Лавочкин подверг меня своеобразному допросу. Его интересовало мнение лётчика-фронтовика буквально обо всём, что составляет силу современного истребителя. Проблемы скорости и вооружения обсуждались живо и страстно.
Конструктор доверил мне своё молодое детище – модернизированный истребитель. Поднявшись в воздух, я испытал его. Лавочкину мало было услышать положительный отзыв о своём самолёте, – он требовал суровой критики, советов. Я простился с творцом истребителей, унося с собой уважение к советскому конструктору, который смотрит вперёд, ищет, созидает и улучшает оружие борьбы за господство в воздухе.
Во время этой поездки я посетил семью славного русского лётчика – капитана Нестерова. Имя Нестерова дорого нам, советским лётчикам. Его подвигами открывается заря русской авиации. Я провёл много часов в тихой, скромной квартире, где всё дышит памятью о человеке, совершившем на самолёте первую «мёртвую петлю», первый таран. От капитана Нестерова, обладавшего сильным характером и пытливым умом, тянутся нити к великому лётчику нашего времени – Валерию Чкалову, к многотысячной армии сталинских соколов, сражавшихся с немцами.
Со старых, пожелтевших от времени фотографий на меня смотрел капитан Нестеров, отдавший свою жизнь в борьбе с немцами в прошлую мировую войну. Он стоял в кожаной тужурке возле своего самолёта системы «блерио». Открытый со всех сторон, переплетённый проволокой, старый «блерио» выглядел громоздкой коробкой. Мысленно я поставил рядом с ним только что бывший у меня в руках истребитель Лавочкина последней модели – гибкую, скоростную машину, поражающую изяществом форм, отлично вооружённую, снабжённую мощным мотором. Как далеко вперёд двинулась мысль человека, покоряющего воздушную стихию!
Профессор Жуковский пророчески сказал когда-то: «Скоро Россия будет окрылённой». Окрылённой она стала в советскую эпоху, которая открыла широкие творческие горизонты перед нашим молодым поколением. Я рассматривал рисунки Нестерова, изображавшие мёртвую петлю, и передо мной возник образ человека с душой новатора, открывшего новую главу в авиации – высший пилотаж, могучее средство воздушного боя.
Есть много общих черт, которые связывают капитана Нестерова с крылатыми людьми Советского Союза. Это – бесстрашие, свойственное русским людям, готовым отдать жизнь за счастье Родины; это – умение итти на риск, упорство в преодолении всех и всяких препятствий на пути к цели; это – дерзость мысли, революционный размах.
…Вместе со своим напарником, Голубевым, я привёл на фронт учебную модель нового «лавочкина». В те дни из центра пришла телеграмма: мне предписывалось вступить в командование всей нашей гвардейской частью. Со всей силой передо мной встали новые, чрезвычайно ответственные и большие задачи. Теперь я должен был выступать в борьбе с врагом не только как лётчик, но и как командир большой гвардейской части. От того, как я расставлю силы, как оценю обстановку, приму решение и организую бой – будет зависеть успех каждого лётчика и всей части в целом.
Справлюсь ли с новым порученным мне делом? Личная боевая опытность лётчика – это ещё далеко не всё, что требовалось командиру. Но я знал – мне помогут старшие офицеры, помогут сами лётчики, крыло к крылу с которыми я провёл три года войны, поможет партия. Коммунисты всегда были ведущей силой во всей боевой деятельности нашей части, их примеру следовали все пилоты, на них, на партийную организацию должен опираться в своей повседневной работе и авиационный командир. – Партия, – говорил я себе, – воспитала из тебя лётчика. Партия теперь поможет тебе стать командиром, который приложит всю свою энергию и знания для того, чтобы ни при каких обстоятельствах не уронить славы добытого в боях гвардейского знамени.
С такими мыслями я повёл свою часть в новые бои с врагом. Мы полетели туда, где тысячу дней назад начинали драться с немцами, – за Днестр.
Да, весной сорок четвёртого года мы вернулись за Днестр. С каким волнением лётчики – ветераны ступили на родное лётное поле! Мы всюду искали следов прошлого. Вот старый, обвалившийся блиндаж – здесь был командный пункт; вот наша землянка с сорванной с петель дверью; вот гречишное поле за аэродромом. И над всем этим – синее южное небо, в котором произошла наша первая воздушная схватка с немцами. Сколько за эти годы пройдено, сколько мучительного и горького пришлось пережить! И как отрадно вновь вернуться сюда зрелыми, всё испытавшими – и горечь утрат, и радость побед.
Мы развернули свои гвардейские знамёна. И то, что получило первое подразделение в сорок втором году на аэродроме в Славяно-Сербске. И то, которым в сорок третьем была награждена вся часть за бои на Кубани. Ветер колыхал полотнища боевых знамён, и мы отдавали им честь тут, возле государственной границы Советского Союза, куда, наконец, возвратились наши войска, изгнавшие врага с священных земель социалистического государства.
Старый полевой аэродром на границе вызвал в каждом из нас целый рой мыслей. Вспомнилось всё: отступление в глубь страны, воздушные сражения на многих театрах войны, этапы борьбы за господство в воздухе. Сквозь эти трудные годы нас вели, освещая боевой путь, вещие слова партии, великого Сталина: «Наше дело правое… Победа будет за нами». Эта уверенность в конечной победе жила в наших сердцах, двигала нами в сражениях, росла и крепла. И вот мы вернулись на границу, взяв в свои руки господство в воздухе. Мы стали хозяевами неба. В тяжких боях было накоплено мастерство, поднят творческий потолок советской авиации.
Что мы вкладывали в понятие «творческий потолок»? Этот потолок не имеет пределов. Каких бы вершин ни достиг советский лётчик, он не имеет права застывать в своём творческом росте. Его мысль всегда должна работать в одном направлении: всемерно улучшать лётное искусство, мастерство воздушного боя. А это мастерство связано с новаторством, с глубоким пониманием тех общих задач, которые стоят перед всей Советской Армией.
Летняя кампания сорок четвёртого года – воздушные бои под Яссами и на Висле, в которых принимала участие и наша часть, – наглядно показала, насколько наши авиационные силы, материальные и людские, стали преобладать над силами противника. Дело не только в количественных изменениях, речь идёт о больших качественных сдвигах. Советские войска наносили противнику сокрушающие удары на земле, и это находило своё отражение в воздухе.
Ощущение краха, характерное для немцев, с отчаянием смертников дравшихся на земле, охватывало и немецкую авиацию. Мы старались учитывать это в воздушных боях, старались так подавлять врага на земле и в воздухе, чтобы это ощущение неизбежного краха ещё больше овладевало душой немецкого лётчика. Вместе с тем чувство превосходства, присущее лётчику нашей авиации, должно было сочетаться с неуклонным ростом его личного мастерства. Начиная командовать частью, я старался добиться того, чтобы творческий потолок так называемого «среднего» лётчика был высоким. На практике это означало: то, что может сделать Речкалов, Труд, Клубов или кто-либо из других наших асов, может сделать и молодой лётчик, только вступающий на трудный боевой путь истребителя. Для этого требуется одно непременное условие: не кичиться своими успехами, не зазнаваться.
В искусстве воздушного боя нельзя полагаться на одно вдохновение или на ту бесшабашную удаль, которая якобы обязательно должна «вывезти». Для нас оставался незыблемым сотни раз проверенный жизнью сталинский закон: «Смелость, говорят, города берёт. Но это только тогда, когда смелость, отвага, готовность к риску сочетаются с. отличными знаниями».
Боевая практика учила: тот, кто застыл в учёбе, отстал или не кочет замечать нового в тактике воздушного боя, тот неизбежно будет бит. И ничто не спасёт его – ни интуиция, ни личная храбрость.
На первых порах командования частью мне довелось столкнуться с таким лётчиком, назовём его здесь Барсуковым. Он пришёл к нам из соседней части, пользуясь славой смелого воздушного бойца. В этом ему действительно нельзя было отказать: он был по-своему смел. Но чем ближе я присматривался к Барсукову, тем сильнее убеждался, что его смелость – смелость дурного пошиба. Он слишком кичился ею. Всем своим поведением он как бы говорил: «Нам всё нипочём».
В бою Барсуков всецело полагался на слепую удачу. До поры до времени ему, что называется, везло, но объяснить свои действия, анализировать их он не мог. А между тем он был командиром подразделения. И то, что его творческий потолок был узок, послужило причиной самого плохого, что может произойти с командиром, – Барсуков стал терять уважение и авторитет в глазах лётчиков. Пришлось на эту тему с ним поговорить. В резкой форме Барсукову было сказано, что гвардейцы ждут и требуют от него, как командира, не только одной личной храбрости. Что и самая храбрость, по их мнению, должна сочетаться с большим знанием дела, с высоким искусством управления воздушным боем.
Отрадно было заметить, что этот откровенный разговор заставил Барсукова задуматься. В то время мы вступили в яростное воздушное сражение под Яссами. Летая с Барсуковым, наблюдая его в бою, а затем на земле, можно было видеть, как постепенно он приобретает новые черты. Напускная храбрость исчезла. Она уступила место той спокойной смелости, которая питается внутренним сознанием превосходства над противником, которая живёт вместе с трезвым риском, с упорством, с желанием всё осмыслить, понять и двигаться дальше. В боях под Яссами Барсуков несколько раз отличился как организатор и руководитель действий своего подразделения и был представлен к награде.
Под Яссами отличились многие лётчики нашей части. Они диктовали свою волю врагу, создавали нужную для наших сухопутных войск воздушную обстановку. Немцы упорно стремились вырвать инициативу из наших рук. Это касалось не только отдельных частных боевых эпизодов. Это было заметно и в более широких, оперативных масштабах. Например, враг широко стал прибегать к созданию ударных авиационных группировок. За счёт второстепенных, более спокойных районов, эти группировки сосредоточивались на угрожаемом направлении. Немецкое командование организовало несколько «кочующих» эскадр, которые перебрасывались с одного аэродромного узла на другой, именно туда, где воздушная обстановка складывалась особенно остро. Нашей части не раз приходилось встречаться с этими ударными эскадрами немецкой авиации. «Старых знакомых» мы узнавали по жёлтым кокам винтов, фюзеляжам, разрисованным тузами, кошками, стрелами, и по боевым приёмам пилотов. В основном это были такие группы немецких асов, как «Удет», «Рихтгофен» или «Мельдерс», действовавшие почти на всех участках фронта.
Новая тактика врага заставляла наших лётчиков всё время быть начеку, зорко присматриваться к противнику. В каждом бою всегда нужно было предугадать, что нового предпримет противник, своевременно противопоставить ему свои, более действенные приёмы борьбы. В этом отношении воздушные бои за Днестром, в которые мы вступили, что называется с хода, едва успев перебазироваться на свои старые аэродромы, были весьма показательными. Речь идёт об отражении попыток немцев организовать контрнаступление на южную группу наших армий, освободивших часть Бессарабии и вплотную пробившихся к Яссам. Разыгравшееся тут воздушное сражение было напряжённым. Нашим лётчикам приходилось навязывать врагу по шесть-семь воздушных боёв в день, причём почти каждый новый вылет в тактическом отношении значительно отличался от предыдущего.
Ещё до начала контрнаступления, осуществляемого крупными пехотными и танковыми силами, немцы повели здесь своеобразную силовую разведку в воздухе Они намеревались, повидимому, как можно основательнее прощупать нашу авиацию. Враг варьировал различные тактические приёмы, стараясь найти именно такие, которые бы создавали для его действий наиболее благоприятные условия. Много внимания уделялось немцами совместному полёту бомбардировщиков и истребителей Здесь они шли на разные ухищрения. Помню, как раз в тот день, когда я, прибыв в новый район, выехал на передовые позиции, чтобы ознакомиться с обстановкой, они применили один из новых своих приёмов.
Перед отрядами бомбардировщиков они послали несколько групп истребителей. Казалось, «мессершмитты» просто-напросто собрались штурмовать боевые порядки наших наземных войск. Однако это было не так. Как только наши «лавочкины» – это был, кстати, воздушный патруль ныне трижды Героя Советского Союза Ивана Кожедуба – вступили в бой, немцы разбились на две партии. Одна из них, отбиваясь от атак «лавочкиных», начала оттягивать их от Прута на юго-запад. Другая же группа немецких истребителей, не ввязываясь в активную схватку, заняла позицию несколько в стороне от очага воздушного боя.
«Повидимому, каждая из групп немецких самолётов имеет свою задачу, – сразу мелькнуло у меня в голове. – Но какую же именно?»
Спустя несколько минут всё выяснилось. Как только основные силы наших истребителей ввязались в бой и начали преследовать вражеские самолёты, уходившие в юго-западном направлении, на горизонте появились отряды «юнкерсов-87». Они держали курс к переправам через Прут. Вот оно что! Значит, «мессершмитты», охотно вступавшие в бой, служили своеобразной «приманкой» и отвлекали воздушный патруль от объектов прикрытия. Тем временем вторая группа немецких истребителей, которая не ввязывалась в бой, но в то же время и не уходила от Прута, должна была охранять действия своих пикирующих бомбардировщиков.
И всё же замысел немцев провалился.
Выручил командир соседней истребительной части, находившийся на переднем крае. Его наблюдательный пункт был в достаточной степени оснащён различными техническими средствами и имел хорошую радиосвязь с аэродромами. Следя за противником и разгадав его уловку, он тотчас же вызвал группу дежурных истребителей. Те сидели на площадке «подскока», расположенной в нескольких километрах от линии фронта. Внезапно появившиеся «Яковлевы» ударили по немецким бомбардировщикам, а воздушные патрули, уже ранее находившиеся в воздухе, напали на обе группы немецких истребителей. Скоротечный бой принёс нашим лётчикам победу.
С переходом врага в контрнаступление в небе под Яссами вспыхнули ожесточённые бои. Они переросли в короткое, но весьма напряжённое воздушное сражение. Стараясь воздействовать на всю тактическую глубину наших наземных войск, враг поднял в воздух свои лучшие истребительные и бомбардировочные эскадры. В первый день сражения немецкие бомбардировщики появились над полем боя на средних высотах. Они шли крупными группами, эскортируемые истребителями. Последние преимущественно были «фокке-вульфами» – машинами с тяжёлым пушечным вооружением, обладавшими хорошими лётно-тактическими данными «Юнкерсы» и «фокке-вульфы» появлялись отрядами в 100–120 самолётов. Такая тактика массированных бомбардировочных ударов, обеспечиваемых сильным истребительным сопровождением, обязывала наших лётчиков противопоставить врагу свои, более эффективные приёмы борьбы. Было бы ошибочно думать, что мы нашли их сразу. Нет, так в боевой действительности не бывает. Первый день сражения не для всех был удачным. Мне он хорошо запомнился, ибо ещё раз подсказал необходимость всестороннего анализа каждого боя.
Дело было так: группа истребителей соседней с нами части, вылетев по вызову рации наведения, появилась над полем боя как раз в тот момент, когда смешанная группа самолётов противника, состоящая примерно из семидесяти машин, приближалась к линии фронта. Было видно, как наши лётчики намеревались было атаковать немецкие бомбардировщики. Но сильный эскорт истребителей сопровождения сразу связал их боем. Наш воздушный патруль дрался храбро. Но всё же своей основной задачи он не решил. Около сорока минут он вёл напряжённый бой с «фокке-вульфами» и сбил несколько вражеских самолётов. Однако, связавшись с ними, он упустил «юнкерсов», которые успели произвести бомбометание. Часом позднее воздушный патруль другой части в этом же районе тоже потерпел неудачу.
Собрав своих лётчиков на аэродроме и кратко обрисовав воздушную обстановку, я сказал им, что если мы хотим достичь толка в наших действиях, – нужно быстро перестраивать свою тактику, поработать усиленно. Каждому придётся вылетать по два-три раза и больше в день, взяться за дело по-настоящему. Если враг летает крупными группами – значит и мы должны изменить свои боевые порядки.
Главное было именно в том, чтобы не только парировать приёмы немцев, а энергично навязывать им свою тактику, свои приёмы, наступать на врага.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17