– Погоди, Раф! Давай-ка сперва обнюхаем тут все. Шустрик прижал свой влажный нос к узкой щели между дверных створок. Сквозняк доносил разные запахи, но, так или иначе, ничего, вызывающего тревогу, – пахло птичьим пометом, перьями, зерном и отрубями – правда, очень сильно, поскольку источники запахов были совсем рядом. Да и не слышно было ничего, кроме близкого шороха птиц в клетках.
– Если только этот кто-то ничем не пахнет, Раф. А так никого, кроме птиц, там нет.
И тут вдруг кто-то громко взвизгнул у них за спиной. Шустрик оглянулся и уставился на обитателя ближайшей к ним собачьей клетки, который представлял собой помесь пекинеса неизвестно с кем. Он стоял, освещенный лунным светом, и с нескрываемым удивлением смотрел на них. Шустрик быстро подбежал к железной сетке.
– Не шуми, Плоскомордый, – сказал он псу. – Того гляди, накличешь табачного человека.
– Чем это вы занимаетесь, а? – спросил пекинес, прижав нос к сетке. – Почему это вы разгуливаете? И что это у тебя за штуковина на голове? Она пахнет той дрянью, которой белохалатники поливают что ни попади.
– Это чтобы холод наружу не выходил, – ответил Шустрик. – Видишь ли, моя башка, она как стол для птичек. Белохалатники каждое утро сыплют на нее хлебные крошки, а потом глядят, как прилетают птички и клюют.
– Вот оно что, теперь понятно. – Пекинес напустил на себя умный вид. – Но как же они заставляют тебя сидеть неподвижно?
– Да сеточкой, – ответил Шустрик.
– Вообще-то, она мне и самому нравится. И моему другу тоже. Он берет ее у меня, когда мне нужно передохнуть. Так что мы с ним на пару хлебные столики для птичек – то он, то я, туда-сюда. Белохалатники ходят туда-сюда? То есть через эти двери? Как белохалатники их открывают?
Пекинес был явно озадачен этим вопросом.
– А вот меня они вылечили, – сказал он. – Сперва сделали больным, а потом вылечили. Я только недавно поправился.
– Я уж чую, – подтвердил Шустрик. – Ты пахнешь, как собачья подстилка, оставленная на дожде. Слушай, Плоскомордый, ты не видал, табачный человек выходит в эти двери?
– Конечно, выходит. Птиц кормить. Там одни птицы. Сам можешь понюхать. А кроме того, я их отлично вижу, когда он открывает двери.
– Туда-сюда, – пробормотал Шустрик. – Как он это делает?
– Обычно он что-нибудь держит в руках и толкает двери плечом или ногой, а потом протискивается боком. Давай я лучше расскажу тебе, как я болел. Сначала белохалатники…
Шустрик вернулся к дверям и осторожно просунул в щель кончик морды. Правая створка, имевшая более слабую пружину, немного подалась, и он просунул морду, а потом и всю голову, постепенно привыкая к ощущению сопротивления. Когда голова благополучно оказалась с другой стороны, он всем телом навалился на правую створку.
– А ну-ка, Раф, делай как я. Видишь, тут в заборе слабая доска. Не прыгай на нее, просто толкай. Ой, откуда тут столько мух… нет, это птицы… птицы!
Шустрик наконец целиком протиснулся в щель. Раф следовал прямо за ним, нос в хвост. И вот двери захлопнулись позади них, отрезав знакомые запахи псины, соломы и мяса, и, подобно пассажирам авиалайнера, направлявшимся рейсом на север, но оказавшимся в тропиках, Раф и Шустрик столкнулись с чуждым светом, чуждым воздухом и совершенно чуждой обстановкой.
Тут было полно птиц. Отовсюду остро пахло птичьим пометом и слышались разнообразные звуки, куда более короткие и нежные, чем звуки, производимые собаками, когда они ворочаются в темноте. Какой-то голубь, почистив крылышки, что-то сонно проворковал и снова умолк. Наверное, тут было много птиц, очень много. Оба пса двигались с остановками и прислушивались, им казалось, что они попали в густой лес, где на деревьях вместо листьев только голуби, голуби, голуби, которые беспрерывно шелестят в полумгле. Время от времени потрескивала какая-нибудь проволочная ветка или что-нибудь со стуком падало на пол из кормушки, словно еловая шишка или созревший каштан.
Раф с Шустриком оказались в голубятнике, за которым в Центре следили наиболее ревностно, потому что здесь проводились самые важные и престижные эксперименты. Проблема заключалась ни более ни менее как в том, чтобы определить, каким образом и посредством чего именно у голубей работает их домашний инстинкт, – задача, достойная воистину титанических усилий Прометея, так как сами птицы пребывали в этом смысле в полном неведении. Тщательная разработка и широта охвата программы экспериментов, проводимых мистером Лаббоком, коллегой и приятелем доктора Бойкота, производили весьма сильное впечатление. Здесь находилось несколько сотен голубей, разделенных по всем правилам систематики на группы и рассаженных по клеткам, причем каждая птица представляла собой как бы частицу коралла, которые все вместе составляли огромный коралловый риф знаний, воздвигнутый мистером Лаббоком во имя добра, прогресса и назидания, а быть может, и еще чего-нибудь, на благо рода человеческого. Среди этих голубей, имевших уже кое-какой опыт полетов на более или менее далекие от Центра расстояния, были такие, у которых один, а то и оба глаза были заклеены специальными накладками. Другим в глаза были вставлены контактные линзы, искажавшие зрительное восприятие, а некоторым, прежде чем выпустить их в полет, тем или иным образом изменяли чувствительность крыльев, ног, клюва или нарушали работу органов дыхания, обоняния, вкуса. Некоторых голубей по сложной схеме подвергали воздействию разнообразных условий окружающей среды, чтобы нарушить их общее восприятие, когда они в полете попадут в естественные условия. В клетке 19 все двадцать четыре часа в сутки моросил мелкий дождик. В клетке 3, наглухо закрытой черным колпаком, вечно светило солнце, а в клетке 11, наоборот, стояла вечная тьма. В клетке 8 солнце (имитация солнечного света!) двигалось против часовой стрелки. В клетке 21 стояла необыкновенная жара, а в клетке 16А (так ее обозначили, чтобы отличить от клетки 16, все обитатели которой умерли в одну холодную ночь, и ее пришлось заселять заново) было необыкновенно холодно. В клетке 32 день и ночь дул ветерок, причем в одном и том же направлении. Птицы, родившиеся в этих клетках, понятия не имели об иных погодных условиях, покуда не приходил их черед отправиться в соответствующий экспериментальный полет. В клетке 9 был оборудован специальный потолок, имитирующий звездное небо, на котором созвездия были намеренно переставлены. В дальнем конце голубятника стоял ряд клеток, в каждой по одному жильцу, – этим птицам в голову были вставлены намагниченные пластинки, одним с «плюсом», другим с «минусом». И наконец, были еще и такие голуби, которых начисто лишили слуха, не тронув прочих органов чувств.
Результаты всех этих экспериментов были весьма информативны, и основная информация заключалась в том, что одни голуби возвращаются домой, а другие нет. Сказать по правде, многие птицы, повинуясь своему искаженному восприятию, улетали прямо в открытое море и погибали там, – так вот это обстоятельство вызывало наибольший интерес. В общем, можно было прийти к твердому и весьма ценному заключению о том, что птицы с нарушенным восприятием летают медленнее и возвращаются домой значительно реже. И еще – если рассматривать птиц из любой отдельно взятой группы, то одни возвращаются, а другие, которые не возвращаются, очевидно, погибают. Полгода назад мистер Лаббок принимал участие в телевизионной передаче и подробно рассказывал телезрителям о своих опытах, пояснял схему эксперимента и схему отсечения проверенных вариантов. В итоге на базе строгих теоретических построений было обосновано важное положение, сводящееся к тому, что голуби обладают врожденным домашним инстинктом, который пока плохо поддается объяснению с научной точки зрения. Это заключение в Лоусон-парке стали в шутку называть «ОБЗ-теорией», поскольку однажды Тайсон в разговоре с мистером Лаббоком обмолвился: «Один Бог знает».
Раф и Шустрик осторожно шли по голубятнику, пробираясь между тесно стоящими клетками и в любую минуту ожидая встречи с каким-нибудь врагом в этом чужом месте. А чего доброго, и с белохалатником, который, громко топая, спешит по своим делам и вдруг возьмет и откроет двери, встанет прямо на пути, поднимет к стене свою пахнущую мылом руку и сделает жест, от которого зажигается свет. Однако все было спокойно, и Раф с Шустриком, бок о бок, дошли потихоньку до дальнего конца голубятника. Здесь перед ними вновь оказались двойные двери, ведущие в соседний блок. Как и прежде, Шустрик протиснулся первым, а Раф следом за ним.
Этот блок был почти такой же по размерам и сооружен из тех же материалов, но псов ждали здесь новые перемены, столь же для них разительные, как для человека – смена красного сигнала на зеленый. Все вроде бы такое же, но вместе с тем совершенно иное. Псов охватило сильное волнение. Они застыли на месте – принюхивались, повизгивали, скребли когтями пол и дрожали всем телом. Раф прыгнул вперед и дважды отрывисто гавкнул. Тут было полно крыс, крысы так и кишели в бесчисленных клетках. Были тут и мертвые крысы – это было ясно по запаху. А еще были какие-то странные крысы, все, похоже, сосредоточенные в одном месте, – оттуда исходил какой-то резкий дурной запах. Проникая повсюду и забивая слабый, нормальный крысиный запах, эта ужасная, словно дуновение чумы, отвратительная вонь была столь сильна, что Раф, хоть и гавкнул, все же застыл на месте от страха и отступил на шаг к Шустрику, который стоял в тени под стальным столом, подняв голову и насторожив уши.
В этом блоке проводились онкологические исследования. Тут крыс заражали раком, а затем пичкали разными наркотиками и прочими препаратами, после чего, когда крысы умирали, их разрезали, чтобы посмотреть, что получилось, и зафиксировать результаты. Всего тут было шестьдесят две клетки, не считая большого вольера, где находилась контрольная партия, служившая заодно и резервом, откуда брали здоровых крыс для того или иного эксперимента. Тут был представлен рак уха, носа, горла, желудка и кишечника, причем разной степени злокачественности, а также всевозможные саркомы, которые, словно морские анемоны, расцветали в живых крысах – в безмолвном и бесцветном мире их глотки, утробы или брюшины, в мире, который не нуждался ни в солнце, ни в дожде.
Сей сад таинственный внушал безотчетный страх двум оказавшимся тут ошеломленным псам. Крысы были везде и нигде, кроме тех, чьи тела неподвижно лежали на стеклянном столе, являя собой итог очередного рабочего дня, аккуратно рассеченные из конца в конец и, как расколотые каштаны, открывая на всеобщее обозрение белые опухоли, бугристые и сморщенные, словно ядро грецкого ореха.
В углу блока, отдельно, словно привилегированная палата в больнице, находился отсек с запертой дверью, на которой была укреплена табличка: «Д-р Гуднер. ПОСТОРОННИМ ВХОД СТРОГО ЗАПРЕЩЕН». Там тоже были крысы.
Суть проекта, которым занимался доктор Гуднер с крысами в этом отсеке, была строго засекречена. Сам доктор Гуднер никогда не обсуждал свою работу ни с кем, кроме директора, но сотрудники Центра (в том числе и мистер Пауэлл) догадывались, что, равно как и другие многие эксперименты, этот проект так или иначе связан с заказом Министерства обороны.
Раф остановился у закрытой двери, принюхиваясь к запахам, идущим из щели снизу, и прислушиваясь.
– Что-то тут не так. Чем это пахнет?
– Листья гниют, – пробормотал Шустрик. Этот запах почему-то пугал его. – Знаешь, они падают осенью и заполняют каналы… Черви и мухи, черви и мухи… А ты часом не проголодался?
– Еще нет.
– Тогда пошли дальше, Раф, мы все же убегаем. Если будем торчать здесь и питаться этим запахом, то к рассвету заработаем несварение желудка, и табачный человек найдет нас утром в корчах на полу, если с нами не случится чего-нибудь похуже. Тут какая-то страшная зараза, ею тут все пропахло. Пошли отсюда побыстрее, покуда носы целы.
С этими словами Шустрик повернулся и двинулся в дальний конец крысиного блока, и они миновали еще одни двери.
Впоследствии странствия этой ночи вспоминались им обоим как невообразимая смесь запахов формальдегида и спирта, меха, перьев и шерсти, краски, стекла и дезинфекции, сена, соломы и ваты, запахов экскрементов и железистых выделений, карболки и ржавчины, засохшей крови и мокрой слизи, тлена, гноя и пота, вкупе с короткими, тревожными вскриками неведомых животных и тяжелым, свистящим дыханием, доносившимся из темноты. Раф и Шустрик оказались в следующем блоке. Это был птичник с воробьями и вьюрками, где исследовались болезни домашних певчих птиц, а заодно разрабатывалась технология предпосевной обработки семян злаков, которые шли этим птицам на корм.
Псы быстро пробежали через небольшой блок с носухами и мангустами, где стояли удушливые тропические запахи, издаваемые этими представителями семейств енотовых и виверровых (мистеру Пауэллу как раз было поручено заняться исследованием аномально слабой реакции этих животных на змеиные яды, и ежедневно он впрыскивал им различные дозы ядов той или иной концентрации), и оказались в отделении диагностики беременности, где моча женщины впрыскивалась мыши, так что она (разумеется, женщина, а не мышь) могла узнать (по реакции мыши) сравнительно более точно, нежели каким-либо иным способом, забеременела ли она, то есть вела ли себя благоразумно или проявила непредусмотрительность. Диагностика беременности никак не входила в область исследований Лоусон-парка, но директор, который был доктором медицины и не утратил еще некоторого интереса к гинекологии, недавно решил заняться новыми, более эффективными методами диагностики беременности, которые не требовали бы использования животных, – для этого, разумеется, была необходима контрольная группа животных, чтобы сравнивать эффективность новых методов и старых. Тут Раф, пребывая в беспокойстве и нетерпении, неуклюже повернулся и опрокинул небольшой стеклянный столик, а вместе с ним и стоявший на нем ящик с мышами, каждая из которых сидела в отдельной секции; сверху ящик был прикрыт стеклом. Стекло, естественно, разбилось, и мыши, те, что еще не сдохли, или, скажем, не совсем сдохли, разбежались кто куда, а некоторым удалось и вовсе сбежать из блока, воспользовавшись сточными желобами. Раф все еще обнюхивал усыпанный осколками пол, но Шустрик вновь остановил своего товарища.
– Брось, Раф! Что с возу упало, то пропало. Пол теперь стал острый, и ты эдак раскровенишь себе нос. Иди-ка толкай следующую дверь. Мне с ней не справиться.
Они с опаской перебрались в следующий блок, где производилась отработка различных методов упаковки и транспортирования животных при авиаперевозках. Эти исследования были совокупно заказаны сразу несколькими авиакомпаниями, главным образом для того, чтобы было что сказать в ответ на критику, потому что животные (такие, как малые обезьяны, большие индийские лемуры и малые мадагаскарские лемуры ай-ай, схваченные и посаженные в клетки и предназначенные вовсе не для тяжких работ на рабовладельческих плантациях штата Каролина, но для зоопарков) в дороге часто умирали: Божьи твари не выдерживали столпотворения, а точнее тесноты, страха, жажды и отсутствия надлежащего ухода. Само собой разумеется, не так уж трудно разработать удобные и, извините за выражение, человеческие клетки для перевозки животных, если оставить в стороне вопрос об их стоимости и допустить, что животные при транспортировке вправе рассчитывать на проявление кое-какой заботы со стороны человека. Однако расчет делался на дешевизну, не говоря уже о невежестве, равнодушии и небрежении, а это требовало не только исключительной изобретательности, но и серьезного научного знания о том, какие именно испытания способны вынести те или иные животные. Главными негативными факторами являлись страх и стресс, вызываемые шумом работающего двигателя, падением клеток и ударами друг о друга, близостью людей и пугающими запахами вроде выхлопных газов, табачного дыма и человеческого пота. Соответственно, всем этим неприятным воздействиям и подвергались контрольные группы животных, регулярно и в периоды различной длительности, а результаты методично фиксировал доктор Бойкот, который, не прошло и трех месяцев, сделал замечательное открытие, сводящееся к тому, что теснота, плохой уход и длительная жажда являются, очевидно, основными факторами повышения в среднем смертности мелких млекопитающих при транспортировке их по воздуху.
Раф с Шустриком бродили между кроличьими клетками. Здесь, в крольчатнике, занимались разработкой отравы для кроликов, наподобие крысиного яда, к которой у этих животных не вырабатывается иммунитет и которую они поедали бы с неизменным аппетитом и с соответствующим фатальным исходом.
1 2 3 4 5 6 7 8