Вокруг было только море. Море окружало со всех сторон. Голубые паруса, надуваясь, увлекали вперед, за ветром громаду боевого судна. Стыдно сказать, но я, селентинец, никогда прежде не плавал на кораблях!
Касатки возлежали на корме, сбросив свою клетчатую морскую форму от королевского портного Валентина.
Касатки...
Да, точно: на "Цветке" касатки. На средних военных судах акулы, на быстрых шкипах дельфины. Прочие относятся к тюленям. Матросами касаток не называй, блаберон, чтобы не нарваться на неприятности, блаберон. Так было сказано, неизменно поминая блаберон после каждого второго слова, а потом нас с Лайком послали в трюм.
"В бочке, за белыми мешками. Берите в голубых обертках, их вдогонку блаберо-он!"
Все понятно. Рыцарь...
Из трюма мы уже не вернулись, а касатки, надо полагать, будить нас не стали. Сами справились, надо полагать.
Теперь они лежали, раскинув ноги, а я хоть убей не помнил, с кем из них мы вчера имели дело.
Две касатки молча смотрели мимо меня, а третья вовсе не проявляла признаков жизни.
Я сел на теплые доски и прислонился к округлому борту. Наверное, те, с кем мы вчера имели дело, еще спали. Ну и ладно...
Я принялся рассматривать женщин и размышлять об их сущности.
В Златограде женщин почти не было. Честно говоря, я даже как-то не очень и задумывался о таком явлении природы. Я знал, что женщин-рыцарей во всей Селентине раз-два и обчелся. Женщин великих деятелей и того меньше. Вот мореходы они хорошие, что да то да.
Но все-таки - зачем природе понадобилась такая странная разница?
Я внимательно изучал загорелых касаток: полные груди с сосками, похожими на верхнюю часть шлема (причем у многих соски красные, как глаза ярков); ноги, гладкие как палуба; у всех без исключения принципиальное (то есть абсолютное!) отсутствие бороды и усов. Отсутствие мощи, во всем какая-то не воинская плавность. Плечи почему-то узкие, бедра почему-то широкие. И прочие отличия. Касатки, одним словом. Акулы, дельфины... Чудилась мне за всем этим какая-то тайна.
Одна из касаток медленно, с видимым удовольствием прогнулась. Вот так я тоже никогда не сделаю, в голову не придет. Странно...
Непостижимые создания, особенно без одежды.
Плавное покачивание постепенно возвращало меня к ощущениям вчерашнего вечера. Нет уж!..
Я встал и прошел вдоль правого борта.
На возвышении между второй и третьей мачтами, перед огромным штурвалом дежурила касатка в форме. Она была совсем не такая, как те, на корме. "Цветок Ириса" повиновался ей и весь ее вид говорил о том, что она убеждена, уверена: "Цветок Ириса" не выйдет из повиновения. Руки небрежно покоились на круглой деревянной поверхности, взгляд был устремлен вдаль. Свое третье имя она носила недаром: воля корабля выражалась в ее фигуре, во взгляде. А наверху другие касатки, нависая над бездной, управлялись с голубыми полотнищами.
И это после ледяного шоколада перед сном!
Касатка у штурвала совершила едва различимое движение. Корабль плавно лег на правый бок.
Вот зачем нужны тонкие пальцы! Гибкое тело, пусть не сильное, но чувствительное.
Да, когда женщина в форме, она куда понятнее.
Я представил себе их в сражении: ведь корабельным командам, кажется, нередко доводилось самим защищать корабли. Враги лезут через борт, пытаются захватить пространство палубы (в курсе военной теории для тяжелого дефендера есть понятие "пространство стен замка", значит в каком-нибудь другом курсе должно быть понятие "пространство палубы"), касатки действуют мечами... нет, они, конечно же, будут действовать не мечами, а легкими копьями. И сверху забрасывать противника дротиками или метательными кинжалами. А та, у штурвала, властительница "Цветка" станет бросать корабль с одного бока (или галса?) на другой, сбивая координацию нападающим и создавая преимущество для своих, привычных...
Внезапно я остановился, пораженный страшной мыслью.
Я ударил ладонями по бедрам. Я помчался назад, в трюм.
Ноги сами несли меня, я кубарем скатился вниз по лестницам, я не видел, что передо мной - что бы ни было - сейчас ничего не имело значения.
Его не было со мной!
Проснувшись, я поднялся на палубу, сидел там не менее получаса и все это время его со мной не было!
Если моего оружия, моего знака нет рядом с Лайком, то... То я не знаю, что буду делать!
Лайк не спал. Он лежал с открытыми глазами и думал.
Не говоря ни слова, я стал искать между тюками, с отвращением отбрасывая их в стороны, не замечая тяжести.
После некоторого наблюдения Лайк спросил:
- Это?
Я посмотрел туда, куда он показал глазами. Из перекрытия, образующего потолок, торчали две рукояти. Клинки были всажены в дерево на три четверти длины.
Неужели это сделал я?
Кто это сделал?!
- Зачем? - только и смог я спросить.
Лайк не торопясь встал, приставил тюк к стенке, залез на него и легко вытащил оружие.
- Чтобы не порезаться. Чтобы не размахивать в тесном помещении.
- А там? - показал я пальцем вверх.
- Там пусто. Склад там сыпучих товаров.
Он передал мне мой меч. Я подержал его в руке, почувствовал рукоять и произнес:
- Это же... Это же меч!!!
- Обычный клинок. Серая сталь.
И он лег на прежнее место, вытянув ноги, явно не намереваясь двигаться без особой на то нужды. У него был вид человека, готового ждать долго и не понимающего тех, кто способен куда-то спешить.
Ближе к вечеру на корме собралось общество. Касатка зажгла фонари. Я подумал, что если бы поблизости случился берег, то оттуда мы казались бы одним далеким огоньком, на самом деле состоящим из нескольких маленьких огонечков. От этой мысли мне сделалось очень уютно.
До ужина оставалось около часа, хотя я еще не вполне разобрался с распорядком корабельной жизни. Половина касаток проснулась к обеду, переспав даже испытанных столичных рыцарей. Теперь те и другие расположились поудобнее вдоль борта, рыцари - все в синих шелковых одеждах, касатки - кто в клетчатой форме, кто в ней же без верха, а кто вообще без ничего.
Мы с Лайком были в сером.
Обед меня порадовал. Как оказалось, на этом основательном судне основательно и со знанием дела подают на стол. Отныне я взирал в будущее с оптимизмом: нам предстояло не меньше недели пути, а значит не меньше недели таких обедов. Впрочем, чтобы оправдать то количество золотых, которое Лайк выложил за дорогу, обедать нужно, наверное, не переставая. Ну разве что с перерывами на ужин.
Среди рыцарей выделялся один, судя по всему бригадир. Рукоять его меча сверкала драгоценными синим оком и желтым ликом. Честно говоря, эти камни и эту рукоять я приметил еще на бульваре в Верхопутье.
- Позовите Путника! - властно сказал хозяин рукояти.
День сдавал последние позиции, с каждой минутой тьма вокруг сгущалась и освещенный участок на корме казался все уютнее и уютнее.
Невзрачный человечек в обычной одежде, типичный мелкий горожанин, возник рядом с одним из четырех фонарей. Его даже не сразу заметили, в том числе и бригадир с драгоценной рукоятью.
- Говорят, Королю приснилось, будто судьба Республики решится на северо-востоке, - негромко произнес человечек.
Все повернулись к нему.
Типичный мелкий горожанин сделал два шага вперед, чуть помолчал ровно столько, сколько необходимо - и заговорил.
Он говорил не как все. Он говорил долго, точно, увесисто. Я еще не слышал, чтобы так говорили. И в его словах был смысл.
- История этой земли могла быть совсем иной, - сказал Путник, - если бы...
И я тотчас забыл о предстоящем ужине. И для меня перестала существовать прекрасная рукоять богача-бригадира.
Они дрались и побеждали. Только так - победить или умереть. Зачем жить побежденным? Кружись в вихре битв, победитель...
Он говорил, слова падали, как капли, только его фигура на перекрестье четырех теней связывала с волей и страстью погибших народов, только его голос окунал в ускользнувшую жизнь трех предыдущих столетий.
А передо мной вставали портреты из курса истории, и список полноправных городов под портретами; этот список я учил наизусть и обязан был рассказать Луцию: изначально родовые - Лунная Заводь, Аристон, Арета, Джессертон, Ривертон, Вэйборн, Кердалеон, Офелейн; получившие полноправие - Крейстон, Галион, Апвэйн, Тозон; и провинции, ой как много, штук двадцать. Тогда еще Штормхейм не значился среди провинций, пусть даже с правом собственного управления. Он был главным оплотом основного противника, чужим, совсем чужим, самым чужим городом.
- ...До утра, до конца света!
Путник замолчал и отвернулся.
И все молчали. А потом мы взорвались. Вся корма приветствовала его, лучшее общество - те, кто смог выложить кучу золотых за место на "Цветке", и те, кто был послан лично Королем, - а он стоял спиной к шелковым рыцарям и голым касаткам... Он пошел прочь от нас, и уже выходя за круг света, на границе ночи вновь обернулся.
- Лиловый цвет складывается из голубого и черного с небольшим добавлением красного. После чего лиловый цвет ближе всего к синему. Удачи, рыцари!
На сей раз его никто не понял. Почти никто. Один лишь Лайк издал возглас одобрения и с удовольствием хлопнул в ладоши.
Сразу после ужина я хотел подойти к нему. Но не подошел. Кто-то все время стоял рядом, а вопрос, который я должен был задать, слишком волновал меня.
Я вспомнил сон, из первых, наверное, самый первый мой сон. Вернее, я никогда не забывал его. Он просто ждал своего часа и сегодня час настал.
Я видел дверь - грязную, железную с ржавчиной, с изображениями уродов и перекрещенными стрелами. Дверь была вся в паутине, она являлась частью огромного грязно-коричневого дома, но я не мог увидеть весь дом, передо мной была только эта дверь, и на пыльном полу перед ней лежали обрывки серой смятой бумаги. Вдруг - скрип, и дверь, казавшаяся недвижимой, еле-еле, на полступни приоткрывается, а за ней... Невозможной, неземной яркости не то синий, не то голубой свет! За пылью, ржавчиной и паутиной...
Я хотел спросить его, откуда он знает о моем сне?!
Потом все ушли вниз, кто в свои морские апартаменты, кто в жилой ярус трюма, все кроме вахтенных касаток. На палубе горел уже только один фонарь, я сидел вдали от него, в темноте, и пытался понять, и сейчас мне снова казалось, что я не уходил из Златограда; так же я сидел и думал в комнате под самой крышей, и в дозоре на пристани, и ночью в пустом зале, когда Гай, Марк и остальные Артуры Гилденхомы засыпали.
Дверь скрипнула - простая дверь, без паутины, без уродов, обыкновенная деревянная дверь, ведущая во внутренности корабля, - и я увидел сначала Лайка, а затем его, Путника. Они стали прямо под фонарем, мне были отлично видны их лица. Лицо Лайка светилось уверенностью и силой, совсем как под конец четвертого дня пути из Златограда в Апвэйн.
- Я никогда не видел Короля, - сказал Лайк.
- Странно... - проговорил Путник.
Они помолчали.
- Король одарен видениями, - сказал Путник.
Лайк не ответил. Путник сказал еще что-то, но я не расслышал.
Лайк произнес:
- Два скрытых сказания, забытый стишок - и все?
Наверное, он спросил. Но прозвучало не как вопрос, наоборот, вопреки словам уверенности в нем прибавилось.
- Воля Луны, - сказал Путник.
- Воля Луны, - согласился Лайк. - Будь здоров, Публий Джессертон!
И он отправился искать сны, оставив Путника Публия Джессертона наедине с Луной и невидимыми из светлого круга вахтенными касатками.
Тогда я вышел из темноты и задал свой вопрос.
История этой земли могла быть совсем иной, если бы Черный Властелин однажды вышел из своей столицы. Но темная цитадель все так же дремала в самом сердце горного кряжа, и ни один рыцарь не покинул ее пределов, и никто из людей цвета не ведал, что творится за неприступными стенами и каковы замыслы их повелителя. Только страшные большие птицы изредка поднимались над замком и удалялись, гонимые чужой волей еще дальше на север.
В сороковую весну от основания, к западу от горного кряжа, на холодной равнине, не успевшей оттаять после северной зимы, сошлись две силы.
Символом солнечных наездников была небесная голубизна и сами глаза их были осколками голубого неба. Они верили, что Солнце-Создатель покоится на их плечах, на плечах своего воинства, и что когда доведется уйти, каждый из них станет частицей глубокой лазури. Они явились на север, потому что Солнце с трудом проникало в этот край. Солнцу надо было помочь.
А серые тени, едва различимые на фоне скал, встали армией гномов. Их непостижимая, как подземные тропы, логика вряд ли могла объяснить, почему конные отряды из теплых степей пришли за холодом.
И была бы схватка, хотя ни те ни другие еще не знали, что им суждено навеки возненавидеть друг друга. Ведь не всякая схватка приводит к ненависти.
Три дня стояли они: первые в открытом поле, вторые - прикрыв спины скалами. И три ночи мустанги громким фырканьем отпугивали серых лазутчиков. И гномы уже перестали надеяться на то, что, возможно, холод сам изгонит южных гостей из своих владений.
А на четвертое утро коварный враг прислал посольства в обе армии. И гномам, и всадникам он предлагал помощь и называл себя другом.
О, прости Луна лицемерных, но отверни от них свой лик и предоставь нам, живущим, осуществить возмездие!
Всадники Солнца не стали смирять благородные сердца. Они забыли об армии теней и повернули быстрых мустангов на восток, к горным проходам, ведущим в таинственный край Черного Властелина.
И было седьмое утро. И они увидели горы.
После поворота на восток ни разу не останавливался бег лучших скакунов Вселенной. Но пред горами от изумления стояли они еще три дня, а потом долго-долго преодолевали перевал.
Преодолев же, увидели гномов.
Гномы подходили с севера. Их казалось больше, чем прежде, и шли они наперерез. Вторая половина серой армии уже осаждала черную цитадель.
Никто никогда не опережал всадников Солнца. Но прошедшим сквозь горы удалось их обмануть.
Так началась великая война, приведшая в конце кругов своих к краху двух народов: к уничтожению всадников Солнца, разорению севера, гибели востока, к мимолетному триумфу и великой трагедии неприметных до поры обитателей пещер и ущелий.
Черный Властелин пал, и цитадель его покорилась гномам. Тьма этого мира умерла неожиданно быстро. Но даже смерть ее принесла зло, ибо серые, убив тьму, сами сделались частью тьмы.
Тогда, в сороковую весну от основания ни один мустанг не ушел из горной ловушки. Они смяли первый заслон, но разбились о черные стены. Их вера скрылась за вершинами, гномы заняли перевалы, а на перевале лучший из всадников слабее последнего горца.
С тех пор бои следовали за боями, и погибали голубоглазые, устремляясь в небо, и сливались с землей воины-тени. Но все-таки чаще Солнце побеждало камень, и влажные травы степей улыбались, а ледяные вершины становились седыми от горя.
На пятнадцатый год великой войны неполная армия из шести мустангримских отрядов совершила дерзкий рейд в страну гномов. Они объединились, чтобы прославиться и погибнуть. Но путь их лежал не на северо-восток, где прежде гнездилась тьма, а на северо-запад, в край, откуда вышла некогда первая серая армия и куда не забредал еще ни один непрошеный гость.
Герои! А может, они надеялись вернуться? Кто знает...
От пяти родовых городов серого народа остался один. Последний отряд, проклинаемый горцами, мог уйти, но голубоглазые бойцы бросались на стены, хотя каждый из них знал, что они и так уже совершили невозможное. Они умирали с ликованием, с осознанием неминуемой победы Солнца над камнем после такого удара серые не должны были оправиться.
Но...
На востоке, в неприступной цитадели гномы овладели черным знанием. Им удалось найти затерянный замок, мифический Гриффинор, притаившийся от всего света на самом-самом севере, в углу земли. Им удалось приручить своенравных диких грифонов. И едва случилось сие, едва первая грима превратилась в гриффину, стал народ дварров грозной силой, от которой суждено было содрогнуться миру.
Тогда в теплых степях еще не слыхали о Гриффиноре. Всадники обратили взоры к югу, к бесплодной стране орков, дабы прекратить раз и навсегда нападения волков на мустангов. Волки-оборотни из Волчьего замка слишком часто стали появляться среди душистых трав. А пока повелители мустангов сражались с волками, повелители грифонов, неслышные и невидимые, подбирались к их землям. И летели над серой армией чудища из угла мира, улетали вперед и возвращались, словно привязанные незримыми нитями к низкорослому племени.
И был разрушен Мустангрим. И был разрушен Флеймарк. И был разрушен Дерридон.
И высыхали травы, терялся неотвратимо их аромат, пропадало навеки степное блаженство, блаженство голубых пастбищ. Земля орков - каменистые тропы да волчьи болота - сделалась прибежищем мустангов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14