Такими невостребованными талантами были Дибнер, барон фон Арденн, отчасти тот же профессор Хартек. Загадочный шеф Герлах привечал их, но, даже пытаясь помочь им (как в случае с доцентурой), он был бессилен что-либо сделать.
Разговаривая с «непосвященными», Герлах становился еще таинственнее. Иногда, чтобы добиться нужной цели, он вскользь намекал, что «это нужно для особой взрывчатки». Профаны, далекие от ядерной физики, будь они и при генеральских погонах, подпадали под очарование этой фразы и соглашались помочь. Так, стремясь получить единственный уцелевший на дрезденской фабрике высоковольтный ускоритель частиц, Герлах, выступая в октябре 1944 года на совещании в Берлине, подчеркнул, что эта «установка нужна для испытания взрывчатых веществ, поскольку для подобных целей не подходит ни одна другая».
Но, склоняя на разные лады эту «особую взрывчатку», он ничего не обещал. Он не говорил, удастся ли ее изготовить. Не уверял, не ободрял, не обнадеживал – лишь говорил, что «ведутся работы и для их проведения нужно то, то и то», но «поможет» ли все это, услышать от него было нельзя. Впрочем, эти умолчания оправдывались секретностью проекта.
Когда же нельзя было укрыться за завесой секретности, Герлах умел использовать в своих интересах даже голую правду, что мало кому удается. Так, когда личный референт Геринга открыто спросил его, действительно ли эти урановые исследования помогут создать нам взрывчатку невиданной мощи, Герлах совершенно уверенно ответил: «Нет, это невозможно». «Зачем же тогда заниматься ими? Нужно немедленно все прекратить! А вы никогда не задумывались о будущем, – возразил профессор. – Вы думали о том, что ждет нас после войны? Мир! И в мирное время мы тоже должны доминировать. Если мы сейчас приостановим эти важнейшие научные исследования в этой важнейшей области науки, мы безнадежно отстанем от наших конкурентов. Они опередят нас и будут доминировать в послевоенную эпоху. Германия же, даже выиграв войну, окажется на вторых ролях». «Это была очень нервная беседа», – вспоминал Герлах.
Все же, стремясь не быть голословным и убеждать нацистских бонз признаниями в успехах, Герлах задумал обобщить опыт работы ведущих групп физиков-ядерщиков и опубликовать серию «Секретные научно-исследовательские проекты», включив туда пять статей знаменитых ученых, рассказывающих о достигнутом. Сам он написал для этой серии предисловие, обобщив в нем результаты, полученные в экспериментах.
1. Оптимальная схема: реактор, состоящий из кубиков. Тогда мы используем всего полтонны урана и получаем коэффициент размножения нейтронов, равный 2,06. Если же составлять реактор из пластин, то при идеальной их толщине потребуется полторы тонны урана, и тогда коэффициент размножения нейтронов будет равен 2,36. Оптимальная длина стороны кубика нам пока не известна.
2. Возможно, коэффициент размножения нейтронов увеличится, если использовать полые урановые шары вместо кубиков или кубики других размеров.
3. Количество тяжелой воды у нас ограничено. Чтобы снизить потребность в ней, надо обогатить в металлическом уране содержание его 235-го изотопа. Разработка ультрацентрифуги закончена, и соответствующая установка сейчас сооружается.
4. Несмотря на чрезвычайные трудности, мы пытаемся наладить производство тяжелой воды в Германии, используя новейшие технологии.
Герлах закончил свою статью, заявив, что сейчас ведутся эксперименты, которые, быть может, позволят обойтись без тяжелой воды – в том числе и опыт с расщеплением урана при низких температурах (в ближайшее время он будет проведен в Штадтильме; руководят им Дибнер и Хартек).
В конце 1944 года в последний раз в берлинском бункере, близ Института физики, начались испытания уранового реактора. Построил реактор доктор Карл Вирц. Впервые агрегат был окружен отражателем из графита. (Отметим, что еще в октябре 1942 года Гейзенберг, а в январе 1944 года Бопп и Фишер показали, что при использовании графитового отражателя коэффициент размножения нейтронов заметно увеличивается.)
У реактора была алюминиевая оболочка – цилиндр высотой 216 см и диаметром 210,8 см. Внутрь цилиндра вставили сосуд из магниевого сплава, уже использовавшийся раньше в опытах в этом берлинском бункере. Пространство между стенками – 43 сантиметра – заполнили графитом, высыпав туда десять тонн искрошенных графитовых плит.
Всего реактор содержал 1,25 тонны урана и полторы тонны тяжелой воды: металлические пластины толщиной 1 см разделяла прослойка воды толщиной 18 см. По-прежнему не было кадмиевых стержней, которые могли бы регулировать цепную реакцию, если бы она началась. Впрочем, профессор Вирц заявил, что до этого дело не дойдет: реактор задуман как субкритический.
На этот раз коэффициент размножения нейтронов достиг 3,37, хотя использовалось столько же материалов, сколько и в предыдущих опытах. Улучшился же показатель за счет графитового рефлектора. Будь повнимательнее участники этого опыта, они наверняка бы задумались, почему же так плох показатель абсорбции нейтронов в углероде, и тогда роковая ошибка профессора Боте уяснилась бы. Однако они не заметили этого разнобоя в результатах.
Война приближалась к концу, Германия была обречена на поражение, но ученые еще верили в успех и пытались построить критический реактор. Возможно, что в Берлине хватило бы на это запасов тяжелой воды, ведь размеры «самодействующего» реактора нельзя «переоценивать», как выразился Вирц в начале января 1945 года. Правда, профессор Хартек 9 января все же в последний раз приехал в Рьюкан, пытаясь найти здесь хоть какие-то капли тяжелой воды (итоги поездки оказались безнадежными).
На второй неделе января в Берлин прибыл профессор Герлах. Он побывал в лаборатории Вирца, вглядываясь, с каким лихорадочным упорством ученые пытаются построить первый реактор нулевой мощности на тяжелой воде. Впервые в Берлине использовались кубики из урана, а не пластины.
Условия, в которых проходил эксперимент, были ужасными. Каждую ночь город бомбили. Телефонной связи не было. Электричество то и дело отключалось. Герлах вернулся к себе в Мюнхен, но и там царило разорение. В помещения не подавалось тепло, и цветы в его рабочем кабинете замерзли.
Положение на фронте стало катастрофическим. Советские войска уже наступали на Берлин, и продолжать научные работы в городе, который скоро будет осажден, не имело смысла. Остатки института надо было эвакуировать в Хехинген, пусть этот поступок и выглядит «пораженчеством». 27 января он позвонил в Берлин и сказал, что немедленно выезжает.
Первым, с кем он встретился, был его любимец, Дибнер. Едва они начали разговор, как послышались взрывы и грохот. Вылетали оконные стекла, рвались бомбы. В воздухе сверкало и дымилось. В бункере, куда они спустились, уже заканчивались все приготовления. Герлах видел перед собой крупнейший из созданных в Германии реактор на тяжелой воде – В VIII. Он вместил в себя сотни урановых кубиков и еще полторы тонны тяжелой воды. Оставалось лишь несколько дней до его запуска. Герлах невольно молчал, глядя на дружную работу механиков, которую вот-вот он должен был запретить. Двадцать девятого января все было готово, и можно было начинать эксперимент.
Герлах, как и Вирц, Дибнер, Гейзенберг, понимал: если бы в реакторе, действительно, началась контролируемая цепная реакция, этот удачный эксперимент несомненно поднял бы дух людей. Да и разве можно остаться спокойным, узнав, что в минуты труднейших испытаний, которые переживала страна, ее ученые, делившие вместе с народом все тяготы, сумели совершить грандиозное открытие. Разве эта поразительная весть не сплотит вновь нацию, терпевшую одно поражение за другим? Эксперимент надо было начинать немедленно, но разве можно было проводить его в Берлине?
В те дни любой захудалый немецкий городишко более подходил для проведения этого научного опыта, чем Берлин. Советская армия с ужасающей быстротой продвигалась вперед. Из Восточной и Западной Пруссии эвакуировалось около двух миллионов человек. Толпы беженцев миновали Берлин. В городе царила паника. К уходившим, бежавшим, скрывашимся присоединялись все новые люди, пытаясь найти хоть какое-то безопасное место в то время, как в любом направлении, которое они избирали, все дороги вели к линии фронта, к новым боям, пожарищам. Смерть приближалась отовсюду. Бежать было некуда, и все же все подряд стремились куда-то бежать. В этом обреченном городе сохраняли спокойствие лишь несколько ученых, благодушно сидевших возле созданного ими реактора. Но можно ли было начинать их эксперимент, ведь уже неясно было, кому суждено будет подвести итоги этого опыта – человеку, которого уполномочил заниматься ядерной физикой Геринг, или же руководителю, присланному сюда Сталиным?
Дибнер понял цель приезда Герлаха, ну а профессор в тот же день, 29 января, пригласил к себе своего наперсника Росбауда, неизменно близ него замечаемого, и сообщил, что в ближайшие день-два уезжает из Берлина и забирает с собой весь «тяжелый продукт». Это что, переспросил Росбауд, привыкший узнавать «из первых уст» самые свежие новости об атомном проекте, вы забираете тяжелую воду для Гейзенберга (тот уже давно жил на юге Германии)? Герлах его догадку не оспаривал. И на что она ему? Что он с ней собирается делать? «Быть может, дело», – был ответ.
30 января в 17. 30 Герлах приказал все паковать. На следующий день все должно быть готово, что бы там ни приказывала партия, – а партия, конечно, велела держаться до последнего ( «Никакой паники, геноссе! Никто не покидает Берлин!»). Циничный Герлах и не думал верить этим призывам: держаться до последнего впору было лишь юнцам из «Гитлерюгенд» да наивным ветеранам иллюзий, вечным почитателям и обожателям. Ученым следовало полагаться на опыт, и их чутье звало на юг Германии, в более безопасное место.
Тридцать первого января, во второй половине дня, профессор Герлах, доктор Дибнер, облаченный в военную форму, и доктор Вирц покинули Берлин на автомобиле и направились в сторону Куммерсдорфа. За ними следовали несколько грузовиков, перевозивших уран, тяжелую воду и оборудование. Герлах был взволнован, бледен, удручен. Его сопровождала секретарша, фройляйн Гудериан. А вот друг и наперсник Росбауд остался в Берлине. В последних беседах с ним Герлах оставался сдержан и осторожен и так и не назвал цели своих скитаний и не открыл будущего пристанища. Поэтому, сообщая через норвежских подпольщиков в Лондон, профессору Блекетту и доктору Кокрофту, последние новости, добытые «из первых уст», верный наперсник и старательный агент Росбауд так и не смог сообщить новое местонахождение лаборатории. Он знал лишь, что весь груз доставят «в какое-то надежное место».
Всю ночь грузовики ехали по обледенелому шоссе. Наконец, показался городок Штадтильм. Профессор Герлах полагал, что здесь, в новой лаборатории Дибнера, обстановка для работы будет лучше, чем в Хайгерлохе – тем более что и Вирц проводил свой эксперимент по «дибнеровской» схеме. Вот только сам Вирц никак не ожидал такого поворота событий. Возмущаясь этим «захватом», он начал звонить в Хехинген, к Гейзенбергу.
Пока расстроенный берлинец жаловался своему патрону, Герлах поспешил в Веймар. Он уговарил гауляйтера Тюрингии Заукеля освободить всех сотрудников секретной лаборатории от службы в фольксштурме и трудотряде, а также обеспечить нормальную подачу электричества. Пока профессор изощряется в плетении словес, выпрашивая льготы своим подчиненным, они за его спиной плетут изощренные интриги.
Вечером того же дня Герлаху позвонил Гейзенберг. Слыханное ли дело, создавать первый критический реактор в лаборатории «этого Дибнера»? Как вы смеете передавать ему наши материалы, изъятые в нашем берлинском институте у наших сотрудников? Наш уран, нашу тяжелую воду, наше оборудование, наши схемы, наш опыт, наши идеи! Герлах, чувствуя трудности предстоящего спора, пригласил Гейзенберга в Штадтильм, где теперь хранились «его опыт, его уран, его идеи».
Вождь теоретиков, покоривший себе почти все области практики, прибыл на раздел «наследия Далема» в сопровождении своего могущественного «паладина», профессора Вейцзеккера, умнейшего ученого, способного к тому же в любую минуту обратиться за помощью к своему отцу – помощнику Риббентропа, то есть не последнему человеку в нацистской верхушке. Имея столь прочный тыл, можно было начинать спор. В день их прибытия, 5 февраля, само небо, казалось, благоволило к пришельцам. Беспрерывно звучала воздушная тревога. Над городом кружили самолеты, и, не подыскивая других аргументов, Гейзенбергу достаточно было ткнуть пальцем в небо, знаменуя невозможность серьезной научной работы в этом нещадно атакуемом городишке, пугливую жизнь в котором следует быстрее променять на покой, тишину и умиротворение южного немецкого городка, выбранного им, Гейзенбергом.
Этого естественного аргумента было, впрочем, недостаточно. Переговоры длились весь следующий день, и даже Вейкзеккер был удален за двери (а Дибнер к ним и вовсе не допускался). Наконец, Герлах согласился отдать «все захваченное».
Однако этого передела имущества было недостаточно. Седьмого февраля Герлах, увлекаемый Гейзенбергом, поехал в Штутгарт, чтобы побеседовать с гауляйтером Вюртемберга Мурром, полюбившим облачать физиков в униформу и без лирических сантиментов отправлять их в ополчение. Однако тот уклонился от встречи с физиком, написавшим два месяца назад протестующее письмо Мартину Борману. Пришлось говорить с одним из помощников Мурра – Вальдманом, просить у него грузовики для перевозки «тяжелого продукта» в Хайгерлох.
Затем Герлах поехал в Хайгерлох, чтобы посмотреть ведущиеся там приготовления, и лишь 14 февраля вернулся в Штадтильм. Через девять дней колонна грузовиков, руководимая доктором Багге, двинулась на юг, увозя из лаборатории Дибнера ценное сырье.
«Рискованная поездка, – записывал он в дневнике, – истребители-бомбардировщики, соединения бомбардировщиков. Поездка в основном ночью».
Итак, лишь в конце февраля оборудование берлинского бункера, наконец, прибыло в Хайгерлох. Почти месяц прошел с тех пор, как его вывезли из Берлина. Месяц этот был потрачен впустую. Оргвопросы, переезды, уговоры, визиты, сорвавшиеся встречи, обещания и протесты. Что весь этот месяц делали с «тяжелым продуктом»? Ничего.
Только теперь, наконец, заново начался монтаж реактора В VIII. Его, как и было решено, оборудовали внутри пещеры. В распоряжении Гейзенберга теперь находились полторы тонны урановых кубиков, полторы тонны тяжелой воды, десять тонн графитовых блоков и некоторое количество кадмия – его надо было ввести внутрь реактора, если реакция станет неконтролируемой. Все остальные запасы сырья хранились в Штадтильме. Там же обосновался и сам профессор Герлах.
Двадцать шестого февраля на совещании в Берлине Герлах узнал, что «в целях экономии» работы по атомному проекту придется сократить наполовину. В тот же день он отослал письмо в Научно-исследовательский совет. Он убеждал, что ученые-ядерщики находятся уже на пороге успеха, что ведутся «решающие работы», и потому просил защитить все исследовательские группы, причастные к этому проекту, то есть группы, созданные под эгидой Общества имени императора Вильгельма в Берлине, Гейдельберге, Тайльфингене и Хехингене; группы, находящиеся в его, Герлаха, ведении и действующие в Штадтильме, Хайгерлохе и Мюнхене; группу профессора Хартека, занимающуюся разделением изотопов; группы профессоров Штеттера и Кирхнера, исследующих расщепление урана под действием быстрых нейтронов, а также защитить ряд сотрудничающих с нами промышленных фирм. Так, концерн «ИГ Фарбениндустри» и фирма «Бамаг-Мегуин» помогают нам в производстве тяжелой воды, а фирмы «Ауэр» и «Дегусса» – в изготовлении металлического урана. «Все эти проекты должны пользоваться льготами по снабжению материалами и электроэнергией, а также льготами для сотрудников, предусмотренными указом фюрера от 31. 1. 45, 23 часа», – определил свои пожелания трезвый и циничный Герлах.
Любой перечень содержит круг лиц и организаций, в нем упоминаемых, и подразумевает всех, в нем не упомянутых. Последние, очевидно, должны были лишиться всякой поддержки. Их лаборатории оказывались на «голодном пайке», а ученые – в окопах под Берлином et cetera.
В последний раз профессор Герлах отстаивал интересы касты «посвященных» физиков-ядерщиков, заклиная слух военных и партийных профанов магическим словом «взрывчатые вещества», рисуя перед ними блаживший их растерянный дух «призрак атомной бомбы».
Двадцать восьмого февраля Герлах снова вернулся в Штадтильм. Теперь его беспокоило здоровье ученых, работавших вместе с Дибнером.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Разговаривая с «непосвященными», Герлах становился еще таинственнее. Иногда, чтобы добиться нужной цели, он вскользь намекал, что «это нужно для особой взрывчатки». Профаны, далекие от ядерной физики, будь они и при генеральских погонах, подпадали под очарование этой фразы и соглашались помочь. Так, стремясь получить единственный уцелевший на дрезденской фабрике высоковольтный ускоритель частиц, Герлах, выступая в октябре 1944 года на совещании в Берлине, подчеркнул, что эта «установка нужна для испытания взрывчатых веществ, поскольку для подобных целей не подходит ни одна другая».
Но, склоняя на разные лады эту «особую взрывчатку», он ничего не обещал. Он не говорил, удастся ли ее изготовить. Не уверял, не ободрял, не обнадеживал – лишь говорил, что «ведутся работы и для их проведения нужно то, то и то», но «поможет» ли все это, услышать от него было нельзя. Впрочем, эти умолчания оправдывались секретностью проекта.
Когда же нельзя было укрыться за завесой секретности, Герлах умел использовать в своих интересах даже голую правду, что мало кому удается. Так, когда личный референт Геринга открыто спросил его, действительно ли эти урановые исследования помогут создать нам взрывчатку невиданной мощи, Герлах совершенно уверенно ответил: «Нет, это невозможно». «Зачем же тогда заниматься ими? Нужно немедленно все прекратить! А вы никогда не задумывались о будущем, – возразил профессор. – Вы думали о том, что ждет нас после войны? Мир! И в мирное время мы тоже должны доминировать. Если мы сейчас приостановим эти важнейшие научные исследования в этой важнейшей области науки, мы безнадежно отстанем от наших конкурентов. Они опередят нас и будут доминировать в послевоенную эпоху. Германия же, даже выиграв войну, окажется на вторых ролях». «Это была очень нервная беседа», – вспоминал Герлах.
Все же, стремясь не быть голословным и убеждать нацистских бонз признаниями в успехах, Герлах задумал обобщить опыт работы ведущих групп физиков-ядерщиков и опубликовать серию «Секретные научно-исследовательские проекты», включив туда пять статей знаменитых ученых, рассказывающих о достигнутом. Сам он написал для этой серии предисловие, обобщив в нем результаты, полученные в экспериментах.
1. Оптимальная схема: реактор, состоящий из кубиков. Тогда мы используем всего полтонны урана и получаем коэффициент размножения нейтронов, равный 2,06. Если же составлять реактор из пластин, то при идеальной их толщине потребуется полторы тонны урана, и тогда коэффициент размножения нейтронов будет равен 2,36. Оптимальная длина стороны кубика нам пока не известна.
2. Возможно, коэффициент размножения нейтронов увеличится, если использовать полые урановые шары вместо кубиков или кубики других размеров.
3. Количество тяжелой воды у нас ограничено. Чтобы снизить потребность в ней, надо обогатить в металлическом уране содержание его 235-го изотопа. Разработка ультрацентрифуги закончена, и соответствующая установка сейчас сооружается.
4. Несмотря на чрезвычайные трудности, мы пытаемся наладить производство тяжелой воды в Германии, используя новейшие технологии.
Герлах закончил свою статью, заявив, что сейчас ведутся эксперименты, которые, быть может, позволят обойтись без тяжелой воды – в том числе и опыт с расщеплением урана при низких температурах (в ближайшее время он будет проведен в Штадтильме; руководят им Дибнер и Хартек).
В конце 1944 года в последний раз в берлинском бункере, близ Института физики, начались испытания уранового реактора. Построил реактор доктор Карл Вирц. Впервые агрегат был окружен отражателем из графита. (Отметим, что еще в октябре 1942 года Гейзенберг, а в январе 1944 года Бопп и Фишер показали, что при использовании графитового отражателя коэффициент размножения нейтронов заметно увеличивается.)
У реактора была алюминиевая оболочка – цилиндр высотой 216 см и диаметром 210,8 см. Внутрь цилиндра вставили сосуд из магниевого сплава, уже использовавшийся раньше в опытах в этом берлинском бункере. Пространство между стенками – 43 сантиметра – заполнили графитом, высыпав туда десять тонн искрошенных графитовых плит.
Всего реактор содержал 1,25 тонны урана и полторы тонны тяжелой воды: металлические пластины толщиной 1 см разделяла прослойка воды толщиной 18 см. По-прежнему не было кадмиевых стержней, которые могли бы регулировать цепную реакцию, если бы она началась. Впрочем, профессор Вирц заявил, что до этого дело не дойдет: реактор задуман как субкритический.
На этот раз коэффициент размножения нейтронов достиг 3,37, хотя использовалось столько же материалов, сколько и в предыдущих опытах. Улучшился же показатель за счет графитового рефлектора. Будь повнимательнее участники этого опыта, они наверняка бы задумались, почему же так плох показатель абсорбции нейтронов в углероде, и тогда роковая ошибка профессора Боте уяснилась бы. Однако они не заметили этого разнобоя в результатах.
Война приближалась к концу, Германия была обречена на поражение, но ученые еще верили в успех и пытались построить критический реактор. Возможно, что в Берлине хватило бы на это запасов тяжелой воды, ведь размеры «самодействующего» реактора нельзя «переоценивать», как выразился Вирц в начале января 1945 года. Правда, профессор Хартек 9 января все же в последний раз приехал в Рьюкан, пытаясь найти здесь хоть какие-то капли тяжелой воды (итоги поездки оказались безнадежными).
На второй неделе января в Берлин прибыл профессор Герлах. Он побывал в лаборатории Вирца, вглядываясь, с каким лихорадочным упорством ученые пытаются построить первый реактор нулевой мощности на тяжелой воде. Впервые в Берлине использовались кубики из урана, а не пластины.
Условия, в которых проходил эксперимент, были ужасными. Каждую ночь город бомбили. Телефонной связи не было. Электричество то и дело отключалось. Герлах вернулся к себе в Мюнхен, но и там царило разорение. В помещения не подавалось тепло, и цветы в его рабочем кабинете замерзли.
Положение на фронте стало катастрофическим. Советские войска уже наступали на Берлин, и продолжать научные работы в городе, который скоро будет осажден, не имело смысла. Остатки института надо было эвакуировать в Хехинген, пусть этот поступок и выглядит «пораженчеством». 27 января он позвонил в Берлин и сказал, что немедленно выезжает.
Первым, с кем он встретился, был его любимец, Дибнер. Едва они начали разговор, как послышались взрывы и грохот. Вылетали оконные стекла, рвались бомбы. В воздухе сверкало и дымилось. В бункере, куда они спустились, уже заканчивались все приготовления. Герлах видел перед собой крупнейший из созданных в Германии реактор на тяжелой воде – В VIII. Он вместил в себя сотни урановых кубиков и еще полторы тонны тяжелой воды. Оставалось лишь несколько дней до его запуска. Герлах невольно молчал, глядя на дружную работу механиков, которую вот-вот он должен был запретить. Двадцать девятого января все было готово, и можно было начинать эксперимент.
Герлах, как и Вирц, Дибнер, Гейзенберг, понимал: если бы в реакторе, действительно, началась контролируемая цепная реакция, этот удачный эксперимент несомненно поднял бы дух людей. Да и разве можно остаться спокойным, узнав, что в минуты труднейших испытаний, которые переживала страна, ее ученые, делившие вместе с народом все тяготы, сумели совершить грандиозное открытие. Разве эта поразительная весть не сплотит вновь нацию, терпевшую одно поражение за другим? Эксперимент надо было начинать немедленно, но разве можно было проводить его в Берлине?
В те дни любой захудалый немецкий городишко более подходил для проведения этого научного опыта, чем Берлин. Советская армия с ужасающей быстротой продвигалась вперед. Из Восточной и Западной Пруссии эвакуировалось около двух миллионов человек. Толпы беженцев миновали Берлин. В городе царила паника. К уходившим, бежавшим, скрывашимся присоединялись все новые люди, пытаясь найти хоть какое-то безопасное место в то время, как в любом направлении, которое они избирали, все дороги вели к линии фронта, к новым боям, пожарищам. Смерть приближалась отовсюду. Бежать было некуда, и все же все подряд стремились куда-то бежать. В этом обреченном городе сохраняли спокойствие лишь несколько ученых, благодушно сидевших возле созданного ими реактора. Но можно ли было начинать их эксперимент, ведь уже неясно было, кому суждено будет подвести итоги этого опыта – человеку, которого уполномочил заниматься ядерной физикой Геринг, или же руководителю, присланному сюда Сталиным?
Дибнер понял цель приезда Герлаха, ну а профессор в тот же день, 29 января, пригласил к себе своего наперсника Росбауда, неизменно близ него замечаемого, и сообщил, что в ближайшие день-два уезжает из Берлина и забирает с собой весь «тяжелый продукт». Это что, переспросил Росбауд, привыкший узнавать «из первых уст» самые свежие новости об атомном проекте, вы забираете тяжелую воду для Гейзенберга (тот уже давно жил на юге Германии)? Герлах его догадку не оспаривал. И на что она ему? Что он с ней собирается делать? «Быть может, дело», – был ответ.
30 января в 17. 30 Герлах приказал все паковать. На следующий день все должно быть готово, что бы там ни приказывала партия, – а партия, конечно, велела держаться до последнего ( «Никакой паники, геноссе! Никто не покидает Берлин!»). Циничный Герлах и не думал верить этим призывам: держаться до последнего впору было лишь юнцам из «Гитлерюгенд» да наивным ветеранам иллюзий, вечным почитателям и обожателям. Ученым следовало полагаться на опыт, и их чутье звало на юг Германии, в более безопасное место.
Тридцать первого января, во второй половине дня, профессор Герлах, доктор Дибнер, облаченный в военную форму, и доктор Вирц покинули Берлин на автомобиле и направились в сторону Куммерсдорфа. За ними следовали несколько грузовиков, перевозивших уран, тяжелую воду и оборудование. Герлах был взволнован, бледен, удручен. Его сопровождала секретарша, фройляйн Гудериан. А вот друг и наперсник Росбауд остался в Берлине. В последних беседах с ним Герлах оставался сдержан и осторожен и так и не назвал цели своих скитаний и не открыл будущего пристанища. Поэтому, сообщая через норвежских подпольщиков в Лондон, профессору Блекетту и доктору Кокрофту, последние новости, добытые «из первых уст», верный наперсник и старательный агент Росбауд так и не смог сообщить новое местонахождение лаборатории. Он знал лишь, что весь груз доставят «в какое-то надежное место».
Всю ночь грузовики ехали по обледенелому шоссе. Наконец, показался городок Штадтильм. Профессор Герлах полагал, что здесь, в новой лаборатории Дибнера, обстановка для работы будет лучше, чем в Хайгерлохе – тем более что и Вирц проводил свой эксперимент по «дибнеровской» схеме. Вот только сам Вирц никак не ожидал такого поворота событий. Возмущаясь этим «захватом», он начал звонить в Хехинген, к Гейзенбергу.
Пока расстроенный берлинец жаловался своему патрону, Герлах поспешил в Веймар. Он уговарил гауляйтера Тюрингии Заукеля освободить всех сотрудников секретной лаборатории от службы в фольксштурме и трудотряде, а также обеспечить нормальную подачу электричества. Пока профессор изощряется в плетении словес, выпрашивая льготы своим подчиненным, они за его спиной плетут изощренные интриги.
Вечером того же дня Герлаху позвонил Гейзенберг. Слыханное ли дело, создавать первый критический реактор в лаборатории «этого Дибнера»? Как вы смеете передавать ему наши материалы, изъятые в нашем берлинском институте у наших сотрудников? Наш уран, нашу тяжелую воду, наше оборудование, наши схемы, наш опыт, наши идеи! Герлах, чувствуя трудности предстоящего спора, пригласил Гейзенберга в Штадтильм, где теперь хранились «его опыт, его уран, его идеи».
Вождь теоретиков, покоривший себе почти все области практики, прибыл на раздел «наследия Далема» в сопровождении своего могущественного «паладина», профессора Вейцзеккера, умнейшего ученого, способного к тому же в любую минуту обратиться за помощью к своему отцу – помощнику Риббентропа, то есть не последнему человеку в нацистской верхушке. Имея столь прочный тыл, можно было начинать спор. В день их прибытия, 5 февраля, само небо, казалось, благоволило к пришельцам. Беспрерывно звучала воздушная тревога. Над городом кружили самолеты, и, не подыскивая других аргументов, Гейзенбергу достаточно было ткнуть пальцем в небо, знаменуя невозможность серьезной научной работы в этом нещадно атакуемом городишке, пугливую жизнь в котором следует быстрее променять на покой, тишину и умиротворение южного немецкого городка, выбранного им, Гейзенбергом.
Этого естественного аргумента было, впрочем, недостаточно. Переговоры длились весь следующий день, и даже Вейкзеккер был удален за двери (а Дибнер к ним и вовсе не допускался). Наконец, Герлах согласился отдать «все захваченное».
Однако этого передела имущества было недостаточно. Седьмого февраля Герлах, увлекаемый Гейзенбергом, поехал в Штутгарт, чтобы побеседовать с гауляйтером Вюртемберга Мурром, полюбившим облачать физиков в униформу и без лирических сантиментов отправлять их в ополчение. Однако тот уклонился от встречи с физиком, написавшим два месяца назад протестующее письмо Мартину Борману. Пришлось говорить с одним из помощников Мурра – Вальдманом, просить у него грузовики для перевозки «тяжелого продукта» в Хайгерлох.
Затем Герлах поехал в Хайгерлох, чтобы посмотреть ведущиеся там приготовления, и лишь 14 февраля вернулся в Штадтильм. Через девять дней колонна грузовиков, руководимая доктором Багге, двинулась на юг, увозя из лаборатории Дибнера ценное сырье.
«Рискованная поездка, – записывал он в дневнике, – истребители-бомбардировщики, соединения бомбардировщиков. Поездка в основном ночью».
Итак, лишь в конце февраля оборудование берлинского бункера, наконец, прибыло в Хайгерлох. Почти месяц прошел с тех пор, как его вывезли из Берлина. Месяц этот был потрачен впустую. Оргвопросы, переезды, уговоры, визиты, сорвавшиеся встречи, обещания и протесты. Что весь этот месяц делали с «тяжелым продуктом»? Ничего.
Только теперь, наконец, заново начался монтаж реактора В VIII. Его, как и было решено, оборудовали внутри пещеры. В распоряжении Гейзенберга теперь находились полторы тонны урановых кубиков, полторы тонны тяжелой воды, десять тонн графитовых блоков и некоторое количество кадмия – его надо было ввести внутрь реактора, если реакция станет неконтролируемой. Все остальные запасы сырья хранились в Штадтильме. Там же обосновался и сам профессор Герлах.
Двадцать шестого февраля на совещании в Берлине Герлах узнал, что «в целях экономии» работы по атомному проекту придется сократить наполовину. В тот же день он отослал письмо в Научно-исследовательский совет. Он убеждал, что ученые-ядерщики находятся уже на пороге успеха, что ведутся «решающие работы», и потому просил защитить все исследовательские группы, причастные к этому проекту, то есть группы, созданные под эгидой Общества имени императора Вильгельма в Берлине, Гейдельберге, Тайльфингене и Хехингене; группы, находящиеся в его, Герлаха, ведении и действующие в Штадтильме, Хайгерлохе и Мюнхене; группу профессора Хартека, занимающуюся разделением изотопов; группы профессоров Штеттера и Кирхнера, исследующих расщепление урана под действием быстрых нейтронов, а также защитить ряд сотрудничающих с нами промышленных фирм. Так, концерн «ИГ Фарбениндустри» и фирма «Бамаг-Мегуин» помогают нам в производстве тяжелой воды, а фирмы «Ауэр» и «Дегусса» – в изготовлении металлического урана. «Все эти проекты должны пользоваться льготами по снабжению материалами и электроэнергией, а также льготами для сотрудников, предусмотренными указом фюрера от 31. 1. 45, 23 часа», – определил свои пожелания трезвый и циничный Герлах.
Любой перечень содержит круг лиц и организаций, в нем упоминаемых, и подразумевает всех, в нем не упомянутых. Последние, очевидно, должны были лишиться всякой поддержки. Их лаборатории оказывались на «голодном пайке», а ученые – в окопах под Берлином et cetera.
В последний раз профессор Герлах отстаивал интересы касты «посвященных» физиков-ядерщиков, заклиная слух военных и партийных профанов магическим словом «взрывчатые вещества», рисуя перед ними блаживший их растерянный дух «призрак атомной бомбы».
Двадцать восьмого февраля Герлах снова вернулся в Штадтильм. Теперь его беспокоило здоровье ученых, работавших вместе с Дибнером.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61