стекающий с горных заснеженных полюсов воздух, уже холодный, уже несущий воду, спускается в каменные корыта пустынь. По мере приближения к экваториальным областям он постепенно прогревается; придавленный сверху более теплыми слоями, он никуда не поднимается и тем лишает почву всякой надежды на осадки. Возникает удивительная картина: высочайшая влажность воздуха и сушь на прожаренной солнцем земле. При этом – ночные туманы и такой курьез, как оконные водросли: в пустынях Дюны они научились выращивать вокруг себя прозрачную защитную капсулу, и окружающей влаги им вполне хватает для более чем пристойного водного существования!
В этих условиях само собой напрашивается элементарное решение, и называется это решение холодильник. В самом деле, нет ничего проще – пропустить этот переполненный влагой воздух через достаточно охлажденную трубу, и из этой трубы живительной струйкой потечет конденсат! За силовой подпиткой для этого процесса дело не станет: во-первых, солнечные батареи, во-вторых, дующие с полюсов круглый год меридиональные ветра – неиссякаемый и бесплатный источник энергии. Сразу возникает простейшая схема: ветряк на поверхности, а чуть глубже под землей – труба с холодильником, вентилятором и емкостью для сбора конденсата.
Думаю, бессмысленно искать какого-то легендарного конструктора этого проекта. Замысел слишком бесхитростен, идея наверняка пришла во многие головы одновременно, и очень многие умелые руки в разные эпохи брались за ее исполнение. Имен не сохранилось, но факт налицо – где-то около трехсот лет назад фримены начали энергично рыть землю и тратить прибыль от продажи спайса на закупку горнопроходческого и водопроводного оборудования, а также всевозможных электрогенераторов. Фрименские шахтеры и водопроводчики выделились в особую, избранную касту, о которой, по непонятным причинам, официальная версия умалчивает.
Да, деньги от продажи спайса. Это один из самых интересных моментов нашей истории. Спайсовая цивилизация просуществовала немногим более двухсот лет, но сам спайс на много столетий старше. Население Дюны торговало своим наркотиком, ценившимся как сильнейший галлюциноген, как минимум за триста лет до появления императоров и Навигаторов; уже тогда началось строительство подземных морей и водосборников, а с появлением пленочных керамбетонов и металлорганики, стойкой на изгиб, разрыв и способной к регенерации, эти работы приобрели особенный размах.
Кто не видел многоэтажного размаха арракинских тоннелей и вентиляторов с их четырехметровыми лопастями, тот не видел Дюны. Производительность этих монстров была ничтожной, КПД, наверное, на уровне паровозного – но их было несметное количество, и работали они круглосуточно, год за годом, десятилетие за десятилетием, приток влаги был высоким и постоянным, так что уже к началу века спайсовых реформ проблема водоснабжения на Дюне была решена.
Естественно, в харконненские времена фрименские ветряки бомбили и всячески старались уничтожить. Естественно, даже для самого крутого бедуина принять душ посреди пустыни было делом затруднительным. Но система подземных рукотворных морей, водоводов и насосных станций работала бесперебойно, и с тем же постоянством продолжали крутиться ветряки.
Вот тогда и настал час Пардота Кайнза с его маниакальной идеей сделать Дюну зеленой и цветущей. Правда, он собирался оставить немного пустыни для червя и спайса. Милейший человек! Он хотел указывать природе – вот досюда можно, а дальше уже нельзя.
Невозможно теперь ответить на вопрос – почему фримены так доверились Кайнзу. Среди тех, кого он обратил в свою веру, были и экологи, понимавшие всю хрупкость и уязвимость пустынных биоценозов, были старейшины родов, настроенные более чем консервативно ко всем новшествам, тем более занесенным откуда-то издалека, были просто образованные люди, знавшие историю – но, скорее всего, соблазн оказался слишком велик. К тому же официальный имперский жетон давал Пардоту возможность не считаться со многими из его оппонентов.
Строго говоря, Кайнз совершил всего одну единственную ошибку. Ошибку столь же роковую, сколько и необъяснимую, необъяснимую не только для ученого, но просто для грамотного человека. Он не учел дрейфа полюсов Дюны. Можно даже сказать – чудовищного дрейфа.
Земная ось вращения (которую под руководством Кристофера Робина некогда столь успешно искал Вини-Пух) изрядно погуливает – вычерчивает прецессионный конус и кланяется плоскости орбиты. Ось вращения Арракиса ведет себя не в пример солиднее – во-первых, она стоит прямее (фримены практически не знают, что такое полярная ночь), во-вторых, ее биения намного меньше. Но штука в том, что сама планета на диво нестабильна по отношению к этой своей оси. Какие-то неведомые мантийные потоки регулярно перераспределяются в чреве Дюны, и с периодичностью примерно в двадцать тысяч лет географические полюса родины спайса выписывают по карте длинные неправильные овалы, покидая точку пересечения тверди с осью вращения, сползают к экватору и вновь возвращаются к насиженным местам. Это значит, что ледяные полярные шапки время от времени съезжают набекрень, тают, отдавая воду атмосфере, и затем, сократившись более чем на три четверти, откочевывают обратно, подальше от жарких солнечных лучей, после чего процесс надолго замирает. Эти путешествия рождают значительную сейсмическую активность – Дюну в той или иной степени потряхивает каждую неделю – и основательные сдвиги климатических поясов, однако за миллионы лет природа сумела очень хорошо приспособиться к этим переменам – увы, она не предполагала усилий человека по ее улучшению.
Оговорим сразу: до сего дня у науки нет однозначного ответа на вопрос о поисхождении столь высокой концентрации воздушных паров в атмосфере Арракиса, как нет и ясного представления о путях их циркуляции. Палеогеология Дюны (термин заведомо неправильный, зато понятный) скончалась еще во младенчестве; все существующие ныне теории – это компьютерные модели, построенные на весьма ограниченном материале. Мы не знаем, как и в какие времена исчезли с лица планеты моря, реки, озера, став сначала паром, а потом – льдом и снегом на полюсах, какие катаклизмы и искривления орбиты породили эти удивительные чередования влажных и сухих периодов, какова подлинная механика влагообмена между тающими и нарастающими ледниками.
Очевидно лишь одно – на горе фрименам, Пардот начал свою деятельность как раз в рубежный момент смены климатических эпох, после финальной точки аридного застоя и первых, едва ощутимых результатов растопления полярных льдов. Арракис тогда еще казался сплошной однообразной пустыней, царством гор и песка, над которым не властно время. И Кайнз-старший пал жертвой этой иллюзии – то ли постигло его загадочное помрачение ума, то ли неистовство фанатика-ирригатора застлало глаза, то ли… Бог весть. Загвоздка в том, что Пардот не мог не знать, с чем имеет дело, и все же не внял голосу разума. Официальное предание рассказывает о том, как однажды он посадил топтер на расчищенную бурей поверхность соляного озера и патетически воскликнул, что теперь-де не сомневается – на Дюне была вода! Но следующий, естественный для всякого нормального человека вопрос – а куда и почему эта вода пропала – ему, как ни странно, в голову не пришел. Да что там соляное озеро! Примитивный шурф, пробитый в любом предгорье любой части Рифта, запросто продемонстрировал бы чередование слоев, картину, которая немо и красноречиво говорит сама за себя. Но Пардот, великий ученый, как нам его рисует легенда, не стал рыть шурфа, как не стал проводить спутниковых замеров полярного дрейфа, анализа геофизических данных, да и много чего еще.
Вместо этого он занялся совершенно другими вещами. Всем известны его идиллические эксперименты по засаживанию дюн травкой, но мало кто представляет себе, в каких масштабах испытывалось бессчетное количество семян всевозможных генетически измененных уродов в надежде отыскать подходящие для пустынных почв Дюны. Большинство из этих бездумно рассаженных зародышей сгинули без следа, но несколько мутантных видов – красная виргинская сосна, карликовая лиственница и даурская солянка – дождались своего часа и стали подлинным проклятием планеты.
Однако истинной бомбой замедленного действия были биологические активаторы. Этот факт замалчивается особенно тщательно – купленные за безумные спайсовые деньги тысячи и тысячи тонн всевозможных «почвенных наркотиков» были вбуханы в арракинские пески – в основном в северном полушарии, где находилось большинство имперских биостанций. Земля была отравлена на десятки метров в глубину на колоссальных площадях, и это еще без учета того, что многие из этих веществ обладают свойством спонтанной кумуляции, так что их концентрация сплошь и рядом достигала, выражаясь геологическим языком, ураганных величин.
Во времена Пардота об этих вещах никто не думал. Кое-где пески удалось остановить, в тени ущелий развели маленькие садики – но в целом пустыня оставалась все такой же величественной и равнодушной к человеческим замыслам и потугам. Добыча спайса шла своим чередом, война с Харконненами тоже, и все в общем оставались довольны.
После долгих лет экологических неистовств (невольно вспоминается строка из «Фауста»: «… самой чумы похлеще бушевал…») умер Пардот, его сменил сын Льет, которого тоже не стало в свой срок; к власти, после всех перипетий, пришел император Муад’Диб. Дюна тем временем все больше кренилась на орбите, склоняя ледяной панцирь, и точка реального полюса скользила по тверди, как солнечный зайчик по катящемуся арбузу. Очень быстро скользила.
Быстро, конечно, по геологическим часам, этот процесс ведет счет на тысячелетия, но, во-первых, космические темпы Дюны и впрямь обгоняют все известные стандарты, а во-вторых, по несчастному совпадению, точка на графике действительно попалась критическая. Есть капля, которая переполняет чашу, и бывает так, что неприметная на первый взгляд перемена угла освещения, высоты солнца над горизонтом, три лишних градуса среднегодовой температуры взрывают все сложившееся за целую эпоху положение вещей.
Дело даже не в том, что покинувший полюс ледяной континент породил серьезный источник влажного воздуха. Дело в том, что дрейф полюсов передвинул эту зону многокилометровых ледяных толщ в более низкие широты и сделал подвластной западному переносу. Дюна, как и Земля, вращается с востока на запад, и ветра, покорные сыны атмосферы, отстающей от вращения планеты, дуют, естественно, с запада на восток. Теперь подхваченные ими полярные воздушние массы с удвоенной силой хлынули в пустыню, справа и слева обтекая Центральный Рифт, а заодно в загибах атмосферных фронтов производя те самые кориолисовы бури, которые так любит поминать официальная версия. Дальше, уже от экватора, все то же перекрученное кольцо ветров, подняв уже основательно прогретый, но все еще влажный воздух ввысь, уносило его к северу и к югу, чтобы уже на новых полюсах снова превратить его водяной пар в снег и лед.
И все больше воды оседало в скалах и песках, в каменных россыпях и расщелинах, все богаче становилась роса, все гуще туманы. Разумеется, в любом случае арракинской Хаммаде, например, далеко до легендарной пустыни Намиб, овеянной дыханием океана, или до Сахары с ее ежегодными наводнениями – но для Дюны такой переход очень заметно менял положение вещей. Воздух начал остывать, и на главных широтах пардотовых опытов наметилось такое чудо, как нарастающая умеренность климата. Не буду утомлять читателя биоценологическими подробностями, скажу лишь, что тогда-то и ударил час. Сработали биоактиваторы, и растительный бум неудержимо выстрелил.
Плодовитость растений подскочила до небес, циклы размножения закрутились с невиданной скоростью. Захватывая громадные территории, красная сосна в несколько лет ушла за экватор, и тысячи квадратных километров дюн покрылись ее сеянцами. Следом двинулась лиственница, проникая своими корнями на невероятные глубины, забираясь в подземные коммуникации и сооружения. В образовавшейся тени резко подскочило влагоудержание и энергично пошел процесс растворения грунтовых солей. Тогда настал черед даурской солянки, этого живого насоса минералов почвы.
Если посмотреть на карту, то видно, что изменения прошли двумя большими языками с северо-запада на юго-восток по обоим Рифтам до экватора, и далее уже отдельными пятнами. Никаких естественных врагов у голосемянных на Дюне не было, очнувшиеся активаторы буйствовали, и в шесть-семь лет значительная часть обоих полушарий зазеленела. То, что произошла катастрофа, Свободные поняли далеко не сразу, разбросанные там и сям по барханам очаги кустарника смотрелись сущим пустяком. Но в первые же годы на залесенных территориях, не вынеся кислотности и засоления почв, погиб песчаный планктон. Затем, ломая тысячелетний маршрут, эти места начали покидать взрослые черви, численность Шай-Хулудов стремительно пошла вниз, ареал, сокращаясь, исчезал буквально на глазах, а вслед за ним исчезала и промысловая зона! Северные провинции, за редким исключением, оставались без спайса, и фримены Магриба оказались в положении, которое можно было назвать по меньшей мере бедственным.
При столь катастрофическом падении добычи цены на спайс должны были бы подскочить до небес, и тем самым в известной мере смягчить удар по фрименской экономике. Но эпоха правления Муад’Диба как раз и знаменита постоянным снижением цены на арракинский меланж, а после печальной памяти моратория двести одиннадцатого года это снижение перешло и вовсе в обвал – и эти рыночные котировки повлияли на судьбы Свободных куда больше, чем все решения и реформы императора Атридеса.
Арракинский джихад, объявленный Муад’Дибом, несмотря на всю путаницу статистических данных, демонстрирует предсказуемую и недвусмысленую картину: максимальное количество добровольцев как раз и дали районы, наиболее пострадавшие от экологического катаклизма. Не призывы безудержно разрекламированного Лисан аль-Гаиба, не религиозный психоз – фрименов погнали на войну за тридевять земель от дома авантюры Пардота Кайнза и даурская солянка.
Дома же картина складывалась и вовсе невеселая. Никакие почвенно-кислотные напасти не могли заставить один фрименский клан пустить другой, соседний клан, добывать спайс на своих исконных землях. Слишком большой кровью были проведены и держались невидимые пустынные границы. Между обездоленным севером и более или менее уцелевшим югом – точнее, юго-востоком – сразу выросло грозное напряжение. У лишившихся средств к существованию северных племен незамедлительно обнаружились тысячи причин для обид и мести, а поскольку каждый фримен – это прежде всего воин, готовый в любую минуту умереть во имя своего рода, тень гражданской войны легла на пески очень рано.
Войны, джихад, истощение ресурсов планеты сделали свое дело на удивление быстро – фримены Арракиса сгинули менее чем за сто лет, даже полвека спустя после воцарения Муад’Диба уже мало кто слышал о каких-то диких племенах Свободных из пустыни. Не осталось даже памяти о них, список исследований, свидетельств, хроник, письменных или устных источников трагически короток. На Дюне никогда не было ни истории, ни этнографии, и то немногое, что мы сегодня знаем об этих людях, пришлось с великими трудами собирать по обрывкам, случайным фрагментам и крупицам.
Все авторы официальной версии заявляют в одни голос, что Дюна – планета, населенная фрименами. С таким же успехом можно сказать, что Европа – это континент, населенный французами. Во-первых, как я уже говорил, кроме фрименов Арракис населяло еще около семидесяти народностей, живших далеко от пустыни. Во-вторых, такой нации, как фримены, не было вовсе.
Фрименами, то есть Свободными – бедуинами, – называли себя одиннадцать родов Хайдарабадского эмирата, на территории которого, по воле судеб, и разворачивалось действие арракинской революции – но с легкой руки имперских бытописателей этот ярлык приклеили всем народам, населявшим Западный и Восточный Рифт.
Здесь, однако, и без наших путаников-летописцев присутствует серьезная сложность. Жители пустыни, носители различных языков и традиций, несколько веков рождались и умирали в полном отрыве от тех наций и культур, к которым себя причисляли. Неизвестный, но весьма продолжительный по историческим масштабам отрезок времени (никто не знает, как и когда была заселена Дюна) они варились в собственном котле, меняясь и ассимилируясь бок о бок с такими же маргиналами, явившимися неведомо откуда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
В этих условиях само собой напрашивается элементарное решение, и называется это решение холодильник. В самом деле, нет ничего проще – пропустить этот переполненный влагой воздух через достаточно охлажденную трубу, и из этой трубы живительной струйкой потечет конденсат! За силовой подпиткой для этого процесса дело не станет: во-первых, солнечные батареи, во-вторых, дующие с полюсов круглый год меридиональные ветра – неиссякаемый и бесплатный источник энергии. Сразу возникает простейшая схема: ветряк на поверхности, а чуть глубже под землей – труба с холодильником, вентилятором и емкостью для сбора конденсата.
Думаю, бессмысленно искать какого-то легендарного конструктора этого проекта. Замысел слишком бесхитростен, идея наверняка пришла во многие головы одновременно, и очень многие умелые руки в разные эпохи брались за ее исполнение. Имен не сохранилось, но факт налицо – где-то около трехсот лет назад фримены начали энергично рыть землю и тратить прибыль от продажи спайса на закупку горнопроходческого и водопроводного оборудования, а также всевозможных электрогенераторов. Фрименские шахтеры и водопроводчики выделились в особую, избранную касту, о которой, по непонятным причинам, официальная версия умалчивает.
Да, деньги от продажи спайса. Это один из самых интересных моментов нашей истории. Спайсовая цивилизация просуществовала немногим более двухсот лет, но сам спайс на много столетий старше. Население Дюны торговало своим наркотиком, ценившимся как сильнейший галлюциноген, как минимум за триста лет до появления императоров и Навигаторов; уже тогда началось строительство подземных морей и водосборников, а с появлением пленочных керамбетонов и металлорганики, стойкой на изгиб, разрыв и способной к регенерации, эти работы приобрели особенный размах.
Кто не видел многоэтажного размаха арракинских тоннелей и вентиляторов с их четырехметровыми лопастями, тот не видел Дюны. Производительность этих монстров была ничтожной, КПД, наверное, на уровне паровозного – но их было несметное количество, и работали они круглосуточно, год за годом, десятилетие за десятилетием, приток влаги был высоким и постоянным, так что уже к началу века спайсовых реформ проблема водоснабжения на Дюне была решена.
Естественно, в харконненские времена фрименские ветряки бомбили и всячески старались уничтожить. Естественно, даже для самого крутого бедуина принять душ посреди пустыни было делом затруднительным. Но система подземных рукотворных морей, водоводов и насосных станций работала бесперебойно, и с тем же постоянством продолжали крутиться ветряки.
Вот тогда и настал час Пардота Кайнза с его маниакальной идеей сделать Дюну зеленой и цветущей. Правда, он собирался оставить немного пустыни для червя и спайса. Милейший человек! Он хотел указывать природе – вот досюда можно, а дальше уже нельзя.
Невозможно теперь ответить на вопрос – почему фримены так доверились Кайнзу. Среди тех, кого он обратил в свою веру, были и экологи, понимавшие всю хрупкость и уязвимость пустынных биоценозов, были старейшины родов, настроенные более чем консервативно ко всем новшествам, тем более занесенным откуда-то издалека, были просто образованные люди, знавшие историю – но, скорее всего, соблазн оказался слишком велик. К тому же официальный имперский жетон давал Пардоту возможность не считаться со многими из его оппонентов.
Строго говоря, Кайнз совершил всего одну единственную ошибку. Ошибку столь же роковую, сколько и необъяснимую, необъяснимую не только для ученого, но просто для грамотного человека. Он не учел дрейфа полюсов Дюны. Можно даже сказать – чудовищного дрейфа.
Земная ось вращения (которую под руководством Кристофера Робина некогда столь успешно искал Вини-Пух) изрядно погуливает – вычерчивает прецессионный конус и кланяется плоскости орбиты. Ось вращения Арракиса ведет себя не в пример солиднее – во-первых, она стоит прямее (фримены практически не знают, что такое полярная ночь), во-вторых, ее биения намного меньше. Но штука в том, что сама планета на диво нестабильна по отношению к этой своей оси. Какие-то неведомые мантийные потоки регулярно перераспределяются в чреве Дюны, и с периодичностью примерно в двадцать тысяч лет географические полюса родины спайса выписывают по карте длинные неправильные овалы, покидая точку пересечения тверди с осью вращения, сползают к экватору и вновь возвращаются к насиженным местам. Это значит, что ледяные полярные шапки время от времени съезжают набекрень, тают, отдавая воду атмосфере, и затем, сократившись более чем на три четверти, откочевывают обратно, подальше от жарких солнечных лучей, после чего процесс надолго замирает. Эти путешествия рождают значительную сейсмическую активность – Дюну в той или иной степени потряхивает каждую неделю – и основательные сдвиги климатических поясов, однако за миллионы лет природа сумела очень хорошо приспособиться к этим переменам – увы, она не предполагала усилий человека по ее улучшению.
Оговорим сразу: до сего дня у науки нет однозначного ответа на вопрос о поисхождении столь высокой концентрации воздушных паров в атмосфере Арракиса, как нет и ясного представления о путях их циркуляции. Палеогеология Дюны (термин заведомо неправильный, зато понятный) скончалась еще во младенчестве; все существующие ныне теории – это компьютерные модели, построенные на весьма ограниченном материале. Мы не знаем, как и в какие времена исчезли с лица планеты моря, реки, озера, став сначала паром, а потом – льдом и снегом на полюсах, какие катаклизмы и искривления орбиты породили эти удивительные чередования влажных и сухих периодов, какова подлинная механика влагообмена между тающими и нарастающими ледниками.
Очевидно лишь одно – на горе фрименам, Пардот начал свою деятельность как раз в рубежный момент смены климатических эпох, после финальной точки аридного застоя и первых, едва ощутимых результатов растопления полярных льдов. Арракис тогда еще казался сплошной однообразной пустыней, царством гор и песка, над которым не властно время. И Кайнз-старший пал жертвой этой иллюзии – то ли постигло его загадочное помрачение ума, то ли неистовство фанатика-ирригатора застлало глаза, то ли… Бог весть. Загвоздка в том, что Пардот не мог не знать, с чем имеет дело, и все же не внял голосу разума. Официальное предание рассказывает о том, как однажды он посадил топтер на расчищенную бурей поверхность соляного озера и патетически воскликнул, что теперь-де не сомневается – на Дюне была вода! Но следующий, естественный для всякого нормального человека вопрос – а куда и почему эта вода пропала – ему, как ни странно, в голову не пришел. Да что там соляное озеро! Примитивный шурф, пробитый в любом предгорье любой части Рифта, запросто продемонстрировал бы чередование слоев, картину, которая немо и красноречиво говорит сама за себя. Но Пардот, великий ученый, как нам его рисует легенда, не стал рыть шурфа, как не стал проводить спутниковых замеров полярного дрейфа, анализа геофизических данных, да и много чего еще.
Вместо этого он занялся совершенно другими вещами. Всем известны его идиллические эксперименты по засаживанию дюн травкой, но мало кто представляет себе, в каких масштабах испытывалось бессчетное количество семян всевозможных генетически измененных уродов в надежде отыскать подходящие для пустынных почв Дюны. Большинство из этих бездумно рассаженных зародышей сгинули без следа, но несколько мутантных видов – красная виргинская сосна, карликовая лиственница и даурская солянка – дождались своего часа и стали подлинным проклятием планеты.
Однако истинной бомбой замедленного действия были биологические активаторы. Этот факт замалчивается особенно тщательно – купленные за безумные спайсовые деньги тысячи и тысячи тонн всевозможных «почвенных наркотиков» были вбуханы в арракинские пески – в основном в северном полушарии, где находилось большинство имперских биостанций. Земля была отравлена на десятки метров в глубину на колоссальных площадях, и это еще без учета того, что многие из этих веществ обладают свойством спонтанной кумуляции, так что их концентрация сплошь и рядом достигала, выражаясь геологическим языком, ураганных величин.
Во времена Пардота об этих вещах никто не думал. Кое-где пески удалось остановить, в тени ущелий развели маленькие садики – но в целом пустыня оставалась все такой же величественной и равнодушной к человеческим замыслам и потугам. Добыча спайса шла своим чередом, война с Харконненами тоже, и все в общем оставались довольны.
После долгих лет экологических неистовств (невольно вспоминается строка из «Фауста»: «… самой чумы похлеще бушевал…») умер Пардот, его сменил сын Льет, которого тоже не стало в свой срок; к власти, после всех перипетий, пришел император Муад’Диб. Дюна тем временем все больше кренилась на орбите, склоняя ледяной панцирь, и точка реального полюса скользила по тверди, как солнечный зайчик по катящемуся арбузу. Очень быстро скользила.
Быстро, конечно, по геологическим часам, этот процесс ведет счет на тысячелетия, но, во-первых, космические темпы Дюны и впрямь обгоняют все известные стандарты, а во-вторых, по несчастному совпадению, точка на графике действительно попалась критическая. Есть капля, которая переполняет чашу, и бывает так, что неприметная на первый взгляд перемена угла освещения, высоты солнца над горизонтом, три лишних градуса среднегодовой температуры взрывают все сложившееся за целую эпоху положение вещей.
Дело даже не в том, что покинувший полюс ледяной континент породил серьезный источник влажного воздуха. Дело в том, что дрейф полюсов передвинул эту зону многокилометровых ледяных толщ в более низкие широты и сделал подвластной западному переносу. Дюна, как и Земля, вращается с востока на запад, и ветра, покорные сыны атмосферы, отстающей от вращения планеты, дуют, естественно, с запада на восток. Теперь подхваченные ими полярные воздушние массы с удвоенной силой хлынули в пустыню, справа и слева обтекая Центральный Рифт, а заодно в загибах атмосферных фронтов производя те самые кориолисовы бури, которые так любит поминать официальная версия. Дальше, уже от экватора, все то же перекрученное кольцо ветров, подняв уже основательно прогретый, но все еще влажный воздух ввысь, уносило его к северу и к югу, чтобы уже на новых полюсах снова превратить его водяной пар в снег и лед.
И все больше воды оседало в скалах и песках, в каменных россыпях и расщелинах, все богаче становилась роса, все гуще туманы. Разумеется, в любом случае арракинской Хаммаде, например, далеко до легендарной пустыни Намиб, овеянной дыханием океана, или до Сахары с ее ежегодными наводнениями – но для Дюны такой переход очень заметно менял положение вещей. Воздух начал остывать, и на главных широтах пардотовых опытов наметилось такое чудо, как нарастающая умеренность климата. Не буду утомлять читателя биоценологическими подробностями, скажу лишь, что тогда-то и ударил час. Сработали биоактиваторы, и растительный бум неудержимо выстрелил.
Плодовитость растений подскочила до небес, циклы размножения закрутились с невиданной скоростью. Захватывая громадные территории, красная сосна в несколько лет ушла за экватор, и тысячи квадратных километров дюн покрылись ее сеянцами. Следом двинулась лиственница, проникая своими корнями на невероятные глубины, забираясь в подземные коммуникации и сооружения. В образовавшейся тени резко подскочило влагоудержание и энергично пошел процесс растворения грунтовых солей. Тогда настал черед даурской солянки, этого живого насоса минералов почвы.
Если посмотреть на карту, то видно, что изменения прошли двумя большими языками с северо-запада на юго-восток по обоим Рифтам до экватора, и далее уже отдельными пятнами. Никаких естественных врагов у голосемянных на Дюне не было, очнувшиеся активаторы буйствовали, и в шесть-семь лет значительная часть обоих полушарий зазеленела. То, что произошла катастрофа, Свободные поняли далеко не сразу, разбросанные там и сям по барханам очаги кустарника смотрелись сущим пустяком. Но в первые же годы на залесенных территориях, не вынеся кислотности и засоления почв, погиб песчаный планктон. Затем, ломая тысячелетний маршрут, эти места начали покидать взрослые черви, численность Шай-Хулудов стремительно пошла вниз, ареал, сокращаясь, исчезал буквально на глазах, а вслед за ним исчезала и промысловая зона! Северные провинции, за редким исключением, оставались без спайса, и фримены Магриба оказались в положении, которое можно было назвать по меньшей мере бедственным.
При столь катастрофическом падении добычи цены на спайс должны были бы подскочить до небес, и тем самым в известной мере смягчить удар по фрименской экономике. Но эпоха правления Муад’Диба как раз и знаменита постоянным снижением цены на арракинский меланж, а после печальной памяти моратория двести одиннадцатого года это снижение перешло и вовсе в обвал – и эти рыночные котировки повлияли на судьбы Свободных куда больше, чем все решения и реформы императора Атридеса.
Арракинский джихад, объявленный Муад’Дибом, несмотря на всю путаницу статистических данных, демонстрирует предсказуемую и недвусмысленую картину: максимальное количество добровольцев как раз и дали районы, наиболее пострадавшие от экологического катаклизма. Не призывы безудержно разрекламированного Лисан аль-Гаиба, не религиозный психоз – фрименов погнали на войну за тридевять земель от дома авантюры Пардота Кайнза и даурская солянка.
Дома же картина складывалась и вовсе невеселая. Никакие почвенно-кислотные напасти не могли заставить один фрименский клан пустить другой, соседний клан, добывать спайс на своих исконных землях. Слишком большой кровью были проведены и держались невидимые пустынные границы. Между обездоленным севером и более или менее уцелевшим югом – точнее, юго-востоком – сразу выросло грозное напряжение. У лишившихся средств к существованию северных племен незамедлительно обнаружились тысячи причин для обид и мести, а поскольку каждый фримен – это прежде всего воин, готовый в любую минуту умереть во имя своего рода, тень гражданской войны легла на пески очень рано.
Войны, джихад, истощение ресурсов планеты сделали свое дело на удивление быстро – фримены Арракиса сгинули менее чем за сто лет, даже полвека спустя после воцарения Муад’Диба уже мало кто слышал о каких-то диких племенах Свободных из пустыни. Не осталось даже памяти о них, список исследований, свидетельств, хроник, письменных или устных источников трагически короток. На Дюне никогда не было ни истории, ни этнографии, и то немногое, что мы сегодня знаем об этих людях, пришлось с великими трудами собирать по обрывкам, случайным фрагментам и крупицам.
Все авторы официальной версии заявляют в одни голос, что Дюна – планета, населенная фрименами. С таким же успехом можно сказать, что Европа – это континент, населенный французами. Во-первых, как я уже говорил, кроме фрименов Арракис населяло еще около семидесяти народностей, живших далеко от пустыни. Во-вторых, такой нации, как фримены, не было вовсе.
Фрименами, то есть Свободными – бедуинами, – называли себя одиннадцать родов Хайдарабадского эмирата, на территории которого, по воле судеб, и разворачивалось действие арракинской революции – но с легкой руки имперских бытописателей этот ярлык приклеили всем народам, населявшим Западный и Восточный Рифт.
Здесь, однако, и без наших путаников-летописцев присутствует серьезная сложность. Жители пустыни, носители различных языков и традиций, несколько веков рождались и умирали в полном отрыве от тех наций и культур, к которым себя причисляли. Неизвестный, но весьма продолжительный по историческим масштабам отрезок времени (никто не знает, как и когда была заселена Дюна) они варились в собственном котле, меняясь и ассимилируясь бок о бок с такими же маргиналами, явившимися неведомо откуда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28