает от упадка сил. Так объявили мне доктора. Когда я хотела писать к вам, они мне сказали: «Пошлите телеграмму, времени терять нельзя».
К вечеру Пенроз проснулся.
Я показал ему телеграмму.
Во все время путешествия он только и мечтал, как бы увидеть Ромейна. В крайнем отчаянии он объявил, что поедет со мной в Париж с ночным поездом. Припомнив, как на нем отразилось короткое путешествие по железной дороге от Портсмута, я уговаривал его отпустить меня одного. Но с его любовью к Ромейну нельзя было сладить.
В то время, когда мы тщетно старались убедить друг друга, вошел доктор Уайбров.
К моему изумлению, он принял сторону Пенроза.
— Постарайтесь встать, — сказал он, — мы поможем вам одеться.
Мы подняли его и надели на него халат. Он поблагодарил нас и, сказав, что может одеться сам, опустился в кресло. Не прошло и минуты, как он заснул так крепко, что мы подняли и уложили его в постель, а он и не проснулся.
Доктор Уайбров предвидел этот результат и с ласковой улыбкой смотрел на бледное, спокойное лицо бедняги.
— Вот лекарство, с помощью которого мы поставим на ноги нашего пациента. Пусть он несколько недель только ест, пьет и спит, и вы увидите, как он поправится. Если бы вы возвращались по суше, Пенроз умер бы дорогой. Я присмотрю за ним, пока вы будете в Париже.
На станции я встретился с лордом Лорингом.
Он догадался, что я также получил неутешительные вести, и предложил мне место в своем купе. Едва мы успели сесть, как увидели отца Бенвеля среди прочих пассажиров по платформе. С ним был седой господин, которого мы оба не знали. Лорд Лоринг не любит незнакомых. Иначе, чего доброго, мне пришлось бы ехать до Парижа в обществе иезуита.
Париж, 3 мая.
По прибытии нашем в отель меня уведомили, что из посольства не было никакого известия.
Мы застали леди Лоринг одну за завтраком, когда отдохнули после нашего ночного путешествия.
— Ромейн еще жив, — сказала она, — но голос его перешел уже в шепот, и он тяжело дышит, когда ложится в постель. Стелла отправилась в посольство, она надеется увидеть его сегодня во второй раз.
— Только во второй раз! — воскликнул я.
— Вы забываете, мистер Винтерфильд, что Ромейн священник. Он был посвящен в католическую веру только при условии полного развода с женой.
Со своей стороны Стелла — никогда не говорите ей, что я сказала вам это, — подписала формальный документ, присланный из Рима, удостоверяющий, что она соглашается на развод без всякого принуждения. Она была избавлена от исполнения другой формальности, о которой я не считаю нужным упоминать, особым разрешением папы. Ввиду этого, как мне сообщили в посольстве, где я была вместе со Стеллой, на присутствие жены у постели умирающего мужа другие священники посмотрят, как на скандал и святотатство.
Добродушный нунций порицается за то, что превысил свою власть и исполнил, несмотря на протест, последние желания умирающего. Он находится теперь в переписке с Римом, ожидая окончательных инструкций, которыми и будет руководиться.
— Видел ли Ромейн своего сына? — спросил я.
— Стелла взяла его сегодня с собою. Но в высшей степени сомнительно, чтобы позволили бедному мальчугану войти в комнату отца. Это осложнение серьезнее всех прочих.
Умирающий Ромейн настаивает на своем решении видеть малютку. С приближением смерти, когда исчезла для него всякая надежда на блистательную будущность, взгляды его изменились так радикально, что он грозит вновь отступиться, даже при последнем вздохе, если его желания не будут исполнены. Как все это кончится, я даже не решаюсь и предугадывать.
— Если благодетельные распоряжения нунция не будут приняты, — сказал лорд Лоринг, — это может закончиться очередным протестом католических священников в Германии против запрещения брака. Движение началось в Силезии в 1826 году и следствием его было образование уний, или лиг, как мы их называем в настоящее время, в Бадене, Вюртенберге, Баварии и прирейнской Пруссии.
Еще позднее волнение охватило Францию и Австрию. Оно было остановлено только папской буллой 1847 года, провозгласившей окончательное решение знаменитого Тренского собора в пользу безбрачия духовенства. Немногим известно, как это постановление слабо прививалось среди духовенства Римской церкви. Даже в двенадцатом столетии были еще священники, которые не исполнили постановление о безбрачии.
Я принадлежал к числу тех незнающих, на которых намекал лорд Лоринг.
С большим усилием я сосредоточивал свое внимание на том, что он говорил. Мои мысли неслись к Стелле и умирающему. Я посмотрел на часы.
Леди Лоринг, очевидно, разделяла беспокойство, овладевшее мною. Она встала и подошла к окну.
— А вот и известие! — сказала она, узнав входившего в двери отеля комиссионера.
Вошел слуга и подал карточку с несколькими написанными на ней строчками. Меня просили немедленно передать эту карточку в посольство.
4 мая.
Я только теперь в состоянии продолжать свое повествование о событиях вчерашнего дня.
Молчаливый слуга принял меня в посольстве, посмотрел на карточку и повел в верхний этаж дома.
Дойдя до конца длинного коридора, он отворил дверь и удалился.
Когда я переступил порог комнаты, я встретился со Стеллой. Она взяла меня за обе руки и молча посмотрела на меня. Вся ее искренность, доброта и благородство выразились в этом взгляде.
Некоторое время царствовало молчание, потом она заговорила с большой грустью, но спокойно:
— Еще один шаг милосердия, Бернард. Помогите ему по крайней мере умереть покойно.
Я сделал шаг вперед и приблизился к нему.
Он полусидел, обложенный подушками, в широком, удобном кресле. Только в этом положении он мог свободно дышать. На его осунувшемся лице лежал явный отпечаток смерти. И лишь в его глазах, когда он повернулся ко мне, теплился еще меркнущий свет жизни. Одна его рука свесилась с кресла, другая — обнимала малютку, который сидел на его коленях. Мальчик с удивлением взглянул на меня, когда я стал возле его отца. Ромейн сделал мне знак наклониться, чтоб я мог его слышать.
— Пенроз, — спросил он слабым шепотом, — дорогой Артур не умирает, подобно мне?
Я рассеял его опасения. На минуту будто тень улыбки мелькнула на его лице, когда я рассказывал ему о напрасных усилиях Пенроза быть моим спутником во время путешествия. Очередным жестом он попросил меня еще раз наклониться к нему.
— Передайте мое сердечное благословение Пенрозу, примите его. Вы спасли Артура. — Его глаза обратились к Стелле. — Вы были и для нее лучшим другом. — Он замолчал, чтобы перевести свое слабое дыхание, обвел взором комнату, в которой не было никого, кроме нас. Снова печальная тень улыбки пробежала по его лицу и исчезла.
Я слушал, наклонившись к нему еще ближе.
— Христос принял дитя к себе на колени. Священники называют себя служителями Христа. Они покинули меня из-за этого дитяти на моих коленях. Ложь, ложь, ложь!.. Винтерфильд, смерть — великий учитель! Я сознаю, как заблуждался, что я потерял жену и ребенка. Как жалко и ничтожно кажется теперь все остальное!
Он на минуту умолк. Не думал ли он? Нет, он, по-видимому, прислушивался, между тем в комнате не было слышно ни звука. Стелла испуганно встрепенулась, увидя, что он прислушивается. На ее лице выразился страх, но не удивление.
— Разве то все еще мучает вас? — спросила она.
— Нет, — сказал он, — с тех пор, как оставил Рим, я никогда не слыхал этого ясно. Оно становилось с того времени все слабее и слабее. Теперь это уже не голос, а чуть слышный шепот: мое покаяние принято, мое разрешение приближается. — Винтерфильд?
Стелла указала на меня.
— Да, я сейчас говорил о Риме. Что мне напомнил Рим? — Он медленно восстановил свои воспоминания.
— Передайте Винтерфильду, — прошептал он Стелле, — что сказал нунций, когда узнал, что я умираю. Великий человек пересчитал все должности, которые я мог бы занять, если б остался в живых. С занимаемого мною здесь места при посольстве…
— Позвольте мне рассказать, — ласково прервала она, — и сберегите ваши силы для лучшей цели.
— С вашего места при посольстве вас бы возвели в высшую степень — вице-легата. После мудрого исполнения этих обязанностей удостаиваются звания члена конклава. После остается занять последнюю, высшую ступень — получить сан князя церкви.
— Все суета! — сказал умирающий Ромейн. Он взглянул на свою жену и ребенка. — Истинное счастье ожидало меня здесь, и я узнаю это только теперь. Слишком поздно, слишком поздно!
Он откинул голову на подушку и закрыл свои утомленные глаза. Мы подумали, что он хочет заснуть.
Стелла попыталась взять от него мальчика.
— Нет, — прошептал он, — пусть мои глаза отдохнут, чтобы снова смотреть на него.
Мы ждали. Ребенок смотрел на меня с детским любопытством. Мать стала на колени возле него и прошептала ему что-то на ухо.
Веселая улыбка разлилась по его лицу, его ясные карие глазки заблестели, он повторил забытый урок прежнего времени и снова назвал меня дядя Бер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
(Здесь в дневник вложены две бумаги, по которым видно, что прошло семь месяцев, прежде чем хозяин дневника снова принялся за него. Эти бумаги — две телеграммы, отправленные 1 и 2 мая 1864 года):
1. От Бернарда Винтерфильда. Портсмут. Англия. Мисстрис Ромейн. Сен-Жермен, близ Парижа.
«Пенроз на борту моей яхты. Его несчастный спутник умер от изнурения, и здоровье Пенроза тоже весьма слабо. Я везу его в Лондон, чтобы посоветоваться с докторами. С нетерпением ждем известий от вас. Телеграфируйте в гостиницу Дервента».
2. От мистрис Эйрикорт, Сен-Жермен. Мистеру Винтерфильду, гостиница Дервента. Лондон.
«Ваша телеграмма прочтена с радостью и переслана в Париж Стелле. Все благополучно. Но произошли странные события. Если сами не можете сейчас приехать, отправьтесь к лорду Лорингу. Он вам все расскажет».
Десятая выписка
Лондон, 2 мая 1864.
Телеграмма мистрис Эйрикорт получена после первого визита доктора Уайброва к Пенрозу. Мнение, высказанное доктором о болезни Пенроза, немного успокоило меня, как вдруг телеграмма мистрис Эйрикорт снова взволновала. Оставив Пенроза на попечение хозяйки, я поспешил к лорду Лорингу.
Было еще рано, и его сиятельство был дома. Он чуть не свел меня с ума от нетерпения своими бесконечными извинениями в том, что так непростительно перетолковал мое поведение по случаю прискорбного события со свадьбой в Брюсселе.
Я остановил поток его слов — надо отдать ему справедливость: он говорил весьма серьезно — и попросил его сказать мне, во-первых, почему Стелла в Париже?
— Стелла там с мужем, — ответил лорд Лоринг.
Голова у меня закружилась, и сердце начало усиленно биться.
Лорд Лоринг взглянул на меня, побежал к столу, накрытому для завтрака в соседней комнате, и вернулся со стаканом вина. Право, не знаю, выпил ли я его или нет. Знаю только, что мне с трудом удалось задать вопрос, состоящий из одного слова:
— Помирились?
— Да, мистер Винтерфильд, помирились перед его смертью.
Мы оба молчали минуту.
О чем он думал, не знаю. О чем думал я? В этом я не смею признаться.
Лорд Лоринг снова заговорил, выражая опасение по поводу моего здоровья. Я, как мог, объяснил свою дурноту и рассказал ему об освобождении Пенроза. Он слышал о моем предприятии еще до моего отъезда из Англии и поздравил меня с успехом.
— Это будет приятная весть для отца Бенвеля, — сказал он.
Имя отца Бенвеля рождает во мне опасения.
— Разве и он в Париже? — спросил я.
— Он уехал оттуда прошлой ночью, — ответил лорд Лоринг, — теперь он в Лондоне, насколько я могу понять, по весьма важному делу, касающемуся Ромейна.
Я тотчас подумал о мальчике.
— Ромейн в памяти? — спросил я.
— В полной памяти.
— Пока он еще в состоянии оказать справедливость, оказал ли он ее сыну?
Лорд Лоринг немного сконфузился и ответил только:
— Не слыхал.
Я был не удовлетворен.
— Вы один из самых старинных друзей Ромейна, — настаивал я, — и сами не видели его?
— Я его видел несколько раз. Но он никогда не упоминал о своих делах.
После этого он быстро переменил разговор.
— Могу я вам быть еще полезен какими-нибудь сведениями? — спросил он.
Мне хотелось узнать, каким образом Ромейн из Италии попал во Францию и как известие о его болезни в Париже было сообщено его жене.
Лорд Лоринг все рассказал мне.
— Леди Лоринг и я провели прошлую зиму в Риме, — сказал он, — и там виделись с Ромейном. Вы удовлетворены? Может быть, вам известно, что мы оскорбили его советом, данным Стелле до ее замужества? Это мы считали своею обязанностью.
Я вспомнил, что Стелла сказала о Лорингах в день ее достопамятного визита ко мне в гостиницу.
— Ромейн, вероятно, отказался бы принять нас, — продолжал лорд Лоринг, — если бы, к моему счастью, я не имел аудиенции у папы. Святой отец отзывался о нем с величайшим снисхождением и добротой и, услышав, что я еще не видал его, приказал Ромейну явиться к нам. После этого он уже не мог отказаться впоследствии принять меня и леди Лоринг. Не могу выразить вам, как нас опечалила перемена к худшему, которую мы заметили в его наружности. Доктор-итальянец, с которым он советовался, сказал мне, что биение его сердца слишком слабо вследствие продолжительных занятий, напряжения при проповеди и недостаточного питания. Он ел и пил ровно столько, чтоб не умереть, и не больше, и упорно отказывался от отдыха и перемены обстановки.
Позднее леди Лоринг, оставшейся с ним наедине, удалось заставить его отбросить сдержанность, с которой он относился ко мне, и она открыла еще причину, подтачивающую его здоровье. Я говорю не о нервных припадках, которыми он страдал в былые годы, а о впечатлении, произведенном на него вестью о рождении ребенка, принесенной ему доктором Уайбровом, которым, вероятно, руководили лучшие намерения. Это сообщение — расставаясь с женой, он не подозревал положения, в котором она находилась, — подействовало на него сильнее, чем доктор предполагал. Леди Лоринг была так неприятно поражена тем, что он ей сказал по этому поводу, что повторила мне его слова только в общих чертах. Он говорил. «Если бы я мог думать, что поступаю дурно, посвящая себя служению церкви, когда мое семейное счастье было разрушено, я поверил бы также, что рождение этого ребенка — наказание за мои грехи и предвестие моей близкой смерти. Но я не смею держаться этого взгляда. А между тем после торжественного обета, котором я связан, я не могу радоваться событию, самая мысль о котором смущает и унижает меня, как священника».
Уже один этот взгляд укажет вам, в каком состоянии ум нашего несчастного друга. Он, по-видимому, не желал поддерживать знакомства с нами. Незадолго до возвращения в Англию мы услышали, что он назначен первым секретарем при посольстве в Париже. Папа, в своей отеческой заботе о здоровье Ромейна избрал это великодушное средство, чтобы принудить его переехать в другое место и оторваться от беспрестанных занятий в Риме. Перед его отъездом мы снова встретились. Он был с виду похож на отжившего свой век старика. Мы забыли все, и помнили только, что он священник нашей веры и наш бывший близкий друг, и устроились так, чтобы поехать вместе.
Погода была теплая, и мы продвигались, не спеша.
Когда мы оставили его в Париже, он, казалось, чувствовал себя лучше.
Я спросил, виделись ли они по этому случаю со Стеллой.
— Нет, — ответил лорд Лоринг, — у нас имеются причины сомневаться, чтобы Стелле было приятно видеть нас, и нам не хотелось вмешиваться непрошенными в крайне щекотливое дело. Я уговорился с нунцием, которого имею честь знать, чтобы он писал нам о состоянии здоровья Ромейна, и после этого вернулись в Англию. Неделю назад мы получили новые тревожные вести, и леди Лоринг тотчас поехала в Париж. В первом своем письме она извещает меня, что сочла своею обязанностью сообщить Стелле об опасном состоянии здоровья Ромейна.
Она благодарила жену за ее доброту и тотчас отправилась в Париж, чтобы быть вблизи, в случае если бы ее муж выразил желание видеть ее.
Стелла и жена живут теперь в одной гостинице. Меня в Лондоне задержали дела, но, если до вечера я не получу известий о перемене к лучшему, то тоже отправляюсь с почтовым поездом в Париж к леди Лоринг.
Было излишним отнимать еще более времени у лорда Лоринга.
Я поблагодарил его и вернулся к Пенрозу.
Когда я приехал в гостиницу, он еще спал.
На столе в гостиной лежала телеграмма от Стеллы, заключавшаяся в следующих словах:
"Я только что вернулась от его постели, рассказав ему о спасении Пенроза. Он желает видеть вас. Положительных страданий нет — он умирает от упадка сил. Так объявили мне доктора. Когда я хотела писать к вам, они мне сказали: «Пошлите телеграмму, времени терять нельзя».
К вечеру Пенроз проснулся.
Я показал ему телеграмму.
Во все время путешествия он только и мечтал, как бы увидеть Ромейна. В крайнем отчаянии он объявил, что поедет со мной в Париж с ночным поездом. Припомнив, как на нем отразилось короткое путешествие по железной дороге от Портсмута, я уговаривал его отпустить меня одного. Но с его любовью к Ромейну нельзя было сладить.
В то время, когда мы тщетно старались убедить друг друга, вошел доктор Уайбров.
К моему изумлению, он принял сторону Пенроза.
— Постарайтесь встать, — сказал он, — мы поможем вам одеться.
Мы подняли его и надели на него халат. Он поблагодарил нас и, сказав, что может одеться сам, опустился в кресло. Не прошло и минуты, как он заснул так крепко, что мы подняли и уложили его в постель, а он и не проснулся.
Доктор Уайбров предвидел этот результат и с ласковой улыбкой смотрел на бледное, спокойное лицо бедняги.
— Вот лекарство, с помощью которого мы поставим на ноги нашего пациента. Пусть он несколько недель только ест, пьет и спит, и вы увидите, как он поправится. Если бы вы возвращались по суше, Пенроз умер бы дорогой. Я присмотрю за ним, пока вы будете в Париже.
На станции я встретился с лордом Лорингом.
Он догадался, что я также получил неутешительные вести, и предложил мне место в своем купе. Едва мы успели сесть, как увидели отца Бенвеля среди прочих пассажиров по платформе. С ним был седой господин, которого мы оба не знали. Лорд Лоринг не любит незнакомых. Иначе, чего доброго, мне пришлось бы ехать до Парижа в обществе иезуита.
Париж, 3 мая.
По прибытии нашем в отель меня уведомили, что из посольства не было никакого известия.
Мы застали леди Лоринг одну за завтраком, когда отдохнули после нашего ночного путешествия.
— Ромейн еще жив, — сказала она, — но голос его перешел уже в шепот, и он тяжело дышит, когда ложится в постель. Стелла отправилась в посольство, она надеется увидеть его сегодня во второй раз.
— Только во второй раз! — воскликнул я.
— Вы забываете, мистер Винтерфильд, что Ромейн священник. Он был посвящен в католическую веру только при условии полного развода с женой.
Со своей стороны Стелла — никогда не говорите ей, что я сказала вам это, — подписала формальный документ, присланный из Рима, удостоверяющий, что она соглашается на развод без всякого принуждения. Она была избавлена от исполнения другой формальности, о которой я не считаю нужным упоминать, особым разрешением папы. Ввиду этого, как мне сообщили в посольстве, где я была вместе со Стеллой, на присутствие жены у постели умирающего мужа другие священники посмотрят, как на скандал и святотатство.
Добродушный нунций порицается за то, что превысил свою власть и исполнил, несмотря на протест, последние желания умирающего. Он находится теперь в переписке с Римом, ожидая окончательных инструкций, которыми и будет руководиться.
— Видел ли Ромейн своего сына? — спросил я.
— Стелла взяла его сегодня с собою. Но в высшей степени сомнительно, чтобы позволили бедному мальчугану войти в комнату отца. Это осложнение серьезнее всех прочих.
Умирающий Ромейн настаивает на своем решении видеть малютку. С приближением смерти, когда исчезла для него всякая надежда на блистательную будущность, взгляды его изменились так радикально, что он грозит вновь отступиться, даже при последнем вздохе, если его желания не будут исполнены. Как все это кончится, я даже не решаюсь и предугадывать.
— Если благодетельные распоряжения нунция не будут приняты, — сказал лорд Лоринг, — это может закончиться очередным протестом католических священников в Германии против запрещения брака. Движение началось в Силезии в 1826 году и следствием его было образование уний, или лиг, как мы их называем в настоящее время, в Бадене, Вюртенберге, Баварии и прирейнской Пруссии.
Еще позднее волнение охватило Францию и Австрию. Оно было остановлено только папской буллой 1847 года, провозгласившей окончательное решение знаменитого Тренского собора в пользу безбрачия духовенства. Немногим известно, как это постановление слабо прививалось среди духовенства Римской церкви. Даже в двенадцатом столетии были еще священники, которые не исполнили постановление о безбрачии.
Я принадлежал к числу тех незнающих, на которых намекал лорд Лоринг.
С большим усилием я сосредоточивал свое внимание на том, что он говорил. Мои мысли неслись к Стелле и умирающему. Я посмотрел на часы.
Леди Лоринг, очевидно, разделяла беспокойство, овладевшее мною. Она встала и подошла к окну.
— А вот и известие! — сказала она, узнав входившего в двери отеля комиссионера.
Вошел слуга и подал карточку с несколькими написанными на ней строчками. Меня просили немедленно передать эту карточку в посольство.
4 мая.
Я только теперь в состоянии продолжать свое повествование о событиях вчерашнего дня.
Молчаливый слуга принял меня в посольстве, посмотрел на карточку и повел в верхний этаж дома.
Дойдя до конца длинного коридора, он отворил дверь и удалился.
Когда я переступил порог комнаты, я встретился со Стеллой. Она взяла меня за обе руки и молча посмотрела на меня. Вся ее искренность, доброта и благородство выразились в этом взгляде.
Некоторое время царствовало молчание, потом она заговорила с большой грустью, но спокойно:
— Еще один шаг милосердия, Бернард. Помогите ему по крайней мере умереть покойно.
Я сделал шаг вперед и приблизился к нему.
Он полусидел, обложенный подушками, в широком, удобном кресле. Только в этом положении он мог свободно дышать. На его осунувшемся лице лежал явный отпечаток смерти. И лишь в его глазах, когда он повернулся ко мне, теплился еще меркнущий свет жизни. Одна его рука свесилась с кресла, другая — обнимала малютку, который сидел на его коленях. Мальчик с удивлением взглянул на меня, когда я стал возле его отца. Ромейн сделал мне знак наклониться, чтоб я мог его слышать.
— Пенроз, — спросил он слабым шепотом, — дорогой Артур не умирает, подобно мне?
Я рассеял его опасения. На минуту будто тень улыбки мелькнула на его лице, когда я рассказывал ему о напрасных усилиях Пенроза быть моим спутником во время путешествия. Очередным жестом он попросил меня еще раз наклониться к нему.
— Передайте мое сердечное благословение Пенрозу, примите его. Вы спасли Артура. — Его глаза обратились к Стелле. — Вы были и для нее лучшим другом. — Он замолчал, чтобы перевести свое слабое дыхание, обвел взором комнату, в которой не было никого, кроме нас. Снова печальная тень улыбки пробежала по его лицу и исчезла.
Я слушал, наклонившись к нему еще ближе.
— Христос принял дитя к себе на колени. Священники называют себя служителями Христа. Они покинули меня из-за этого дитяти на моих коленях. Ложь, ложь, ложь!.. Винтерфильд, смерть — великий учитель! Я сознаю, как заблуждался, что я потерял жену и ребенка. Как жалко и ничтожно кажется теперь все остальное!
Он на минуту умолк. Не думал ли он? Нет, он, по-видимому, прислушивался, между тем в комнате не было слышно ни звука. Стелла испуганно встрепенулась, увидя, что он прислушивается. На ее лице выразился страх, но не удивление.
— Разве то все еще мучает вас? — спросила она.
— Нет, — сказал он, — с тех пор, как оставил Рим, я никогда не слыхал этого ясно. Оно становилось с того времени все слабее и слабее. Теперь это уже не голос, а чуть слышный шепот: мое покаяние принято, мое разрешение приближается. — Винтерфильд?
Стелла указала на меня.
— Да, я сейчас говорил о Риме. Что мне напомнил Рим? — Он медленно восстановил свои воспоминания.
— Передайте Винтерфильду, — прошептал он Стелле, — что сказал нунций, когда узнал, что я умираю. Великий человек пересчитал все должности, которые я мог бы занять, если б остался в живых. С занимаемого мною здесь места при посольстве…
— Позвольте мне рассказать, — ласково прервала она, — и сберегите ваши силы для лучшей цели.
— С вашего места при посольстве вас бы возвели в высшую степень — вице-легата. После мудрого исполнения этих обязанностей удостаиваются звания члена конклава. После остается занять последнюю, высшую ступень — получить сан князя церкви.
— Все суета! — сказал умирающий Ромейн. Он взглянул на свою жену и ребенка. — Истинное счастье ожидало меня здесь, и я узнаю это только теперь. Слишком поздно, слишком поздно!
Он откинул голову на подушку и закрыл свои утомленные глаза. Мы подумали, что он хочет заснуть.
Стелла попыталась взять от него мальчика.
— Нет, — прошептал он, — пусть мои глаза отдохнут, чтобы снова смотреть на него.
Мы ждали. Ребенок смотрел на меня с детским любопытством. Мать стала на колени возле него и прошептала ему что-то на ухо.
Веселая улыбка разлилась по его лицу, его ясные карие глазки заблестели, он повторил забытый урок прежнего времени и снова назвал меня дядя Бер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34