– Хорошо, – кивнул Корэм. Настоятель вышел с ним из барака и указал ему на длинную дощатую скамью.
– Подождите здесь. И снимите латы – они вам будут только мешать.
Он ушел. Корэм снял латы и сел на скамью, глядя, что творится вокруг. Вскоре пустынный двор оживился – послушники Аргиона один за другим потянулись к храму, неторопливо, без спешки, словно делали заранее известное, давно запланированное дело. Коня Корэма расседлали и увели в конюшню, груз унесли, затем пришли за латами. Поколебавшись, Корэм позволил унести и их. Время от времени он взглядывал на тень дерева, ползущую к третьему окну храма. Когда она коснулась оконной рамы, из дверей храма вышел один из Бесстрашных и направился к нему.
– Все готово, – сказал он, подойдя. – Идите со мной.
Корэм вошел вслед за ним в храм. Это было квадратное помещение, изнутри казавшееся светлее и просторнее, чем можно было подумать, глядя на храм снаружи. Его стены, как и стены храма Арноры, в котором не однажды бывал Корэм, были увешаны оружием. Однако, было общеизвестным, что в бою Бесстрашные не пользовались ничем, кроме шестов. Хотя бы по этой причине Корэм никогда не захотел бы стать одним из них – он слишком любил холодный металл.
В Триморье никогда не изображали лиц богов. Если и появлялись очевидцы, утверждавшие, что видели того или иного бога в лицо, считалось, что боги никогда не предстают перед людьми в истинном обличье. Вместо лиц богов изображали их орудия – прялка, ткацкий станок и ножницы издавна олицетворяли Трех Мастериц. Миэлу представляла мотыга, Диону – весы, Сардона – головной обруч, Гангара – чаша. Даже Кальдона представляла набедренная повязка, хотя имелась в виду не совсем она. Одну Насмешницу не олицетворяло ничего. В храме Аргиона, в предназначенном для жертвенника углублении передней стены, был подвешен огромный, в полтора человеческих роста щит, пересекавшийся таким же огромным, вертикально расположенным мечом.
Сам жертвенник был вынесен на середину храма. Вдоль боковых стен, скрестив перед собой ноги, сидели обнаженные до пояса послушники Аргиона. Их было много, здесь, похоже, собралось все население обители. Корэм, подозревавший, что ему придется принять бой с кем-то из них, удивился, увидев, что все они безоружны. Под символом Аргиона сидел еще один послушник, перед которым дежал большой барабан. Настоятель ждал Корэма перед жертвенником.
Помешкав мгновение, Корэм подошел к первому среди равных. Тот молча сделал шаг в сторону, освобождая место перед жертвенником, и Корэм увидел, что на его дальнем краю лежит узкое овальное блюдо, а на нем – кинжал. Обычный кинжал, хорошей ковки, с муаром по голубоватому обоюдоострому лезвию. Необычным казалось, что вдоль обеих плоскостей лезвия шли коричневатые потеки, словно на оружии остались засохшие следы крови.
– Слушайте, в чем состоит испытание. Вы кладете руку вот так, – настоятель положил растопыренную пятерню на край железной поверхности жертвенника, – и стучите острием кинжала поочередно между каждым из пальцев в ритм тому барабану, – он сделал движение подбородком в сторону послушника с барабаном. – На кинжале сильный и быстродействующий яд, поэтому малейшая царапина приведет к смерти. Смерть будет неприятной, но быстрой. Понятно?
Корэм взглянул на кинжал, затем на барабанщика.
– И долго мне стучать?
– Пока не смолкнет барабан. Будьте готовы к любому сроку, потому что испытание иногда очень затягивается.
– Ясно.
– Тогда берите кинжал.
Корэм взял кинжал, перехватил рукоять поудобнее. Настоятель задержал на нем взгляд, словно желая что-то сказать, но не решаясь.
– Не забудьте, крышка жертвенника скользкая, – все-таки сказал он, прежде чем отойти.
Крышка была как раз на такой высоте, чтобы можно было стучать по ней кинжалом, почти не наклоняясь. Корэм встал вплотную и положил руку на край. Он едва успел прикинуть в уме, что нужно делать, как раздался первый удар барабана. Корэм поставил острие кинжала на гладкую железную поверхность между большим и указательным пальцем.
Один за другим потянулись удары, медленно, лениво, словно барабанщик отдыхал после каждого замаха колотушкой. Краем уха Корэм услышал, что остальные затянули песню, видимо, являвшуюся частью ритуала, и захлопали в ладоши, стараясь попасть в ритм барабану. Пение было нестройным, хлопки тоже, поэтому он перестал их слушать, чтобы не сбиться с ритма. Он успел только заметить, что песня, как и прочие ритуальные песни, начиналась с восхваления бога. Но отвлекаться было нельзя – слишком многим он рисковал, чтобы достичь цели. Корэма страшила не собственная смерть – он заранее знал цену риска и принял ее – ему была невыносима мысль, что осквернитель благородного воинского искусства останется живым и безнаказанным.
Ритм начал убыстряться. Корэм слышал только мерные удары барабана, воспринимая все прочее как неясный шум за пределами слуха. Он видел только свои пальцы, поблескивающее между ними полированное железо и голубоватое, в бурых потеках, лезвие кинжала. Кинжал поднимался и опускался точно посередине между растопыренными пальцами, не упираясь в поверхность и не отталкиваясь от нее, потому что кончик легко мог соскользнуть при упоре. Корэм не задумывался ни о смысле, ни о разумности, ни об исходе испытания. Мысли ускользнули из его головы. Все было предельно простым. Нужно было поднимать, а затем точно ставить кинжал, пока не стихнет барабан.
Ощущение времени тоже ускользнуло, словно он оказался в безвременьи, где нет ни прошлого, ни будущего, а одно только настоящее, примитивное, как выполняемые действия. Ритм рокотал, не оставляя времени ни на что, кроме контроля движений – даже не контроля, а пристального наблюдения за движениями, которые совершала сама рука. В божественном учении говорилось, что мир существует, пока боги не отводят от него внимания. Здесь было похоже – отведи внимание, и мир исчезнет, рухнет, но даже на эту мысль у Корэма не осталось кусочка свободного сознания, оно было всецело поглощено действием.
Его охватило странное чувство, похожее на транс. Ему казалось, что он стал столбом могущества, проводником сконцентрированной на нем, идущей неведомо откуда силы. Это было похоже на упоение боем, но здесь он не мог ни думать, ни рассуждать – только ощущать. Это было полетом на гребне волны, бегом по канату, зыбким равновесием на краю падения. Это было бесконечным мгновением власти над вечностью, длившимся и длившимся, потому что времени не было.
Но что-то вдруг изменилось за пределами этого мира. Мгновение дрогнуло, отпуская мельчайшую частицу его внимания. Достаточную, чтобы понять – барабан смолк. Корэм медленно отвел и опустил руку с кинжалом. Он поднял взгляд на барабанщика, но его глаза встретили по пути поднос, на котором прежде лежал кинжал.
Теперь там лежала налобная повязка. Круглый обруч из сплошной полоски темно-коричневой кожи шириной в два пальца, закрепленной концами на серебряной бляхе в виде щита, пересеченного вертикальным мечом – точной копии щита и меча, висевших на стене в храме. Корэм не знал, откуда она там взялась. Во время испытания он не видел даже этого подноса, лежавшего перед ним на расстоянии протянутой руки. Возможно, кто-то положил ее туда, пока он стучал кинжалом между пальцами.
Повязка светилась. И серебряная бляха, и темный кожаный ремешок излучали слабый голубоватый свет – цвет любимого Корэмом металла. Или это ему показалось в зыбких бликах огня, пляшущих по стенам? И почему храм так странно освещен? Корэм оглянулся вокруг и увидел, что из окон храма на него глядит ночная тьма, а Бесстрашные сидят с зажженными, наполовину прогоревшими факелами.
Глаза Корэма остановились на стоявшем поблизости настоятеле. Невозмутимый взгляд первого из равных не был невозмутимым. Он был полон благоговейного изумления, словно перед совершившимся чудом. Встретившись глазами с Корэмом, настоятель очнулся от оцепенения и неуверенными шагами подошел к жертвеннику. Он остановился с противоположной стороны жертвенника, напротив Корэма, и осторожно, словно боясь обжечься, взял кожаный обруч с подноса.
Повернув повязку бляхой к себе, он протянул ее вверх и вперед, к Корэму. Тот понял, что нужно сделать, и наклонился к нему. Настоятель надел повязку ему на голову. Кожаный обруч пришелся точно впору, будто был сделан для него.
– Бог поручает тебе восстановить его честь, – послышалась ритуальная фраза.
Корэм не знал, что нужно говорить в ответ, его не научили заранее.
– Честь моего бога – моя честь, – сказал он то, что думал.
– Кинжал? – негромко сказал настоятель и указал взглядом на поднос.
Корэм вспомнил, что кинжал все еще у него в руке, и положил его на поднос. Прикоснувшись к поверхности, кинжал исчез, словно был не вещью, а наваждением. Вместо него на дне подноса отпечаталось его изображение. Настоятель без единого слова отошел в сторону, четверо послушников подняли жертвенник за углы и поставили на прежнее место перед доспехами Аргиона.
Настоятель сделал Корэму едва заметный приглашающий жест и пошел к выходу. Корэм пошел за ним, за ними двумя цепочками потянулись остальные. Когда они вышли под ночное небо, кто-то подал настоятелю факел. Первый из равных отпустил послушников, и они разошлись.
– Я провожу вас до вашей комнаты, – сказал он Корэму. Обычная сдержанность покинула настоятеля, и он чувствовал потребность высказаться. – На моей памяти это первый случай, да и не только на моей. В последний раз Аргион избирал мстителя примерно сто тридцать лет назад. Это был близкий друг Вахала, известного воина, который был убит противником в спину после того, как сдался на поединке. При мне было три попытки добиться этой чести, все неудачные. Я никогда еще не видел, как на подносе появляется повязка мстителя.
– Вы хотите сказать, что она появилась там сама? – без особого удивления спросил Корэм. К нему еще не вернулась способность удивляться.
– Вот именно. Она сама не только исчезает, но и появляется. Ее дает и забирает сам Аргион., – Настоятель дошел до двери и распахнул ее перед Корэмом. – Сюда.
Тот шагнул в небольшую каморку, точно такую же, в каких здесь жили все – застланная кровать, деревянный стол и табуретка. На полу лежали его вещи, снятые с коня, а рядом с ними латы.
Пожелав доброй ночи, настоятель закрыл за собой дверь, и Корэм остался один. Он снял с пояса меч и присел на кровать. Она была жесткой, под тощим матрацем чувствовались доски. Какое-то время любимец Аргиона сидел неподвижно, уставившись в одну точку. Было за полночь, но ему не хотелось ни есть, ни спать. Наконец он вспомнил о повязке мстителя, которая совершенно не ощущалась на голове, и поднес руку ко лбу. Его пальцы наткнулись на прохладную выпуклую бляху с полоской меча посередине. Он снял и повертел в руках сияющий тусклым голубоватым светом обруч, затем снова надел и улегся на жесткую постель.

На другой день Корэм чуть свет выехал в Ширан. Теперь он мог не опасаться погони – ни один воин не встанет на пути мстителя Аргиона – но спешил так, будто за ним гналась вся дворцовая гвардия Тубала. Он ехал от зари до зари, давая короткие передышки коню, чтобы тот не пал в пути. Последний раз он заночевал неподалеку от города, а наутро выехал в путь до рассвета, чтобы к открытию городских ворот быть у стен Ширана.
Места были знакомыми. Дорога шла вдоль Синды, плоская как стол равнина просматривалась во все стороны до горизонта. Впереди показались темно-серые, расплывчатые в утренней дымке стены Ширана, а за ними – крыши многоэтажных домов и верхушки смотровых башен. На дороге не было никого – никто не мог выехать из города в такую рань.
Но нет, он ошибся. Впереди на дороге показалось быстро приближающееся пыльное пятно. Вскоре Корэм смог различить отряд конников, человек двадцать, сопровожавших огромную черную дорожную карету, которую тащила четверка лошадей. Когда они подъехали ближе, Корэм поискал глазами гербы на их форме, но не нашел. Гербов не было.
Проехав поворот на мост через Синду, он поравнялся с ними и придержал коня. Странной была эта процессия с охранниками без гербов, выехавшая из города ни свет ни заря. Солнце еще не вышло из-за горизонта, значит, ворота открыли специально для них.
Конники один за другим проносились мимо. Галопом пролетела четверка, тащившая карету, возница нахлестывал лошадей кнутом. Промелькнул черный бок кареты, выглядевший как-то непривычно. Корэм не успел понять, что ему показалось необычным, потому что его взгляд наткнулся на скачущего рядом с дверцей всадника.
Вернее, на всадницу. Корэм узнал Шебу, которую видел на турнире. Воительница Дахата ехала с непокрытой головой, гордо развернув плечи, ее черные, завязанные в хвост волосы развевались по ветру. Презрительный, отчужденный взгляд Шебы встретился с глазами Корэма и взлетел выше, ему на лоб. Ее глаза изумленно расширились.
Процессия проскакала мимо. Корэм остановил коня и обернулся ей вслед. Первые всадники уже повернули на мост, за которым, как известно, начиналась дорога в Тахор, столицу Хар-Наира. Шеба, приотставшая от кареты на повороте, тоже обернулась назад. Корэм снова почувствовал на себе ее взгляд, но его внимание привлекла не женщина. Шеба была не нужна ему, не ей предназначалось возмездие. Что бы она ни сделала, она была только слугой и выполняла приказы своего хозяина.
Он не сводил глаз с кареты, пока колеса грохотали по мосту. Конечно, Дахата в ней быть не могло – воин должен скакать верхом, а не унижаться до поездки в карете. Что же в ней было не так?
Шеба в тревоге оглядывалась на прославленного воина. Она мгновенно поняла, что такое этот мерцающий голубизной налобный обруч с символом Аргиона, охватывающий голову его любимца. Повязка мстителя. Ей несложно было догадаться, кому предназначено возмездие и за что. Она и прежде понимала, что сделанное Дахатом на турнире идет вразрез с честью воина, но в стремлении угодить повелителю закрывала на это глаза. Но теперь они сами увидели, что грозный бог, которому она поклонялась всем сердцем, осудил ее повелителя и ищет мщения. И ее сердце дрогнуло.
Когда карета миновала мост и скрылась в облаке пыли, Корэм тронул коня и продолжил путь. Однако, странная пpоцессия не выходила у него из головы. Раз здесь была Шеба, этот отряд принадлежал Дахату – наверное, это была часть отряда из полусотни воинов, с которым правитель Хар-Наира приехал в Ширан. Все они оделись в куртки без гербов, значит, совершалось какое-то дурное дело.
Внезапно он понял, что в карете было необычным. Ее окна были наглухо забиты снаружи досками.
Корэм подъехал к северным воротам Ширана с первыми лучами солнца. Ворота открывали, когда круглый солнечный диск выглядывал из-за горизонта, но сегодня их подняли гораздо раньше, чтобы пропустить карету. Ему вдруг подумалось, что стражники наверняка разговаривали с отъезжающими перед тем, как выпустить их.
Он въехал в город не таясь, помня о своей налобной повязке. Говорили, что каждый чувствовал божественное происхождение повязки с единого взгляда на нее, и сейчас было самое время проверить это. Корэм направил коня к дежурившим у ворот стражникам.
Те, конечно, знали его в лицо. И конечно, у них был приказ схватить его, если он появится в воротах. Было даже забавным видеть смесь растерянности и благоговейного изумления, проступившую на их лицах. Наконец они встали перед ним навытяжку, словно к ним подъехал сам правитель.
– Недавно отсюда выехала карета, – сказал он. – Вы открывали им ворота?
– Да, ваша милость, – хором ответили стражники.
– Почему? Почему они не ждали открытия ворот, как все?
– У этой девки с мечом, которая была с каретой, был приказ самого правителя.
– Вот как, – вырвалось у Корэма. Какое бы дурное дело не совершилось, оно совершилось с согласия правителя Саристана. Любимца Аргиона это не удивило, но сейчас ему было не до интриг Тубала. У него была другая цель.
Корэм убедился, что ему нечего опасаться ни ареста, ни преследования. Тепеpь он был неприкосновенен, пока не достигнет этой цели. Но, несомненно, он навлечет на себя немилость Аргиона, если будет пользоваться своей неприкосновенностью для других дел. Корэма никто не предупреждал об этом, но он был уверен, что это так. Если бы он был Аргионом, он тоже рассердился бы.
Он поехал прямо в храм Арноры. Ему нужно было не только покарать Дахата, но и вернуть Священный Меч Арноры, чтобы восстановить справедливость и снять с себя обвинение в краже. Корэм не сомневался, что его меч был испорчен по приказу Дахата, но касательно кражи приза он был не уверен. Такой поступок казался слишком грязным даже для бесчестного воина. Значит, нужно было последовать совету Старика и съездить к ясновидящему в храм-оракул Киклина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43