Я очень полюбил вас, но мы, нотариусы, не лишены некоторой прозорливости, и я заметил, что вам не нравлюсь. Сам виноват! Другой был более ловок. Ну, так вот, теперь я пришел, чтобы сообщить вам чистосердечно, что питаю подлинную любовь к сестре вашей Фелиции. Отнеситесь ко мне как к брату! Занимайте у меня, попросту берите! Эх, что там, чем больше возьмете, тем больше докажете свою дружбу. Весь к вашим услугам, без процентов, понимаете? Не только двенадцати, даже четверти процента не возьму. Найдут меня достойным Фелиции, я буду доволен. Простите мне мои недостатки, они развились во мне от деловой практики, сердце же у меня доброе, и ради счастья своей жены я готов буду хоть броситься в Скарпу.
- Вот и славно! - сказала Маргарита.- Но все зависит от сестры и отца...
- Знаю, дорогая Маргарита,- сказал нотариус,- но ведь вы заступили для всего семейства место матери, и как к таковой я к вам и обращаюсь.
Эта манера говорить достаточно рисует честного нотариуса. Позже Пьеркен прославился своим ответом коменданту Сент-Омерского лагеря, который приглашал его на военный праздник; ответ начался так: "Г. Пьеркен-Клаас де Молина-Ноуро, мэр города Дуэ, кавалер ордена Почетного легиона, в ответ на таковое же приглашение..."
Маргарита согласилась принять помощь нотариуса, но только в том, что относилось до его профессии, чтобы нисколько не нанести ущерба ни своему женскому достоинству, ни будущему своей сестры, ни независимости отца. В тот же день она поручила сестру заботам Жозеты и Марты, которые душой и телом были преданы молодой хозяйке и помогали ей в хозяйственных планах. Маргарита тотчас отправилась в Вэньи и принялась там за дела под умелым руководством Пьеркена. Нотариус прикинул в уме, что, переведенная на язык цифр, преданность окажется превосходной спекуляцией; свои заботы, свои труды он, так сказать, вкладывал в земельную собственность и не скупился на них. Раньше всего он постарался избавить Маргариту от трудностей расчистки и распашки земли, предназначавшейся для ферм. Он разузнал о трех сыновьях богатых фермеров, желавших завести собственное хозяйство, соблазнил их перспективами, какие сулило плодородие почвы, и склонил их к заключению арендного договора на три фермы, которые предстояло устроить. При условии бесплатного пользования фермами в течение трех лет, фермеры обязались вносить по десяти тысяч франков арендной платы на четвертый и пятый год, двенадцать тысяч - на шестой и по пятнадцати тысяч за остальное время аренды, вырыть канавы, произвести посадки, купить скот. Пока строились фермы, фермеры расчищали землю. Через четыре года после отъезда отца Маргарита почти восстановила состояние брата и сестры. Двухсот тысяч франков хватило на все постройки. Ни в помощи, ни в советах не было недостатка у смелой девушки, поведение которой вызывало в городе восторг. Маргарита наблюдала за постройкой, за выполнением договоров и условий с тем здравым смыслом, активностью и постоянством, на которые способны женщины, когда их одушевляет большое чувство. Начиная с пятого года, она уже могла употреблять тринадцать тысяч франков, приносимых фермами, ренту брата и доходы с отцовских имений на выкуп заложенного имущества и на восстановление дома, столь пострадавшего от страсти Валтасара. Так как проценты по займам все уменьшались, выкуп был уже не за горами. Кроме того, Эммануил де Солис предложил Маргарите сто тысяч франков, оставшихся от наследства дяди, но она не стала их тратить, а присоединила к двадцати тысячам собственных сбережений и таким образом к третьему году своей деятельности расплатилась с долгами на значительную сумму. Такая жизнь, полная напряженной работы, лишений и самопожертвования, не прекращалась целых пять лет; впрочем, все клонилось к успеху и удачам с тех пор, как управляла всем и влияла на все Маргарита.
Став инженером путей сообщения, Габриэль, при поддержке дедушки, получил подряд на канал, так что быстро составил себе состояние, и сумел понравиться своей кузине Конинкс, обожаемой своим отцом, одной из богатейших наследниц в обеих Фландриях. К 1824 году собственность Клаасов освободилась от долгов, и дом на Парижской улице восстановлен был в прежнем виде. Пьеркен уже официально просил у Валтасара руки Фелиции, так же как де Солис - руки Маргариты.
В начале января 1825 года Маргарита и г-н Конинкс поехали за отцом-изгнанником, прибытия которого все ждали с нетерпением; он уже подал в отставку, чтобы остаться в семье и завершить ее счастье. Во время отсутствия Маргариты, часто выражавшей сожаление, что к приезду отца не удалось заполнить пустые рамы в панелях галереи и приемных комнат, Пьеркен и де Солис сговорились с Фелицией устроить Маргарите сюрприз, которым младшая сестра внесла бы, так сказать, свою долю в восстановление дома Клаасов. Они вдвоем купили несколько прекрасных картин и подарили их Фелиции для украшения галереи. Подобная же мысль возникла и у Конинкса. Желая засвидетельствовать Маргарите удовлетворение тем, как благородно она себя держала и с каким самопожертвованием выполняла завет матери, он распорядился привезти пятьдесят принадлежавших ему превосходных холстов, в том числе и те, которые когда-то продал ему Валтасар, так что удалось вполне восстановить галерею Клаасов. Уже несколько раз Маргарита вместе с сестрой или Жаном ездила повидаться с отцом; всякий раз она находила в нем все большие и большие перемены; но со времени последнего ее посещения старость стала обнаруживаться у Валтасара страшными признаками, чему, конечно, способствовало еще и то, что жил он скаредно, растрачивая большую часть своего жалованья на опыты, вечно обманывавшие его надежды. Хотя ему было только шестьдесят пять лет, но выглядел он восьмидесятилетним стариком. Глаза ввалились, брови поседели, волосы остались только на затылке; он отпустил бороду, которую сам подстригал ножницами, когда она начинала ему мешать; он согнулся, как престарелый виноградарь; беспорядок в одежде дошел до того, что она казалась нищенским рубищем, а дряхлость Клааса придавала ей еще более отвратительный вид. Хотя его величественное лицо, до неузнаваемости изборожденное морщинами, оживлялось мощной мыслью, все же остановившийся взгляд, выражение отчаяния, постоянное беспокойство запечатлели на нем черты безумия, или, вернее, всех безумий сразу. То появлялась на нем восторженная надежда, придававшая Валтасару выражение, свойственное мономану; то раздражение из-за невозможности угадать тайну, мелькавшую перед Клаасом, как блуждающий огонек, отпечатлевалось на его лице как бы симптомом бешенства; то вдруг взрыв смеха выдавал его безумие; а чаще всего полная подавленность приводила к тому, что все оттенки страсти находили себе итог в холодной, тупой меланхолии. Как ни беглы и мало приметны для чужих людей были подобные признаки, к несчастью слишком чувствительными становились они для тех, кто знал высокую доброту Клааса, величие его сердца и красоту лица, от которых сохранились лишь неясные следы. Лемюлькинье тоже состарился и, подобно своему барину, утомился от постоянных трудов, но ему не приходилось испытывать усталости мысли; на его лице странно соединились тревога за барина и восторг перед ним, легко вводившие в заблуждение; хотя он почтительно прислушивался к каждому его слову, хотя малейшие движения его ловил с какой-то нежностью,- все же он заботился об ученом, как мать заботится о младенце-несмышленыше; часто у него появлялся покровительственный вид, так как он действительно покровительствовал Валтасару в делах житейских, о которых тот никогда не думал. Оба старика, объятые одной идеей, верившие в реальность своей надежды, вдохновляемые одним и тем же желанием, представлявшие собою один оболочку, а другой - душу их совместной жизни, являли собою зрелище ужасное и вместе с тем трогательное. Когда приехали Маргарита с Конинксом, оказалось, что Клаас живет в гостинице: преемник его не заставил себя ждать и уже вступил в должность.
Как ни поглотила Валтасара наука, желание вновь увидать родину, дом, семью волновало его; письмо дочери уведомило его о счастливых событиях; "он думал завершить свою деятельность рядом опытов, которые должны были привести его к решению проблемы, поэтому он ждал Маргариту с чрезвычайным нетерпением. Дочь бросилась в объятия отца, плача от радости. На этот раз она явилась получить награду за свою скорбную жизнь и прощение за свою фамильную гордость. Она чувствовала себя преступной, подобно великим людям, которые ради спасения отечества нарушают принципы свободы. Но, взглянув на отца, она вздрогнула при виде перемен, произошедших в нем со времени последнего ее посещения, Тайный испуг внучки разделил и Конинкс, он настаивал на том, чтобы как можно скорее отвезти племянника в Дуэ, где влияние родины может восстановить его разум и здоровье, если он вернется к счастливой жизни у домашнего очага. После первых сердечных излияний, со стороны Валтасара более сильных, чем ожидала Маргарита, он стал проявлять исключительную внимательность по отношению к ней, выразил сожаление, что принимает ее в плохой комнате гостиницы, осведомился о ее вкусах, с усердием любовника расспрашивал, что приготовить ей на обед,- словом, держал себя, как обвиняемый, который хочет склонить на свою сторону судью. Маргарита так хорошо знала отца, что угадала причину этих нежностей, предположив, что у него накопились здесь кое-какие долги, которые ему нужно выплатить перед отъездом. Она некоторое время наблюдала за отцом и увидала сердце человеческое во всей его наготе. Валтасар очень опустился. Сознание своего упадка и уединение, к которому его понуждали занятия наукой, развили в нем робость и как бы ребячество в отношении ко всему, что было чуждо любимым его занятиям; старшая дочь внушала ему почтение; с каждым днем ее все больше, должно быть, возвеличивали в его глазах воспоминания о ее прошлом самопожертвовании и об энергии, обнаруженной ею, сознание ее власти, которую он сам же ей предоставил, ее богатство и не поддающиеся определению чувства, понемногу овладевшие им с тех пор, как он отрекся от своего отцовского авторитета, уже сильно пошатнувшегося. Конинкс для Валтасара как бы ничего собою и не представлял, он видел только дочь и думал только о ней, опасаясь, казалось, ее, как иные слабые мужья опасаются жены, взявшей над ними верх и покорившей их себе; когда он поднимал на нее глаза, Маргарита огорченно подмечала в них выражение боязни, как у провинившегося ребенка. Благородная девушка не знала, как примирить величественный и грозный вид черепа, обнаженного наукой и трудами, с наивной угодливостью и с мальчишеской улыбкой на губах и на всем лице Валтасара. Оскорбительным был для нее контраст такого величия и такого ничтожества, и она обещала себе добиться, чтобы отец вновь обрел все свое достоинство в тот торжественный день, когда опять появится в кругу своей семьи. Прежде всего она улучила минуту, когда они остались одни, и сказала ему на ухо:
- Вы что-нибудь здесь задолжали?
Валтасар покраснел и ответил смущенно:
- Не знаю, Лемюлькинье все расскажет тебе. Он честный слуга, а в моих делах более осведомлен, чем я сам.
Маргарита позвонила, и, когда лакей явился, она почти невольно стала вглядываться в лица обоих стариков.
- Что вам угодно, барин? - спросил Лемюлькинье.
У Маргариты, которая была вся гордость и благородство, сжалось сердце, когда она по тону и всей манере лакея заметила, что между отцом и его товарищем по работам установилась какая-то дурная фамильярность.
- Отец не может без вас сосчитать, сколько он здесь должен,- сказала Маргарита.
- Барин,- ответил Лемюлькинье,- должен...
При этих словах Валтасар сделал лакею какой-то тайный знак, заметив который Маргарита почувствовала себя униженной.
- Говорите же, сколько должен отец!- воскликнула она.
- Здесь барин задолжал тысячу экю аптекарю, который оптом торгует москательными товарами и поставлял нам едкий поташ, свинец, цинк и реактивы.
- Это все? - сказала Маргарита.
Валтасар снова подал знак Лемюлькинье, который, как зачарованный, ответил:
- Да, барышня.
- Хорошо,- продолжала она,- сейчас я их вам отдам.
Валтасар радостно обнял дочь со словами:
- Ты для меня ангел, дитя мое.
И он вздохнул легче, взглянул на нее веселее, но, несмотря на эту радость, Маргарита легко заметила на его лице следы глубокой тревоги и решила, что тысячу экю составляют только самые неотложные долги по лаборатории.
- Будьте откровенны, папенька,- сказала она, когда, подчиняясь желанию отца, уселась к нему на колени.- У вас есть еще долги? Признавайтесь мне во всем, возвращайтесь домой, не тая никаких опасений среди общего счастья.
- Дорогая Маргарита,- сказал он, взяв ее руки и целуя их с грацией, напоминавшей об его далекой юности,- ты будешь на меня ворчать...
- Нет,- сказала она.
- Правда? - ответил он, и у него вырвался жест ребяческой радости.Значит, все тебе могу сказать, ты заплатишь?..
- Да,- сказала она, сдерживая слезы, выступившие у нее на глазах.
- Так вот, я должен... о! не смею...
- Говорите же, папенька.
- Сумма значительная,- продолжал он. Она в отчаянии умоляюще сложила руки.
- Тридцать тысяч франков должен я Проте и Шифревилю.
- Тридцать тысяч составляют все мои сбережения, но я с удовольствием подарю их вам,- сказала она, почтительно целуя его в лоб.
Он встал, схватил дочь в объятия и стал кружиться по комнате, подкидывая ее, как ребенка, потом посадил ее в то же кресло, воскликнув:
- Милое дитя, ты настоящее сокровище любви! Ведь мне житья не давали. Шифревили написали мне три угрожающих письма, хотели начинать тяжбу со мной, со мной, обогатившим их...
- Папенька,- печально сказала Маргарита,- значит, вы продолжаете свои исследования?..
- Продолжаю,- сказал он, улыбаясь, как безумный.- Погоди, я еще найду... Если бы ты знала, чего мы достигли.
- Кто это - мы?
- Я говорю о Мюлькинье; он теперь стал понимать меня, прекрасно мне помогает... Славный малый, он так мне предан.
Вошел Конинкс, и разговор прервался. Маргарита сделала отцу знак молчать, боясь, как бы он не уронил себя в глазах дяди. Она была в ужасе от того, каким опустошениям подвергся его великий ум, поглощенный исследованием проблемы, может быть неразрешимой. Валтасар, который, вероятно, ничего, кроме своих горнов, не видел, не догадывался даже о том, что состояние его свободно от долгов. На следующий день они отправились во Фландрию. Путешествие было довольно продолжительно, и Маргарита успела кое-что понять во взаимоотношениях отца и Лемюлькинье. Не получил ли лакей той власти над господином, какую берут иногда над величайшими умами люди, лишенные всякого образования, но чувствующие себя необходимыми и, добиваясь уступки за уступкою, идущие к господству с упорством, которое дается навязчивой идеей? Или же барин питал к слуге привязанность, рожденную привычкой и похожую на отношение рабочего к своему инструменту-созидателю или араба к своему скакуну-освободителю? Маргарита подметила в поведении слуги кое-какие черты, встревожившие ее, и решила освободить Валтасара из-под унизительного ига, если ее опасения подтвердятся. Проездом она остановилась на несколько дней в Париже, чтобы расплатиться с долгами отца и просить фабрикантов химических продуктов ничего не присылать в Дуэ, предварительно не уведомив ее о заказах, которые сделает Клаас. Она уговорила отца переменить костюм и одеться соответственно своему положению. Такое наружное восстановление облика Валтасара вернуло ему внешнее достоинство, что было хорошим знаком возможной перемены умонастроения. Вскоре дочь, уже предвкушая счастье видеть, как поразят отца все неожиданности, с которыми он встретится в собственном доме, поехала дальше в Дуэ.
В трех милях от города Валтасар увидал Фелицию верхом на лошади, в сопровождении обоих братьев, Эммануила, Пьеркена и близких друзей всех трех семейств. Путешествие невольно отвлекло химика от его обычных мыслей, картины Фландрии подействовали на его сердце; а когда он заметил веселую свиту, которую составили ему его дети и друзья, то ощутил в себе волнение столь сильное, что глаза его увлажнились, голос задрожал, веки покраснели. Он так страстно обнимал детей, будучи не в силах от них оторваться, что, наблюдая эту сцену, все были растроганы до слез. Вновь увидав свой дом, он побледнел, живо, совсем как молодой человек, выскочил из дорожной кареты, радостно вдохнул чудный аромат сада, принялся разглядывать все кругом, и в каждом его движении чувствовалось удовольствие; он выпрямился, снова помолодело его лицо. Когда он вошел в залу, слезы появились у него на глазах: по тому, как точно воспроизвела дочь проданные им старинные серебряные подсвечники, он увидел, что беды, должно быть, все поправлены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
- Вот и славно! - сказала Маргарита.- Но все зависит от сестры и отца...
- Знаю, дорогая Маргарита,- сказал нотариус,- но ведь вы заступили для всего семейства место матери, и как к таковой я к вам и обращаюсь.
Эта манера говорить достаточно рисует честного нотариуса. Позже Пьеркен прославился своим ответом коменданту Сент-Омерского лагеря, который приглашал его на военный праздник; ответ начался так: "Г. Пьеркен-Клаас де Молина-Ноуро, мэр города Дуэ, кавалер ордена Почетного легиона, в ответ на таковое же приглашение..."
Маргарита согласилась принять помощь нотариуса, но только в том, что относилось до его профессии, чтобы нисколько не нанести ущерба ни своему женскому достоинству, ни будущему своей сестры, ни независимости отца. В тот же день она поручила сестру заботам Жозеты и Марты, которые душой и телом были преданы молодой хозяйке и помогали ей в хозяйственных планах. Маргарита тотчас отправилась в Вэньи и принялась там за дела под умелым руководством Пьеркена. Нотариус прикинул в уме, что, переведенная на язык цифр, преданность окажется превосходной спекуляцией; свои заботы, свои труды он, так сказать, вкладывал в земельную собственность и не скупился на них. Раньше всего он постарался избавить Маргариту от трудностей расчистки и распашки земли, предназначавшейся для ферм. Он разузнал о трех сыновьях богатых фермеров, желавших завести собственное хозяйство, соблазнил их перспективами, какие сулило плодородие почвы, и склонил их к заключению арендного договора на три фермы, которые предстояло устроить. При условии бесплатного пользования фермами в течение трех лет, фермеры обязались вносить по десяти тысяч франков арендной платы на четвертый и пятый год, двенадцать тысяч - на шестой и по пятнадцати тысяч за остальное время аренды, вырыть канавы, произвести посадки, купить скот. Пока строились фермы, фермеры расчищали землю. Через четыре года после отъезда отца Маргарита почти восстановила состояние брата и сестры. Двухсот тысяч франков хватило на все постройки. Ни в помощи, ни в советах не было недостатка у смелой девушки, поведение которой вызывало в городе восторг. Маргарита наблюдала за постройкой, за выполнением договоров и условий с тем здравым смыслом, активностью и постоянством, на которые способны женщины, когда их одушевляет большое чувство. Начиная с пятого года, она уже могла употреблять тринадцать тысяч франков, приносимых фермами, ренту брата и доходы с отцовских имений на выкуп заложенного имущества и на восстановление дома, столь пострадавшего от страсти Валтасара. Так как проценты по займам все уменьшались, выкуп был уже не за горами. Кроме того, Эммануил де Солис предложил Маргарите сто тысяч франков, оставшихся от наследства дяди, но она не стала их тратить, а присоединила к двадцати тысячам собственных сбережений и таким образом к третьему году своей деятельности расплатилась с долгами на значительную сумму. Такая жизнь, полная напряженной работы, лишений и самопожертвования, не прекращалась целых пять лет; впрочем, все клонилось к успеху и удачам с тех пор, как управляла всем и влияла на все Маргарита.
Став инженером путей сообщения, Габриэль, при поддержке дедушки, получил подряд на канал, так что быстро составил себе состояние, и сумел понравиться своей кузине Конинкс, обожаемой своим отцом, одной из богатейших наследниц в обеих Фландриях. К 1824 году собственность Клаасов освободилась от долгов, и дом на Парижской улице восстановлен был в прежнем виде. Пьеркен уже официально просил у Валтасара руки Фелиции, так же как де Солис - руки Маргариты.
В начале января 1825 года Маргарита и г-н Конинкс поехали за отцом-изгнанником, прибытия которого все ждали с нетерпением; он уже подал в отставку, чтобы остаться в семье и завершить ее счастье. Во время отсутствия Маргариты, часто выражавшей сожаление, что к приезду отца не удалось заполнить пустые рамы в панелях галереи и приемных комнат, Пьеркен и де Солис сговорились с Фелицией устроить Маргарите сюрприз, которым младшая сестра внесла бы, так сказать, свою долю в восстановление дома Клаасов. Они вдвоем купили несколько прекрасных картин и подарили их Фелиции для украшения галереи. Подобная же мысль возникла и у Конинкса. Желая засвидетельствовать Маргарите удовлетворение тем, как благородно она себя держала и с каким самопожертвованием выполняла завет матери, он распорядился привезти пятьдесят принадлежавших ему превосходных холстов, в том числе и те, которые когда-то продал ему Валтасар, так что удалось вполне восстановить галерею Клаасов. Уже несколько раз Маргарита вместе с сестрой или Жаном ездила повидаться с отцом; всякий раз она находила в нем все большие и большие перемены; но со времени последнего ее посещения старость стала обнаруживаться у Валтасара страшными признаками, чему, конечно, способствовало еще и то, что жил он скаредно, растрачивая большую часть своего жалованья на опыты, вечно обманывавшие его надежды. Хотя ему было только шестьдесят пять лет, но выглядел он восьмидесятилетним стариком. Глаза ввалились, брови поседели, волосы остались только на затылке; он отпустил бороду, которую сам подстригал ножницами, когда она начинала ему мешать; он согнулся, как престарелый виноградарь; беспорядок в одежде дошел до того, что она казалась нищенским рубищем, а дряхлость Клааса придавала ей еще более отвратительный вид. Хотя его величественное лицо, до неузнаваемости изборожденное морщинами, оживлялось мощной мыслью, все же остановившийся взгляд, выражение отчаяния, постоянное беспокойство запечатлели на нем черты безумия, или, вернее, всех безумий сразу. То появлялась на нем восторженная надежда, придававшая Валтасару выражение, свойственное мономану; то раздражение из-за невозможности угадать тайну, мелькавшую перед Клаасом, как блуждающий огонек, отпечатлевалось на его лице как бы симптомом бешенства; то вдруг взрыв смеха выдавал его безумие; а чаще всего полная подавленность приводила к тому, что все оттенки страсти находили себе итог в холодной, тупой меланхолии. Как ни беглы и мало приметны для чужих людей были подобные признаки, к несчастью слишком чувствительными становились они для тех, кто знал высокую доброту Клааса, величие его сердца и красоту лица, от которых сохранились лишь неясные следы. Лемюлькинье тоже состарился и, подобно своему барину, утомился от постоянных трудов, но ему не приходилось испытывать усталости мысли; на его лице странно соединились тревога за барина и восторг перед ним, легко вводившие в заблуждение; хотя он почтительно прислушивался к каждому его слову, хотя малейшие движения его ловил с какой-то нежностью,- все же он заботился об ученом, как мать заботится о младенце-несмышленыше; часто у него появлялся покровительственный вид, так как он действительно покровительствовал Валтасару в делах житейских, о которых тот никогда не думал. Оба старика, объятые одной идеей, верившие в реальность своей надежды, вдохновляемые одним и тем же желанием, представлявшие собою один оболочку, а другой - душу их совместной жизни, являли собою зрелище ужасное и вместе с тем трогательное. Когда приехали Маргарита с Конинксом, оказалось, что Клаас живет в гостинице: преемник его не заставил себя ждать и уже вступил в должность.
Как ни поглотила Валтасара наука, желание вновь увидать родину, дом, семью волновало его; письмо дочери уведомило его о счастливых событиях; "он думал завершить свою деятельность рядом опытов, которые должны были привести его к решению проблемы, поэтому он ждал Маргариту с чрезвычайным нетерпением. Дочь бросилась в объятия отца, плача от радости. На этот раз она явилась получить награду за свою скорбную жизнь и прощение за свою фамильную гордость. Она чувствовала себя преступной, подобно великим людям, которые ради спасения отечества нарушают принципы свободы. Но, взглянув на отца, она вздрогнула при виде перемен, произошедших в нем со времени последнего ее посещения, Тайный испуг внучки разделил и Конинкс, он настаивал на том, чтобы как можно скорее отвезти племянника в Дуэ, где влияние родины может восстановить его разум и здоровье, если он вернется к счастливой жизни у домашнего очага. После первых сердечных излияний, со стороны Валтасара более сильных, чем ожидала Маргарита, он стал проявлять исключительную внимательность по отношению к ней, выразил сожаление, что принимает ее в плохой комнате гостиницы, осведомился о ее вкусах, с усердием любовника расспрашивал, что приготовить ей на обед,- словом, держал себя, как обвиняемый, который хочет склонить на свою сторону судью. Маргарита так хорошо знала отца, что угадала причину этих нежностей, предположив, что у него накопились здесь кое-какие долги, которые ему нужно выплатить перед отъездом. Она некоторое время наблюдала за отцом и увидала сердце человеческое во всей его наготе. Валтасар очень опустился. Сознание своего упадка и уединение, к которому его понуждали занятия наукой, развили в нем робость и как бы ребячество в отношении ко всему, что было чуждо любимым его занятиям; старшая дочь внушала ему почтение; с каждым днем ее все больше, должно быть, возвеличивали в его глазах воспоминания о ее прошлом самопожертвовании и об энергии, обнаруженной ею, сознание ее власти, которую он сам же ей предоставил, ее богатство и не поддающиеся определению чувства, понемногу овладевшие им с тех пор, как он отрекся от своего отцовского авторитета, уже сильно пошатнувшегося. Конинкс для Валтасара как бы ничего собою и не представлял, он видел только дочь и думал только о ней, опасаясь, казалось, ее, как иные слабые мужья опасаются жены, взявшей над ними верх и покорившей их себе; когда он поднимал на нее глаза, Маргарита огорченно подмечала в них выражение боязни, как у провинившегося ребенка. Благородная девушка не знала, как примирить величественный и грозный вид черепа, обнаженного наукой и трудами, с наивной угодливостью и с мальчишеской улыбкой на губах и на всем лице Валтасара. Оскорбительным был для нее контраст такого величия и такого ничтожества, и она обещала себе добиться, чтобы отец вновь обрел все свое достоинство в тот торжественный день, когда опять появится в кругу своей семьи. Прежде всего она улучила минуту, когда они остались одни, и сказала ему на ухо:
- Вы что-нибудь здесь задолжали?
Валтасар покраснел и ответил смущенно:
- Не знаю, Лемюлькинье все расскажет тебе. Он честный слуга, а в моих делах более осведомлен, чем я сам.
Маргарита позвонила, и, когда лакей явился, она почти невольно стала вглядываться в лица обоих стариков.
- Что вам угодно, барин? - спросил Лемюлькинье.
У Маргариты, которая была вся гордость и благородство, сжалось сердце, когда она по тону и всей манере лакея заметила, что между отцом и его товарищем по работам установилась какая-то дурная фамильярность.
- Отец не может без вас сосчитать, сколько он здесь должен,- сказала Маргарита.
- Барин,- ответил Лемюлькинье,- должен...
При этих словах Валтасар сделал лакею какой-то тайный знак, заметив который Маргарита почувствовала себя униженной.
- Говорите же, сколько должен отец!- воскликнула она.
- Здесь барин задолжал тысячу экю аптекарю, который оптом торгует москательными товарами и поставлял нам едкий поташ, свинец, цинк и реактивы.
- Это все? - сказала Маргарита.
Валтасар снова подал знак Лемюлькинье, который, как зачарованный, ответил:
- Да, барышня.
- Хорошо,- продолжала она,- сейчас я их вам отдам.
Валтасар радостно обнял дочь со словами:
- Ты для меня ангел, дитя мое.
И он вздохнул легче, взглянул на нее веселее, но, несмотря на эту радость, Маргарита легко заметила на его лице следы глубокой тревоги и решила, что тысячу экю составляют только самые неотложные долги по лаборатории.
- Будьте откровенны, папенька,- сказала она, когда, подчиняясь желанию отца, уселась к нему на колени.- У вас есть еще долги? Признавайтесь мне во всем, возвращайтесь домой, не тая никаких опасений среди общего счастья.
- Дорогая Маргарита,- сказал он, взяв ее руки и целуя их с грацией, напоминавшей об его далекой юности,- ты будешь на меня ворчать...
- Нет,- сказала она.
- Правда? - ответил он, и у него вырвался жест ребяческой радости.Значит, все тебе могу сказать, ты заплатишь?..
- Да,- сказала она, сдерживая слезы, выступившие у нее на глазах.
- Так вот, я должен... о! не смею...
- Говорите же, папенька.
- Сумма значительная,- продолжал он. Она в отчаянии умоляюще сложила руки.
- Тридцать тысяч франков должен я Проте и Шифревилю.
- Тридцать тысяч составляют все мои сбережения, но я с удовольствием подарю их вам,- сказала она, почтительно целуя его в лоб.
Он встал, схватил дочь в объятия и стал кружиться по комнате, подкидывая ее, как ребенка, потом посадил ее в то же кресло, воскликнув:
- Милое дитя, ты настоящее сокровище любви! Ведь мне житья не давали. Шифревили написали мне три угрожающих письма, хотели начинать тяжбу со мной, со мной, обогатившим их...
- Папенька,- печально сказала Маргарита,- значит, вы продолжаете свои исследования?..
- Продолжаю,- сказал он, улыбаясь, как безумный.- Погоди, я еще найду... Если бы ты знала, чего мы достигли.
- Кто это - мы?
- Я говорю о Мюлькинье; он теперь стал понимать меня, прекрасно мне помогает... Славный малый, он так мне предан.
Вошел Конинкс, и разговор прервался. Маргарита сделала отцу знак молчать, боясь, как бы он не уронил себя в глазах дяди. Она была в ужасе от того, каким опустошениям подвергся его великий ум, поглощенный исследованием проблемы, может быть неразрешимой. Валтасар, который, вероятно, ничего, кроме своих горнов, не видел, не догадывался даже о том, что состояние его свободно от долгов. На следующий день они отправились во Фландрию. Путешествие было довольно продолжительно, и Маргарита успела кое-что понять во взаимоотношениях отца и Лемюлькинье. Не получил ли лакей той власти над господином, какую берут иногда над величайшими умами люди, лишенные всякого образования, но чувствующие себя необходимыми и, добиваясь уступки за уступкою, идущие к господству с упорством, которое дается навязчивой идеей? Или же барин питал к слуге привязанность, рожденную привычкой и похожую на отношение рабочего к своему инструменту-созидателю или араба к своему скакуну-освободителю? Маргарита подметила в поведении слуги кое-какие черты, встревожившие ее, и решила освободить Валтасара из-под унизительного ига, если ее опасения подтвердятся. Проездом она остановилась на несколько дней в Париже, чтобы расплатиться с долгами отца и просить фабрикантов химических продуктов ничего не присылать в Дуэ, предварительно не уведомив ее о заказах, которые сделает Клаас. Она уговорила отца переменить костюм и одеться соответственно своему положению. Такое наружное восстановление облика Валтасара вернуло ему внешнее достоинство, что было хорошим знаком возможной перемены умонастроения. Вскоре дочь, уже предвкушая счастье видеть, как поразят отца все неожиданности, с которыми он встретится в собственном доме, поехала дальше в Дуэ.
В трех милях от города Валтасар увидал Фелицию верхом на лошади, в сопровождении обоих братьев, Эммануила, Пьеркена и близких друзей всех трех семейств. Путешествие невольно отвлекло химика от его обычных мыслей, картины Фландрии подействовали на его сердце; а когда он заметил веселую свиту, которую составили ему его дети и друзья, то ощутил в себе волнение столь сильное, что глаза его увлажнились, голос задрожал, веки покраснели. Он так страстно обнимал детей, будучи не в силах от них оторваться, что, наблюдая эту сцену, все были растроганы до слез. Вновь увидав свой дом, он побледнел, живо, совсем как молодой человек, выскочил из дорожной кареты, радостно вдохнул чудный аромат сада, принялся разглядывать все кругом, и в каждом его движении чувствовалось удовольствие; он выпрямился, снова помолодело его лицо. Когда он вошел в залу, слезы появились у него на глазах: по тому, как точно воспроизвела дочь проданные им старинные серебряные подсвечники, он увидел, что беды, должно быть, все поправлены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24