Словом была выполнена обычная программа, но Попов ничем не хвастал, лихости и агрессивности не проявлял, идиотских предложений опьяневших товарищей не поддерживал. Они удивились, что Сергеев и Ромов не подыгрывают в испытаниях новичка, и решили в конце концов, что целью старших является рыбалка ради рыбалки. Так тоже нередко бывало.
– Пойдем сетку посмотрим, – предложил Тимохин. И они с Сергеевым ушли в темноту. Попов подбросил в костер несколько сучьев.
– Пора спать ложиться. – Иван Алексеевич долго и протяжно зевал, закрывая рот рукой. – Саша обещал матрац надувной захватить, забыл, наверное…
В голосе проскользнули нотки озабоченности.
– Алексеич, а чего он в вас стрелял? – неожиданно спросил Гальский. – Дезертир-то этот?
– Кто его знает. – Ромов опять зевнул. – Может, немецкий шпион-диверсант…
– С двумя-то патронами? – допытывался Гальский.
Иван Алексеевич обиженно сморщился.
– Ну его к шуту, Женечка, про это вспоминать. У меня враз настроение портится. Сыграй лучше для души лирическую песенку, веселую, а можно грустную…
Гальский потянулся к гитаре.
– Как заказывали – про провожания, с грустинкой:
Аэропорты, вокзалы, причалы, Все вы, конечно, когда-нибудь И уезжали и провожали Своих товарищей в дальний путь…
На этот раз он пел прочувствованно-лирическим баритоном, Иван Алексеевич, подперев щеки кулачками, слушал с выражением умильного внимания.
Вдруг ритм аккордов резко изменился.
Нас отправляли простыми вагонами В угол медвежий страны родной.
Окна в решетках и с красными погонами Сопровождающий нас конвой…
Голос Гальского снова стал разухабисто-залихватским.
– Ну перестань, Евгений! – укоризненно сказал Ромов. – Я только настроился хорошую песню послушать, а ты опять грязь баламутишь! Ну что ты нашел в этих зоновских завываниях такого привлекательного? Это же нелюди, нечисть поганая, они во всем врут: и в словах, и в песнях. Я-то на них за свою жизнь насмотрелся! Душат, давят друг друга, авторитет свой дикими выходками поднимают! Не захотел на вопросы отвечать – взял и зашил рот суровой ниткой! На работу идти западло – сел на лавку и приколотил мошонку гвоздем! Захотел уйти на больничку – проглотил иголку, или вилку, или костяшки домино. Один, помню, из строя вышел и говорит начальнику: «Что-то у тебя плохо пуговицы блестят. Вот так надо чистить!» И распахивает телогрейку, а там у него мундирные пуговицы прямо к телу пришиты, в два ряда. Зверье!
Иван Алексеевич сердито сплюнул.
– Расстроил ты меня. Давайте выпьем, чтобы сердце размягчилось.
Попов больше пить не хотел, но отказаться постеснялся. Гальский тоже пытался отговориться, однако Иван Алексеевич настоял на своем и внимательно проследил, чтобы в стаканах ничего не осталось.
Попов откинулся на спину, чувствуя, как сквозь колючее шерстяное одеяло остывший песок холодит тело. Звезды медленно двигались, неторопливо меняясь местами. И остров слегка раскачивался на отбойной ночной волне. В голове чутьчуть шумело.
– Вот Валерик нам обещал сыграть хорошую песенку, – донесся издалека голос Ивана Алексеевича, и Гальский положил гитару прямо ему на живот. – Уважь старика!
Попов снова сел. Иван Алексеевич умильно улыбался, показывая белые пластмассовые зубы.
– А что сыграть? – спросил Валера у симпатичного старичка.
– Знаешь что, Валерочка, – Иван Алексеевич подкатил глаза, будто перебирая в памяти все известные ему песни в поисках наилучшей. – Сыграй эту: «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед…»
– Нет, я лучше про другой поход…
Попов потрогал струны.
В чужой синеве облака не спасут.
Мы втайне летели, но нас уже ждут Чужие прицелы, чужие глаза…
Пылает ведомый, пылает родная до слез стрекоза!
Пел он медленно, постепенно ускоряя темп.
Внизу караван – боевой разворот, Ракета, вторая, теперь пулемет…
Хотя документов не видели их, Но знаем: чужие! Ведь нет здесь своих!
К костру вернулись Сергеев и Тимохин, бросили на песок мокрые мешки, Эд настороженно впился взглядом в отрешенное лицо Попова.
Чужая земля и чужая вода, Чужие болезни, но наша беда, Чужая политика, чуждый ислам, Коварство, предательство, ложь и обман…
Что делаем мы в этом мире чужом?
Неужто и вправду свой долг отдаем?
Но, лишь начиная по жизни шагать, Когда же успели мы так задолжать?!
Напряжение в голосе певца нарастало, он почти кричал.
Отрезаны уши и нос, шурави Заходится криком в афганской пыли.
Не жалко, ведь учит священный Коран:
Неверный – собака для всех мусульман!
«Неверные» насмерть в заслонах стоят, Колонны проходят и в Хост и в Герат, А «верные» – в форме они иль в чалме, Но выстрелить в спину способны вполне…
– Так и было, стреляли суки! – выругался Тимохин.
А может, напрасно приказано нам Кровью своей – по чужим векселям, Ведь мудрость известная, черт подери:
Коль сам не расплатишься – в долг не бери!
Попов выложился, и последние строфы давались ему с трудом, как смертельно уставшему человеку.
Не мы принимали в Кремле Тараки, Не мы наводили в Амина штыки, Бабрака Кармаля не мы берегли – Чужие авансы, чужие долги… Чужие долги!
Последний аккорд растаял в ночном воздухе.
– Братишка, так ты тоже там был? – Тимохин потерял обычную невозмутимость и, подсев к Валере, обнял его за плечи.
– Там не был. В госпитале ташкентском медбратом…
– А песня чья? Сам сочинил?
Иван Алексеевич чуть не выронил свою челюсть и застыл, ожидая ответа.
После паузы Попов мотнул головой.
– Ребята пели, слышал…
Ромов перевел дух.
– Спиши слова, – попросил Тимохин и хотел еще что-то сказать, но Иван Алексеевич его перебил:
– А что, Валерочка, у тебя образование медицинское имеется?
– Да не то что образование… В школе – медицинский класс да два курса в училище… После армии не стал заканчивать…
У Тимохина дернулась щека.
– Ладно, майор, давай с рыбой разбираться…
Точно так у него дергалась щека два года назад, во время строевого смотра, эту историю знали все в управлении. Генерал лично обходил строй, но был не в духе и щедро раздавал раздраженные замечания. Возле Тимохина резко остановился.
– Что это за железки?! – рявкнул он и ткнул пальцем в грудь лейтенанта.
– Товарищ генерал, это не железки, а боевые награды Демократической Республики Афганистан! – побледнев, ледяным тоном ответил Эд.
– Почему они надеты на строевой смотр?! – Генерал разошелся и уже не мог сразу остановиться.
– Потому что я заработал их кровью! – отрезал Эд. – Вы должны знать, товарищ генерал, что в соответствии с правилами ношения формы на строевой смотр надеваются все награды. Кроме, разумеется, купленных и выпрошенных!
У него уже начала дергаться щека, строй затих – так с генералом никто и никогда не разговаривал.
– Немедленно снять! – побагровев, скомандовал генерал.
– Только вместе с мундиром! – Щека задергалась еще сильнее, и, буравя начальника бешеным взглядом, Эд стал нащупывать пуговицу кителя.
Генерал молча повернулся и пошел вдоль строя, не сделав больше ни одного замечания. А Эд все порывался снять и бросить на плац мундир, но пальцы прыгали и не могли справиться с тугими пуговицами, да ребята схватили за руки и удержали от безрассудного поступка.
Последствий этот инцидент не имел, кроме одного: подполковник Викентьев, когда однажды зашла речь о кандидатуре Тимохина, коротко сказал, что он непредсказуем.
И сейчас Эд разозлился на старого мухомора, который не дает поговорить с братухой о святых вещах, а лезет со всякими глупостями.
– Пенсионерам пора в люлю, вон Саша приготовил и матрац, и спальный мешок, и складной горшок, – пробурчал он. – А мы еще поговорим.
– И правда, Эдичка, наше дело стариковское, – смиренно сказал Иван Алексеевич. – Сашенька про свои обещания не забыл, так что пойду-ка я спать…
Кряхтя и отдуваясь, Ромов полез в палатку.
– Пример старших – молодым наука, – потянулся Сергеев. – Женя, почисть рыбу, а я с утра займусь ухой.
Майор последовал за Наполеоном, некоторое время они шептались, потом наступила тишина.
Рыбу чистили втроем, спать Эд ушел в катер, а Попов и Гальский устроились на брезенте, рядом с палаткой.
Выходной день пролетел быстро. Водка кончилась, поэтому вели здоровый образ жизни: купались, загорали, погоняли мяч под азартные крики Ивана Алексеевича. Когда возвращались обратно, оказалось, что у Ромова обгорел нос.
– Будет облазить, а бабка скажет, что от пьянства, – озабоченно бурчал он.

Глава четвертая

В понедельник Сергеев и Иван Алексеевич сидели на докладе у Викентьева. Собственно, докладывал майор, а Наполеон, навалившись грудью на стол, внимательно слушал, то и дело переводя взгляд с одного на другого, как будто провожал глазами каждое слово устного рапорта.
– В общем, отзывы только хорошие. И мнение одно: нормальный парень, – подвел итог Сергеев.
А Иван Алексеевич энергично кивнул головой:
– Хорошенький мальчишка. Дельный, серьезный. Мне понравился.
Если Сергеев говорил хмуро и как бы через силу, то Ромов завершил фразу умильной улыбкой.
– А нам он подойдет? – задумчиво спросил подполковник.
– А чего же! – Иван Алексеевич захлебнулся воздухом, закашлялся. – Он ведь и медицинское образование имеет, пусть без диплома, в госпитале работал…
– Кого лечить-то? – угрюмо спросил Сергеев.
– Ну все-таки! Я считаю так – лучше и искать нечего! – В голосе Ромова проскользнула металлическая нотка, он сам почувствовал это и сконфуженно хихикнул. – Смотрите, решать-то вам… Я только вот что думаю…
Иван Алексеевич многозначительно выкатил глаза и округлил рот, в таких случаях он добавлял: «государи мои», но сейчас удержался.
– Он ведь этого гада не с перепугу застрелил! Увидел, как тот с женой расправился – и приговорил! – Ромов многозначительно поднял палец. – И Лесухина, сказал, мол, своей рукой задавлю! Значит, что?
Ромов покачал пальцем.
– Значит, не боится брать на себя тяжелые решения, не перекладывает на дядю! Кого ж еще искать?
– Ладно! – Викентьев хлопнул ладонью по столу. – Послушаем аксакала. Я с ним переговорю.
Когда Попов возвращался с обеда, дорогу ему заступил маленький квадратный подполковник в аккуратно пригнанном мундире.
– Здравствуйте, Валерий Федорович, – радостно улыбаясь, будто встретил хорошего друга, сказал он, протягивая твердую шершавую ладонь. – Много слышал о вас, пора и познакомиться. Викентьев Владимир Михайлович.
Глаза у полковника были пронзительно голубые и излучали доброжелательность.
– Можно вас задержать на несколько минут? Есть разговор…
Валера подчинился жесту нового знакомого и прошел за ним в маленький, просто обставленный кабинет. Двухтумбовый стол, казенный, с матовыми стеклами шкаф, облупленный сейф да несколько неудобных стульев составляли все его убранство. В углу приткнулась двухпудовая гиря со стертой до металла краской на ручке, и Попов по-новому взглянул на коренастую фигуру подполковника. Тот улыбнулся.
– Садись, располагайся.
Попову говорили, что в управлении молодому сотруднику надо активно включаться в общественную работу, определяли предварительно и конкретный участок – стенгазету «Дзержинец». Сейчас он решил, что Викентьев – редактор стенгазеты или какой-то другой общественный деятель.
Начало разговора не опровергло этого предположения. Подполковник поговорил на общие темы, спросил, как работается на новом месте, сошелся ли с коллегами, чем увлекается в свободное время. При этом Попова не оставляло ощущение, что вопросы задаются для проформы, так как Викентьев знает, какими будут ответы.
– Хорошо, Валерий, поговорим о серьезных вещах. – Жесткая фраза как бы отсекла ни к чему не обязывающий треп, который шел до сих пор. И с Викентьевым произошла неуловимая перемена, суть которой Валерий не смог бы объяснить, однако он как-то сразу понял, что подполковник никакой не редактор и общественные дела его ни в малейшей степени не интересуют.
– Ты проявил себя смелым и решительным человеком, мы это заметили и хотим предложить тебе важную работу. – Викентьев смотрел испытующе. – Как у тебя нервишки?
– Не жалуюсь, – недоумевающе ответил Попов. – А что?
– Да я смотрел твою медицинскую карточку и с врачом разговаривал: психическое и физическое состояние отличное.
Попов оставил его реплику без ответа.
– Работа немного нервная, особенно с непривычки, но люди с ней справляются, и ты тоже, думаю, справишься.
Викентьев замолчал, рассматривая собеседника. Тот ждал продолжения и вопросов не задавал. Губы подполковника дрогнули в улыбке. Невозмутимость кандидата ему нравилась.
– За нервные нагрузки предусмотрена дополнительная оплата, десять суток к отпуску и ежегодная санаторная путевка.
Викентьев снова был предельно серьезен.
– Но главное, конечно, не это. Работа состоит в том, чтобы очищать наше общество от особо опасных преступников, зверей, опасных для каждого человека.
– Ничего не пойму, – не выдержал Попов. – Вы говорите про группу захвата? Только откуда там доплаты и путевки?
– Как ты относишься к Лесухину? – вопросом на вопрос ответил Викентьев.
– А как к нему относиться? Попался б мне – пристрелил как собаку!
– Он и приговорен к расстрелу. Кассацию отклонили, на помилование тоже шансов немного, – спокойно проговорил Викентьев, не отрывая пристального взгляда от лица собеседника. – Значит, кому-то предстоит работа по исполнению приговора.
– И что? – механически спросил Попов, хотя он уже распознал, к чему клонит подполковник, но, обманутый обыденностью тона, еще не поверил в правильность своей догадки.
– То самое, – кивнул Викентьев. – Тебе предлагается принять участие в этой важной работе.
– Ну дела! – растерянно проговорил Попов. – Вы всерьез? Чтобы я вроде как… палачом был?
Он с трудом выдавил слово, за которым вставал реальный образ.
Викентьев поморщился.
– Это слово для обывателя. Вроде как «мент». Мы же себя и своих товарищей «ментами» не называем? Так и там – есть исполнитель приговора. У него, кстати, самая ответственная часть работы. И самая, надо сказать, неприятная. Понятно, что новичка, с бухты-барахты туда не поставят. Но свести преступника с пулей, которая ему предназначена, – дело хлопотное и непростое. Надо многое организовать, технически обеспечить, состыковать. Этим занимается спецопергруппа, войти в которую я тебе и предлагаю.
Попов ошарашенно молчал.
– И что я буду делать? – тихо спросил он, облизнув пересохшие губы.
– Обеспечивать охрану! – Викентьев разъяснял терпеливо и старательно.
– Чтобы преступник не убежал, не набросился на прокурора, не ударился головой о батарею…
– А почему нельзя о батарею?
– Потому что все должно быть по закону!
Попов молчал, глядя в пол. Викентьев отметил, что он не испугался, не впал в тихую панику. Нормальная реакция нормального человека на предложение, далеко выходящее за пределы нормальных и привычных рамок.
– Ты же только что сказал, что пристрелил бы этого ублюдка Лесухина!
– ободряюще проговорил Викентьев и, обойдя вокруг стола, положил руку Валере на плечо.
– Это в запале, в горячке – совсем другое! – Попов перевел дух. – А отказаться можно?
– Конечно, можно! – жестко ответил Викентьев. – На аркане-то тебя никто не потащит! Только…
Он снова обошел стол и сел на свое место.
– Ты взрослый парень, серьезный и ответственный. И предложение тебе сделано серьезное. Наверное, его готовили, прорабатывали, согласовывали. Да и я, надеюсь, на дурашку не похож! Так что подумай, стоит ли отказываться!
Попов взглянул на каменное лицо подполковника и отвел глаза.
– Все равно эту работу кому-то делать, если ты, подходящий по всем статьям, уйдешь в сторону – значит, подставишь менее готового товарища. Порядочно ли это?
Попов отчетливо понимал, что отказываться нельзя. Он не смог бы объяснить, откуда пришло это понимание, может, подполковник Викентьев излучал какие-то биотоки, но чувствовал – отказ уронит его авторитет в глазах товарищей, да и сам он перестанет себя уважать как трусливого чистоплюя.
– А ребята тоже там, в этой группе? – сглотнул он. – Гальский, Тимохин, Сергеев?
Лицо Викентьева вновь стало живым.
– Узнаешь в свое время. Пока могу только сказать, что будешь работать со своими товарищами.
Викентьев улыбнулся.
– Так что не трусь! Согласен?
Попов, чуть помешкав, кивнул.
– И отлично. Сейчас напишешь рапорток, я продиктую… И, конечно, никому ни слова!
– И жене? – спросил Попов.
Викентьев на секунду отвел взгляд.
– Жена, конечно, дело особое. Работа ночная, не скроешь… Хотя придумать можно что-то другое… – Викентьев немного подумал. – Знаешь что? Пока ничего ей не говори, а после первой операции – сам решишь. Захочешь – скажешь.
Попову показалось, что голос подполковника звучит довольно фальшиво. Вернувшись к себе, Попов долго не мог сосредоточиться.
1 2 3 4 5