Он мог бы занять свое место в придворных кругах, если бы при нем не говорили ни о "Моисее"9, ни о драме, ни о романтизме, ни о местном колорите, ни о железных дорогах. Он остался верен г-ну де Вольтеру, графу де Бюффону, Пейронне и кавалеру Глюку, музыканту из кружка королевы.
- Сударыня,- сказал старик маркизе де Листомэр, которой он предложил руку, входя в гостиную г-жи Фирмиани,- если эта женщина - любовница моего племянника, то мне его жаль. Как может она жить в такой роскоши, зная, что он ютится на чердаке? Да есть ли у нее душа? Октав сошел с ума: растратить деньги, полученные за земли де Виллен, на такую...
Г-н де Бурбонн принадлежал к породе ископаемых и знал язык только старого времени.
- А если бы он проиграл их в карты?
- Ах, сударыня, тогда, по крайней мере, он получил бы удовольствие от игры.
- Вы думаете, он не получил удовольствия? Посмотрите на госпожу Фирмиани.
Самые приятные воспоминания старого дядюшки побледнели при виде предполагаемой любовницы племянника. Его гнев угас вместе с любезной фразой, вырвавшейся у него при виде г-жи Фирмиани. Как это бывает только с привлекательными женщинами, она в этот вечер необычайно блистала красотой, быть может, благодаря мерцанию свечей, восхитительно простому туалету или какому-то особому изяществу обстановки, окружавшей ее. Следует изучить незначительные смены настроений в течение одного вечера в парижской гостиной, чтобы подметить неуловимые оттенки, которые могут украсить и изменить лицо женщины. Если парижанка довольна своим туалетом, находит себя остроумной, счастлива, что ею восхищаются, и чувствует себя королевой гостиной, полной выдающихся людей, которые смотрят на нее с улыбкой, она проникается сознанием своей красоты, своей грации; она расцветает тогда от всех устремленных на нее взглядов, она оживлена, а молчаливое восхищение всех передает едва уловимым взглядом своему возлюбленному. В эту минуту женщина как бы преисполняется сверхъестественной силы и становится волшебницей; бессознательно кокетливая, она невольно внушает любовь, втайне опьяняясь ею; ее улыбка и взгляд очаровывают. Если это воодушевление придает прелесть даже дурнушкам, то каким же блеском озаряется женщина, от природы элегантная, свежая, с изящной фигурой, ослепительно белой кожей, с живыми глазами, одетая с большим вкусом, в котором ей не могут отказать художники и ее самые жестокие соперницы!
Встречалась ли вам, на ваше счастье, женщина с мелодичным голосом, придающим очарование ее словам и манерам, женщина, которая умеет и говорить и молчать, непринужденно занимает вас, удачно выбирает слова, чья речь безупречна? Ее насмешка ласкает, а критика не оскорбляет; она не рассуждает и не спорит, но ей нравится руководить спором, и она вовремя его прекращает. Она приветлива и весела, ее вежливость непринужденна, а предупредительность не раболепна; она внушает уважение, оставаясь только приятной мечтой; она никогда не утомляет и покидает вас довольным ею и собой. Вы найдете отпечаток милой грации на окружающих ее вещах. Все в ее доме ласкает взор, и вы как бы вдыхаете там родной воздух. Эта женщина естественна. У нее никаких претензий, она ничего не афиширует, ее чувства выражаются просто, потому что они искренни. Она откровенна, но умеет не оскорбить ничьего самолюбия; она принимает всех такими, какими их создал Бог, жалея людей порочных, прощая недостатки и смешные стороны, понимая все возрасты. Ее ничто не раздражает, потому что с ее тактом она предвидит все. Нежная и в то же время веселая, она приходит на помощь прежде, чем начинает утешать. Вы так ее любите, что, если этот ангел совершит ошибку, вы почувствуете себя готовым ее оправдать. Теперь вы знаете г-жу Фирмиани.
Стоило старику Бурбонну поговорить четверть часа с этой женщиной, сидя подле нее, как его племянник был оправдан. Он понял, что за истинной или вымышленной связью Октава и г-жи Фирмиани скрывается какая-то тайна. Возвратясь к иллюзиям, которые золотят первые дни нашей юности, старый дворянин судил о сердце г-жи Фирмиани по ее красоте и подумал, что женщина, которая кажется столь проникнутой чувством собственного достоинства, не способна на дурной поступок. Страсть, в которой ее обвиняли, казалось, не лежала камнем у нее на сердце; ее черные глаза говорили о таком душевном спокойствии, черты лица были так благородны, его овал так чист, что старик сказал себе, любуясь очаровательным лицом, этим залогом любви и добродетели:
- Мой племянник, вероятно, сделал какую-нибудь глупость.
По словам г-жи Фирмиани, ей было двадцать пять лет. Но люди положительные доказывали, что, если она вышла замуж шестнадцати лет в 1813 году, то в 1825-м ей должно быть, по крайней мере, двадцать восемь. Тем не менее они же утверждали, что никогда еще она не была так привлекательна и женственна. У нее не было детей; загадочный Фирмиани, весьма почтенный сорокалетний человек, в 1813 году мог, как говорили, предложить ей только свое имя и состояние. Итак, г-жа Фирмиани достигла наконец возраста, когда парижанка лучше всего понимает страсть и мечтает о ней, может быть, бессознательно, в часы досуга; она приобрела все, что продает свет, все, что он предлагает, все, что он дает; дипломаты считали, что она все знает, их противники считали, что она еще многое может узнать, наблюдательные люди находили, что у нее беленькие ручки, маленькая ножка, движения, пожалуй, слишком томные; но все вместе они завидовали Октаву или оспаривали его счастье, сходясь во мнении, что она самая аристократически красивая женщина во всем Париже... Еще молодая, богатая, отличная музыкантша, умная, утонченная, принятая в память о Кадиньянах, с которыми она была в родстве по матери, у княгини де Бламон-Шоври, оракула аристократического предместья, любимая своими соперницами - герцогиней де Мофриньез, ее кузиной, маркизой д'Эспар и г-жой де Макюмер - она льстила всякому тщеславию, питающему или возбуждающему любовь. Слишком многие желали обладать ею, и потому она стала жертвой изящного парижского злословия и тех очаровательных пересудов, которыми так остроумно обмениваются, прикрывшись веером или беседуя наедине. Наблюдения, которыми открывается эта история, были необходимы, чтобы противопоставить настоящую г-жу Фирмиани Фирмиани, выдуманной светом. Если некоторые женщины прощали ей ее счастье, то другие были беспощадны к ее скромности; ведь нет ничего более ужасного, особенно в Париже, чем подозрения без основания: их невозможно опровергнуть. Этот набросок восхитительного своей естественностью образа дает о ней только слабое представление; нужна была бы кисть Энгра, чтобы изобразить гордый лоб, пышные волосы, величественный взгляд, все мысли, которые выражались бы особенными оттенками, свойственными цвету ее лица. В этой женщине было все: поэты могли одновременно видеть в ней Жанну д'Арк или Агнессу Сорель10; но они нашли бы также незнакомую женщину, душу, спрятанную под обманчивым покровом, душу Евы, богатства зла и сокровища добра, порок и смирение, преступление и самоотверженность, донью Джулию и Гайди из "Дон-Жуана" лорда Байрона.
Старый мушкетер имел дерзость остаться последним в гостиной г-жи Фирмиани; он спокойно сидел в кресле с назойливостью мухи, которую нужно убить, чтобы от нее избавиться. Часы показывали два часа ночи.
- Сударыня, - сказал старый дворянин в тот момент, когда г-жа Фирмиани поднялась, давая понять гостю, что он доставил бы ей удовольствие своим уходом,- сударыня, я дядя господина Октава де Кана.
Не в силах скрыть своего волнения, г-жа Фирмиани поспешно села. Несмотря на свою проницательность, садовод не понял, отчего она бледнела и краснела: от стыда или от удовольствия. К некоторым удовольствиям примешивается немного робкой стыдливости, того восхитительного волнения, которое даже самое целомудренное сердце желало бы оставить в тайне. Чем более деликатна женщина, тем больше желает она скрыть свои душевные движения. Многие женщины, непостижимые в своих божественных капризах, желают часто слышать, как произносится всеми имя, которое иной раз они хотели бы похоронить в своем сердце. Старик Бурбонн не совсем так истолковал смущение г-жи Фирмиани, но простим ему; деревенский житель был недоверчив.
- Итак, сударь? - сказала ему г-жа Фирмиани, бросая на него один из тех светлых, ясных взглядов, в которых мы, мужчины, никогда ничего не можем увидеть, потому что в них слишком глубоко запрятан вопрос.
- Итак, сударыня,- повторил дворянин,- знаете ли вы, что сообщили мне в глуши моей провинции? Мой племянник разорился из-за вас, несчастный ютится на чердаке, в то время как вы живете здесь в золоте и шелку. Вы мне простите мою деревенскую откровенность, вам, наверное, не мешает знать, как о вас злословят...
- Довольно, сударь!- сказала г-жа Фирмиани, останавливая дворянина повелительным жестом.- Я все это знаю. Вы слишком хорошо воспитаны, чтобы продолжать разговор на тему, которую я прошу оставить. Вы слишком галантны, в старом значении этого слова,- добавила она, придав своей фразе легкий оттенок иронии,- чтобы не знать, что не имеете ни малейшего права меня допрашивать. Наконец, смешно мне оправдываться. Я надеюсь, что вы достаточно хорошего мнения обо мне, чтобы поверить, какое глубокое презрение внушают мне деньги, хотя я и вышла замуж, не имея никакого состояния, за человека, обладавшего огромным состоянием. Мне безразлично, сударь, богат или беден ваш племянник. Если я принимала его, если я продолжаю его принимать, значит, я считаю, что он достоин быть в числе моих друзей. Все мои друзья, сударь, уважают друг друга: они знают, что я не имею обыкновения принимать у себя людей, если не ценю их; быть может, я недостаточно милосердна; но мой ангел-хранитель до сих пор внушал мне глубокое отвращение к пустой болтовне и нечестности.
Хотя первые фразы этой тирады г-жа Фирмиани произнесла слегка изменившимся голосом, последние слова были сказаны с апломбом Селимены, высмеивающей Мизантропа11.
- Сударыня,- продолжал граф взволнованным голосом,- я старик, почти отец Октаву и прежде всего почтительно прошу у вас прощения за один-единственный вопрос, который я осмеливаюсь задать: честное слово дворянина, ваш ответ умрет здесь,- сказал он, кладя руку на сердце, с движением поистине благоговейным.- Есть ли доля правды в этом злословии? Вы любите Октава?
- Сударь,- сказала она,- всякому другому я ответила бы только взглядом; но вас, именно потому, что вы почти отец господину де Кану, я спрошу, что бы вы подумали о женщине, если на ваш вопрос она сказала бы: "Да"? Признаться в своей любви тому, кого мы любим и кто нас любит... да... пожалуй; если мы уверены, что нас будут любить вечно, тогда поверьте, сударь, это признание для нас усилие, а для него - награда, но признаться другому!..
Г-жа Фирмиани не закончила, она встала, поклонилась добряку и исчезла в своих комнатах, двери которых с шумом сначала открылись, потом закрылись, и язык их был понятен для ушей садовода, разводившего тополя.
- Ах, черт возьми!- сказал себе старик.- Какая женщина! Это или само коварство или ангел.
И он направился к своей наемной карете; в тиши двора лошади время от времени били копытами по булыжной мостовой. Кучер спал, сто раз прокляв свою работу.
На следующее утро часов в восемь старый дворянин поднимался по лестнице дома на улице Обсерванс, где жил Октав де Кан. Молодой преподаватель был чрезвычайно удивлен, увидев своего дядю; дверь была не заперта, лампа Октава еще горела, он провел ночь за работой.
- Господин шутник,- сказал г-н де Бурбонн, садясь в кресло,- с каких это пор единственные наследники смеются (скромный стиль) над дядюшками, у которых двадцать шесть тысяч ливров годового дохода в прекрасных землях Турени? Знаете ли вы, что некогда мы уважали таких родственников? Посмотрим, можешь ли ты меня в чем-нибудь упрекнуть? Я плохо исполнял обязанности дяди? Требовал от тебя уважения? Отказывал в деньгах? Закрывал перед твоим носом дверь, предполагая, что ты пришел только для того, чтобы осведомиться о моем здоровье? Не самый ли снисходительный у тебя дядюшка, наименее надоедливый из всех, какие встречаются во Франции. Я не говорю, в Европе, это было бы слишком сильно сказано. Пишешь ты мне или не пишешь, я живу привязанностью, в которой ты поклялся мне, благоустраиваю для тебя самую прекрасную землю в провинции, землю, которой завидует весь департамент; но я хочу оставить ее тебе как можно позже. И разве не простительно это скромное желание? А этот господин продает свое поместье, живет, как лакей, у которого ни слуг, ни экипажа...
- Дядюшка!..
- Речь идет не о дяде, а о племяннике. Я имею право на твое доверие: итак, исповедуйся мне тотчас, это нетрудно, я знаю по опыту. Ты играл, потерял на бирже? Тогда скажи мне: "Дядюшка, я попал в беду!" И я заключу тебя в свои объятия. Но если ты солжешь мне более дерзко, чем это делал я в твоем возрасте, я продаю свои земли, помещаю деньги в пожизненную ренту, возобновляю дурные привычки своей молодости, если это еще возможно.
- Дядюшка...
- Я видел вчера твою госпожу Фирмиани,- сказал дядя, целуя кончики пальцев.- Она пленительна,- добавил он.- Я тебя одобряю, у тебя привилегия короля - согласие твоего дядюшки, если это доставит тебе удовольствие. А что касается благословения церкви, я думаю, оно бесполезно. Таинство брака стoит слишком дорого! Итак, скажи, ты разорился из-за нее?
- Да, дядюшка.
- А, плутовка! Я мог бы держать пари, что это так! В мое время придворные дамы так ловко разоряли мужчин, как этого не умеют делать ваши современные куртизанки. В ней я узнаю воскресший прошлый век.
- Дядюшка,- продолжал Октав с видом печальным и нежным,- вы ошибаетесь: госпожа Фирмиани заслуживает вашего уважения и искреннего обожания своих поклонников.
- Бедная молодежь всегда останется такой,- сказал г-н де Бурбонн.-Ну, продолжай, рассказывай сказки. К тому же ты должен знать, что я не со вчерашнего дня знаю толк в любовных приключениях.
- Дядюшка, вот письмо, которое вам все откроет,- ответил Октав, доставая изящный портфель, несомненно, ее подарок; когда вы его прочтете, я вам все расскажу и вы узнаете госпожу Фирмиани, которую не знает свет.
- Я забыл очки,- сказал дядя,- прочти мне его.
Октав начал так: "Мой любимый..."
- Так ты близок с этой женщиной?
- Да, конечно, дядюшка.
- И вы не в ссоре?
- В ссоре!..- повторил Октав, чрезвычайно удивленный.- Мы повенчались в Гретна-Грин12.
- Хорошо,- возразил г-н де Бурбонн,- но тогда почему ты обедаешь за сорок су?
- Разрешите мне продолжать.
- Ты прав, я слушаю.
Октав снова взял письмо и с глубоким волнением прочел несколько страниц:
- "Мой любимый супруг, ты спрашивал меня о причине моей грусти; неужели она не только скрыта в моей душе, но и видна на моем лице, или же ты просто догадался о ней? А почему бы и не так? Ведь мы так душевно близки! К тому же я не умею лгать, и, быть может, в этом мое несчастье! Чтобы сохранить любовь, женщина должна быть всегда ласковой и веселой. Очевидно, мне надобно было тебя обмануть, но я этого не хотела, даже если бы речь шла о том, чтобы удвоить или сохранить счастье, которое ты мне даешь, мне расточаешь, которым ты меня наполняешь. О, мой дорогой, сколько признательности таит моя любовь! Я тоже хочу тебя любить постоянно, безгранично Да, я хочу гордиться тобой. Ведь для нас, женщин, вся наша слава в тех, кого мы любим. Почет, уважение, честь - все это разве не принадлежит тому, кто взял у нас все? Итак, мой ангел совершил ошибку. Да, дорогой мой, твое последнее признание заставило потускнеть мое прошлое счастье. С этой минуты я чувствую себя униженной в тебе, в тебе, которого я считала самым чистым из всех людей, самым любящим и самым нежным. Нужно верить в свое сердце, сердце ребенка, чтобы сделать это признание, которое стоит мне страшно дорого. Как, бедный ангел, твой отец украл состояние и ты, зная это, оставил его себе? Ты рассказал мне об этом подвиге прокурора в комнате, полной немых свидетелей нашей любви, и ты остаешься порядочным человеком, и ты считаешь себя благородным, и ты обладаешь мною, и тебе всего двадцать два года! Как это чудовищно! Я искала для тебя оправданий, я объясняла твою беззаботность легкомыслием юности. Я знаю, что в тебе еще много детского. Может быть, ты еще серьезно не задумывался над тем, что такое богатство и что такое честность. О, какую боль причинял мне твой смех! Подумай о разоренной семье, проливающей слезы, о молодых людях, проклинающих тебя, вероятно, каждый день, о старике, который каждый вечер говорит себе: "Я не лишился бы куска хлеба, если бы отец господина де Кана был честным человеком".
- Как! - вскричал г-н де Бурбонн, перебивая.- Ты имел глупость рассказать этой женщине о тяжбе твоего отца с Бурньефами? Женщины способны скорее промотать состояние, чем приобрести его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
- Сударыня,- сказал старик маркизе де Листомэр, которой он предложил руку, входя в гостиную г-жи Фирмиани,- если эта женщина - любовница моего племянника, то мне его жаль. Как может она жить в такой роскоши, зная, что он ютится на чердаке? Да есть ли у нее душа? Октав сошел с ума: растратить деньги, полученные за земли де Виллен, на такую...
Г-н де Бурбонн принадлежал к породе ископаемых и знал язык только старого времени.
- А если бы он проиграл их в карты?
- Ах, сударыня, тогда, по крайней мере, он получил бы удовольствие от игры.
- Вы думаете, он не получил удовольствия? Посмотрите на госпожу Фирмиани.
Самые приятные воспоминания старого дядюшки побледнели при виде предполагаемой любовницы племянника. Его гнев угас вместе с любезной фразой, вырвавшейся у него при виде г-жи Фирмиани. Как это бывает только с привлекательными женщинами, она в этот вечер необычайно блистала красотой, быть может, благодаря мерцанию свечей, восхитительно простому туалету или какому-то особому изяществу обстановки, окружавшей ее. Следует изучить незначительные смены настроений в течение одного вечера в парижской гостиной, чтобы подметить неуловимые оттенки, которые могут украсить и изменить лицо женщины. Если парижанка довольна своим туалетом, находит себя остроумной, счастлива, что ею восхищаются, и чувствует себя королевой гостиной, полной выдающихся людей, которые смотрят на нее с улыбкой, она проникается сознанием своей красоты, своей грации; она расцветает тогда от всех устремленных на нее взглядов, она оживлена, а молчаливое восхищение всех передает едва уловимым взглядом своему возлюбленному. В эту минуту женщина как бы преисполняется сверхъестественной силы и становится волшебницей; бессознательно кокетливая, она невольно внушает любовь, втайне опьяняясь ею; ее улыбка и взгляд очаровывают. Если это воодушевление придает прелесть даже дурнушкам, то каким же блеском озаряется женщина, от природы элегантная, свежая, с изящной фигурой, ослепительно белой кожей, с живыми глазами, одетая с большим вкусом, в котором ей не могут отказать художники и ее самые жестокие соперницы!
Встречалась ли вам, на ваше счастье, женщина с мелодичным голосом, придающим очарование ее словам и манерам, женщина, которая умеет и говорить и молчать, непринужденно занимает вас, удачно выбирает слова, чья речь безупречна? Ее насмешка ласкает, а критика не оскорбляет; она не рассуждает и не спорит, но ей нравится руководить спором, и она вовремя его прекращает. Она приветлива и весела, ее вежливость непринужденна, а предупредительность не раболепна; она внушает уважение, оставаясь только приятной мечтой; она никогда не утомляет и покидает вас довольным ею и собой. Вы найдете отпечаток милой грации на окружающих ее вещах. Все в ее доме ласкает взор, и вы как бы вдыхаете там родной воздух. Эта женщина естественна. У нее никаких претензий, она ничего не афиширует, ее чувства выражаются просто, потому что они искренни. Она откровенна, но умеет не оскорбить ничьего самолюбия; она принимает всех такими, какими их создал Бог, жалея людей порочных, прощая недостатки и смешные стороны, понимая все возрасты. Ее ничто не раздражает, потому что с ее тактом она предвидит все. Нежная и в то же время веселая, она приходит на помощь прежде, чем начинает утешать. Вы так ее любите, что, если этот ангел совершит ошибку, вы почувствуете себя готовым ее оправдать. Теперь вы знаете г-жу Фирмиани.
Стоило старику Бурбонну поговорить четверть часа с этой женщиной, сидя подле нее, как его племянник был оправдан. Он понял, что за истинной или вымышленной связью Октава и г-жи Фирмиани скрывается какая-то тайна. Возвратясь к иллюзиям, которые золотят первые дни нашей юности, старый дворянин судил о сердце г-жи Фирмиани по ее красоте и подумал, что женщина, которая кажется столь проникнутой чувством собственного достоинства, не способна на дурной поступок. Страсть, в которой ее обвиняли, казалось, не лежала камнем у нее на сердце; ее черные глаза говорили о таком душевном спокойствии, черты лица были так благородны, его овал так чист, что старик сказал себе, любуясь очаровательным лицом, этим залогом любви и добродетели:
- Мой племянник, вероятно, сделал какую-нибудь глупость.
По словам г-жи Фирмиани, ей было двадцать пять лет. Но люди положительные доказывали, что, если она вышла замуж шестнадцати лет в 1813 году, то в 1825-м ей должно быть, по крайней мере, двадцать восемь. Тем не менее они же утверждали, что никогда еще она не была так привлекательна и женственна. У нее не было детей; загадочный Фирмиани, весьма почтенный сорокалетний человек, в 1813 году мог, как говорили, предложить ей только свое имя и состояние. Итак, г-жа Фирмиани достигла наконец возраста, когда парижанка лучше всего понимает страсть и мечтает о ней, может быть, бессознательно, в часы досуга; она приобрела все, что продает свет, все, что он предлагает, все, что он дает; дипломаты считали, что она все знает, их противники считали, что она еще многое может узнать, наблюдательные люди находили, что у нее беленькие ручки, маленькая ножка, движения, пожалуй, слишком томные; но все вместе они завидовали Октаву или оспаривали его счастье, сходясь во мнении, что она самая аристократически красивая женщина во всем Париже... Еще молодая, богатая, отличная музыкантша, умная, утонченная, принятая в память о Кадиньянах, с которыми она была в родстве по матери, у княгини де Бламон-Шоври, оракула аристократического предместья, любимая своими соперницами - герцогиней де Мофриньез, ее кузиной, маркизой д'Эспар и г-жой де Макюмер - она льстила всякому тщеславию, питающему или возбуждающему любовь. Слишком многие желали обладать ею, и потому она стала жертвой изящного парижского злословия и тех очаровательных пересудов, которыми так остроумно обмениваются, прикрывшись веером или беседуя наедине. Наблюдения, которыми открывается эта история, были необходимы, чтобы противопоставить настоящую г-жу Фирмиани Фирмиани, выдуманной светом. Если некоторые женщины прощали ей ее счастье, то другие были беспощадны к ее скромности; ведь нет ничего более ужасного, особенно в Париже, чем подозрения без основания: их невозможно опровергнуть. Этот набросок восхитительного своей естественностью образа дает о ней только слабое представление; нужна была бы кисть Энгра, чтобы изобразить гордый лоб, пышные волосы, величественный взгляд, все мысли, которые выражались бы особенными оттенками, свойственными цвету ее лица. В этой женщине было все: поэты могли одновременно видеть в ней Жанну д'Арк или Агнессу Сорель10; но они нашли бы также незнакомую женщину, душу, спрятанную под обманчивым покровом, душу Евы, богатства зла и сокровища добра, порок и смирение, преступление и самоотверженность, донью Джулию и Гайди из "Дон-Жуана" лорда Байрона.
Старый мушкетер имел дерзость остаться последним в гостиной г-жи Фирмиани; он спокойно сидел в кресле с назойливостью мухи, которую нужно убить, чтобы от нее избавиться. Часы показывали два часа ночи.
- Сударыня, - сказал старый дворянин в тот момент, когда г-жа Фирмиани поднялась, давая понять гостю, что он доставил бы ей удовольствие своим уходом,- сударыня, я дядя господина Октава де Кана.
Не в силах скрыть своего волнения, г-жа Фирмиани поспешно села. Несмотря на свою проницательность, садовод не понял, отчего она бледнела и краснела: от стыда или от удовольствия. К некоторым удовольствиям примешивается немного робкой стыдливости, того восхитительного волнения, которое даже самое целомудренное сердце желало бы оставить в тайне. Чем более деликатна женщина, тем больше желает она скрыть свои душевные движения. Многие женщины, непостижимые в своих божественных капризах, желают часто слышать, как произносится всеми имя, которое иной раз они хотели бы похоронить в своем сердце. Старик Бурбонн не совсем так истолковал смущение г-жи Фирмиани, но простим ему; деревенский житель был недоверчив.
- Итак, сударь? - сказала ему г-жа Фирмиани, бросая на него один из тех светлых, ясных взглядов, в которых мы, мужчины, никогда ничего не можем увидеть, потому что в них слишком глубоко запрятан вопрос.
- Итак, сударыня,- повторил дворянин,- знаете ли вы, что сообщили мне в глуши моей провинции? Мой племянник разорился из-за вас, несчастный ютится на чердаке, в то время как вы живете здесь в золоте и шелку. Вы мне простите мою деревенскую откровенность, вам, наверное, не мешает знать, как о вас злословят...
- Довольно, сударь!- сказала г-жа Фирмиани, останавливая дворянина повелительным жестом.- Я все это знаю. Вы слишком хорошо воспитаны, чтобы продолжать разговор на тему, которую я прошу оставить. Вы слишком галантны, в старом значении этого слова,- добавила она, придав своей фразе легкий оттенок иронии,- чтобы не знать, что не имеете ни малейшего права меня допрашивать. Наконец, смешно мне оправдываться. Я надеюсь, что вы достаточно хорошего мнения обо мне, чтобы поверить, какое глубокое презрение внушают мне деньги, хотя я и вышла замуж, не имея никакого состояния, за человека, обладавшего огромным состоянием. Мне безразлично, сударь, богат или беден ваш племянник. Если я принимала его, если я продолжаю его принимать, значит, я считаю, что он достоин быть в числе моих друзей. Все мои друзья, сударь, уважают друг друга: они знают, что я не имею обыкновения принимать у себя людей, если не ценю их; быть может, я недостаточно милосердна; но мой ангел-хранитель до сих пор внушал мне глубокое отвращение к пустой болтовне и нечестности.
Хотя первые фразы этой тирады г-жа Фирмиани произнесла слегка изменившимся голосом, последние слова были сказаны с апломбом Селимены, высмеивающей Мизантропа11.
- Сударыня,- продолжал граф взволнованным голосом,- я старик, почти отец Октаву и прежде всего почтительно прошу у вас прощения за один-единственный вопрос, который я осмеливаюсь задать: честное слово дворянина, ваш ответ умрет здесь,- сказал он, кладя руку на сердце, с движением поистине благоговейным.- Есть ли доля правды в этом злословии? Вы любите Октава?
- Сударь,- сказала она,- всякому другому я ответила бы только взглядом; но вас, именно потому, что вы почти отец господину де Кану, я спрошу, что бы вы подумали о женщине, если на ваш вопрос она сказала бы: "Да"? Признаться в своей любви тому, кого мы любим и кто нас любит... да... пожалуй; если мы уверены, что нас будут любить вечно, тогда поверьте, сударь, это признание для нас усилие, а для него - награда, но признаться другому!..
Г-жа Фирмиани не закончила, она встала, поклонилась добряку и исчезла в своих комнатах, двери которых с шумом сначала открылись, потом закрылись, и язык их был понятен для ушей садовода, разводившего тополя.
- Ах, черт возьми!- сказал себе старик.- Какая женщина! Это или само коварство или ангел.
И он направился к своей наемной карете; в тиши двора лошади время от времени били копытами по булыжной мостовой. Кучер спал, сто раз прокляв свою работу.
На следующее утро часов в восемь старый дворянин поднимался по лестнице дома на улице Обсерванс, где жил Октав де Кан. Молодой преподаватель был чрезвычайно удивлен, увидев своего дядю; дверь была не заперта, лампа Октава еще горела, он провел ночь за работой.
- Господин шутник,- сказал г-н де Бурбонн, садясь в кресло,- с каких это пор единственные наследники смеются (скромный стиль) над дядюшками, у которых двадцать шесть тысяч ливров годового дохода в прекрасных землях Турени? Знаете ли вы, что некогда мы уважали таких родственников? Посмотрим, можешь ли ты меня в чем-нибудь упрекнуть? Я плохо исполнял обязанности дяди? Требовал от тебя уважения? Отказывал в деньгах? Закрывал перед твоим носом дверь, предполагая, что ты пришел только для того, чтобы осведомиться о моем здоровье? Не самый ли снисходительный у тебя дядюшка, наименее надоедливый из всех, какие встречаются во Франции. Я не говорю, в Европе, это было бы слишком сильно сказано. Пишешь ты мне или не пишешь, я живу привязанностью, в которой ты поклялся мне, благоустраиваю для тебя самую прекрасную землю в провинции, землю, которой завидует весь департамент; но я хочу оставить ее тебе как можно позже. И разве не простительно это скромное желание? А этот господин продает свое поместье, живет, как лакей, у которого ни слуг, ни экипажа...
- Дядюшка!..
- Речь идет не о дяде, а о племяннике. Я имею право на твое доверие: итак, исповедуйся мне тотчас, это нетрудно, я знаю по опыту. Ты играл, потерял на бирже? Тогда скажи мне: "Дядюшка, я попал в беду!" И я заключу тебя в свои объятия. Но если ты солжешь мне более дерзко, чем это делал я в твоем возрасте, я продаю свои земли, помещаю деньги в пожизненную ренту, возобновляю дурные привычки своей молодости, если это еще возможно.
- Дядюшка...
- Я видел вчера твою госпожу Фирмиани,- сказал дядя, целуя кончики пальцев.- Она пленительна,- добавил он.- Я тебя одобряю, у тебя привилегия короля - согласие твоего дядюшки, если это доставит тебе удовольствие. А что касается благословения церкви, я думаю, оно бесполезно. Таинство брака стoит слишком дорого! Итак, скажи, ты разорился из-за нее?
- Да, дядюшка.
- А, плутовка! Я мог бы держать пари, что это так! В мое время придворные дамы так ловко разоряли мужчин, как этого не умеют делать ваши современные куртизанки. В ней я узнаю воскресший прошлый век.
- Дядюшка,- продолжал Октав с видом печальным и нежным,- вы ошибаетесь: госпожа Фирмиани заслуживает вашего уважения и искреннего обожания своих поклонников.
- Бедная молодежь всегда останется такой,- сказал г-н де Бурбонн.-Ну, продолжай, рассказывай сказки. К тому же ты должен знать, что я не со вчерашнего дня знаю толк в любовных приключениях.
- Дядюшка, вот письмо, которое вам все откроет,- ответил Октав, доставая изящный портфель, несомненно, ее подарок; когда вы его прочтете, я вам все расскажу и вы узнаете госпожу Фирмиани, которую не знает свет.
- Я забыл очки,- сказал дядя,- прочти мне его.
Октав начал так: "Мой любимый..."
- Так ты близок с этой женщиной?
- Да, конечно, дядюшка.
- И вы не в ссоре?
- В ссоре!..- повторил Октав, чрезвычайно удивленный.- Мы повенчались в Гретна-Грин12.
- Хорошо,- возразил г-н де Бурбонн,- но тогда почему ты обедаешь за сорок су?
- Разрешите мне продолжать.
- Ты прав, я слушаю.
Октав снова взял письмо и с глубоким волнением прочел несколько страниц:
- "Мой любимый супруг, ты спрашивал меня о причине моей грусти; неужели она не только скрыта в моей душе, но и видна на моем лице, или же ты просто догадался о ней? А почему бы и не так? Ведь мы так душевно близки! К тому же я не умею лгать, и, быть может, в этом мое несчастье! Чтобы сохранить любовь, женщина должна быть всегда ласковой и веселой. Очевидно, мне надобно было тебя обмануть, но я этого не хотела, даже если бы речь шла о том, чтобы удвоить или сохранить счастье, которое ты мне даешь, мне расточаешь, которым ты меня наполняешь. О, мой дорогой, сколько признательности таит моя любовь! Я тоже хочу тебя любить постоянно, безгранично Да, я хочу гордиться тобой. Ведь для нас, женщин, вся наша слава в тех, кого мы любим. Почет, уважение, честь - все это разве не принадлежит тому, кто взял у нас все? Итак, мой ангел совершил ошибку. Да, дорогой мой, твое последнее признание заставило потускнеть мое прошлое счастье. С этой минуты я чувствую себя униженной в тебе, в тебе, которого я считала самым чистым из всех людей, самым любящим и самым нежным. Нужно верить в свое сердце, сердце ребенка, чтобы сделать это признание, которое стоит мне страшно дорого. Как, бедный ангел, твой отец украл состояние и ты, зная это, оставил его себе? Ты рассказал мне об этом подвиге прокурора в комнате, полной немых свидетелей нашей любви, и ты остаешься порядочным человеком, и ты считаешь себя благородным, и ты обладаешь мною, и тебе всего двадцать два года! Как это чудовищно! Я искала для тебя оправданий, я объясняла твою беззаботность легкомыслием юности. Я знаю, что в тебе еще много детского. Может быть, ты еще серьезно не задумывался над тем, что такое богатство и что такое честность. О, какую боль причинял мне твой смех! Подумай о разоренной семье, проливающей слезы, о молодых людях, проклинающих тебя, вероятно, каждый день, о старике, который каждый вечер говорит себе: "Я не лишился бы куска хлеба, если бы отец господина де Кана был честным человеком".
- Как! - вскричал г-н де Бурбонн, перебивая.- Ты имел глупость рассказать этой женщине о тяжбе твоего отца с Бурньефами? Женщины способны скорее промотать состояние, чем приобрести его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25