Она была без шляпы, в ее рыжих волосах плясали отблески солнца; глубокие зеленые глаза гармонировали с цветом волн, разбивавшихся о нос яхты, а кожа была ослепительно белой.Она увидела, как он ее разглядывает, помахала ему рукой и приветливо улыбнулась.Он поразился ее безмятежности после того, что она проделала с ним, но все-таки решил, что теперь не время обвинять ее.Маркиз не двинулся к ней и продолжал разговаривать с капитаном. Яхта, движущаяся с такой скоростью, радовала и возбуждала его, развеивая плохое утреннее настроение.— Тут мы потерпели небольшой ущерб, о котором я хотел поговорить с вами, милорд, — сказал капитан маркизу, молча стоявшему рядом с ним.— Ущерб?— Не особенно серьезный, милорд, но во время шторма сорвались две бочки с водой, ударились друг о друга, и вся вода разлилась.— Две? — резко спросил милорд.— Их починили, милорд, они в порядке, но пусты, и я думал, если ваша светлость не возражает, мы бы зашли тут в одну бухту, чуть подальше вдоль берега, я знаю, там есть источник прекрасной, чистой воды.— Вы бывали там раньше? — спросил маркиз.— Дважды, милорд. Впервые — во время войны, когда я служил на бриге и у нас совсем кончилась вода, и мы набрали ее там, и были очень этому рады. А во второй раз — когда я служил на яхте лорда Латворта, милорд. Его светлость были очень скупым, и хотя я говорил ему, что бочки ненадежные, он не хотел слушать меня. Они рассыпались на куски, конечно, как я и говорил, когда мы попали в шторм у южного берега Португалии.— Какое несчастье! — заметил маркиз.— Вскоре, милорд, ни единой капли воды не осталось на всем судне.— Мы не должны допустить этого, — сказал маркиз, — так что бросим якорь в вашей бухте, капитан. Далеко она отсюда?— Около сорока восьми часов ходу, милорд; и вы могли бы размять ноги на берегу.— Неплохая идея, — согласился маркиз.Во время всего разговора он чувствовал, что Ола явно наблюдает за ним, и словно исподволь подстрекаемый ею, он пошел вдоль палубы.— Я хочу поговорить с вами, Ола! — сказал он, подойдя к ней.Он увидел, как потухли ее глаза, когда она спросила;— Здесь или в салоне?— В салоне, — ответил он и пошел вниз, не дожидаясь, чтобы сопроводить ее.Она присоединилась к нему через несколько минут, и когда она входила в салон, он заметил в ее глазах тревогу и подавленность, хотя ее волосы развевались, точно непокорный яркий флаг.Она не стала дожидаться, пока он заговорит, и, сев на софу, которую обычно занимала, сказала:— Я виновата… очень виновата… я знаю, что вы… сердитесь на меня.— Чего же еще вы ожидали от меня? — сказал маркиз.— Мне пришлось спасать себя от моей мачехи… и я не могла сделать это… по-другому.— Чего вы подлили мне?— Опия.— Сколько?— Боюсь, что… почти весь пузырек… это был очень маленький пузырек… но я знала, что это была… очень сильная доза.— Вы могли убить меня! — резко сказал маркиз.— Этого не могло случиться, — ответила Ола, — но вы действительно спали очень долго. Я была рада, когда мы достигли португальского побережья.— Вы хоть осознаете, до чего ваше поведение возмутительно, уму непостижимо, я даже слов не нахожу, чтобы выразить свое возмущение?— Я сказала, что сожалею, — ответила Ола, — но это был для меня единственный выход, чтобы не вернуться домой, разве что только броситься за борт. Я серьезно думала… об этом.— Вы не испугаете меня своими драматическими угрозами.— Знаю, я злоупотребила вашим гостеприимством, поэтому готова покинуть вас, когда мы достигнем юга Франции.— Это так великодушно с вашей стороны, — сказал маркиз с сарказмом, — думаю, что вы столкнетесь с теми же трудностями, что и раньше: ни денег, ни места, куда обратиться.— Я уже говорила вам… я поеду в Париж.— О, ради Бога! — сказал он раздраженным тоном. — Мы не можем вновь обсуждать все это. Давайте лучше придумаем что-нибудь другое, не то я просто поколочу вас, вы этого вполне заслуживаете.Она воскликнула от неожиданности, но ничего не сказала, и маркиз продолжал:— Видно, этим наказанием пренебрегали при вашем воспитании, а ваше слишком богатое воображение никто не обуздывал.Он говорил без гнева, но таким едким, саркастическим тоном, который, по мнению Олы, ранил почти так же, как хлыст, который он обещал использовать.Размышляя, как бы ей лучше ответить ему, она неожиданно, посмеиваясь, сказала:— А все-таки я неплохо придумала, правда? Я была… в настоящем отчаянии, когда думала, как бы мне помешать вам высадить меня в Плимуте. И вот тогда стюард спросил меня, нет ли у меня опия для капитана, у которого разболелся зуб.— И вы отказались помочь капитану?— Я на самом деле забыла, что он лежит у меня в чемодане, — ответила Ола. — Потом только я вспомнила об этом и неожиданно сообразила, как мне избежать высылки из Плимута домой и подстроить так, чтобы вы взяли меня на юг с собой.Она видела, как посуровели его глаза, и импульсивно дотронулась до его руки.— Пожалуйста… пожалуйста, простите меня… и давайте опять общаться, как мы делали с вами раньше. Это было так интересно для меня… так непохоже… на все то, чем я жила прежде, и хотя вы и не признаетесь в этом… но, мне кажется… что вам тоже было интересно.Маркиз видел мольбу в ее зеленых глазах, и, несмотря на решимость оставаться твердым и очень недовольным, он почувствовал, как расслабляется.— Я крайне зол на вас, — сказал он, — но, видимо, мне ничего более не остается, как смириться с этой нелепой ситуацией, которая, кстати, чрезвычайно сомнительна с точки зрения вашей репутации.— Я давным-давно перестала беспокоиться о своей репутации, — ответила Ола, — и кому нужно знать или беспокоиться о том, где я нахожусь, кроме моей мачехи, которая наверняка не хочет, чтобы я нашлась, ведь это позволит ей оставить себе все мое состояние.— Всему виной ваше состояние, как вы называете его, оно — причина всех ваших бед, — сказал маркиз.— Конечно. Если бы у папы был сын, я не была бы столь богатой, и тогда никому не было бы дела до меня, — сказала Ола. — Пусть это будет уроком для вас! Когда у вас будет семья, имейте много детей, а не одну назойливую непоседу дочь.— Я могу еще больше упростить себе задачу, — сказал маркиз, — не жениться, и вовсе не иметь детей.Он говорил с горечью и не задумываясь над своими словами, просто потому, что слово «женитьба» заставило его вновь вспомнить о Саре.Вспомнив же, он поразился тому, что пока был в постели и за сегодняшний день он ни разу не подумал о ней.— Я тоже решила никогда не выходить замуж, — доверчиво сказала Ола. — Мною слишком много понукали в жизни, а муж может оказаться еще хуже, чем моя мачеха, хуже, чем Жиль, и хуже, чем вы!— Не можете же вы провести всю жизнь в одиночестве! — заметил маркиз.— У меня будут друзья, — ответила Оля, — а с друзьями легче расстаться, чем с родственниками и мужьями.— Вы говорите ерунду! — отрезал маркиз. — Конечно, вы выйдете замуж, и чем быстрее, тем лучше, чтобы был мужчина, который заботился бы о вас.— И повелевал бы мной?— Разумеется, более того, вам придется подчиняться ему.— Я отказываюсь, я решительно отказываюсь!Но с лукавой улыбкой она добавила:— Осмелюсь сказать, что я смогу делать так, как захочу, с помощью разных уловок.— Я вполне этому верю и очень сочувствую вашему будущему мужу.Озорные искорки в ее глазах заставили его подумать, что она воспринимает его не всерьез и настолько успокоена тем, что он больше не сердится на нее, что смеется над его беспомощностью.— Вы крайне трудный и беспокойный ребенок! — сказал он. — Бог знает, что с вами еще случится в жизни, но я отказываюсь беспокоиться об этом.Он потянулся за колокольчиком и позвонил.— Я хочу выпить бокал шампанского, — сказал он. — Желаете присоединиться ко мне?— Звучит превосходно и увлекательно, — сказала Ола, — особенно для меня.— Вы ведь пили шампанское раньше?— Да, но не в море, на чудесной яхте, наедине с прекрасным пэром! — отвечала Ола. — Что может быть лучше для начала драматической истории приключений и любви?Маркиз ошеломленно уставился на нее, а затем невольно рассмеялся.Он никогда в жизни не ожидал встретить женщину, которая вела бы себя столь возмутительным образом и в то же время заставляла его смеяться ее поведению.— Бутылку шампанского! — сказал он стюарду.Стюард принес шампанское, открыл его и наполнил бокалы для маркиза и Олы.Когда он вышел из каюты, маркиз сказал:— Я не собираюсь отводить глаза от этого бокала, пока не выпью его, так что, если вы уроните что-либо на пол, вам придется поднимать это самой.— Я так боялась, — призналась Ола, — что вы окажетесь надменным и не станете поднимать брошь сами, а позовете стюарда, чтобы он нашел ее, и тогда все значительно усложнилось бы.— Я запомню, что в будущем так и надо будет поступить, — сказал маркиз, — особенно если рядом окажется такая особа, как вы.— Со мною вы уже в безопасности. У меня достаточно воображения, чтобы не повторять дважды один и тот же трюк.— Вы больше не будете совершать со мной никаких трюков, — сказал маркиз. — Давайте договоримся об этом, иначе клянусь, что выброшу вас за борт!— Я предупреждаю вас, что умею плавать! — парировала Ола, — И я либо доплыву до берега, либо подожду другую проходящую яхту, в которой, на мое счастье, будет прекрасный, богатый, неженатый герцог. Я задалась целью каждый раз подниматься все выше!Маркиз вновь рассмеялся.— Может быть, нам лучше ограничиться более спокойной, менее насыщенной событиями жизнью, по крайней мере до тех пор, пока мы не достигнем юга Франции.Наступило молчание, пока Ола не спросила довольно тихим голосом:— И как вы тогда… поступите со мной?— Я еще не решил, — ответил маркиз, — но, конечно, многое будет зависеть от вашего поведения до того времени.— Тогда я буду хорошей, — сказала Ола, — очень, очень хорошей, и, может быть, если я…Она остановилась и затем быстро сказала:— Нет, я не буду загадывать. Это приносит несчастье.— Вы правы, все может обернуться очень несчастливо, — согласился маркиз, — но вы должны пообещать мне, что трюков больше не будет, и поклясться, что не имеете наркотиков, ядов или смертоносного оружия, скрытых в ваших вещах.— Очень хорошо, я обещаю, — сказала Ола. — А знаете, что я делала, пока вы спали?— Что? — строго спросил маркиз.— Я читала Билль о реформе. Я нашла много бумаг о нем в ящике вашего стола.Бросив на него быстрый взгляд, она спросила:— Вы не возражаете, что я нашла их и прочла?— По-моему, в вашем присутствии я лишен права иметь что-либо личное и частное, поэтому мне приходится терпеть ваши довольно своевольные поступки. Я понимаю, что для вашего любопытства нет ничего священного.— Если бы я нашла какие-либо любовные письма или что-либо в этом роде, — сказала Ола, — я, конечно, и не подумала бы открывать их или читать, но печатные брошюры — совсем иное дело. Я же видела, с чем имею дело.Маркиз отказался от безнадежной затеи объяснять, что у него в мыслях не было, что его гости, кем бы они ни были, станут рыться в ящиках его стола.Вместо этого он сказал:— Мне было бы интересно услышать ваше мнение о поправках к Закону, которые были включены во Второй Билль, и вы, наверное, их прочли.— Скажу откровенно, я не думаю, что они пошли достаточно далеко, — сказала Ола.Маркиз невольно увлекся защитой точки зрения правительства, опровергая заявления Олы о «слишком малых и слишком поздних шагах» предлагаемых поправок, будто разговаривал со своим сверстником. Глава 5 «Морской волк» вплывал в маленькую бухту, окруженную высокими утесами.Они возвышались так высоко, что казались горами, вздымавшимися с маленького песчаного пляжа, и Ола, наблюдавшая за каждым движением яхты, воскликнула от восторга, когда якорь ушел в глубину.— Какое идеальное место! — сказала она маркизу. — Я хотела бы поплавать в этой прозрачной воде.— Боюсь, что она покажется вам очень холодной, — сказал он, — да и море может быть очень коварным в это время года.— Всегда находится какая-то причина, которая не дает мне делать то, чего я хочу, — надулась Ола, и он рассмеялся.— Я и не подумаю сжалиться над вами, — сказал он. — Вы и так слишком часто поступаете по своей воле.Она взглянула на него с лукавым озорством, в вызывающе соблазнительной манере, к которой он уже привык, но все еще находил ее то раздражающей, то интригующей.Моряки уже спустили лодку на воду, и пока Ола и маркиз спускались в нее по канатной лестнице, матросы вытаскивали из трюма пустые бочки для воды.— Я хочу увидеть источник, — сказала Ола, когда лодка подплывала к берегу.Они сначала пошли к источнику, вид которого сначала разочаровал их.Из темной скалы вытекал тонкий ручеек, но когда они попробовали воду, маркиз понял, что капитан был прав, говоря, что она чистая и прозрачная.— Если бы мы были предприимчивыми, — сказала Ола, — мы могли бы организовать здесь водолечебницу и продавать воду людям, страдающим недугами, большинство из которых, по-моему, все-таки мнимые.— Испанцы бы наверняка нас не поддержали, — ответил с улыбкой маркиз.Они пошли дальше источника по мягкому золотистому песку. Ола подняла голову к возвышающимся над ними обрывам и сказала:— Оттуда сверху, наверное, открывается прекрасный вид, не только на море, но и на пейзаж за этими скалами. Я всегда хотела увидеть Испанию.— Уж не предлагаете ли вы забраться туда? — спросил маркиз.— Почему бы и нет? — возразила Ола. — Для нас это было бы хорошей разминкой после долгого пребывания на яхте.— Да, я тоже скучаю по моим верховым прогулкам, — согласился маркиз, — но думаю, что взбираться туда вам будет трудновато.Ола не отвечала. Она глядела на узкую тропинку, поднимавшуюся по крутому склону над обрывом, которую, как она предполагала, вытоптали горные козы.Затем, улыбаясь, она воскликнула:— Это вызов с вашей стороны! А я всегда принимаю вызов, поэтому готова соревноваться с вами в подъеме наверх!— Глупости! — ответил маркиз. — Вы не сможете. Если хотите, посидите на песке, пока я взберусь невысоко, и затем расскажу вам, что оттуда видно.— Я даже отвечу вам на ваше предложение, — сказала Ола, — потому что это прозвучало бы слишком грубо, мне самой хочется взобраться на утес. Я в удобных туфлях, а вот вам будет труднее в ваших гессенских От «Гессен» (земля в Германии).

ботфортах.— Они будут моим гандикапом Гандикап — дополнительные нагрузки, налагаемые на более сильного соперника для уравновешивания шансов в соревновании.

в нашем соревновании, — ответил маркиз, — но вы можете не беспокоиться: у меня крепкие ноги, и если вы упадете в обморок на утесе, я смогу спустить вас вниз.— Вы оскорбляете меня! — вскричала Ола.Она опустила свой зонтик от солнца и глядела на утес в поисках лучшего места для начала восхождения.На яхте Ола не надевала свою единственную шляпку, в которой путешествовала, и когда сидела на палубе, то закрывала волосы шифоновым шарфом либо, в очень солнечный день, раскрывала маленький зонтик.Однако ей и не стоило слишком беспокоиться о своей коже, поскольку, как маркиз уже заметил, цвет и качество ее кожи напоминали лепестки белой магнолии, что характерно для некоторых рыжеволосых женщин, хотя и встречается очень редко.Кожа Олы не темнела на солнце, и хотя Ола выходила на палубу в ветер, дождь и в солнечную погоду, ее лицо сохраняло ослепительную белизну, которая так контрастировала с огненным цветом ее волос.Маркиз теперь хорошо понимал, почему женщины не только завидовали ей, но и относились с неприязнью: где бы Ола ни появлялась, она не могла не привлекать внимание любого мужчины.Ее внешность можно было назвать слишком театральной, но это лишь при поверхностном взгляде, на самом же деле она выглядела гораздо утонченнее.У нее, думал маркиз, тот же цвет лица и волос, такая же почти божественная красота, которую он видел на одной картине, название которой забыл.Он вдруг вспомнил, где раньше видел такой цвет волос, — на картине, висевшей у него самого.Это был портрет маркизы Бригиды Спинолы-Дориа кисти Рубенса. Он считал его прекрасным, а излучающие свет рыжие локоны наверняка были, по его мнению, мягкими, шелковистыми и упругими на ощупь.Он был уверен, что и волосы Олы были точь-в-точь такими же, Маркиз сурово одернул себя: он никогда не восхищался женщинами, которые не были белокурыми и голубоглазыми, как Сара.Странно, но когда он теперь думал о Саре, то не ощущал больше пронзительной боли в сердце, а глаза не застилал, как раньше, красный туман, и руки не сжимались в кулаки, готовые замахнуться на кого-либо.Сара, как и Англия, осталась далеко позади, и когда Ола так интересно беседовала с ним на его любимые темы и увлеченно слушала его самого, искренне восторгаясь его речами, то Сара уже мало для него значила.Мысль о ней не причиняла ему боль, из-за нее он больше не чувствовал себя глупцом, которого предали.Он по-прежнему твердо уверял себя, что все еще с недоверием и неприязнью относится ко всем женщинам, они никогда не поставят его в смешное положение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14