С железной решимостью Корнелия заставляла себя размышлять хладнокровно. В последние недели она приобрела способность разделять свои мысли и чувства на две отдельных составляющих.
Скрытая и сдержанная в присутствии своего мужа, Корнелия чувствовала, что стеснительность, столь ей присущая, исчезает, стоит ей снять темные очки и превратиться в Дезире.
Теперь даже сложнее, чем прежде, было продолжать притворство. Экстаз прошлой ночи смел последние барьеры ее косноязычия. Когда она вспоминала свои речи, свои слова, которые слетали с ее губ, пыл ее поцелуев, восторг их любви, то знала, что никогда впредь она не сможет быть неловкой или косноязычной. Она могла стесняться, но только пылкости и страстности своих чувств.
Корнелия ощутила сладострастный трепет от своих мыслей и прижала руки к лицу. А что, если он не выдержит испытания, что, если он недостаточно сильно любит ее? Найдет ли она силы отказаться от любви, которая не смогла достичь тех высоких требований, которые она предъявляла к ней?
— Я должна быть сильной — я должна! — громко произнесла Корнелия.
— Вы сказали что-то, ваша светлость? — спросила Виолетта с другого конца комнаты.
— Только сама себе.
— Я уже готова, ваша светлость, — сказала Виолетта, завязывая широкий ремень вокруг выпирающей крышки саквояжа.
— Я сообщу его светлости, — произнесла Корнелия.
Она открыла дверь, ведущую в гостиную. Герцог сидел в кресле перед потухшим камином, обхватив голову руками. На секунду Корнелия была обезоружена представившейся ей картиной. Она не могла причинять ему такие муки, такие страдания! Еще секунда, и она была готова броситься к нему, упасть на колени…
Но хоть герцог и не слышал ее шагов, какое-то шестое чувство подсказало ему, что за ним наблюдают. Резко вскинув голову, он вскочил.
— Вы готовы?
Его голос был столь резок, что Корнелия запнулась на пороге.
— Да, я готова, — машинально произнесла она.
— Хорошо. Мы сядем на четырехчасовой поезд, отправляющийся с Гар дю Норд. Думаю, мне удастся зарезервировать места. Надеюсь, что поездка не окажется слишком неприятной.
Его надеждам не было суждено оправдаться.
Как вспоминалось Корнелии позже, это было кошмарное путешествие. Оказалось невозможным в последний момент зарезервировать купе в поезде, переполненном отдыхающими, возвращающимися в Англию.
Они достигли Булони поздно ночью и были вынуждены остановиться в отеле на набережной, чтобы с утра попасть на первое же судно. Корнелия была чересчур взволнована происходящим, чтобы беспокоиться о собственном комфорте, а герцог, снедаемый обуревавшим его желанием вернуться домой как можно скорее, почти не воспринимал окружающее. Но выражение лиц Виолетты и Хьютона красноречиво свидетельствовало об их мучениях.
Единственное, что в действительности беспокоило Корнелию, это причина их столь поспешного отъезда. Она не могла догадаться, что побудило герцога изменить их первоначальный план, и с трудом удерживалась от расспросов.
После предыдущей бессонной ночи она чувствовала совершенную усталость и надеялась, что сможет отдохнуть в отеле в Булони, но всю ночь напролет гудели пароходы, продолжалось уличное движение, доносились крики и пение, до тех пор, пока Корнелия наконец не отказалась от попыток уснуть и села возле окна. Ей вспомнились слова герцога.
— Если ты когда-нибудь разлюбишь меня, я совью жгут из твоих волос и удавлю тебя!
— А если ты…разлюбишь меня?
— Я никогда никого не любил и не полюблю так, как тебя! Все, о чем я грезил и чего желал, явилось мне в тебе одной.
— Предположим… что скоро… ты разочаруешься?
— В тебе? Дорогая, как же мало ты знаешь, что я чувствую к тебе! Жизнь моей жизни, сердце моего сердца, это истинная любовь!
Корнелия наблюдала за тем, как наступал рассвет, серый и мрачный. Ночью поднялся сильный ветер, и с наступлением утра она увидела, что море пришло в неистовство и пенящиеся волны обрушиваются на берег.
Они поднялись рано, готовые к плаванию, но им было сказано, что капитан желает выждать, пока шторм утихнет хотя бы немного. Поэтому наступил полдень, прежде чем они смогли покинуть Булонь и спустя два часа причалили в Фолкстоне.
Лил проливной дождь, и Корнелия не могла испытывать жалости к герцогу, а временами даже возмущалась им. Сама она была совершенно измучена к тому времени, когда с наступлением ночи они достигли Лондона. Казалось, разумнее всего было бы заночевать в Роухэмптон-Хаус, невзирая на то, что прислуга не ожидала их, но герцог обнаружил, что, хотя они пропустили два поезда до Котильона, есть еще один, который отправляется из Лондона в одиннадцать часов.
Неужели этот безжалостный, напрочь забывший о ее удобствах человек был тем же самым мужчиной, что, целуя грудь Корнелии, говорил:
— Ты еще дитя, и я должен защищать тебя! Ты еще ребенок, и я должен учить тебя! Ты всего лишь маленькая девочка, хотя пытаешься заставить меня поверить в то, что ты женщина! Моя милая, глупенькая, дорогая, ты в самом деле думала, что меня введут в заблуждение твои накрашенные губы и нарумяненные щеки?
— Ты обманулся… в ту первую ночь… у «Максима».
— Но лишь до того момента, как я взглянул в твои глаза и увидел в них невинность и чистоту.
Было в них еще кое-что — боязнь. Ты боялась меня, потому что я — мужчина, и в то же время тебя влекло неизведанное. Краска то приливала, то отливала с твоих щек! Ах, моя глупенькая и маленькая, ты в самом деле думаешь, что такая женщина, как ты, могла бы притвориться?
— Ты… смеешься надо мной!
— Только потому, что я вне себя от счастья!
Ты не можешь представить себе, как я боялся потерять тебя, — но теперь, теперь ты моя!
На Паддингтонском вокзале они долго ждали поезда. Покинув наконец Лондон, после нескончаемого нудного путешествия, около часа ночи они прибыли на станцию, но впереди их ждала еще поездка до замка. Хорошо еще, что телеграмма, отправленная ими из Лондона, гарантировала, что экипаж будет ожидать их на станции и к их прибытию в замке все будет готово.
Корнелия никогда не представляла себе, что однажды приедет в этот огромный замок как в родной дом, но она так устала и измучилась, что почувствовала радость от теплой встречи и окруживших ее знакомых лиц. И даже не позаботившись пожелать герцогу доброй ночи, она позволила увести себя в спальню и всего несколько минут спустя уже спала.
Корнелия погрузилась в глубокий без сновидений сон смертельно уставшего человека и, пробудившись, не сразу могла вспомнить, где она находится. Накануне она слишком устала, чтобы заметить, что ей приготовили ту самую огромную парадную спальню, которая по традиции отводилась всем невестам семейства Роухэмптонов.
Сейчас, в свете солнечных лучей, пробивающихся сквозь щели меж портьер, Корнелия могла в полной мере восхититься голубыми с серебром стенами, розовыми парчовыми драпировками, ниспадающими из-под резных карнизов, установленных еще в царствование Чарльза П. Комнату украшали канделябры уотерфордского стекла, зеркала, обрамленные дрезденскими фарфоровыми ангелочками, мебель из орехового дерева, инкрустированного серебром, времен королевы Анны. И каждый предмет в этой спальне был символом любви, нес дух многих поколений, проживших в любви и согласии долгие годы.
Везде, куда ни кинь взгляд, виднелись сплетенные сердца, купидоны с луком и стрелами. По краям широкой кровати под балдахином, на которой возлежала Корнелия, возвышались серебряные резные колонны, увитые весенними бутонами, среди которых прятались крошечные птичьи гнезда.
Корнелия счастливо улыбнулась сквозь сон.
Но вдруг, окончательно проснувшись, ощутила, как прежний страх вновь заговорил в ее сердце.
Означает ли их возвращение в Котильон, что Дезире забыта?
На этот роскошный дом она смотрела только как на превосходный фон для всего того, что олицетворял собой герцог — его герцогство, его роль при королевском дворе, его положение крупного землевладельца.
Правда, он хотел бежать с тетей Лили и собирался на деле осуществить это намерение, но то, чего ждала от герцога Корнелия теперь, было совсем иным. Общество стало бы порицать Лили, которая была замужем и разрушила семью, но не герцога. Его грехи быстро бы простились ему, тем более что он был холост и абсолютно свободен.
Но иное дело теперь, когда он должен выступить в, роли нарушителя норм и правил света. Он будет разведенным, он будет опозоренным. Это значило бы конец всем долгожданным королевским визитам в Котильон, запрет на появление при дворе и в королевской резиденции в Аскоте.
Разводы становились уже достаточно частым явлением, но виновная сторона тем не менее все еще оставалась парией и изгонялась из приличного общества.
«Он имеет так много — как он сможет отказаться от этого?»— прошептала Корнелия сама себе.
Ей вспомнился портрет, висящий над каминной полкой в библиотеке. На нем был изображен герцог в накидке из горностаев, которую он надевал на коронацию Эдуарда VII. На портрете герцог выглядел очень горделивым и надменным, темноволосая голова четко обрисовывалась на фоне белоснежного меха. И сейчас он должен был принести невероятную жертву — отказаться от своего положения при дворе, которое было пожаловано роду Роухэмптонов с тех незапамятных времен, когда родоначальник династии исполнял обязанности оруженосца на коронации короля Генриха VI.
«Не требую ли я слишком многого?»— Корнелия исторгла вздох и вздрогнула, когда красные шелковые занавески на окне раздвинулись.
Это Виолетта вошла в спальню. Она взбила две кружевные подушки под головой Корнелии и подала ей голубой шифоновый пеньюар, надев который, она могла сесть в постели.
— Письмо для вашей светлости, — сказала Виолетта, внося поднос с завтраком. — Грум, который принес его, ждет ответа.
— Письмо? — удивленно переспросила Корнелия. — Но ведь никто еще не знает, что мы здесь!
— Грум ждет, ваша светлость.
Корнелия пододвинула письмо к себе. Она увидела, что конверт увенчан герцогской короной. Распечатав письмо, она внимательно прочла его и затем обратилась к горничной, которая стояла около кровати:
— Я встаю, Виолетта. И будь добра, сообщи его светлости, что я скоро спущусь и хочу увидеться с ним.
— Его светлость уже спрашивал о вас. Он просил передать поклон, — отозвалась Виолетта, — и выразил желание встретиться с вами в библиотеке так скоро, как только это будет вам удобно.
— Я буду готова через двадцать минут! — быстро проговорила Корнелия. — И попроси грума подождать.
Глава 14
Когда Корнелия вошла в библиотеку, герцог поднялся навстречу ей из-за своего письменного стола. Что-то непривычное почудилось Корнелии в его внешнем облике, но лишь мгновение спустя она поняла, что именно. Герцог был одет не в обычную для Котильона одежду — бриджи для верховой езды и куртку с форменными пуговицами, — но в темный дорожный костюм, такой же, как был на нем днем раньше.
Герцог церемонно приветствовал ее и указал на софу перед камином. Но вместо того, чтобы занять указанное ей место, Корнелия спокойно пересекла комнату и села возле большого окна, откуда открывался чудесный вид на озеро. В этом положении герцогу пришлось повернуться лицом к свету, в то время как следить за выражением ее лица было бы затруднительно.
— Я хочу поговорить с вами, Корнелия, — начал герцог, поигрывая золотой цепочкой своих часов.
Он выглядел уставшим и издерганным, но от этого не менее красивым и чрезвычайно самоуверенным, что Корнелия вновь ощутила то необъяснимое чувство слабости, которое всегда охватывало ее в присутствии герцога. С трудом добравшись, она произнесла голосом ровным и холодным:
— Я так и поняла со слов моей горничной.
— Я намеревался поговорить с вами прошлой ночью, но вы так устали после нашего путешествия, что я счел необходимым отложить эту беседу.
Корнелия наклонила голову.
— Благодарю.
Последовала небольшая пауза.
— Мне нелегко подступить к предмету нашего разговора. Я не знаю, с чего начать, — продолжил герцог. — Хотя, возможно, это было бы значительно трудней, являйся мы на деле мужем и женой.
Боюсь потрясти вас, но, говоря короче, я намерен развестись с вами.
Корнелия пристально разглядывала свои руки, лежащие на коленях, не отваживаясь поднять глаза на герцога.
— Как я уже сказал, я боюсь, что это может потрясти вас, — продолжал герцог, — но так как мы заключили наш союз без любви, мне не столь тяжело сообщить вам, что я влюблен.
— Опять?
Корнелия не могла удержаться от того, чтобы не задать этот вопрос. И, взглянув на герцога, заметила, что он покраснел.
— Возможно, ваше замечание оправданно, — сказал он. — Я знаю, что вы презираете меня, и оттого не могу пасть еще ниже в вашем мнении.
Я буду правдив. Никогда, ни на секунду, при самом разыгравшемся воображении я и не предполагал, что ваша тетя убежала бы со мной. Вам покажется, вероятно, что мне легко говорить это сейчас, но я прошу вас поверить, что это в действительности так. Я верил в то, что любил ее тогда, но я знал, что ее любовь ко мне очень ограничена.
Я привлекал ее — она гордилась своей победой. И в то же время она не собиралась приносить каких-либо жертв. Тем не менее это именовалось любовью. Тот раз, когда вы так неудачно подслушали нас, был не единственным, когда я умолял ее бежать со мной, словно бес подстрекал меня испытывать ее! Я умолял ее потерять голову, прекрасную голову, но весьма крепко сидящую на плечах. И я был убежден, изображая Фауста, что никакие мои слова или поступки не вынудят ее совершить социальное самоубийство.
Герцог прошелся по комнате и остановился на мгновение, окидывая взглядом озеро.
— Сейчас, с точки зрения постороннего человека, это выглядит неприятным, — сказал он. — И я не могу ожидать от вас, что вы поверите в правдивость моего рассказа. Но я пытаюсь объяснить вам мои поступки просто для того, чтобы вы поняли разницу между тем, что я чувствовал тогда и что чувствую теперь.
Голос герцога звучал проникновенно и, задрожав на мгновение, смолк. Герцогу понадобилось усилие, чтобы вновь обратиться к Корнелии.
— Мои отношения с Лили Бедлингтон достойны порицания и нечестны. Но мы взрослые люди, которые всегда в глубине души понимали, что все это было не чем иным, как легким флиртом, любовным приключением, ничего общего не имеющим с настоящей любовью.
— С трудом могу поверить, что вы думали подобным образом в то время, — холодно произнесла Корнелия.
— Я знал, что вы мне не поверите, — ответил герцог. — Это чересчур непосильное требование для любой женщины, особенно такой молодой и неискушенной, как вы. Но мужчина говорит и совершает многие поступки в момент страсти, и к ним нельзя относиться серьезно, когда наступает время думать и решать.
— Но предположим, — настаивала Корнелия, — только предположим, что тетя Лили приняла бы ваше предложение убежать с вами?
— Теперь легко говорить, что я не пошел бы на это, — ответил герцог. — Но это всего лишь полуправда, потому что, если бы Лили принадлежала к тому типу женщин, что способны так легко бросить все, я никогда бы не стал уговаривать ее убежать со мной. Боже — как мне объяснить вам это? Такое невозможно передать словами. всего лишь пытаюсь дать вам понять, что произошло в прошлом. Но теперь все обстоит иначе.
— Значит, на этот раз вы искренни? — спросила Корнелия.
— Так искренен, насколько это вообще возможно для живого существа. Корнелия, я умоляю вас, будьте добры понять это. Если бы наша свадьба была чем-нибудь иным, чем деловым соглашением, я не смел бы говорить об этом — но вы ненавидите меня, и бог свидетель, у вас на это достаточно причин. Но, пожалуйста, попытайтесь понять мое положение. Я влюблен впервые в своей жизни. Я люблю настолько серьезно, что ничто в жизни меня больше не волнует — ничего!
— А вы уверены, что это не иллюзия опять?
— Настолько уверен, что уже предпринял шаги к изменению всей моей жизни, — ответил герцог. — Я собираюсь обратно в Париж, прямо сейчас. Я намерен отыскать ту женщину, о которой говорил вам, чтобы просить ее стать моей женой, после того как я буду свободен. Кроме того, я попрошу ее отправиться со мной в Южную Америку, где у меня есть поместья. Я поеду туда без титула, используя только свою фамилию. Я уже написал Его Величеству и изложил причины, по которым я отказываюсь от герцогского титула.
Надеюсь, что эти шаги в некоторой степени смягчат тот скандал и пересуды, которые последуют за нашим разводом.
— Вы собираетесь навсегда отказаться от своего титула? — спросила Корнелия.
— Как я полагаю, да. Однако смею надеяться, что мой сын будет достоин носить его. Но я на своем веку более не собираюсь использовать его.
Также я прикрою Котильон.
— Прикроете Котильон? — переспросила Корнелия.
— Да, я не могу поверить, что вы пожелали бы жить здесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Скрытая и сдержанная в присутствии своего мужа, Корнелия чувствовала, что стеснительность, столь ей присущая, исчезает, стоит ей снять темные очки и превратиться в Дезире.
Теперь даже сложнее, чем прежде, было продолжать притворство. Экстаз прошлой ночи смел последние барьеры ее косноязычия. Когда она вспоминала свои речи, свои слова, которые слетали с ее губ, пыл ее поцелуев, восторг их любви, то знала, что никогда впредь она не сможет быть неловкой или косноязычной. Она могла стесняться, но только пылкости и страстности своих чувств.
Корнелия ощутила сладострастный трепет от своих мыслей и прижала руки к лицу. А что, если он не выдержит испытания, что, если он недостаточно сильно любит ее? Найдет ли она силы отказаться от любви, которая не смогла достичь тех высоких требований, которые она предъявляла к ней?
— Я должна быть сильной — я должна! — громко произнесла Корнелия.
— Вы сказали что-то, ваша светлость? — спросила Виолетта с другого конца комнаты.
— Только сама себе.
— Я уже готова, ваша светлость, — сказала Виолетта, завязывая широкий ремень вокруг выпирающей крышки саквояжа.
— Я сообщу его светлости, — произнесла Корнелия.
Она открыла дверь, ведущую в гостиную. Герцог сидел в кресле перед потухшим камином, обхватив голову руками. На секунду Корнелия была обезоружена представившейся ей картиной. Она не могла причинять ему такие муки, такие страдания! Еще секунда, и она была готова броситься к нему, упасть на колени…
Но хоть герцог и не слышал ее шагов, какое-то шестое чувство подсказало ему, что за ним наблюдают. Резко вскинув голову, он вскочил.
— Вы готовы?
Его голос был столь резок, что Корнелия запнулась на пороге.
— Да, я готова, — машинально произнесла она.
— Хорошо. Мы сядем на четырехчасовой поезд, отправляющийся с Гар дю Норд. Думаю, мне удастся зарезервировать места. Надеюсь, что поездка не окажется слишком неприятной.
Его надеждам не было суждено оправдаться.
Как вспоминалось Корнелии позже, это было кошмарное путешествие. Оказалось невозможным в последний момент зарезервировать купе в поезде, переполненном отдыхающими, возвращающимися в Англию.
Они достигли Булони поздно ночью и были вынуждены остановиться в отеле на набережной, чтобы с утра попасть на первое же судно. Корнелия была чересчур взволнована происходящим, чтобы беспокоиться о собственном комфорте, а герцог, снедаемый обуревавшим его желанием вернуться домой как можно скорее, почти не воспринимал окружающее. Но выражение лиц Виолетты и Хьютона красноречиво свидетельствовало об их мучениях.
Единственное, что в действительности беспокоило Корнелию, это причина их столь поспешного отъезда. Она не могла догадаться, что побудило герцога изменить их первоначальный план, и с трудом удерживалась от расспросов.
После предыдущей бессонной ночи она чувствовала совершенную усталость и надеялась, что сможет отдохнуть в отеле в Булони, но всю ночь напролет гудели пароходы, продолжалось уличное движение, доносились крики и пение, до тех пор, пока Корнелия наконец не отказалась от попыток уснуть и села возле окна. Ей вспомнились слова герцога.
— Если ты когда-нибудь разлюбишь меня, я совью жгут из твоих волос и удавлю тебя!
— А если ты…разлюбишь меня?
— Я никогда никого не любил и не полюблю так, как тебя! Все, о чем я грезил и чего желал, явилось мне в тебе одной.
— Предположим… что скоро… ты разочаруешься?
— В тебе? Дорогая, как же мало ты знаешь, что я чувствую к тебе! Жизнь моей жизни, сердце моего сердца, это истинная любовь!
Корнелия наблюдала за тем, как наступал рассвет, серый и мрачный. Ночью поднялся сильный ветер, и с наступлением утра она увидела, что море пришло в неистовство и пенящиеся волны обрушиваются на берег.
Они поднялись рано, готовые к плаванию, но им было сказано, что капитан желает выждать, пока шторм утихнет хотя бы немного. Поэтому наступил полдень, прежде чем они смогли покинуть Булонь и спустя два часа причалили в Фолкстоне.
Лил проливной дождь, и Корнелия не могла испытывать жалости к герцогу, а временами даже возмущалась им. Сама она была совершенно измучена к тому времени, когда с наступлением ночи они достигли Лондона. Казалось, разумнее всего было бы заночевать в Роухэмптон-Хаус, невзирая на то, что прислуга не ожидала их, но герцог обнаружил, что, хотя они пропустили два поезда до Котильона, есть еще один, который отправляется из Лондона в одиннадцать часов.
Неужели этот безжалостный, напрочь забывший о ее удобствах человек был тем же самым мужчиной, что, целуя грудь Корнелии, говорил:
— Ты еще дитя, и я должен защищать тебя! Ты еще ребенок, и я должен учить тебя! Ты всего лишь маленькая девочка, хотя пытаешься заставить меня поверить в то, что ты женщина! Моя милая, глупенькая, дорогая, ты в самом деле думала, что меня введут в заблуждение твои накрашенные губы и нарумяненные щеки?
— Ты обманулся… в ту первую ночь… у «Максима».
— Но лишь до того момента, как я взглянул в твои глаза и увидел в них невинность и чистоту.
Было в них еще кое-что — боязнь. Ты боялась меня, потому что я — мужчина, и в то же время тебя влекло неизведанное. Краска то приливала, то отливала с твоих щек! Ах, моя глупенькая и маленькая, ты в самом деле думаешь, что такая женщина, как ты, могла бы притвориться?
— Ты… смеешься надо мной!
— Только потому, что я вне себя от счастья!
Ты не можешь представить себе, как я боялся потерять тебя, — но теперь, теперь ты моя!
На Паддингтонском вокзале они долго ждали поезда. Покинув наконец Лондон, после нескончаемого нудного путешествия, около часа ночи они прибыли на станцию, но впереди их ждала еще поездка до замка. Хорошо еще, что телеграмма, отправленная ими из Лондона, гарантировала, что экипаж будет ожидать их на станции и к их прибытию в замке все будет готово.
Корнелия никогда не представляла себе, что однажды приедет в этот огромный замок как в родной дом, но она так устала и измучилась, что почувствовала радость от теплой встречи и окруживших ее знакомых лиц. И даже не позаботившись пожелать герцогу доброй ночи, она позволила увести себя в спальню и всего несколько минут спустя уже спала.
Корнелия погрузилась в глубокий без сновидений сон смертельно уставшего человека и, пробудившись, не сразу могла вспомнить, где она находится. Накануне она слишком устала, чтобы заметить, что ей приготовили ту самую огромную парадную спальню, которая по традиции отводилась всем невестам семейства Роухэмптонов.
Сейчас, в свете солнечных лучей, пробивающихся сквозь щели меж портьер, Корнелия могла в полной мере восхититься голубыми с серебром стенами, розовыми парчовыми драпировками, ниспадающими из-под резных карнизов, установленных еще в царствование Чарльза П. Комнату украшали канделябры уотерфордского стекла, зеркала, обрамленные дрезденскими фарфоровыми ангелочками, мебель из орехового дерева, инкрустированного серебром, времен королевы Анны. И каждый предмет в этой спальне был символом любви, нес дух многих поколений, проживших в любви и согласии долгие годы.
Везде, куда ни кинь взгляд, виднелись сплетенные сердца, купидоны с луком и стрелами. По краям широкой кровати под балдахином, на которой возлежала Корнелия, возвышались серебряные резные колонны, увитые весенними бутонами, среди которых прятались крошечные птичьи гнезда.
Корнелия счастливо улыбнулась сквозь сон.
Но вдруг, окончательно проснувшись, ощутила, как прежний страх вновь заговорил в ее сердце.
Означает ли их возвращение в Котильон, что Дезире забыта?
На этот роскошный дом она смотрела только как на превосходный фон для всего того, что олицетворял собой герцог — его герцогство, его роль при королевском дворе, его положение крупного землевладельца.
Правда, он хотел бежать с тетей Лили и собирался на деле осуществить это намерение, но то, чего ждала от герцога Корнелия теперь, было совсем иным. Общество стало бы порицать Лили, которая была замужем и разрушила семью, но не герцога. Его грехи быстро бы простились ему, тем более что он был холост и абсолютно свободен.
Но иное дело теперь, когда он должен выступить в, роли нарушителя норм и правил света. Он будет разведенным, он будет опозоренным. Это значило бы конец всем долгожданным королевским визитам в Котильон, запрет на появление при дворе и в королевской резиденции в Аскоте.
Разводы становились уже достаточно частым явлением, но виновная сторона тем не менее все еще оставалась парией и изгонялась из приличного общества.
«Он имеет так много — как он сможет отказаться от этого?»— прошептала Корнелия сама себе.
Ей вспомнился портрет, висящий над каминной полкой в библиотеке. На нем был изображен герцог в накидке из горностаев, которую он надевал на коронацию Эдуарда VII. На портрете герцог выглядел очень горделивым и надменным, темноволосая голова четко обрисовывалась на фоне белоснежного меха. И сейчас он должен был принести невероятную жертву — отказаться от своего положения при дворе, которое было пожаловано роду Роухэмптонов с тех незапамятных времен, когда родоначальник династии исполнял обязанности оруженосца на коронации короля Генриха VI.
«Не требую ли я слишком многого?»— Корнелия исторгла вздох и вздрогнула, когда красные шелковые занавески на окне раздвинулись.
Это Виолетта вошла в спальню. Она взбила две кружевные подушки под головой Корнелии и подала ей голубой шифоновый пеньюар, надев который, она могла сесть в постели.
— Письмо для вашей светлости, — сказала Виолетта, внося поднос с завтраком. — Грум, который принес его, ждет ответа.
— Письмо? — удивленно переспросила Корнелия. — Но ведь никто еще не знает, что мы здесь!
— Грум ждет, ваша светлость.
Корнелия пододвинула письмо к себе. Она увидела, что конверт увенчан герцогской короной. Распечатав письмо, она внимательно прочла его и затем обратилась к горничной, которая стояла около кровати:
— Я встаю, Виолетта. И будь добра, сообщи его светлости, что я скоро спущусь и хочу увидеться с ним.
— Его светлость уже спрашивал о вас. Он просил передать поклон, — отозвалась Виолетта, — и выразил желание встретиться с вами в библиотеке так скоро, как только это будет вам удобно.
— Я буду готова через двадцать минут! — быстро проговорила Корнелия. — И попроси грума подождать.
Глава 14
Когда Корнелия вошла в библиотеку, герцог поднялся навстречу ей из-за своего письменного стола. Что-то непривычное почудилось Корнелии в его внешнем облике, но лишь мгновение спустя она поняла, что именно. Герцог был одет не в обычную для Котильона одежду — бриджи для верховой езды и куртку с форменными пуговицами, — но в темный дорожный костюм, такой же, как был на нем днем раньше.
Герцог церемонно приветствовал ее и указал на софу перед камином. Но вместо того, чтобы занять указанное ей место, Корнелия спокойно пересекла комнату и села возле большого окна, откуда открывался чудесный вид на озеро. В этом положении герцогу пришлось повернуться лицом к свету, в то время как следить за выражением ее лица было бы затруднительно.
— Я хочу поговорить с вами, Корнелия, — начал герцог, поигрывая золотой цепочкой своих часов.
Он выглядел уставшим и издерганным, но от этого не менее красивым и чрезвычайно самоуверенным, что Корнелия вновь ощутила то необъяснимое чувство слабости, которое всегда охватывало ее в присутствии герцога. С трудом добравшись, она произнесла голосом ровным и холодным:
— Я так и поняла со слов моей горничной.
— Я намеревался поговорить с вами прошлой ночью, но вы так устали после нашего путешествия, что я счел необходимым отложить эту беседу.
Корнелия наклонила голову.
— Благодарю.
Последовала небольшая пауза.
— Мне нелегко подступить к предмету нашего разговора. Я не знаю, с чего начать, — продолжил герцог. — Хотя, возможно, это было бы значительно трудней, являйся мы на деле мужем и женой.
Боюсь потрясти вас, но, говоря короче, я намерен развестись с вами.
Корнелия пристально разглядывала свои руки, лежащие на коленях, не отваживаясь поднять глаза на герцога.
— Как я уже сказал, я боюсь, что это может потрясти вас, — продолжал герцог, — но так как мы заключили наш союз без любви, мне не столь тяжело сообщить вам, что я влюблен.
— Опять?
Корнелия не могла удержаться от того, чтобы не задать этот вопрос. И, взглянув на герцога, заметила, что он покраснел.
— Возможно, ваше замечание оправданно, — сказал он. — Я знаю, что вы презираете меня, и оттого не могу пасть еще ниже в вашем мнении.
Я буду правдив. Никогда, ни на секунду, при самом разыгравшемся воображении я и не предполагал, что ваша тетя убежала бы со мной. Вам покажется, вероятно, что мне легко говорить это сейчас, но я прошу вас поверить, что это в действительности так. Я верил в то, что любил ее тогда, но я знал, что ее любовь ко мне очень ограничена.
Я привлекал ее — она гордилась своей победой. И в то же время она не собиралась приносить каких-либо жертв. Тем не менее это именовалось любовью. Тот раз, когда вы так неудачно подслушали нас, был не единственным, когда я умолял ее бежать со мной, словно бес подстрекал меня испытывать ее! Я умолял ее потерять голову, прекрасную голову, но весьма крепко сидящую на плечах. И я был убежден, изображая Фауста, что никакие мои слова или поступки не вынудят ее совершить социальное самоубийство.
Герцог прошелся по комнате и остановился на мгновение, окидывая взглядом озеро.
— Сейчас, с точки зрения постороннего человека, это выглядит неприятным, — сказал он. — И я не могу ожидать от вас, что вы поверите в правдивость моего рассказа. Но я пытаюсь объяснить вам мои поступки просто для того, чтобы вы поняли разницу между тем, что я чувствовал тогда и что чувствую теперь.
Голос герцога звучал проникновенно и, задрожав на мгновение, смолк. Герцогу понадобилось усилие, чтобы вновь обратиться к Корнелии.
— Мои отношения с Лили Бедлингтон достойны порицания и нечестны. Но мы взрослые люди, которые всегда в глубине души понимали, что все это было не чем иным, как легким флиртом, любовным приключением, ничего общего не имеющим с настоящей любовью.
— С трудом могу поверить, что вы думали подобным образом в то время, — холодно произнесла Корнелия.
— Я знал, что вы мне не поверите, — ответил герцог. — Это чересчур непосильное требование для любой женщины, особенно такой молодой и неискушенной, как вы. Но мужчина говорит и совершает многие поступки в момент страсти, и к ним нельзя относиться серьезно, когда наступает время думать и решать.
— Но предположим, — настаивала Корнелия, — только предположим, что тетя Лили приняла бы ваше предложение убежать с вами?
— Теперь легко говорить, что я не пошел бы на это, — ответил герцог. — Но это всего лишь полуправда, потому что, если бы Лили принадлежала к тому типу женщин, что способны так легко бросить все, я никогда бы не стал уговаривать ее убежать со мной. Боже — как мне объяснить вам это? Такое невозможно передать словами. всего лишь пытаюсь дать вам понять, что произошло в прошлом. Но теперь все обстоит иначе.
— Значит, на этот раз вы искренни? — спросила Корнелия.
— Так искренен, насколько это вообще возможно для живого существа. Корнелия, я умоляю вас, будьте добры понять это. Если бы наша свадьба была чем-нибудь иным, чем деловым соглашением, я не смел бы говорить об этом — но вы ненавидите меня, и бог свидетель, у вас на это достаточно причин. Но, пожалуйста, попытайтесь понять мое положение. Я влюблен впервые в своей жизни. Я люблю настолько серьезно, что ничто в жизни меня больше не волнует — ничего!
— А вы уверены, что это не иллюзия опять?
— Настолько уверен, что уже предпринял шаги к изменению всей моей жизни, — ответил герцог. — Я собираюсь обратно в Париж, прямо сейчас. Я намерен отыскать ту женщину, о которой говорил вам, чтобы просить ее стать моей женой, после того как я буду свободен. Кроме того, я попрошу ее отправиться со мной в Южную Америку, где у меня есть поместья. Я поеду туда без титула, используя только свою фамилию. Я уже написал Его Величеству и изложил причины, по которым я отказываюсь от герцогского титула.
Надеюсь, что эти шаги в некоторой степени смягчат тот скандал и пересуды, которые последуют за нашим разводом.
— Вы собираетесь навсегда отказаться от своего титула? — спросила Корнелия.
— Как я полагаю, да. Однако смею надеяться, что мой сын будет достоин носить его. Но я на своем веку более не собираюсь использовать его.
Также я прикрою Котильон.
— Прикроете Котильон? — переспросила Корнелия.
— Да, я не могу поверить, что вы пожелали бы жить здесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27