Я сказал, что только в вере, которую исповедую, нашел единственное утешение, способное облегчить мой жребий, и просил вас припомнить мои слова, если в будущем вас постигнет горе. Припомнили ли вы их?
— Посмотрите на книги на моем пюпитре и на другие книги, лежащие у меня под рукой на столе… Довольны ли вы?
— Более чем доволен. Скажите мне, яснее ли вам теперь вера, в которую я пытался обратить вас?
Последовала пауза.
— Если я скажу, что для меня она стала яснее, — продолжал Ромейн, — если скажу, что некоторые из моих сомнений рассеялись, то пожелаете ли вы обратить меня, женатого человека, в католическую веру теперь?
— Я еще сильнее, чем прежде, желаю этого, — отвечал Пенроз. — Я всегда был уверен, что единственный путь к счастью для вас — обращение. Теперь, когда из услышанного мною я увидел, что вы не смирились, как это следовало бы, с вашей новой жизнью, моя решимость еще более окрепла. Призываю Бога в свидетели, что говорю искренне. Оставьте колебания! Обратитесь в католичество и будьте счастливы.
— Вы ничего не забыли, Пенроз?
— Что я мог забыть?
— Быть может, весьма серьезное обстоятельство: жена у меня протестантка.
— Это было у меня на уме в продолжение всего нашего разговора.
— И, несмотря на это, вы не отказываетесь от своих слов?
— Я еще раз от всего сердца готов повторить сказанное. Обратитесь и будьте счастливы! Когда будете счастливы, вы станете хорошим мужем. Я говорю это в интересах вашей жены, как и в наших собственных. Чувствуя себя счастливыми вместе, люди всегда склонны на небольшие уступки, даже в вопросах веры. А может быть, вам удастся достигнуть еще большего результата. Я мог наблюдать, как добрый пример мужа часто находит себе подражание в жене. Не думайте, что я стараюсь убедить вас помимо вашей воли! Я говорю вам все это для того только, чтобы показать: мною руководит единственно любовь к вам и искреннее желание счастья. Вы упомянули, что некоторые из ваших сомнений еще не рассеялись. Если мне удастся уничтожить их — хорошо, если же мне это не удастся и вы не сможете поступить в соответствии со своими убеждениями, то я не только советую, но прошу вас не менять религии.
Стелла знала, что такая уверенность тона непременно подействует на способность ее мужа оценивать те хорошие качества, которых не было в нем самом. Еще раз она заподозрила Пенроза. Имел ли он какие-нибудь корыстные цели?
При одной мысли об этом она вскочила со стула и, подойдя к окну, решительно прервала разговор, позвав Ромейна:
— Луис! Отчего ты сидишь дома в такой прекрасный день? Я уверена, и мистер Пенроз охотно прошелся бы по саду.
Пенроз появился у окна один.
— Совершенная правда, мистрис Ромейн, — сказал он. — Мы сейчас придем к вам.
Через несколько минут он появился из-за угла дома и догнал Стеллу в аллее.
Ромейна не было с ним.
— А муж не пойдет с нами? — спросила она.
— Он сейчас придет, — отвечал Пенроз. — Ему, кажется, надо написать несколько писем.
Стелла посмотрела на него подозрительно, чувствуя с его стороны какое-нибудь тайное влияние на мужа.
Если бы она была в состоянии оценить благородные стороны характера Пенроза, она, быть может, пришла бы к более справедливому заключению. Когда она прервала их разговор, Пенроз просил Ромейна дать ему возможность воспользоваться случаем и поговорить наедине с мистрис Ромейн. Он сказал своему другу:
— Позвольте мне самому узнать, ошибаюсь ли я в своих предположениях относительно впечатления, которое произведет на вашу жену перемена вами религии. У меня одно желание — быть справедливым и к вам, и к вашей жене. Я никогда не простил бы себе, если бы посеял раздор между вами, как бы ни были добры мои намерения.
Ромейн понял его. Стелла же перетолковывала каждое слово и каждый поступок Пенроза в плохую сторону по причине, казавшейся ей убедительной, — он был католическим священником. Она поняла, что ее муж нарочно оставил ее наедине с Пенрозом, чтобы этот последний убеждением или обманом довел ее до согласия содействовать планам патера.
«Я докажу им, что они ошиблись», — подумала она и вдруг спросила вслух:
— Я прервала разговор? Когда я позвала вас гулять, вы говорили с мужем о его сочинении?
— Нет, мистрис Ромейн, мы в это время говорили не о книге.
— Позвольте мне предложить вам странный вопрос, мистер Пенроз?
— Сделайте одолжение.
— Вы ревностный католик?
— Я священник, мое звание говорит за меня.
— Надеюсь, вы не пытались обратить моего мужа в католичество?
Пенроз остановился и внимательно посмотрел на нее.
— Вы очень противитесь переходу вашего мужа в другую религию? — спросил он.
— Так сильно, как только может противиться женщина.
— Из религиозных побуждений?
— Нет. Вследствие опыта.
Пенроз с изумлением взглянул на нее.
— Будет нескромностью с моей стороны спросить, каким образом вами приобретен этот опыт? — произнес он мягко.
— Я расскажу вам это, — отвечала Стелла. — Я не знакома с богословскими тонкостями и не могу решать ученые вопросы, но знаю одно: благодаря усердной и благомыслящей католичке мой отец умер преждевременно, и мне пришлось расстаться с единственной сестрой, которую я горячо любила. Я вижу, вам неприятно выслушивать это, и вы, вероятно, думаете, что я преувеличиваю?
— Мне весьма тяжело слушать вас, мистрис Ромейн, но пока я еще не имел возможности составить себе мнение.
— Мою грустную историю можно изложить в нескольких словах, — продолжала Стелла. — Когда моя старшая сестра была еще девочкой, к нам приехала тетка — мамашина сестра. Живя за границей, она вышла там замуж и, как я уже сказала вам, была ревностная католичка. Без нашего ведома она вела религиозные разговоры с сестрой и, влияя главным образом на энтузиазм, составлявший одну из черт ее характера, обратила ее. Впоследствии были пущены в ход другие убеждения, о которых я ничего не знаю. Сестра объявила о своем решении уйти в монастырь. Так как она была несовершеннолетней, то отцу стоило бы только употребить свой авторитет для предотвращения этого. Но она была его любимицей, у него не хватило духа удержать ее силой — он мог только испытать все средства, которыми любящий и добрый отец мог склонить ее остаться дома. Даже по прошествии многих лет я не могу спокойно говорить об этом. Она настаивала на своем и была тверда, как камень. Когда тетку попросили вступиться, она назвала ее бессердечное упрямство «призванием». Сопротивление любящего отца истощилось. С того дня, когда она уехала от нас, он ближе и ближе продвигался к могиле. Я постараюсь относиться к ней справедливо. Она не только никогда не сожалела о своем поступлении в монастырь — она так погрузилась в исполнение своих религиозных обязанностей, что даже не имела ни малейшего желания видеть мать или меня. Мать скоро потеряла терпение. В последний раз, когда я посещала ее в монастыре, я была одна. Больше я не пойду туда. Она не могла скрыть своего чувства облегчения, когда я стала прощаться. Вот и все, что я могу рассказать. После всего увиденного и перечувствованного мною, мистер Пенроз, никакие убеждения не подействуют на меня. Я не имею права предполагать, чтобы мое счастье могло иметь для вас какое-нибудь значение, но я, может быть, могу попросить вас, как джентльмена, сказать мне правду. Вы приехали к нам с намерением обратить мужа в католичество?
Пенроз признался в истине, не колеблясь.
— Я не могу разделять вашего взгляда на стремление вашей сестры к благочестивой жизни, — сказал он, — но я могу и буду отвечать вам откровенно: с той минуты, как я впервые познакомился с вашим мужем, я стремился всей душой перевести его в католичество…
Стелла отшатнулась от него, будто он ужалил ее, и в немом отчаянии всплеснула руками.
— Но как христианин, я обязан поступать с другими так же, как желал бы, чтобы поступали со мной, — продолжал он.
Она внезапно обернулась к нему, ее прекрасное лицо сияло надеждой, и дрожащей рукой она схватила его за руку.
— Говорите яснее! — воскликнула она.
Он повиновался ей.
— Счастье жены моего друга священно для меня ради него, мистрис Ромейн. Будьте ангелом хранителем в жизни вашего мужа. Я оставляю намерение обратить его.
Он поднял ее руку и почтительно поднес ее к губам. Но, связав себя обещанием, которое было священно для него, даже эта честная и возвышенная душа содрогнулась под ужасным влиянием обета священника. Уходя, он сказал себе:
— Господи, отпусти мне, если я согрешил.
III
ВИНТЕРФИЛЬД ВОЗВРАЩАЕТСЯ
Отец Бенвель дважды заходил в гостиницу Дервейна и дважды получал ответ, что там ничего не знают о Винтерфильде. На третий раз его настойчивость была вознаграждена. От мистера Винтерфильда пришло письмо, в котором он сообщал, что приедет с пятичасовым поездом.
Было половина четвертого. Отец Бенвель решил дождаться возвращения своего друга.
Он нервничал и, казалось, так спешил передать бумаги, вверенные ему содержателем приюта, что и мысли не возникало, будто отец Бенвель мог распечатать пакет, просмотреть бумаги, а затем прибегнуть к подделке печати, чтобы скрыть нарушение.
Вновь запечатанный пакет хранился в кармане его длинной черной рясы. Его последующие поступки зависели в некоторой степени от того, как поступит Винтерфильд, прочтя исповедь несчастной женщины, бывшей некогда его женой.
Покажет ли он письмо Стелле, увидевшись с ней тайно, чтобы доказать, что она жестоко оскорбила его? И желательно ли — если только представится возможность — все так подстроить, чтобы Ромейн мог невидимо присутствовать при этом свидании и сам узнать всю правду? В другом же случае — если Винтерфильд не захочет сообщать Стелле исповедь — патеру самому придется взять это на себя и сделать необходимые сообщения.
Размышляя таким образом, отец Бенвель медленно ходил взад и вперед по комнате, глядя по сторонам своими спокойно-наблюдательными глазами. Столик в углу был завален письмами, ожидавшими возвращения Винтерфильда. Всегда готовый собрать какие бы то ни было справки, он взглянул на адреса на конвертах.
Почерки, как всегда, были весьма различные. Но на всех письмах, за исключением трех, были городские марки. На двух других, адресованных в клуб Винтерфильда, были иностранные марки, а одно, как показывал приписанный адрес, было переслано в гостиницу из Бопарк-Гауза.
Это последнее письмо особенно привлекло внимание патера.
Адрес, по-видимому, был написан женской рукой и было замечательно то, что писавшая его была, по-видимому, единственной, которой не был известен адрес его гостиницы и клуба. Кто бы это мог быть? Пытливый ум отца Бенвеля принялся строить догадки даже по такому ничтожному поводу. Он вовсе и не предполагал, что письмо могло касаться его. В конверте же лежало письмо Стеллы, советовавшей не доверяться именно ему.
Было около половины шестого, когда на лестнице раздались быстрые шаги. Винтерфильд вошел в комнату.
— Вот это любезно! — воскликнул он. — Я думал, что вернусь в худшее из уединений — уединение гостиницы. Ведь вы отобедаете со мной? Да? Вы, вероятно, думали, что я навеки поселился в Париже? Знаете, что меня так надолго задержало там? Самый прелестнейший из театров — комическая опера. Как я люблю эту школу музыки — певучие, грациозные мелодии композиторов, последователей Моцарта. Только в Париже можно вполне насладиться этой музыкой. Поверите ли вы, я целую неделю прождал только для того, чтобы во второй раз слышать Николо в роли Уоконде. Я был почти единственным молодым человеком в партере. Вокруг меня сидели старики, помнившие первое представление оперы. Они своими морщинистыми руками выбивали такт мелодий, с которыми связывалось воспоминание о самом счастливом времени их жизни… Что это такое? Это моя собака! Я был вынужден оставить ее здесь, и она знает, что я вернулся.
Он подбежал к двери и крикнул вниз, чтобы впустили собаку, которая тотчас же вбежала в комнату и бросилась в распростертые объятия хозяина. Винтерфильд отвечал на ее ласки и целовали ее с такой нежностью, с какой женщина могла бы целовать своего любимца.
— Ах, ты, милый мой! Стыдно было оставлять тебя здесь.., ну, впредь не буду! Отец Бенвель, много ли друзей найдется у вас, которые радуются свиданию с вами так, как этот? У меня нет ни одного. И есть дураки, которые считают собаку существом низшим, чем мы сами! Что бы я ни делал, это животное всегда останется верным мне. Я мог бы стать презренным человеком в глазах всех прочих людей, но моя собака точно так же, как прежде, любила бы меня. Посмотрите и на ее физические качества. Например, что за безобразие — не скажу ваше, скажу — мое ухо: съеженное, морщинистое, голое. Посмотрите на прекрасные шелковистые покровы ее ушей! Разве могут наше обоняние и наш слух сравниться с ее слухом и ее чутьем? Мы гордимся нашим разумом. Удалось бы нам найти дорогу домой, если б нас увезли в закрытой корзине? Если б нам обоим пришлось бежать поспешно с лестницы, кто скорее может сломать себе шею — я на своих двух ногах или она на четырех? Кто тот счастливый смертный, которому, ложась в постель, не приходится расстегивать несчастных пуговиц, а вставая, снова не застегивать их? Вот она сидит у меня на коленях. Она очень хорошо знает, что я говорю о ней, и слишком любит меня для того, чтобы сказать: «Какой дурак мой барин!»
Отец Бенвель слушал эту рапсодию, так прекрасно характеризовавшую детскую простоту говорившего, с внутренним нетерпением, которое, впрочем, ничем не выражалось на его улыбающемся лице.
Он решил не упоминать о бумагах, лежавших в его кармане, пока не случится что-нибудь, что заставит его как бы случайно вспомнить о них. Излишняя поспешность могла вызвать подозрение, что содержимое пакета ему известно. Когда же Винтерфильд подойдет к столику у стены и примется за письма?
Часы на камине свидетельствовали о неумолимом беге времени, а внимание Винтерфильда все еще было устремлено на собаку.
Терпение отца Бенвеля подверглось сильному испытанию, когда добродушный провинциал, назвав имя собаки, начал рассказывать, по какому поводу это имя дано.
— Его зовут Странник, и я скажу вам почему. Еще щенком, он в один прекрасный день появился в саду Бопарка, измученный и усталый, так что мы заключили, что он пришел издалека. Мы поместили в газете объявление, но никто не явился за ним. Так он и остался у нас. Если вы не имеете ничего против, мы угостим сегодня Странника. Он пообедает с нами.
Отлично поняв эти слова, собака спрыгнула с колен хозяина и в одну минуту исполнила тайное желание отца Бенвеля. Выражая свое счастье прыжками по комнате, она столкнулась со столиком, и лежавшие на нем письма рассыпались по полу, привлекая внимание Винтерфильда.
Отец Бенвель вежливо встал, чтобы помочь собрать разбросанную корреспонденцию. Но собака предупредила его тихим ворчанием, давая знать патеру, чтобы он не вмешивался не в свои дела. Она брала письма зубами и приносила их к ногам хозяина. Но и в этом случае неисправимый Винтерфильд ограничился только тем, что погладил Странника. Терпение отца Бенвеля истощилось.
— Прошу вас, не церемоньтесь со мной, — сказал он. — Пока вы будете читать письма, я просмотрю газету.
Винтерфильд рассеянно собрал письма, сложил их в стопку на столе возле себя и взял верхнее из них.
В этот вечер судьба была положительно за патера. Первое письмо тотчас же навело его на нужный предмет разговора. Опустив руку в карман, отец Бенвель тотчас же вынул ее.
— Мне предлагают вступить в парламент, — сказал помещик. — Какого вы мнения о представительных учреждениях, отец Бенвель? По моему мнению, представительство доживает свои последние дни. Почтенные члены с каждым годом тянут с нас больше и больше денег. Им остается только отказаться от свободного слова или сидеть в бездействии, когда полдюжины бесстыдных идиотов из-за самых презренных целей останавливают прогресс законодательства. У них даже нет чувства национальной чести, чтобы установить общественный закон, вследствие которого достигнуть подкупом места в парламенте считалось бы таким же нечестным, как плутовать в картах. По моему мнению, шулер не так низко пал. Он никого не побуждает изменить общественному доверию. Одним словом, все изнашивается на этом свете — почему же палата общин должна составлять исключение из этого правила?
Он взял из стопки второе письмо. Посмотрев на адрес, изменился в лице. Губы перестали улыбаться, и веселость погасла в глазах.
Странник, положив передние лапы на колени хозяина, ждал, чтобы на него обратили внимание, но, увидя произошедшую перемену, лег в почтительной позе.
— Переслано из Бопарка, — тихо проговорил Винтерфильд. Он распечатал письмо.., внимательно прочитал его до конца, подумал и снова прочитал.
— Отец Бенвель! — вдруг сказал он.
Патер отложил газету.
В продолжение нескольких минут не было слышно ничего, кроме стука часового маятника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
— Посмотрите на книги на моем пюпитре и на другие книги, лежащие у меня под рукой на столе… Довольны ли вы?
— Более чем доволен. Скажите мне, яснее ли вам теперь вера, в которую я пытался обратить вас?
Последовала пауза.
— Если я скажу, что для меня она стала яснее, — продолжал Ромейн, — если скажу, что некоторые из моих сомнений рассеялись, то пожелаете ли вы обратить меня, женатого человека, в католическую веру теперь?
— Я еще сильнее, чем прежде, желаю этого, — отвечал Пенроз. — Я всегда был уверен, что единственный путь к счастью для вас — обращение. Теперь, когда из услышанного мною я увидел, что вы не смирились, как это следовало бы, с вашей новой жизнью, моя решимость еще более окрепла. Призываю Бога в свидетели, что говорю искренне. Оставьте колебания! Обратитесь в католичество и будьте счастливы.
— Вы ничего не забыли, Пенроз?
— Что я мог забыть?
— Быть может, весьма серьезное обстоятельство: жена у меня протестантка.
— Это было у меня на уме в продолжение всего нашего разговора.
— И, несмотря на это, вы не отказываетесь от своих слов?
— Я еще раз от всего сердца готов повторить сказанное. Обратитесь и будьте счастливы! Когда будете счастливы, вы станете хорошим мужем. Я говорю это в интересах вашей жены, как и в наших собственных. Чувствуя себя счастливыми вместе, люди всегда склонны на небольшие уступки, даже в вопросах веры. А может быть, вам удастся достигнуть еще большего результата. Я мог наблюдать, как добрый пример мужа часто находит себе подражание в жене. Не думайте, что я стараюсь убедить вас помимо вашей воли! Я говорю вам все это для того только, чтобы показать: мною руководит единственно любовь к вам и искреннее желание счастья. Вы упомянули, что некоторые из ваших сомнений еще не рассеялись. Если мне удастся уничтожить их — хорошо, если же мне это не удастся и вы не сможете поступить в соответствии со своими убеждениями, то я не только советую, но прошу вас не менять религии.
Стелла знала, что такая уверенность тона непременно подействует на способность ее мужа оценивать те хорошие качества, которых не было в нем самом. Еще раз она заподозрила Пенроза. Имел ли он какие-нибудь корыстные цели?
При одной мысли об этом она вскочила со стула и, подойдя к окну, решительно прервала разговор, позвав Ромейна:
— Луис! Отчего ты сидишь дома в такой прекрасный день? Я уверена, и мистер Пенроз охотно прошелся бы по саду.
Пенроз появился у окна один.
— Совершенная правда, мистрис Ромейн, — сказал он. — Мы сейчас придем к вам.
Через несколько минут он появился из-за угла дома и догнал Стеллу в аллее.
Ромейна не было с ним.
— А муж не пойдет с нами? — спросила она.
— Он сейчас придет, — отвечал Пенроз. — Ему, кажется, надо написать несколько писем.
Стелла посмотрела на него подозрительно, чувствуя с его стороны какое-нибудь тайное влияние на мужа.
Если бы она была в состоянии оценить благородные стороны характера Пенроза, она, быть может, пришла бы к более справедливому заключению. Когда она прервала их разговор, Пенроз просил Ромейна дать ему возможность воспользоваться случаем и поговорить наедине с мистрис Ромейн. Он сказал своему другу:
— Позвольте мне самому узнать, ошибаюсь ли я в своих предположениях относительно впечатления, которое произведет на вашу жену перемена вами религии. У меня одно желание — быть справедливым и к вам, и к вашей жене. Я никогда не простил бы себе, если бы посеял раздор между вами, как бы ни были добры мои намерения.
Ромейн понял его. Стелла же перетолковывала каждое слово и каждый поступок Пенроза в плохую сторону по причине, казавшейся ей убедительной, — он был католическим священником. Она поняла, что ее муж нарочно оставил ее наедине с Пенрозом, чтобы этот последний убеждением или обманом довел ее до согласия содействовать планам патера.
«Я докажу им, что они ошиблись», — подумала она и вдруг спросила вслух:
— Я прервала разговор? Когда я позвала вас гулять, вы говорили с мужем о его сочинении?
— Нет, мистрис Ромейн, мы в это время говорили не о книге.
— Позвольте мне предложить вам странный вопрос, мистер Пенроз?
— Сделайте одолжение.
— Вы ревностный католик?
— Я священник, мое звание говорит за меня.
— Надеюсь, вы не пытались обратить моего мужа в католичество?
Пенроз остановился и внимательно посмотрел на нее.
— Вы очень противитесь переходу вашего мужа в другую религию? — спросил он.
— Так сильно, как только может противиться женщина.
— Из религиозных побуждений?
— Нет. Вследствие опыта.
Пенроз с изумлением взглянул на нее.
— Будет нескромностью с моей стороны спросить, каким образом вами приобретен этот опыт? — произнес он мягко.
— Я расскажу вам это, — отвечала Стелла. — Я не знакома с богословскими тонкостями и не могу решать ученые вопросы, но знаю одно: благодаря усердной и благомыслящей католичке мой отец умер преждевременно, и мне пришлось расстаться с единственной сестрой, которую я горячо любила. Я вижу, вам неприятно выслушивать это, и вы, вероятно, думаете, что я преувеличиваю?
— Мне весьма тяжело слушать вас, мистрис Ромейн, но пока я еще не имел возможности составить себе мнение.
— Мою грустную историю можно изложить в нескольких словах, — продолжала Стелла. — Когда моя старшая сестра была еще девочкой, к нам приехала тетка — мамашина сестра. Живя за границей, она вышла там замуж и, как я уже сказала вам, была ревностная католичка. Без нашего ведома она вела религиозные разговоры с сестрой и, влияя главным образом на энтузиазм, составлявший одну из черт ее характера, обратила ее. Впоследствии были пущены в ход другие убеждения, о которых я ничего не знаю. Сестра объявила о своем решении уйти в монастырь. Так как она была несовершеннолетней, то отцу стоило бы только употребить свой авторитет для предотвращения этого. Но она была его любимицей, у него не хватило духа удержать ее силой — он мог только испытать все средства, которыми любящий и добрый отец мог склонить ее остаться дома. Даже по прошествии многих лет я не могу спокойно говорить об этом. Она настаивала на своем и была тверда, как камень. Когда тетку попросили вступиться, она назвала ее бессердечное упрямство «призванием». Сопротивление любящего отца истощилось. С того дня, когда она уехала от нас, он ближе и ближе продвигался к могиле. Я постараюсь относиться к ней справедливо. Она не только никогда не сожалела о своем поступлении в монастырь — она так погрузилась в исполнение своих религиозных обязанностей, что даже не имела ни малейшего желания видеть мать или меня. Мать скоро потеряла терпение. В последний раз, когда я посещала ее в монастыре, я была одна. Больше я не пойду туда. Она не могла скрыть своего чувства облегчения, когда я стала прощаться. Вот и все, что я могу рассказать. После всего увиденного и перечувствованного мною, мистер Пенроз, никакие убеждения не подействуют на меня. Я не имею права предполагать, чтобы мое счастье могло иметь для вас какое-нибудь значение, но я, может быть, могу попросить вас, как джентльмена, сказать мне правду. Вы приехали к нам с намерением обратить мужа в католичество?
Пенроз признался в истине, не колеблясь.
— Я не могу разделять вашего взгляда на стремление вашей сестры к благочестивой жизни, — сказал он, — но я могу и буду отвечать вам откровенно: с той минуты, как я впервые познакомился с вашим мужем, я стремился всей душой перевести его в католичество…
Стелла отшатнулась от него, будто он ужалил ее, и в немом отчаянии всплеснула руками.
— Но как христианин, я обязан поступать с другими так же, как желал бы, чтобы поступали со мной, — продолжал он.
Она внезапно обернулась к нему, ее прекрасное лицо сияло надеждой, и дрожащей рукой она схватила его за руку.
— Говорите яснее! — воскликнула она.
Он повиновался ей.
— Счастье жены моего друга священно для меня ради него, мистрис Ромейн. Будьте ангелом хранителем в жизни вашего мужа. Я оставляю намерение обратить его.
Он поднял ее руку и почтительно поднес ее к губам. Но, связав себя обещанием, которое было священно для него, даже эта честная и возвышенная душа содрогнулась под ужасным влиянием обета священника. Уходя, он сказал себе:
— Господи, отпусти мне, если я согрешил.
III
ВИНТЕРФИЛЬД ВОЗВРАЩАЕТСЯ
Отец Бенвель дважды заходил в гостиницу Дервейна и дважды получал ответ, что там ничего не знают о Винтерфильде. На третий раз его настойчивость была вознаграждена. От мистера Винтерфильда пришло письмо, в котором он сообщал, что приедет с пятичасовым поездом.
Было половина четвертого. Отец Бенвель решил дождаться возвращения своего друга.
Он нервничал и, казалось, так спешил передать бумаги, вверенные ему содержателем приюта, что и мысли не возникало, будто отец Бенвель мог распечатать пакет, просмотреть бумаги, а затем прибегнуть к подделке печати, чтобы скрыть нарушение.
Вновь запечатанный пакет хранился в кармане его длинной черной рясы. Его последующие поступки зависели в некоторой степени от того, как поступит Винтерфильд, прочтя исповедь несчастной женщины, бывшей некогда его женой.
Покажет ли он письмо Стелле, увидевшись с ней тайно, чтобы доказать, что она жестоко оскорбила его? И желательно ли — если только представится возможность — все так подстроить, чтобы Ромейн мог невидимо присутствовать при этом свидании и сам узнать всю правду? В другом же случае — если Винтерфильд не захочет сообщать Стелле исповедь — патеру самому придется взять это на себя и сделать необходимые сообщения.
Размышляя таким образом, отец Бенвель медленно ходил взад и вперед по комнате, глядя по сторонам своими спокойно-наблюдательными глазами. Столик в углу был завален письмами, ожидавшими возвращения Винтерфильда. Всегда готовый собрать какие бы то ни было справки, он взглянул на адреса на конвертах.
Почерки, как всегда, были весьма различные. Но на всех письмах, за исключением трех, были городские марки. На двух других, адресованных в клуб Винтерфильда, были иностранные марки, а одно, как показывал приписанный адрес, было переслано в гостиницу из Бопарк-Гауза.
Это последнее письмо особенно привлекло внимание патера.
Адрес, по-видимому, был написан женской рукой и было замечательно то, что писавшая его была, по-видимому, единственной, которой не был известен адрес его гостиницы и клуба. Кто бы это мог быть? Пытливый ум отца Бенвеля принялся строить догадки даже по такому ничтожному поводу. Он вовсе и не предполагал, что письмо могло касаться его. В конверте же лежало письмо Стеллы, советовавшей не доверяться именно ему.
Было около половины шестого, когда на лестнице раздались быстрые шаги. Винтерфильд вошел в комнату.
— Вот это любезно! — воскликнул он. — Я думал, что вернусь в худшее из уединений — уединение гостиницы. Ведь вы отобедаете со мной? Да? Вы, вероятно, думали, что я навеки поселился в Париже? Знаете, что меня так надолго задержало там? Самый прелестнейший из театров — комическая опера. Как я люблю эту школу музыки — певучие, грациозные мелодии композиторов, последователей Моцарта. Только в Париже можно вполне насладиться этой музыкой. Поверите ли вы, я целую неделю прождал только для того, чтобы во второй раз слышать Николо в роли Уоконде. Я был почти единственным молодым человеком в партере. Вокруг меня сидели старики, помнившие первое представление оперы. Они своими морщинистыми руками выбивали такт мелодий, с которыми связывалось воспоминание о самом счастливом времени их жизни… Что это такое? Это моя собака! Я был вынужден оставить ее здесь, и она знает, что я вернулся.
Он подбежал к двери и крикнул вниз, чтобы впустили собаку, которая тотчас же вбежала в комнату и бросилась в распростертые объятия хозяина. Винтерфильд отвечал на ее ласки и целовали ее с такой нежностью, с какой женщина могла бы целовать своего любимца.
— Ах, ты, милый мой! Стыдно было оставлять тебя здесь.., ну, впредь не буду! Отец Бенвель, много ли друзей найдется у вас, которые радуются свиданию с вами так, как этот? У меня нет ни одного. И есть дураки, которые считают собаку существом низшим, чем мы сами! Что бы я ни делал, это животное всегда останется верным мне. Я мог бы стать презренным человеком в глазах всех прочих людей, но моя собака точно так же, как прежде, любила бы меня. Посмотрите и на ее физические качества. Например, что за безобразие — не скажу ваше, скажу — мое ухо: съеженное, морщинистое, голое. Посмотрите на прекрасные шелковистые покровы ее ушей! Разве могут наше обоняние и наш слух сравниться с ее слухом и ее чутьем? Мы гордимся нашим разумом. Удалось бы нам найти дорогу домой, если б нас увезли в закрытой корзине? Если б нам обоим пришлось бежать поспешно с лестницы, кто скорее может сломать себе шею — я на своих двух ногах или она на четырех? Кто тот счастливый смертный, которому, ложась в постель, не приходится расстегивать несчастных пуговиц, а вставая, снова не застегивать их? Вот она сидит у меня на коленях. Она очень хорошо знает, что я говорю о ней, и слишком любит меня для того, чтобы сказать: «Какой дурак мой барин!»
Отец Бенвель слушал эту рапсодию, так прекрасно характеризовавшую детскую простоту говорившего, с внутренним нетерпением, которое, впрочем, ничем не выражалось на его улыбающемся лице.
Он решил не упоминать о бумагах, лежавших в его кармане, пока не случится что-нибудь, что заставит его как бы случайно вспомнить о них. Излишняя поспешность могла вызвать подозрение, что содержимое пакета ему известно. Когда же Винтерфильд подойдет к столику у стены и примется за письма?
Часы на камине свидетельствовали о неумолимом беге времени, а внимание Винтерфильда все еще было устремлено на собаку.
Терпение отца Бенвеля подверглось сильному испытанию, когда добродушный провинциал, назвав имя собаки, начал рассказывать, по какому поводу это имя дано.
— Его зовут Странник, и я скажу вам почему. Еще щенком, он в один прекрасный день появился в саду Бопарка, измученный и усталый, так что мы заключили, что он пришел издалека. Мы поместили в газете объявление, но никто не явился за ним. Так он и остался у нас. Если вы не имеете ничего против, мы угостим сегодня Странника. Он пообедает с нами.
Отлично поняв эти слова, собака спрыгнула с колен хозяина и в одну минуту исполнила тайное желание отца Бенвеля. Выражая свое счастье прыжками по комнате, она столкнулась со столиком, и лежавшие на нем письма рассыпались по полу, привлекая внимание Винтерфильда.
Отец Бенвель вежливо встал, чтобы помочь собрать разбросанную корреспонденцию. Но собака предупредила его тихим ворчанием, давая знать патеру, чтобы он не вмешивался не в свои дела. Она брала письма зубами и приносила их к ногам хозяина. Но и в этом случае неисправимый Винтерфильд ограничился только тем, что погладил Странника. Терпение отца Бенвеля истощилось.
— Прошу вас, не церемоньтесь со мной, — сказал он. — Пока вы будете читать письма, я просмотрю газету.
Винтерфильд рассеянно собрал письма, сложил их в стопку на столе возле себя и взял верхнее из них.
В этот вечер судьба была положительно за патера. Первое письмо тотчас же навело его на нужный предмет разговора. Опустив руку в карман, отец Бенвель тотчас же вынул ее.
— Мне предлагают вступить в парламент, — сказал помещик. — Какого вы мнения о представительных учреждениях, отец Бенвель? По моему мнению, представительство доживает свои последние дни. Почтенные члены с каждым годом тянут с нас больше и больше денег. Им остается только отказаться от свободного слова или сидеть в бездействии, когда полдюжины бесстыдных идиотов из-за самых презренных целей останавливают прогресс законодательства. У них даже нет чувства национальной чести, чтобы установить общественный закон, вследствие которого достигнуть подкупом места в парламенте считалось бы таким же нечестным, как плутовать в картах. По моему мнению, шулер не так низко пал. Он никого не побуждает изменить общественному доверию. Одним словом, все изнашивается на этом свете — почему же палата общин должна составлять исключение из этого правила?
Он взял из стопки второе письмо. Посмотрев на адрес, изменился в лице. Губы перестали улыбаться, и веселость погасла в глазах.
Странник, положив передние лапы на колени хозяина, ждал, чтобы на него обратили внимание, но, увидя произошедшую перемену, лег в почтительной позе.
— Переслано из Бопарка, — тихо проговорил Винтерфильд. Он распечатал письмо.., внимательно прочитал его до конца, подумал и снова прочитал.
— Отец Бенвель! — вдруг сказал он.
Патер отложил газету.
В продолжение нескольких минут не было слышно ничего, кроме стука часового маятника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34