Измены мои, право, простительны. Хотелось бы мне знать, господа шутники, что бы вы делали на моем месте. Многие обращались бы со своими женами не так бережно. Я уверен,- добавил он, понизив голос,- что моя жена ничего не подозревает. И мне, конечно, нечего жаловаться, я очень доволен... Хотя и весьма неприятно человеку чувствительному видеть, как недуг подтачивает бедное создание, к которому привязан...
- Да ты, верно, уж очень чувствителен, раз так редко бываешь дома,вставил г-н Ронкероль.
Дружеская шутка вызвала веселый хохот. Только Артур по-прежнему был холоден и невозмутим, как подобает джентльмену, который считает, что серьезность должна быть основой характера. Недомолвки маркиза, очевидно, внушили какие-то надежды молодому англичанину, потому что он терпеливо стал ждать возможности поговорить наедине с г-ном д'Эглемоном, и случай этот скоро представился.
- Сударь,- обратился Артур к маркизу,- я с бесконечным огорчением вижу, насколько подорвано здоровье вашей супруги, и если б вы знали, что при отсутствии особого ухода она обречена на мучительную смерть, вы бы, мне кажется, не шутили ее болезнью. Я взял на себя смелость сказать вам об этом, ибо вполне уверен, что мне удастся спасти госпожу д'Эглемон и вернуть ее к жизни и счастью. Кажется маловероятным, что человек моего круга - врач, и все же это так: судьбе было угодно, чтобы я изучил медицину. К тому же,сказал он, прикидываясь черствым эгоистом, что должно было помочь его замыслу,- меня преследует хандра, и мне безразлично, тратить ли время в путешествиях ради того, чтобы принести пользу страждущему существу, или же ради удовлетворения своих пустых фантазий. Случаи излечения заболеваний такого рода редки, потому что требуют много забот, времени и терпения; главное же, нужно иметь состояние, путешествовать, тщательно следовать предписаниям врача - они меняются ежедневно, но в них нет ничего неприятного. Ведь мы с вами джентльмены,- сказал он, подчеркивая всю значительность этого английского слова,- и мы поймем друг друга. Если вы примете мое предложение, то ежеминутно будете судьей моего поведения, заверяю вас в этом. Я не стану ничего предпринимать, не посоветовавшись с вами, без вашего надзора, и я отвечаю вам за успех, если вы послушаетесь меня. Да, если вы согласитесь долгое время не быть мужем госпожи д'Эглемон,прошептал он на ухо маркизу.
- Уж конечно, милорд,- со смехом заметил д'Эглемон,- только англичанин может сделать такое странное предложение. Позвольте мне и не отклонять его и не принимать; я подумаю. И прежде всего я должен спросить мнение моей жены.
В этот миг Жюли вновь появилась у рояля. Она спела арию Семирамиды "Son regina, son guerriera" **. Дружные, но, так сказать, приглушенные аплодисменты, вежливые рукоплескания Сен-Жерменского предместья говорили о том, что слушатели восхищены ею.
______________
** "Я царица, я воительница" (итал.).7
Когда д'Эглемон с женою вернулись в свой особняк, Жюли ощутила какую-то тревожную радость, увидев, как быстро ее затея увенчалась успехом. Муж ее, подстрекаемый той ролью, которую она разыграла, вздумал оказать ей честь своим вниманием и стал ухаживать за нею, как ухаживал бы за актрисой. Жюли показалось забавным, что с нею, добродетельной замужней женщиной, так обходятся; она попыталась поиграть своею властью, но в первой же схватке пала еще раз из-за своего смирения, и то был самый страшный урок из всех, какие уготовила ей судьба. Часа в два-три ночи Жюли сидела в мрачной задумчивости на супружеском ложе; лампа, мигая, освещала комнату; царила глубокая тишина, и около часу маркиза, измученная раскаянием, заливалась слезами, горечь которых могут понять лишь женщины, попавшие в такое же положение. Нужно было обладать душою Жюли, чтобы почувствовать, подобно ей, как отвратительна рассчитанная ласка, как оскорбителен холодный поцелуй и отступничество сердца, отягченное мучительным сознанием своей продажности. Она перестала уважать себя, она проклинала замужество, ей хотелось умереть; и если бы дочь ее не вскрикнула во сне, она, быть может, бросилась бы из окна на мостовую. Г-н д'Эглемон безмятежно спал рядом с нею, и его не могли разбудить горячие слезы, падавшие на него. На другой день Жюли удалось притвориться веселой. У нее явились силы, чтобы казаться счастливой и скрывать не только грусть, но и непреодолимое отвращение. С этого дня она уже не считала себя безупречной женщиной. Ведь она лгала себе! Ведь она способна на обман! Ведь в дальнейшем она, пожалуй, будет с искусным вероломством скрывать свои измены мужу! В самом ее браке таилась причина вполне возможной развращенности, которая пока еще ни в чем не выразилась. А между тем Жюли уже задумывалась: к чему противиться человеку, в которого она влюблена, раз она отдалась вопреки велению сердца и голосу природы мужу, которого разлюбила? Все ошибки и, может статься, даже преступления основаны на неправильных рассуждениях или чрезмерном себялюбии. Общество может существовать лишь благодаря личному самопожертвованию, которого требуют законы. Принимать, блага, даваемые обществом, значит принимать на себя и обязательство поддерживать условия, благодаря которым оно существует. Люди обездоленные, у которых нет куска хлеба, но которые обязаны уважать чужую собственность, достойны не меньшего сострадания, нежели женщины, оскорбленные в своих желаниях и душевной щепетильности. Через несколько дней после сцены, тайны которой были погребены в супружеской спальне, д'Эглемон представил жене лорда Гренвиля. Жюли приняла Артура с холодной вежливостью, что делало честь ее скрытности. Она заглушила порывы своего сердца, взгляд ее был непроницаем, голос тверд, и поэтому ей удалось остаться госпожой своего будущего. Затем, поняв благодаря врожденному женскому чутью, как сильна внушенная ею любовь, г-жа д'Эглемон обрадовалась надежде на скорое выздоровление и больше не противилась настояниям мужа, который уговаривал ее лечиться у молодого доктора. Однако она решила не доверяться лорду Гренвилю до тех пор, покуда не разгадает его мыслей и поведения и не убедится в том, что по благородству души он будет страдать молча. Власть над ним у нее была полная, она уже злоупотребляла ею: ведь она была женщиной!
Монконтур - старинный замок, стоящий на одной из тех бурых скал, у подножия которых протекает Луара, неподалеку от мест, где Жюли останавливалась в 1814 году. Это один из тех небольших уютных, беленьких замков, каких немало в Турени - с резными башенками, словно сплетенными из фландрских кружев; один из тех маленьких нарядных замков, что отражаются в воде вместе с тутовыми рощицами, виноградниками, откосами горных дорог, длинными ажурными балюстрадами, пещерами в скалах, зелеными завесами из плюща и крутыми склонами. Крыши Монконтура горят под лучами солнца, все сияет. Многое здесь напоминает Испанию, и это придает месту поэтичность; воздух напоен ароматом золотистого дрока и колокольчиков, веет теплый ветерок; повсюду веселые пейзажи, и повсюду сладостные чары покоряют душу, нежат ее, восхищают, умиротворяют и баюкают. Прекрасный и ласковый край этот усыпляет горести и пробуждает любовь. Низкому не устоять перед этим безоблачным небом, перед этими сверкающими водами. Здесь умирают честолюбивые помыслы, вы погружаетесь в беспредельное блаженство, подобно тому, как солнце каждый вечер погружается в багряные и лазурные просторы.
В тихий августовский вечер 1821 года два путника взбирались по каменистым тропам, что вьются меж скал, на которых стоит замок, и направлялись к вершине холма, разумеется, чтобы полюбоваться живописными видами, открывающимися оттуда. То были Жюли и лорд Гренвиль; но Жюли, казалось, стала совсем иной. У маркизы был яркий, здоровый румянец. Глаза ее, оживленные какою-то могучей силой, сверкали, и их влажный блеск напоминал лучистый взгляд детей, который придает их глазам такую неизъяснимую прелесть. Улыбка не сходила с ее лица; она радовалась жизни, она постигла смысл жизни. По одному тому, как ступали ее ножки, видно было, что теперь недомогание не связывает ее движений, не мешает ей смотреть, говорить, ходить. Белый шелковый зонтик защищал ее от знойного солнца, и она походила на юную новобрачную под фатой, на непорочную девушку, готовую отдаться волшебству любви. Артур всю дорогу нежно заботился о ней, он вел ее, как ведут ребенка, выбирал путь поудобнее, обходил камни, то указывал на виды, открывавшиеся в просветах меж скал, то подводил к красивому цветку; им все время руководили доброта, чуткость, глубокое понимание того, как надобно поступить, чтобы этой женщине было хорошо, и чувства эти, казалось, были присущи ему так же, а может быть, даже и больше, чем все то, что он делал ради собственного благополучия. Больная и врач шли в ногу, ничуть не удивляясь этому, ибо так повелось с того дня, когда они впервые пошли вдвоем; они подчинялись одной и той же воле, останавливались, поддаваясь одним и тем же ощущениям; взгляды их выражали мысли, возникавшие у них одновременно. Они поднялись по тропинке, проложенной меж виноградников, до самой вершины, и им захотелось отдохнуть на одном из тех больших камней, которые добывают в здешних каменоломнях. Но Жюли все стояла, любуясь ландшафтом.
- Какой чудесный край! - воскликнула она.- Давайте раскинем палатку и будем здесь жить, Виктор! - крикнула она.- Да идите же сюда, идите сюда!
Господин д'Эглемон отозвался снизу охотничьим посвистом, но идти не спешил; однако он то и дело посматривал на жену, когда ему было видно ее на поворотах дорожки. Жюли с упоением вдыхала воздух, запрокидывая голову и бросая на Артура выразительные взгляды, в которые умная женщина умеет вложить свои мысли.
- Ах, как бы мне хотелось остаться здесь навсегда! - продолжала она.Разве можно налюбоваться этой прекрасной долиной? А как хороша река! Вы не знаете, как называется эта прелестная река, милорд?
- Это Сиза.
- Сиза,- повторила она.- А что вот тут, перед нами?
- Шерские холмы,- сказал он.
- А направо? Ах, да, это Тур! Взгляните, как хороши издали колокольни собора!
Она умолкла и опустила на руку Артура свою руку, которой указывала на город. Они в молчании любовались природой, гармонической красотою пейзажа. Плеск реки, прозрачность воздуха и неба - все сочеталось с мыслями, которыми полнились их молодые влюбленные сердца.
- О, боже мой, как мне нравится этот край!- повторила Жюли под наплывом чистых, восторженных чувств.- Вы здесь долго жили? - спросила она, помолчав.
При этих словах лорд Гренвиль вздрогнул.
- Вон там,- грустно сказал он, показывая на ореховые деревья, стоявшие у дороги,- там я, пленник, впервые увидел вас...
- Да, мне было тогда очень тоскливо. Здешняя природа казалась мне такой дикой, а теперь...
Она замолчала, лорд Гренвиль не осмелился взглянуть на нее.
- Вам я обязана этим удовольствием,- проговорила наконец Жюли после долгого молчания,- только живой может ощутить радость жизни, а ведь я до сих пор была мертва. Вы дали мне больше, чем здоровье, вы научили меня ценить его...
Женщины наделены неподражаемым даром выражать свои чувства без пышных фраз; женское красноречие - в звучании голоса, в движении, позе и взгляде. Лорд Гренвиль закрыл лицо рукой, ибо глаза его наполнились слезами. В первый раз со дня их отъезда из Парижа Жюли благодарила его. Целый год он самоотверженно заботился о ней. Вместе с д'Эглемоном он сопровождал ее на воды в Экс, потом на морское побережье, в Ла-Рошель. Он неотступно следил за тем, как в подорванном организме Жюли восстанавливаются силы под воздействием его разумных и простых предписаний, он выхаживал ее, как страстный садовод выхаживает редкостный цветок. Маркиза же, казалось, принимала искусное врачевание Артура с эгоизмом парижанки, привыкшей к поклонению, или с беззаботностью куртизанки, которая не ведает ни стоимости вещей, ни цены человеку и пользуется ими, покуда они ей нужны.
Влияние природы на душу достойно замечания. Если нас неминуемо охватывает печаль, когда мы попадаем на берег вод, то, по велению другого закона нашей впечатлительной натуры, в горах чувства наши очищаются: страсти там становятся менее пылкими, зато более глубокими. Вид обширного бассейна Луары, живописный и высокий холм, где сидели влюбленные, вероятно, способствовали блаженному покою, которым они наслаждались, тому счастью, которое вкушаешь, узнав, как необъятна любовь, скрываемая под словами, казалось бы, ничего не значащими. В тот миг, когда Жюли договаривала фразу, так глубоко взволновавшую лорда Гренвиля, летний ветерок всколыхнул верхушки деревьев, и от реки потянуло прохладой; гряда облаков заслонила солнце, и легкие тени придали особую прелесть прекрасному пейзажу. Жюли отвернулась, чтобы скрыть от своего спутника слезы, которые ей удалось сдержать, хотя ей тотчас же передалось умиление Артура. Она не смела поднять глаза из страха, что он прочтет в них, как она счастлива. Женский инстинкт подсказал ей, что в этот решительный час она должна затаить свою любовь в глубине сердца. Меж тем молчание тоже могло стать опасным. Заметив, что лорд Гренвиль не в силах произнести ни слова, она кротко сказала:
- Вас тронули мои слова, милорд. Какая у вас чуткая и добрая душа, если вы с такой откровенной радостью отказываетесь от ложного суждения о человеке! Вы считали меня неблагодарной, видя, что я то холодна и сдержанна, то насмешлива и равнодушна во время нашего путешествия, которое, к счастью, скоро окончится. Я была бы не достойна ваших забот, если б не умела оценить их. Милорд, я ничего не забыла! Увы! Я ничего не забуду - ни той заботливости, с какой вы пеклись обо мне, как мать печется о ребенке, ни, особенно, той благородной доверчивости, с которой вы вели со мною дружеские беседы, ни вашей чуткости; против этих со блазнов мы, жейщины, безоружны. Милорд, вознаградить вас я не могу...
С этими словами Жюли поспешно отошла в сторону, и лорд Гренвиль не сделал ни малейшей попытки удержать ее. Маркиза остановилась на скале, неподалеку от него, и застыла в неподвижности; чувства их были тайной для них самих; оба они молча проливали слезы; пение птиц, такое веселое, такое нежное и выразительное на закате солнца, должно быть, усиливало безудержное волнение сердец, заставившее их расстаться: сама природа шептала им о любви, о которой они не осмеливались обмолвиться.
- Итак, милорд,- продолжала Жюли, встав перед ним с видом, полным достоинства, позволившим ей взять Артура за руку,- прошу вас, оставьте в чистоте и непорочности жизнь, которую вы вновь вдохнули в меня. Мы сейчас простимся. Я знаю,- прибавила она, заметив, как побледнел Артур,- что в награду за вашу преданность я требую от вас жертвы, превышающей все те великие жертвы, за которые я должна была бы отблагодарить вас... Но так надо. Уезжайте из Франции. Велеть вам это - не значит ли дать вам права, которые будут священны? - прибавила она, прижимая руку молодого человека к своему трепещущему сердцу.
- Разумеется,- произнес Артур вставая.
И он указал на д'Эглемона, который в этот миг появился с дочкой на руках по ту сторону дороги, на балюстраде замка. Он взобрался туда, чтобы доставить удовольствие маленькой Елене.
- Жюли, я не буду говорить вам о своей любви, души наши отлично понимают друг друга. Как бы глубоки, как бы затаены ни были мои сердечные радости, вы их разделяли. Я это чувствую, я это знаю, я это вижу. Теперь у меня есть чудесное доказательство, но я бегу прочь... Столько раз я строил хитрые планы, как бы избавиться от этого человека... Мне не устоять перед искушением, если я останусь возле вас.
- И мне приходила такая мысль,- тихо сказала Жюли, и на ее взволнованном лице появилось выражение горестного удивления.
Но в тоне и в жестах Жюли было столько добродетели, столько уверенности в себе и столько скрытого торжества победы, одержанной над любовью, что лорд Гренвиль замер в благоговении.
Даже тень преступления исчезла из этой чистой души. Религиозное чувство, освещавшее прекрасное лицо Жюли, всегда отгоняло от нее невольные греховные помыслы, которые порождает наша несовершенная природа и которые показывают, сколько возвышенного и одновременно сколько гибельного таится в нашей судьбе.
- Тогда,- промолвила она,- я бы навлекла на себя ваше презрение. И это спасло бы меня,- прибавила она потупившись.- Потерять ваше уважение - ведь это значит умереть!
И влюбленные еще с минуту постояли молча, героически стараясь преодолеть душевную боль; хороши ли, плохи ли были их мысли, они всегда были схожи, и оба понимали друг друга как в сердечных радостях, так и а утаенных своих горестях.
- Я не должна роптать, я сама виновата в своем несчастье,- прибавила Жюли, подняв к небу глаза, полные слез.
- Милорд,- закричал генерал со своего места, размахивая рукой,- а ведь именно здесь мы с вами встретились в первый раз, помните?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
- Да ты, верно, уж очень чувствителен, раз так редко бываешь дома,вставил г-н Ронкероль.
Дружеская шутка вызвала веселый хохот. Только Артур по-прежнему был холоден и невозмутим, как подобает джентльмену, который считает, что серьезность должна быть основой характера. Недомолвки маркиза, очевидно, внушили какие-то надежды молодому англичанину, потому что он терпеливо стал ждать возможности поговорить наедине с г-ном д'Эглемоном, и случай этот скоро представился.
- Сударь,- обратился Артур к маркизу,- я с бесконечным огорчением вижу, насколько подорвано здоровье вашей супруги, и если б вы знали, что при отсутствии особого ухода она обречена на мучительную смерть, вы бы, мне кажется, не шутили ее болезнью. Я взял на себя смелость сказать вам об этом, ибо вполне уверен, что мне удастся спасти госпожу д'Эглемон и вернуть ее к жизни и счастью. Кажется маловероятным, что человек моего круга - врач, и все же это так: судьбе было угодно, чтобы я изучил медицину. К тому же,сказал он, прикидываясь черствым эгоистом, что должно было помочь его замыслу,- меня преследует хандра, и мне безразлично, тратить ли время в путешествиях ради того, чтобы принести пользу страждущему существу, или же ради удовлетворения своих пустых фантазий. Случаи излечения заболеваний такого рода редки, потому что требуют много забот, времени и терпения; главное же, нужно иметь состояние, путешествовать, тщательно следовать предписаниям врача - они меняются ежедневно, но в них нет ничего неприятного. Ведь мы с вами джентльмены,- сказал он, подчеркивая всю значительность этого английского слова,- и мы поймем друг друга. Если вы примете мое предложение, то ежеминутно будете судьей моего поведения, заверяю вас в этом. Я не стану ничего предпринимать, не посоветовавшись с вами, без вашего надзора, и я отвечаю вам за успех, если вы послушаетесь меня. Да, если вы согласитесь долгое время не быть мужем госпожи д'Эглемон,прошептал он на ухо маркизу.
- Уж конечно, милорд,- со смехом заметил д'Эглемон,- только англичанин может сделать такое странное предложение. Позвольте мне и не отклонять его и не принимать; я подумаю. И прежде всего я должен спросить мнение моей жены.
В этот миг Жюли вновь появилась у рояля. Она спела арию Семирамиды "Son regina, son guerriera" **. Дружные, но, так сказать, приглушенные аплодисменты, вежливые рукоплескания Сен-Жерменского предместья говорили о том, что слушатели восхищены ею.
______________
** "Я царица, я воительница" (итал.).7
Когда д'Эглемон с женою вернулись в свой особняк, Жюли ощутила какую-то тревожную радость, увидев, как быстро ее затея увенчалась успехом. Муж ее, подстрекаемый той ролью, которую она разыграла, вздумал оказать ей честь своим вниманием и стал ухаживать за нею, как ухаживал бы за актрисой. Жюли показалось забавным, что с нею, добродетельной замужней женщиной, так обходятся; она попыталась поиграть своею властью, но в первой же схватке пала еще раз из-за своего смирения, и то был самый страшный урок из всех, какие уготовила ей судьба. Часа в два-три ночи Жюли сидела в мрачной задумчивости на супружеском ложе; лампа, мигая, освещала комнату; царила глубокая тишина, и около часу маркиза, измученная раскаянием, заливалась слезами, горечь которых могут понять лишь женщины, попавшие в такое же положение. Нужно было обладать душою Жюли, чтобы почувствовать, подобно ей, как отвратительна рассчитанная ласка, как оскорбителен холодный поцелуй и отступничество сердца, отягченное мучительным сознанием своей продажности. Она перестала уважать себя, она проклинала замужество, ей хотелось умереть; и если бы дочь ее не вскрикнула во сне, она, быть может, бросилась бы из окна на мостовую. Г-н д'Эглемон безмятежно спал рядом с нею, и его не могли разбудить горячие слезы, падавшие на него. На другой день Жюли удалось притвориться веселой. У нее явились силы, чтобы казаться счастливой и скрывать не только грусть, но и непреодолимое отвращение. С этого дня она уже не считала себя безупречной женщиной. Ведь она лгала себе! Ведь она способна на обман! Ведь в дальнейшем она, пожалуй, будет с искусным вероломством скрывать свои измены мужу! В самом ее браке таилась причина вполне возможной развращенности, которая пока еще ни в чем не выразилась. А между тем Жюли уже задумывалась: к чему противиться человеку, в которого она влюблена, раз она отдалась вопреки велению сердца и голосу природы мужу, которого разлюбила? Все ошибки и, может статься, даже преступления основаны на неправильных рассуждениях или чрезмерном себялюбии. Общество может существовать лишь благодаря личному самопожертвованию, которого требуют законы. Принимать, блага, даваемые обществом, значит принимать на себя и обязательство поддерживать условия, благодаря которым оно существует. Люди обездоленные, у которых нет куска хлеба, но которые обязаны уважать чужую собственность, достойны не меньшего сострадания, нежели женщины, оскорбленные в своих желаниях и душевной щепетильности. Через несколько дней после сцены, тайны которой были погребены в супружеской спальне, д'Эглемон представил жене лорда Гренвиля. Жюли приняла Артура с холодной вежливостью, что делало честь ее скрытности. Она заглушила порывы своего сердца, взгляд ее был непроницаем, голос тверд, и поэтому ей удалось остаться госпожой своего будущего. Затем, поняв благодаря врожденному женскому чутью, как сильна внушенная ею любовь, г-жа д'Эглемон обрадовалась надежде на скорое выздоровление и больше не противилась настояниям мужа, который уговаривал ее лечиться у молодого доктора. Однако она решила не доверяться лорду Гренвилю до тех пор, покуда не разгадает его мыслей и поведения и не убедится в том, что по благородству души он будет страдать молча. Власть над ним у нее была полная, она уже злоупотребляла ею: ведь она была женщиной!
Монконтур - старинный замок, стоящий на одной из тех бурых скал, у подножия которых протекает Луара, неподалеку от мест, где Жюли останавливалась в 1814 году. Это один из тех небольших уютных, беленьких замков, каких немало в Турени - с резными башенками, словно сплетенными из фландрских кружев; один из тех маленьких нарядных замков, что отражаются в воде вместе с тутовыми рощицами, виноградниками, откосами горных дорог, длинными ажурными балюстрадами, пещерами в скалах, зелеными завесами из плюща и крутыми склонами. Крыши Монконтура горят под лучами солнца, все сияет. Многое здесь напоминает Испанию, и это придает месту поэтичность; воздух напоен ароматом золотистого дрока и колокольчиков, веет теплый ветерок; повсюду веселые пейзажи, и повсюду сладостные чары покоряют душу, нежат ее, восхищают, умиротворяют и баюкают. Прекрасный и ласковый край этот усыпляет горести и пробуждает любовь. Низкому не устоять перед этим безоблачным небом, перед этими сверкающими водами. Здесь умирают честолюбивые помыслы, вы погружаетесь в беспредельное блаженство, подобно тому, как солнце каждый вечер погружается в багряные и лазурные просторы.
В тихий августовский вечер 1821 года два путника взбирались по каменистым тропам, что вьются меж скал, на которых стоит замок, и направлялись к вершине холма, разумеется, чтобы полюбоваться живописными видами, открывающимися оттуда. То были Жюли и лорд Гренвиль; но Жюли, казалось, стала совсем иной. У маркизы был яркий, здоровый румянец. Глаза ее, оживленные какою-то могучей силой, сверкали, и их влажный блеск напоминал лучистый взгляд детей, который придает их глазам такую неизъяснимую прелесть. Улыбка не сходила с ее лица; она радовалась жизни, она постигла смысл жизни. По одному тому, как ступали ее ножки, видно было, что теперь недомогание не связывает ее движений, не мешает ей смотреть, говорить, ходить. Белый шелковый зонтик защищал ее от знойного солнца, и она походила на юную новобрачную под фатой, на непорочную девушку, готовую отдаться волшебству любви. Артур всю дорогу нежно заботился о ней, он вел ее, как ведут ребенка, выбирал путь поудобнее, обходил камни, то указывал на виды, открывавшиеся в просветах меж скал, то подводил к красивому цветку; им все время руководили доброта, чуткость, глубокое понимание того, как надобно поступить, чтобы этой женщине было хорошо, и чувства эти, казалось, были присущи ему так же, а может быть, даже и больше, чем все то, что он делал ради собственного благополучия. Больная и врач шли в ногу, ничуть не удивляясь этому, ибо так повелось с того дня, когда они впервые пошли вдвоем; они подчинялись одной и той же воле, останавливались, поддаваясь одним и тем же ощущениям; взгляды их выражали мысли, возникавшие у них одновременно. Они поднялись по тропинке, проложенной меж виноградников, до самой вершины, и им захотелось отдохнуть на одном из тех больших камней, которые добывают в здешних каменоломнях. Но Жюли все стояла, любуясь ландшафтом.
- Какой чудесный край! - воскликнула она.- Давайте раскинем палатку и будем здесь жить, Виктор! - крикнула она.- Да идите же сюда, идите сюда!
Господин д'Эглемон отозвался снизу охотничьим посвистом, но идти не спешил; однако он то и дело посматривал на жену, когда ему было видно ее на поворотах дорожки. Жюли с упоением вдыхала воздух, запрокидывая голову и бросая на Артура выразительные взгляды, в которые умная женщина умеет вложить свои мысли.
- Ах, как бы мне хотелось остаться здесь навсегда! - продолжала она.Разве можно налюбоваться этой прекрасной долиной? А как хороша река! Вы не знаете, как называется эта прелестная река, милорд?
- Это Сиза.
- Сиза,- повторила она.- А что вот тут, перед нами?
- Шерские холмы,- сказал он.
- А направо? Ах, да, это Тур! Взгляните, как хороши издали колокольни собора!
Она умолкла и опустила на руку Артура свою руку, которой указывала на город. Они в молчании любовались природой, гармонической красотою пейзажа. Плеск реки, прозрачность воздуха и неба - все сочеталось с мыслями, которыми полнились их молодые влюбленные сердца.
- О, боже мой, как мне нравится этот край!- повторила Жюли под наплывом чистых, восторженных чувств.- Вы здесь долго жили? - спросила она, помолчав.
При этих словах лорд Гренвиль вздрогнул.
- Вон там,- грустно сказал он, показывая на ореховые деревья, стоявшие у дороги,- там я, пленник, впервые увидел вас...
- Да, мне было тогда очень тоскливо. Здешняя природа казалась мне такой дикой, а теперь...
Она замолчала, лорд Гренвиль не осмелился взглянуть на нее.
- Вам я обязана этим удовольствием,- проговорила наконец Жюли после долгого молчания,- только живой может ощутить радость жизни, а ведь я до сих пор была мертва. Вы дали мне больше, чем здоровье, вы научили меня ценить его...
Женщины наделены неподражаемым даром выражать свои чувства без пышных фраз; женское красноречие - в звучании голоса, в движении, позе и взгляде. Лорд Гренвиль закрыл лицо рукой, ибо глаза его наполнились слезами. В первый раз со дня их отъезда из Парижа Жюли благодарила его. Целый год он самоотверженно заботился о ней. Вместе с д'Эглемоном он сопровождал ее на воды в Экс, потом на морское побережье, в Ла-Рошель. Он неотступно следил за тем, как в подорванном организме Жюли восстанавливаются силы под воздействием его разумных и простых предписаний, он выхаживал ее, как страстный садовод выхаживает редкостный цветок. Маркиза же, казалось, принимала искусное врачевание Артура с эгоизмом парижанки, привыкшей к поклонению, или с беззаботностью куртизанки, которая не ведает ни стоимости вещей, ни цены человеку и пользуется ими, покуда они ей нужны.
Влияние природы на душу достойно замечания. Если нас неминуемо охватывает печаль, когда мы попадаем на берег вод, то, по велению другого закона нашей впечатлительной натуры, в горах чувства наши очищаются: страсти там становятся менее пылкими, зато более глубокими. Вид обширного бассейна Луары, живописный и высокий холм, где сидели влюбленные, вероятно, способствовали блаженному покою, которым они наслаждались, тому счастью, которое вкушаешь, узнав, как необъятна любовь, скрываемая под словами, казалось бы, ничего не значащими. В тот миг, когда Жюли договаривала фразу, так глубоко взволновавшую лорда Гренвиля, летний ветерок всколыхнул верхушки деревьев, и от реки потянуло прохладой; гряда облаков заслонила солнце, и легкие тени придали особую прелесть прекрасному пейзажу. Жюли отвернулась, чтобы скрыть от своего спутника слезы, которые ей удалось сдержать, хотя ей тотчас же передалось умиление Артура. Она не смела поднять глаза из страха, что он прочтет в них, как она счастлива. Женский инстинкт подсказал ей, что в этот решительный час она должна затаить свою любовь в глубине сердца. Меж тем молчание тоже могло стать опасным. Заметив, что лорд Гренвиль не в силах произнести ни слова, она кротко сказала:
- Вас тронули мои слова, милорд. Какая у вас чуткая и добрая душа, если вы с такой откровенной радостью отказываетесь от ложного суждения о человеке! Вы считали меня неблагодарной, видя, что я то холодна и сдержанна, то насмешлива и равнодушна во время нашего путешествия, которое, к счастью, скоро окончится. Я была бы не достойна ваших забот, если б не умела оценить их. Милорд, я ничего не забыла! Увы! Я ничего не забуду - ни той заботливости, с какой вы пеклись обо мне, как мать печется о ребенке, ни, особенно, той благородной доверчивости, с которой вы вели со мною дружеские беседы, ни вашей чуткости; против этих со блазнов мы, жейщины, безоружны. Милорд, вознаградить вас я не могу...
С этими словами Жюли поспешно отошла в сторону, и лорд Гренвиль не сделал ни малейшей попытки удержать ее. Маркиза остановилась на скале, неподалеку от него, и застыла в неподвижности; чувства их были тайной для них самих; оба они молча проливали слезы; пение птиц, такое веселое, такое нежное и выразительное на закате солнца, должно быть, усиливало безудержное волнение сердец, заставившее их расстаться: сама природа шептала им о любви, о которой они не осмеливались обмолвиться.
- Итак, милорд,- продолжала Жюли, встав перед ним с видом, полным достоинства, позволившим ей взять Артура за руку,- прошу вас, оставьте в чистоте и непорочности жизнь, которую вы вновь вдохнули в меня. Мы сейчас простимся. Я знаю,- прибавила она, заметив, как побледнел Артур,- что в награду за вашу преданность я требую от вас жертвы, превышающей все те великие жертвы, за которые я должна была бы отблагодарить вас... Но так надо. Уезжайте из Франции. Велеть вам это - не значит ли дать вам права, которые будут священны? - прибавила она, прижимая руку молодого человека к своему трепещущему сердцу.
- Разумеется,- произнес Артур вставая.
И он указал на д'Эглемона, который в этот миг появился с дочкой на руках по ту сторону дороги, на балюстраде замка. Он взобрался туда, чтобы доставить удовольствие маленькой Елене.
- Жюли, я не буду говорить вам о своей любви, души наши отлично понимают друг друга. Как бы глубоки, как бы затаены ни были мои сердечные радости, вы их разделяли. Я это чувствую, я это знаю, я это вижу. Теперь у меня есть чудесное доказательство, но я бегу прочь... Столько раз я строил хитрые планы, как бы избавиться от этого человека... Мне не устоять перед искушением, если я останусь возле вас.
- И мне приходила такая мысль,- тихо сказала Жюли, и на ее взволнованном лице появилось выражение горестного удивления.
Но в тоне и в жестах Жюли было столько добродетели, столько уверенности в себе и столько скрытого торжества победы, одержанной над любовью, что лорд Гренвиль замер в благоговении.
Даже тень преступления исчезла из этой чистой души. Религиозное чувство, освещавшее прекрасное лицо Жюли, всегда отгоняло от нее невольные греховные помыслы, которые порождает наша несовершенная природа и которые показывают, сколько возвышенного и одновременно сколько гибельного таится в нашей судьбе.
- Тогда,- промолвила она,- я бы навлекла на себя ваше презрение. И это спасло бы меня,- прибавила она потупившись.- Потерять ваше уважение - ведь это значит умереть!
И влюбленные еще с минуту постояли молча, героически стараясь преодолеть душевную боль; хороши ли, плохи ли были их мысли, они всегда были схожи, и оба понимали друг друга как в сердечных радостях, так и а утаенных своих горестях.
- Я не должна роптать, я сама виновата в своем несчастье,- прибавила Жюли, подняв к небу глаза, полные слез.
- Милорд,- закричал генерал со своего места, размахивая рукой,- а ведь именно здесь мы с вами встретились в первый раз, помните?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25