— Вы нашли? Что это значит?
Она подняла то, что держала в руке, и он увидел, что это рисунок на старой, уже пожелтевшей бумаге.
Он взял его, а Уна, словно не в силах сдержать свой восторг, сказала:
— Я нашла его в самом низу, в ящике, где лежали другие рисунки, и поняла, что, если бы вы знали, что он там, вы бы обязательно повесили его в рамку на стену.
— И что, вы думаете, это может быть? — спросил герцог, рассматривая рисунок, изображающий какую-то богиню в окружении маленьких купидонов.
— Я почти уверена, — сказала Уна, — да и вы, наверное, знаете это лучше меня, что это эскиз Тьеполо к одной из его знаменитых картин.
Она указала на рисунок пальчиком и продолжала:
— Посмотрите, как четко прослеживается его стиль, и в том, как сидит Афродита, и как она держит руки, а купидоны вообще похожи на тех, которых я видела на других его картинах.
В ее голосе было столько энтузиазма и столько восторга, что герцог посмотрел на нее с улыбкой, которая не была ни циничной, ни насмешливой. Глядя на нее, он думал, что ее глаза вобрали в себя солнце, он любовался кожей, которая была безупречна, как жемчужина, которую только что достали из раковины.
У нее были очень мягкие светлые, золотые волосы, какие бывают у маленьких детей, а длинные загнутые ресницы, темные у корней, светлели к концам и приобретали все тот же золотистый оттенок.
Герцог подумал, что она совсем не похожа на тех женщин, которых он встречал прежде, и что он давно не слышал, чтобы кто-то с таким восторгом и энтузиазмом говорил не о нем, а о чем-то другом.
— Мы должны узнать непременно, правы ли вы насчет этого наброска.
— Я надеюсь, что да! — сказала Уна. — Очень неприятно узнать, что ты ошибаешься.
— Это будет иметь какое-то значение?
— Мне будет тяжело думать, что я вас разочаровала, — наивно ответила Уна.
— Меня? — герцог улыбнулся. — Это же ваша находка, и, если все подтвердится, слава достанется вам.
— Может быть… мне не стоило… заглядывать в этот ящик… — вдруг сказала Уна сокрушенно. — Но это такой красивый комод, и я подумала, раз он стоит в салоне, ничего страшного, если я туда загляну.
— Я очень рад, что вы так поступили.
— Вы действительно так думаете?
— Я имею привычку говорить то, что думаю, — ответил герцог.
— Я хочу… кое-что предложить вам, — сказала Уна.
Он поднял брови.
— Когда я нашла эскиз, то подумала, что, может быть, я могла бы поработать для вас… составив каталог всех прекрасных вещей, которые здесь, в этом доме… Я уверена, что здесь должны быть кучи сокровищ, которые спрятаны и забыты, и, возможно, я смогу вновь открыть их для вас.
— Думаю, это неплохая мысль, — ответил герцог.
Говоря это, он был совершенно уверен, что Бомон, который трепетно относился к подобным вещам, проводит инвентаризации в доме на улице Фобур Сент-Оноре. Конечно же, во всех его домах в Англии и за границей были экспонаты, которые Проверялись каждый год. Хотя бы уже потому, что на этом настаивали страховые компании. Но он не был уверен, знает ли об этом Уна или просто ищет убедительную зацепку, чтобы попасть к нему в услужение.
— Вы будете моим куратором, — сказал он. — И конечно, мы должны будет решить, какую зарплату вы будете получать.
Она ничего не ответила, и через некоторое время он спросил:
— Ну, вы что-нибудь придумали?
В это время он подумал, что для нее это прекрасный повод запросить немыслимую сумму, или, скромно потупив глазки, сказать, что какое-нибудь — право, совсем маленькое! — украшение вполне подойдет.
Он наблюдал, как Уна раздумывала над его предложением. Затем она сказала:
— Мне довольно трудно ответить на этот вопрос, потому что я не жила во Франции. Но я знаю, сколько получали учительницы, которые приезжали в монастырь преподавать специальные предметы.
— И сколько? — спросил герцог.
— Во франках, — ответила Уна, — это будет около шестисот франков в год.
Ей показалось, что герцог очень удивился, и она быстро добавила:
— Конечно, я и не мечтаю столько получать, но, наверное, триста или четыреста — вполне разумно.
В переводе на английские деньги это было меньше, чем двадцать фунтов в год, и, хотя для гувернантки, присматривающей за маленькими детьми, это была вполне подходящая сумма, все же это были не те деньги, которые мог бы запросить у герцога компетентный куратор.
Вслух же он сказал:
— Может быть, пока лучше оставить вопрос о вашей зарплате. Конечно, я буду рад, если вы внесете в каталог все, что сочтете ценным.
Уна тихонько вздохнула:
— Это значит — все! Я и представить не могла, что в одной комнате может находиться так много прекрасных вещей; жаль, что папа не может увидеть ваши картины!
— Вы думаете, они бы ему понравились?
— Конечно, он писал совсем в другой манере, — ответила Уна. — Но он однажды сказал, что искусство — как женщины: среди величайших картин каждый мужчина может найти то, что более всего удовлетворяет его вкусы.
— Ваш отец писал когда-нибудь ваш портрет? — спросил герцог.
— Когда я была совсем маленькой, — ответила Уна, — но он никогда не был доволен портретами, которые писал. Мне кажется, ему больше нравилось писать пейзажи, хотя иногда он и рисовал маму на заднем плане, для гармонии, как говорил он.
Она пустилась в воспоминания и тут же подумала, что это, наверное, невежливо — все время говорить только о себе. Поэтому она спросила:
— Вам понравилась прогулка?
— Очень, — ответил герцог, — в лесу было так чудесно, что я подумал: мы могли бы отправиться туда в моем фаэтоне и перекусить где-нибудь в открытом ресторане.
Уна захлопала в ладоши:
— Это правда?
— Это приглашение.
— Мы можем… поехать прямо сейчас?
— Только дайте мне время переодеться, — улыбнулся герцог, — а вам, думаю, нужна шляпа.
— Да конечно, — сказала Уна. — Я прямо сейчас буду готова.
Ее глаза сияли, когда она сказала:
— Спасибо, что пригласили меня. Мне кажется, самое прекрасное, что только можно вообразить, — это обед в Булонском лесу.
Ничего больше не говоря, она покинула комнату, а герцог в замешательстве посмотрел ей вслед.
Неужели она действительно притворяется?
Он подумал, что в жизни ему приходилось бывать в разных положениях, но, насколько он мог вспомнить, никогда, за исключением единственного случая, он не был неопытным новичком, который только смотрит и слушает, совершенно не задумываясь над тем, что он видит и слышит. Тем не менее, поднимаясь в свою комнату, он улыбался.
Лакей помог ему переодеться, думая при этом, что его светлость пребывает в гораздо лучшем настроении, чем вчера, когда приехал из Англии.
То же подумал и мистер Бомон, вышедший из своего кабинета, когда герцог снова спустился в холл.
— Насколько я понял, вам нужен фаэтон, ваша светлость?
— Я поеду на ленч, — ответил герцог.
— А на вечер у вас есть какие-нибудь планы? — спросил мистер Бомон.
— Сейчас пока нет, — ответил герцог. — Когда будут, я вам сообщу.
Мистер Бомон подумал, что герцог не стремится быть откровенным так же, как сам Бомон не стремился быть любопытным.
Им не пришлось продолжить разговор — по ступенькам в холл сбежала Уна.
Шляпка ее была такой же формы, что и та, что украшала ее голову вчера, разве что сегодняшняя была сделана из простой белой соломки. У нее и было всего две шляпы — одна, в которой она приехала, с голубыми лентами в тон костюму, и вот эта, которую она в спешке украсила лентой из розового шифона. Еще она приколола маленькую шелковую розочку, подаренную ей одной из школьных подружек. Она задержалась, укладывая волосы, но подумала, что надо же было как то соответствовать великолепию герцога.
Она не ошиблась — в узких брюках, в отлично сшитой визитке и в элегантном жилете он выглядел настолько блистательно, что Уна даже немного застеснялась своего платья. Ей, однако, все равно нечего было больше надеть, и она понадеялась, что он не обратит на нее особого внимания.
Герцог, конечно же, все заметил и подумал, до чего же продуманно кто-то снабдил ее костюмами для такой роли. Он решил, что простенькое хлопчатобумажное платье в цветочек было выкроено опытной рукой; в соломенной шляпке, сдвинутой на затылок, обрамлявшей ее детское лицо и светлые волосы, она казалась сошедшей с какой-то классической картины.
И вот Уна в холле.
— Надеюсь, я не заставила вашу светлость ждать, — сказала она запыхавшись.
— Нам некуда спешить, — ответил он, — но, раз сегодня такой чудесный день, было бы жаль тратить его впустую.
— Чудесный, чудесный день! — воскликнула Уна. — И мы поедем в Булонский лес!
Мистер Бомон подумал, что она выглядит как само воплощение молодости. Еще он подумал, что любая другая женщина из окружения герцога сказала бы, что сегодня чудесный день, потому что она едет вместе с ним. Интересно, подумал он, заметил ли его светлость эту разницу.
Герцог, конечно, заметил, и по дороге, сидя в своем элегантном фаэтоне бок о бок с Уной, пока кучер не мог их услышать, сказал ей:
— Вы уже бывали в Булонском лесу?
— Совсем мало, — ответила Уна. — Один раз мы приезжали с мамой посмотреть Аквариум, а в другой раз зимой, когда здесь были конькобежцы.
Ее голос немного переменился:
— Я не могу вам передать, как это было прелестно. Тогда мы видели сани, в которых сидели красивые женщины, и джентльменов, которые катали их. На деревьях был иней, на земле — снег, и все вместе создавало такую картину, что я пожалела: ну почему я не художник!
— Вы могли бы попробовать выразить ваши чувства прозой, — предложил герцог.
— Вы хотите сказать, что мне надо написать книгу? — спросила Уна.
— Почему бы и нет?
— Это было бы замечательно, — ответила Уна, — и возможно, принесло бы мне немного денег.
Уголки губ герцога изогнулись.
«Ну, наконец-то», — подумал он.
Но, к его удивлению, Уна переменила тему, с восторгом указав на продавцов воздушных шариков, стоявших под каштанами, когда они повернули на Елисейские поля. Следующий случай испытать ее представился ему только когда они уже сидели за столом в одном из многолюдных, хотя и очень фешенебельных ресторанов в Булонском лесу.
У него было чувство, что ему с трудом удается привлечь ее внимание — так увлечена она была всем, что происходит вокруг.
Столики были расставлены в саду ресторана; перед ними был пруд, а над головами — цветущие деревья. Еда была превосходной, и Уна все надеялась, что ей удастся запомнить, из чего состоят эти блюда, чтобы потом самой попробовать приготовить их.
Тут она грустно подумала, что у нее нет никого, кому она могла бы приготовить такие блюда. Она была уверена, что, если бы она предложила готовить для герцога, его шеф-повар пришел бы в ужас. Он даже мог бы выразить протест, и это, решила она, наверное, очень сильно рассердило бы герцога.
— Я вот что хотел спросить у вас, — сказал герцог, заметив, что Уна смотрит на белых лебедей, величественно плывших по гладкой воде пруда.
— Что же? — спросила Уна.
— Мне стало интересно, — сказал он, — что вы подумали вчера вечером, когда увидели, как танцует Ла Гулю. Наверняка ее танец был для вас неожиданностью?
Уна не сразу ответила, и герцог решил, что ввел ее в замешательство.
«Я был прав, — решил он. — Ни Дюбушерон, ни эта девушка не подумали, что я не смогу не заметить, что она не была шокирована и она даже не стала притворяться, что не смотрит это представление».
Ему даже стало любопытно, как она выберется из ловушки, куда он загнал ее одним простым вопросом.
Рассматривая ее лицо, он не мог удержаться, чтобы не подумать опять, как же хорошо она играет свою роль.
— Папа всегда говорил мне, — наконец, сказала Уна, — что нет ничего плохого в обнаженном теле. «Это естественно, — говорил он, — и только люди, вульгарно мыслящие, могут найти что-нибудь некрасивое в изображениях Афродиты или статуях Венеры».
— Согласен, — ответил герцог, — но мне интересно, что вы думаете о Ла Гулю.
— Сначала, увидев, как она танцует, я почувствовала… смущение, — ответила Уна. — Потом я подумала, что это похоже на картинки, нарисованные первобытными людьми, — они кажутся нам жестокими и грубыми, но, без сомнения, они были нарисованы художниками, стремящимися достичь своего идеала красоты, как стремились к нему Микеланджело и Боттичелли.
Герцог слушал очень внимательно.
— Продолжайте, — попросил он.
— Те люди старались, как могли, оставив нам, например, ранние фрески в катакомбах, где рисовали так, как умели.
— То есть вы хотите сказать, что танец Ла Гулю примитивен, но, вместе с тем, — это лучшее, на что она способна? — спросил герцог.
— Может быть, я не очень понятно выражаю свои мысли, — немного беспомощно ответила Уна, — но пока я и, думаю, и вы тоже будем предпочитать такие балеты, как, например, «Сильфида», эта женщина, танцуя как вчера, будет стремиться к чему-то, чего, скорее всего, она никогда не достигнет, но зато она будет знать, что у нее есть возможность совершенствоваться в своем искусстве.
Герцог был потрясен.
Он и подумать не мог, что кто-то станет таким образом интерпретировать нарочитую чувственность танцев Ла Гулю.
Затем он резко спросил:
— Кто подсказал вам это? Дюбушерон?
Уна в изумлении смотрела на него.
— Нет… конечно нет! Мне не удалось поговорить с месье Дюбушероном, ведь мы рано уехали. Это просто то, что я думаю. Это плохо?
В последнем вопросе звучало беспокойство, и глаза Уны так пытливо посмотрели на герцога, словно она боялась прочесть на его лице неодобрение.
— Нет, не плохо, — медленно ответил герцог, — я просто удивился, что вы не были очень шокированы тем, что увидели.
— Если бы это… было так шокирующе, — сказала Уна, — разве вы повезли бы… меня туда?
Это, подумал герцог, мяч, поданный на его сторону, и он быстро ответил:
— Я решил съездить в «Мулен Руж» до того, как познакомился с вами.
— Я рада, что побывала там, — заметила Уна, — но больше я туда не поеду.
— Почему?
— Еще когда мы туда ехали, я знала, что мама бы… не одобрила. Я всегда подозревала, что это место предназначено исключительно для увеселения джентльменов.
— Боюсь, что таких мест в Париже много, — сказал герцог. — И, я надеюсь, вы не станете говорить, что не поедете туда со мной?
— Я должна быть вам… благодарна за любые приглашения… — сказала Уна, — но ведь вам не нравится танец Ла Гулю, правда?
— Почему вы меня об этом спрашиваете? — поинтересовался герцог.
— Потому что я чувствую — вы умеете ценить те прекрасные вещи, которые вас окружают. Человек не может, имея у себя дома Фрагонара и Буше, и такие картины, как у вас в столовой, не сравнивать их с плакатами на стенах «Мулен Руж».
— Вы их заметили? — спросил герцог.
— Да… пока мы ждали карету.
— А вы знаете, кто их написал? Она кивнула.
— Тулуз-Лотрек, и, когда я его увидела, я поняла, почему он может рисовать только такие грубые, но очень правдивые плакаты.
— Вы думаете, человек выражает себя в том, что рисует?
Уна сразу вспомнила картину, которая стояла на мольберте в студии отца. Это и был он сам — таким он стал перед смертью.
Она отогнала подальше эту мысль как что-то дурное, подлое.
Герцог увидел ее лицо, но не понял, о чем она думает.
«Я досаждаю ей», — подумал он и удивился, насколько она умна для женщины, тем более такой юной.
Но тут же уверил себя, что за все этим стоит Дюбушерон — это он научил ее всему. Надо быть совсем дураком, чтобы хоть на минуту поверить, что с девушкой девятнадцати лет, или сколько ей там, можно беседовать так, как они только что беседовали.
И в то же время, спросил он себя, с кем еще из мужчин можно разговаривать во время ленча на такие темы? Он знал, что все его современники, приехавшие в Париж в поисках развлечений, к этому времени уже совратили бы девушку. Они бы ждали, что она станет развлекать их остроумными двусмысленностями и легким, возбуждающим смехом, который бы так шел юной даме полусвета.
Герцогу показалось, что китайская головоломка, которую он пытался разгадать, оказалась не такой легкой, как ему сначала представлялось, и он решил, что попробует иную тактику.
— Чем бы вы хотели заняться сегодня днем? — спросил он.
— А мы могли бы… еще покататься в вашем фаэтоне? — спросила она. — Замечательно прокатиться на таких великолепных лошадях и увидеть Париж таким, каким я и не мечтала его увидеть.
— Вы упустили нечто очень важное, — заметил герцог.
— Что же? — спросила она.
— Вы не упомянули человека, который будет править лошадьми.
— Вы хотите сказать… вас?
— Вы обращаете на меня мало внимания. Она засмеялась.
— Что ваша светлость хочет, чтобы я ответила? Что вы правите лошадьми лучше всех, кого я знаю? Вы так любезны ко мне, что я молюсь, как бы я не наскучила вам слишком быстро.
— Я боялся, что это я вам наскучил. Она опять рассмеялась.
— Как я могу? Я все время думаю — это так невероятно, что боюсь проснуться и обнаружить себя снова в монастырской школе.
Глаза герцога блеснули.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18