Конечно, и над Америкой, и где бы то ни было, если лететь на восток, солнце заходит быстро. Но здесь, над Россией, это было еще и символично. Отполыхало в небе Истории великое светило - Российская империя. Может быть, самое великое после Древнего Рима. Большевики, на что уж оголтелые ребята, - ради своих идеологических амбиций готовы были разорвать на клочки Империю - это согревающее всех одеяло, а и те не устояли перед имперским очарованием. Именно она-то, сохраненная под другим именем Империя, и помогла им продержаться так долго.
Конец Великой Римской империи здесь, над Россией, вспоминался часто. Там события развивались взрывоподобно. Гигантское и вроде бы совершенно несокрушимое государственное образование вдруг исчезло с исторической арены, распавшись на куски. А затем образовавшийся вакуум начал стремительно всасывать близкие и дальние племена, народы, верования и заблуждения.
И впрямь, история любит повторяться. Но если о тайных "лекарях" древних времен мало что известно, то про агонию Российской империи, доживавшей под нелепой аббревиатурой СССР Инспектор знал почти все. И когда она началась, и кто "лечил" больную, и как ее в конце концов залечили окончательно.
Впрочем, есть ли полная уверенность, что окончательно? Великое обладает мистической способностью прорастать в поколениях. Древний Рим, сам не будучи ни единым, ни стабильным, каким-то чудным образом сотворил веру в возможность государственного единства и стабильности. Сколько коронованных и некоронованных голов разбились потом об эти миражи, оказавшиеся твердью.
А Российская империя с ее идеалами всепрощения и справедливости, со всем тем, что так неожиданно проросло даже на каменистой почве большевизма, еще долго будет казаться людям сказочной Синегорией. Сколько горячих голов кинутся на зов этой сказки! И едва ли стоит сомневаться, что немало их даже сегодня, когда еще не выветрилось зловоние от болячек прошлого. А сколько появится новых, если засветится тайна тайн. О том, как свои и чужие "лекари" поили больную отравой вместо лекарств.
Да, контроль над бывшим сильным и неподступным гигантом обеспечен вроде бы полный. Вот ведь летит "Боинг", не пряча своих радиолокационных и прочих щупалец. И все же стоит ли успокаиваться? Кто может сказать, какая очередная капля способна нарушить зыбкое равновесие? Законы природы, как видно, и впрямь одинаковы - для отдельного человека, целого общества, даже для космоса. Центробежность по каким-то причинам сменяется центростремительностью. Вся Вселенная, говорят, то разбегается, то сбегается. Европа, веками раздираемая межплеменными противоречиями, вдруг возмечтала об Общем доме. Почему же Россия будет исключением? Разбегутся народы под свист авантюристов - мечтателей о президентстве, помаются в своих одиночках и начнут ломать понастроенные вгорячах изгороди. Это будет даже скорей, чем где-либо, поскольку памятен пример. Что ни говори, а пресловутая дружба народов была реальностью.
Не-ет, надо смотреть правде в глаза: центростремительные тенденции в России будут расти, и, стало быть, надо ожидать сопротивления тому, что сейчас происходит. Лидеры? В лидерах недостатка не бывает, если складываются подходящие условия. Стало быть, задача состоит в том, чтобы не дать сложиться этим условиям, не позволить развеяться мифу о том, что русские будто бы сами довели себя до ручки...
Зарево вечерней зари, подсвечивавшее горизонт, не угасая, сползало к северу. Еще пара часов, и заря снова начнет разгораться, но уже впереди, на северо-востоке, и возникнет иллюзия, что самолет летит назад.
- Все просто и ясно. Для тех, кто знает, - вслух произнес Инспектор, откидываясь в кресле и снова погружаясь в свои мысли.
Мифы! Что может быть обманчивее и... реальнее? Взять тот же миф о ракетно-ядерной угрозе. Когда-то был паритет на уровне десятков ракет, потом сотен. А при либерале Джоне Кеннеди - скачок: решено было поставить на дежурство тысячу межконтинентальных ракет. Знали, что русские начнут догонять и... надорвутся. Что, собственно, и требовалось. Не его, Инспектора, дело решать, как и каким оружием добиваться победы. Но лично ему милее хитромудрые способы, оставляющие противника в дураках. Вон ведь как красиво получилось с Россией. Полная иллюзия, что русские сами подняли руки и пошли за Америкой. Как слепые...
И опять беспокоящая мысль: надолго ли слепые? Вдруг да прозреют?
Инспектор шевельнул рукой, подозвал стюарда.
- Что с этим досье?
Стюард шагнул к столу, уставленному телефонами, быстро набрал код, подал трубку Инспектору. В трубке хрипел, как всегда сердитый, голос начальника спецслужбы.
- Досье нашли?
- Ищем. - Голос начальника спецслужбы помягчел.
- Когда?
Инспектор спрашивал односложно. Привык, что его все понимают с полуслова.
- Трудно сказать.
- Русские тоже ищут?
- Пытаются. Но у них ничего не выйдет. Одного, весьма активного, мы ликвидировали, другого уже прихватили.
- Они знают, где искать?
- Возможно. Но мы им помешаем.
- Зачем?
Начальник спецслужбы промолчал. Слышно было, как он дышит там, на другом конце земного шара, будто сидит рядом.
- Меня не интересуют эти бывшие гэбисты, как и все русские вообще. Мне нужно досье. Если мы не можем его разыскать, пусть это сделают они. Вы меня поняли?
И опять хриплый голос в трубке не отозвался. Инспектор позволил себе улыбнуться. Это же так просто было сообразить. Поистине, служебное рвение лишает разума. А может, нарочно молчит, дает Инспектору возможность покрасоваться своей проницательностью.
И он не отказал себе в этом удовольствии.
- Не мешайте им. Не исключено, что у них есть каналы, нам неизвестные. Разве вы уверены, что мы все контролируем?
- Говорят, даже Господь Бог иногда сомневается.
- Это хорошо, что вы не теряете чувства юмора.
Инспектор бросил трубку на стол и резко поднялся. Попытка телефонного собеседника пошутить ему не понравилась. И не понравилось то, что он не сдержал своего недовольства. Пришлось сделать вид, что встал по своим надобностям. Он еще глянул в иллюминатор на обгонявшую самолет зарю, потянулся и направился в туалет.
11
Подлая собачонка лаяла непрерывно, визгливо, нудно.
- Сонька, отстань от человека!
Голос тонкий, со старческим дребезгом.
- Что за мода к мужчинам приставать. Которые лежат.
Старик хмыкнул, довольный собой, - юморист.
С трудом открыв глаза, Мурзин увидел лысый шар головы и за ним густо-синее утреннее небо. Еще не встав, он понял, что лежит на скамье в каком-то сквере. Попытался вспомнить, как он сюда попал, и ничего у него не получилось. Голова будто ватой была набита, ватой с гвоздями, - попытка думать отозвалась острой болью.
Близко, за деревьями, крикливо зачастила автомобильная охранная сигнализация, и Мурзин вспомнил, что ехал в машине.
- А где... синий..."Москвич"? - с трудом выговорил он, опуская ноги на землю и отваливаясь к спинке скамьи.
- Как где? - охотно отозвался старик. - Перед тобой. Нынче все москвичи, считай, дошли до посинения.
- Это что - Москва?
- Однако, молодой человек!..
Молодым его давно не называли, лет этак десять или больше, и Мурзин засмеялся. И сморщился от нового приступа головной боли.
- Как я... сюда попал?..
- Ты меня спрашиваешь? Могу ответить только по-булгаковски: брошен сюда гипнозом Воланда.
- Наверно, так и есть.
- Опохмелки у меня нету. Так что полечить нечем, виноват.
- Да не пил я, честное слово. А голова трещит.
- Анальгинчик могу дать.
Он сел рядом, принялся рыться в карманах, и собачонка, маленькая, лохматая, сердито следила за каждым его движением.
Таблетка немного помогла: в голове начало проясняться. Вспомнился весь вчерашний день, вплоть до того момента, как он сел в машину, взял сигарету и потянулся к огню зажигалки. А дальше - отрезало.
- Не обокрали? Проверь в карманах-то.
Мурзин достал бумажник. Все было цело, даже деньги. Недоставало лишь одной пятидесятитысячной, той самой, что он приготовил в уплату за дорогу. Честные люди попались, взяли только свое.
- Где это мы?
Мурзин огляделся. Сквер неухоженный, скорее, лесопарк. Вдали, за деревьями, ослепительно белые на утреннем солнце дома. По другую сторону дорога: близко машины шумят.
- Гольяново. Лосиный остров. Слыхал о таком?
- А-а, понятно, - сказал Мурзин, ничего, впрочем, не поняв. Совсем не по пути было Гольяново. Волоколамка, по которой ехали, - с другой стороны Москвы.
Этот район Мурзин знал: от Гольяново до Фрязина - прямая дорога по Щелковскому шоссе, и они с Серегой Новиковым как-то останавливались тут, в лесопарке. Неподалеку был автовокзал, с которого он прошлый раз, если бы не та стычка в лесу возле Измайловского метро, собирался ехать к Сереге.
Он шел к домам, не оборачиваясь, чувствуя, что старик ревниво следит за ним. Шел и рылся в карманах, боясь, что не окажется телефонного жетона. Раньше просто было: двушка всегда найдется, а не найдется, так кто-нибудь даст. Теперь никто не даст, потому что мало кто эти дорогие жетоны покупает. Памятуя о такой сложности позвонить куда-нибудь с случае нужды, Мурзин покупал жетоны при каждом удобном случае и рассовывал по карманам. На всякий случай.
И он отыскал в кармане этот невесомый пластмассовый кружочек. И телефонную будку нашел сразу, совершенно исправную, чему весьма удивился: и в центре-то Москвы таксофоны через один изуродованы.
Кондратьев поднял трубку сразу, будто ждал звонка.
- Это я, - сказал Мурзин, не поздоровавшись. - Вы меня слышите?
- Да.
- Этот человек уезжает сегодня. Вы понимаете?
- Да. Где вы находитесь?
- Недалеко от Щелковского метро. Рядом автовокзал...
- Я сейчас приеду...
Мурзин пожал плечами и вышел из телефонной будки. Оставалось только удивляться проницательности Кондратьева. Ничего ведь не сказал ему, а он все понял. Что это - профессионализм? Или он что-то такое знает?..
Несмотря на ранний час автовокзал гудел как улей. Торговали бесчисленные ларьки, кричало радио, гоношились мешочники, называемые нынче "челноками". В этой круговерти нелегко было отыскать даже и хорошо знакомого человека.
Быстренько проглотив пару сосисок, засунутых в какой-то пресный блин под иноземным названием, и выпив стакан теплой бурды, называемой тоже по-иноземному - пепси, Мурзин вышел на улицу, разобрался в стоянках автомашин, определил наиболее вероятное место, куда должен подъехать Кондратьев, и, устроившись неподалеку в тенечке, стал ждать. Голова все еще болела, и не отпускала резь в глазах, когда смотрел на свет. Хотелось лечь, отключиться хоть на минуту. Но ничего не оставалось, как стоять, поскольку сесть все равно было не на что.
И все же он прозевал. Кондратьев возник внезапно откуда-то сбоку этаким незнакомым парнем, одетым в серый спортивный костюм, не останавливаясь и не поднимая глаз, поздоровался. И только тут Мурзин разглядел знакомый шрам на его щеке.
Через минуту они сидели в душной машине, и Мурзин рассказывал о своих приключениях.
Выбравшись на шумное Щелковское шоссе, "жигуль" пересек по невысокому мосту окружную магистраль и, набирая скорость, помчался по довольно свободной дороге.
- Во Фрязино, - коротко прокомментировал Кондратьев. - Дорогу я знаю.
Мурзин молчал. Неприятно задевало безучастие к его личной судьбе. Говорил ведь о версии следователя, о большой вероятности угодить в следственную тюрьму, а в ответ хоть бы искринка сочувствия. Неужели подозревает как и следователь? Чего же тогда возится с ним, доверяет?..
- Надо найти Маковецкого, - сказал Кондратьев сухим приказным тоном.
- В Одессе он, должен приехать.
- В Одессе его нет.
- Дочь там.
- И дочери тоже нет. Она в круизе по Средиземному морю. С мужем.
- Свадебное путешествие?
- Свадьба была еще весной.
- А Маковецкий говорил... - Будто холодным ветром подуло, и опять заболела голова. - Почему же он тогда уехал? Струсил?
- Это еще хорошо бы.
- Не-ет! - Мурзин даже замахал руками. - Подозревать Маковецкого - все равно, что меня подозревать. Я же его знаю, учились вместе...
- Многие, с кем мы учились, оказались не теми.
- Да, но Маковецкий!..
Кондратьев грубо выругался, даже тормознул, хотя потребности в этом не было никакой.
- Государство просрали. Думаете, почему?
- Почему? - машинально спросил Мурзин.
- Потому что слишком верили.
- Всех-то подозревать нельзя...
- Мы обязаны были оберегать целостность государства, невзирая на лица. А мы смотрели в рот лысым недоумкам со Старой площади, пуще всего боясь не вписаться в их демагогию. Мы не выполнили свой долг. Мы оказались приспособленцами, тянулись перед начальниками. А они нас предали!..
- Да, но Маковецкий!.. Тогда и я...
- Нет! За вас ручался Миронов.
Снова было долгое молчание. С широкого шоссе свернули влево, на более узкую дорогу, ведущую через чистый сосновый лес. Затем потянулись картофельные поля, перемежаемые песчаными проплешинами, хаотичные россыпи разномастных дачных домиков, неухоженные пригородные пустыри.
- Миронов тоже говорил о предательстве. В ту ночь.
- Я знаю. Он должен был с вами говорить об этом.
- А я говорил, что предателей надо не отслеживать, а отстреливать.
Кондратьев заинтересованно глянул на Мурзина и промолчал.
- Ну, достанем мы эти документы. Что дальше?
- Опубликуем.
- Этого мало. Переорут ведь. У них радио, телевидение.
- А кто сказал, что этим все ограничится?
- Тогда нас, таких гэбистов, должно быть много.
- А кто сказал, что нас мало? И не только гэбистов.
- Тогда должна быть организация.
- А кто сказал, что ее нет?
Теперь заинтересованно посмотрел Мурзин на Кондратьева.
- Федор Петрович, я не новичок в таких делах. Я понимаю: если со мной так говорят, значит...
- Правильно понимаете. Рекомендация Миронова кое-что значит. Маковецкого он только хвалил, а за вас ручался.
- Все-таки меня беспокоит эта их версия о моей причастности. Больно круто взялись. Слежка, СИЗО...
- Слежка - это верняком не милиция. Тут что-то иное. Будем разбираться.
- Я разберусь.
- Нет, вы отправляйтесь к себе, в Луговое. Мы сами проверим.
Скоро они въехали в многоэтажное Фрязино, застроенное добротными краснокирпичными домами. Остановились на площади, где было полно машин.
- Значит, так, вы идите...
- Пойдемте вместе, Федор Петрович. Позавтракаем у Новикова.
- Вы идите, - повторил Кондратьев. - Мне нужно съездить в одно место. Встретимся здесь через час.
12
До Гребневских храмов было рукой подать. Проехать город, пересечь по низкому мосту ленивую речушку Любосеевку, свернуть направо. Еще километр через деревню Гребнево, и вот они, белые арочные ворота, врезанные в каменную церковную ограду.
В стороне, на широком, как стадион, зеленом поле бегали ребятишки и двое взрослых, раздетых до пояса. В одном из них Кондратьев узнал настоятеля храмов отца Сергия. Черная бородка его резко контрастировала с бледной кожей. Отец Сергий, годящийся Кондратьеву в сыновья, гонял свое многочисленное семейство с помощью детского полосатого мяча. Жена его, матушка Ирина, маленькая, казавшаяся не старше своего долговязого первенца, стояла в стороне, покачивая коляску, и, похоже, снова была беременна.
Оставив машину у ворот, Кондратьев вошел в церковный двор, обошел храм по тропе, желтевшей в чистой зелени травы, и сел на скамью, серую от времени, мягкую. Пространство за храмом заполняли высоченные колонны старых лип и кленов, здесь было в меру тенисто, в меру солнечно, и очень тихо.
Кондратьев не считал себя верующим, хотя, как многие русские люди, всегда ощущал зависимость от чего-то высшего, неподвластного уму, обожаемого. И он не удивился, когда однажды именно здесь, возле церкви, избавился от тяжелейшей душевной смуты.
Теперь он мог, не травя душу, вспоминать обо всем этом, связывая в единую цепочку факты и события, приведшие к кровавой развязке на загородном шоссе. Теперь он был рассудителен и спокоен. А бывало... О, бывало такое, что всерьез подумывал о психиатре.
Это была ненависть. Порой она захлестывала волной безрассудной ярости. Откуда это в нем, он и сам не знал, думал - таким родился. Хотя помнил за собой совсем другое.
Когда Ленька, по кличке Вдова, потому что фамилия - Вдовин, шмякал лягушек об стенку, он, Федька Кондрашка, только бледнел и кидать отказывался.
Это позднее, когда все вокруг писали и говорили о верности комсомольским заветам, он любил повторять фразу Тараса Бульбы, вычитанную бог знает когда: "Нет уз святее товарищества". Вот там, наверное, и надо искать корни ослепляющего чувства ненависти, охватывавшего его всякий раз, когда слышал об очередном предательстве.
Он был убежден: нет ничего хуже предательства. Собаку бездомную можно пожалеть, даже зверя дикого, но предатель - это грязный перевертыш, мерзкая тварь, которую без какого-либо сострадания надо уничтожать. Предатель не имеет права жить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28