VadikV


83
Дмитрий Наркисович Мами
н-Сибиряк: «Черты из жизни Пепко»



Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк
Черты из жизни Пепко





«Д. Н. Мамин-Сибиряк. Собр. соч. в 8 томах. Том 7.»: Худ. лит.; М.:; 1955

Аннотация

Седьмой том собрания сочинени
й Д. Н. Мамина-Сибиряка содержит романы писателя «Черты из жизни Пепко» и
«Хлеб».

Дмитрий Наркисович Мамин-С
ибиряк
Черты из жизни Пепко

I

Стояло хмурое осеннее петербургское утро. Я провел скверную ночь и на ле
кции не пошел. Во-первых, опоздал, а во-вторых, нужно было доканчивать седь
мую главу третьей части первого моего романа. Кто пробовал писать роман,
тот поймет, насколько последняя причина была уважительна. Прежде чем при
няться за работу, я долго ходил по комнате, обдумывая какую-то сцену и ост
анавливаясь у единственного окна, выходившего на улицу. Это окно было мо
им пробным пунктом, точно каждая трудная мысль сама останавливалась у не
го. Может быть, это было инстинктивным тяготением к свету, которого так ма
ло отпущено Петербургу. Окно хотя и выходило на улицу, но открывавшийся и
з него вид не представлял собой ничего интересного. Просто пустырь, заня
тый бесконечными грядами капусты. Таких пустырей в глубине Петербургск
ой стороны и сейчас достаточно, а двадцать лет тому назад их было еще боль
ше. Мой пустырь до некоторой степени оживлялся только канатчиком, которы
й, как паук паутину, целые дни вытягивал свои веревки. Я уже привык к этому
неизвестному мне человеку и, подходя к окну, прежде всего отыскивал его г
лазами. У меня плелась своя паутина, а у него Ц своя.
Обыкновенно моя улица целый день оставалась пустынной Ц в этом заключа
лось ее главное достоинство. Но в описываемое утро я был удивлен поднявш
имся на ней движением. Под моим окном раздавался торопливый топот невиди
мых ног, громкий говор Ц вообще происходила какая-то суматоха. Дело разъ
яснилось, когда в дверях моей комнаты показалась голова чухонской девиц
ы Лизы, отвечавшей за горничную и кухарку, и проговорила:
Ц Она повесилась…
Меня удивило то, что Лиза улыбалась, хотя это и делалось из вежливости к жи
льцу. Затем, она была так счастлива, что успела первой сообщить мне взволн
овавшую всю улицу новость.
Ц Кто повесился?
Ц Вировка весилась…
Репертуар русских слов у Лизы находился в несоответствии с пожиравшей е
е жаждой рассказать мне новость, и свое объяснение она закончила при пом
ощи рук. Я понял, наконец, кто повесился, и успокоенная чухонская девица ск
рылась. Впрочем, теперь я и без нее мог увидеть собственными глазами эту н
овость, то есть грязные босые ноги, выставлявшиеся из-под ветхого навеса,
в котором канатчик складывал свою паклю и веревки. Толпа прибывала с уди
вительной быстротой, Ц откуда только бралось столько народа в пустынно
й улице. Стремглав летели босоногие «сапожные» мальчишки, портняжки, гор
ничные, какие-то подозрительные бабы, разные «отставные», которыми по пр
еимуществу населена Петербургская сторона, и просто «жильцы». Сначала т
олпа хлынула было в огород, но явившиеся на место действия два городовых
выгнали любопытных обратно на улицу, и благодаря этому обстоятельству я
из своего бельэтажа мог отлично видеть нижнюю часть неподвижно висевше
го в сарайчике мертвого тела канатчика. Чухонка Лиза уже три раза вихрем
пронеслась по улице взад и вперед, собирая на лету последние известия, чт
обы сейчас же разнести их с проворством обезьяны по всем трем этажам наш
его деревянного домика. Меня всегда возмущало это нахальное любопытств
о уличной толпы в таких случаях, а теперь в особенности, потому что мне каз
алось, что канатчик почти принадлежал мне, как собрат по профессии.
Главным неудобством моей комнаты было то, что она отделялась от хозяйско
й половины очень тонкой дощатой стенкой, и слышно было каждое слово, кото
рое говорилось по обе ее стороны. Благодаря этому обстоятельству я в теч
ение какого-нибудь месяца до тонкости узнал всю жизнь моих хозяев, до мел
ьчайших подробностей. Во-первых, они были люди одинокие Ц муж и жена, мож
ет быть, даже и не муж и не жена, а я хочу сказать, что у них не было детей; во-в
торых, они были люди очень небогатые, часто ссорились и вообще вели жизнь
мелкого служилого петербургского класса. Он уходил в какую-то канцеляри
ю ровно в одиннадцать часов и возвращался обыкновенно к обеду. Если он за
паздывал или приходил навеселе, жена начинала на него ворчать, постепенн
о усиливая тон. Видимо, у него был прекрасный характер, потому что в таких
случаях он начинал оправдываться виноватым голосом, просил прощения и в
ообще употреблял все средства, чтобы потушить беду домашними средствам
и. Но все-таки он был большой хитрец. Я это знал по тем пустым словам, какими
он старался заговорить жену. Он десятки раз косневшим языком повторял с
амые нелепые объяснения своего поведения, пока жене не надоедало слушат
ь его глупости. Вся суть этой политики заключалась в том, чтобы выиграть в
ремя и не дать жене войти в раж. Впрочем, эти опыты гипнотизма не всегда уд
авались, и дело доходило до очень громких слов, взаимных укоров, подавлен
ной ругани, швыряния разных предметов домашнего обихода и каких-то подо
зрительных пауз, которые разрешались сдержанными рыданиями жены. В таки
х исключительных случаях я считал своим долгом издавать предупредител
ьный кашель, ронял на пол книгу или начинал ходить по комнате, стуча каблу
ками. Этот маневр моментально производил желанное действие, и сцена зака
нчивалась сердитым шепотом, тяжелым молчанием и такими движениями, точн
о кто-то кого-то отталкивал и не мог оттолкнуть. Нужно признаться, что я не
злоупотреблял своим влиянием, потому что мое вмешательство, очевидно, шл
о в пользу только виноватой стороны, которой являлся всегда муж, а я не хот
ел быть его тайным сообщником. Накануне разыгралась именно одна из таких
семейных бурных сцен, и поэтому утро было молчаливо-тяжелое. Меня интере
совало, как сегодня вывернется мой легкомысленный хозяин, который, как м
не было известно доподлинно, именно по утрам мучился угрызениями совест
и. И представьте себе, этот хитрец воспользовался смертью несчастного ка
натчика, чтобы помириться с женой! Он так громко его жалел, так вздыхал, вы
сказал столько хороших чувств и даже сам сбегал посмотреть на покойника
, чтобы удовлетворить разгоревшееся любопытство жены в качестве очевид
ца. По тону ее голоса я уже слышал, что ей просто лень сердиться и что ради п
овесившегося канатчика она готова совсем простить своего тирана. Мое пр
едположение скоро подтвердилось: послышался с его стороны ласковый шеп
от и уговариванье, а потом поцелуй. Одним словом, канатчик точно нарочно п
овесился именно в это утро, чтобы поссорившиеся накануне супруги помири
лись…
Ц И хорошо сделал этот канатчик, черт возьми! Ц слышался голос мужа.
Ц А если у него маленькие дети остались? Ц слезливо отвечала жена.
Ц Почему непременно дети и почему непременно маленькие?
Меня всегда удивлял тот быстрый переход, который совершался вслед за так
им примирением. Муж сразу делался другим человеком Ц уверенный тон, отв
еты полусловами, даже походка другая. Так было и теперь. Прощенный грешни
к, видимо, чувствовал себя прекрасно и даже, кажется, любезно ущипнул жену
, потому что она подавленно взвизгнула и засмеялась, но в этот трогательн
ый момент появилось третье лицо, которое вошло в комнату, не раздеваясь в
передней. По первым фразам можно было заключить, что это третье лицо было
своим человеком и притом, несмотря на сравнительно ранний час, было уже с
ильно навеселе и плохо владело заплетавшимся языком. По тону хозяина мож
но было заключить, что он не был рад неожиданному появлению гостя, которы
й в другое время мог бы явиться спасителем семейного счастья, а сейчас пр
осто не дал довести до конца счастливый момент. Сам гость упорно не желал
замечать ничего и добродушнейшим образом что-то сюсюкал, причмокивал яз
ыком и топтался на одном месте, как привязанная к столбу лошадь.
Все эти события совершенно вышибли меня из рабочей колеи, и я, вместо того
чтобы дописывать свою седьмую главу, глядел в окно и прислушивался ко вс
ему, что делалось на хозяйской половине, совсем не желая этого делать, как
это иногда случается.
Дальше я услышал, как хозяин что-то принялся рассказывать гостю, а тот одо
брительно мычал.
Ц Отлично… Одобряю! Ц повторял пьяный голос. Ц А я сейчас к нему пойду п
ознакомлюсь… да.
Ц Пожалуйста, оставьте, Порфир Порфирыч, Ц проговорила хозяйка. Ц Как
ое нам дело до других и какое мы имеем право мешать человеку?.. Наконец, я ва
с прошу, Порфир Порфирыч… Человек пишет, а вдруг вы ввалитесь, Ц кому же п
риятно в самом деле?
Ц Пишет? Та-ак… Ц тянул гость и с упрямством пьяного человека добавил:
Ц А я все-таки пойду и познакомлюсь, черт возьми… Что же тут особенного? В
едь я не съем.
Я понял, что разговор шел обо мне и что хозяин своим молчанием поощряет на
мерение гостя, Ц проклятый плут за мой счет хотел выдворить непрошенно
го гостя, докончить прерванную сцену супружеского примирения в окончат
ельной форме. Это меня, наконец, взбесило… Что им нужно от меня? Вот тебе и с
едьмая глава третьей части! Я приготовился так принять незваного гостя,
что он в следующий раз позабудет мой адрес. А тут чухонка Лиза заглянула в
мою дверь без всякой причины, ухмыльнулась и скрылась, как крыса, укравша
я кусок сала. Как хотите, это было уже слишком: за мой счет готовилось како
е-то очень глупое представление.
Ц Она дома… Ц послышался предупреждавший шепот Лизы, когда в коридорч
ике, отделявшем мою комнату от кухни, послышались какие-то шмыгающие шаг
и, точно чьи-то ноги прилипали к полу.

II

Ц Можно войти-с? Ц послышался голос за моей дверью, сопровождаемый пья
ным причмокиванием и сдержанным хихиканьем Лизы.
Ц Войдите…
В дверях показался лысый низенький старичок, одетый в старое, потертое о
сеннее пальто; на ногах были резиновые калоши, одетые прямо на голую ногу.
Обросшие бахромой, вытертые и точно вылощенные штаны служили только доп
олнением остального костюма, который, говоря откровенно, произвел на мен
я совсем невыгодное впечатление, и я даже подумал одно мгновение, что это
какой-нибудь благородный отец, собирающий пятачки. Но старичок улыбнулс
я самым веселым образом и даже лукаво подмигнул мне, когда, как-то по-теат
ральному, прочитал мне свою рекомендацию:
Ц Порфир Порфирыч Селезнев, литератор из мелкотравчатых… Прошу любить
и жаловать. Да… Полюбите нас черненькими… хе-хе!.. А впрочем, не в этом дело-
с… ибо я пришел познакомиться с молодым человеком. Вашу руку…
Бывают такие особенные люди, которые одним видом уничтожают даже пригот
овленное заранее настроение. Так было и здесь. Разве можно было сердитьс
я на этого пьяного старика? Пока я это думал, мелкотравчатый литератор ус
пел пожать мою руку, сделал преуморительную гримасу и удушливо расхохот
ался. В следующий момент он указал глазами на свою отставленную с сжатым
кулаком левую руку (я подумал, что она у него болит) и проговорил:
Ц Я Ц раб, я Ц царь, я Ц червь, я Ц бог…
«Я Ц раб, я Ц царь, я Ц червь, я Ц бог» Ц у Г.
Р.Державина (1743Ц 1816): «Я царь, Ц я раб, Ц я червь, Ц я бог!» (Ода «Бог», 1784).

При последнем слове кулак разжался, и в нем оказалось несколько смятых к
редиток.
Ц Это мой несгораемый шкаф, молодой человек… Хе-хе!.. Сколько вам нужно? Бе
рите десять, пятнадцать…
Ц Позвольте, мне кажется странным… Одним словом, что вам угодно от меня?..

Порфир Порфирыч посмотрел на меня непонимающим взглядом, быстро опусти
лся на мой стул у письменного стола и торопливо забормотал:
Ц Понимаю, понимаю… молодая гордость! Понимаю и не обижаюсь: так и должно
быть. Это хорошо… Иначе оставалось бы сделать то же, что устроил ваш канат
чик. А ведь какой хитрец… а? Я про канатчика… Вы только подумайте: у челове
ка работишка совсем плохая, притом он должен кругом Ц хозяину за кварти
ру, в мелочную лавку, в кабак… да. Наконец, беднягу постоянно сосал червячо
к: эх, опохмелиться бы!.. Ну, и представьте себе, должен он целые дни тянуть э
ти проклятые веревки, целые дни думать, как ему извернуться, чтобы и голод
ная жена не ругалась, чтобы и своя голова не трещала и чтобы лавочник пове
рил в долг… И вот присмотрел он этакий гвоздь в своем сарайчике, приспосо
бил веревочку и Ц готов. Это, скажу я вам, был истинный философ, который пе
рехитрил все и всех. Понимаете: трах! Ц и ни долга в лавочку, ни платы за кв
артиру, ни похмелья, ни этих проклятых веревок, которые ему отравили всю ж
изнь. Я нахожу это недурным способом «раскланяться с здешним миром», как
говорят китайцы. Главное, ремесло такое подлое у человека: вил, вил свои бе
сконечные веревки, ну, наконец, и соблазнился. На его месте всякий порядоч
ный человек давно бы сделал то же самое…
Слушая эту пьяную болтовню, я рассматривал физиономию Порфира Порфирыч
а. Ему было за пятьдесят лет. Жиденькие, мягкие, седые, слегка вившиеся вол
осики оставались только на висках и на затылке; маленькая козлиная бород
ка и усы тоже были подернуты сединой. Когда-то это лицо было очень красиво
Ц и большой умный лоб, и живые, темные, большие глаза, и правильный нос, и в
есь профиль. Теперь это лицо от великого пьянства и других причин было об
ложено густой сетью глубоких морщин, веки опухли, глаза смотрели воспале
нным взглядом, губы блестели тем синеватым отливом, какой бывает только
у записных пьяниц. Наконец, эти гримасы, причмокиванья и подмигиванья то
же говорили сами за себя.
Мое первоначальное решение выпроводить гостя без церемоний сменилось
раздумьем: зачем гнать пьяного старика Ц поболтает и сам уйдет.
Ц Так вы, молодой человек, неужели никогда и ничего не слыхали про Порфир
а Порфирова Селезнева? Ц спрашивал старик, доставая берестяную тавлинк
у и делая самую аппетитную понюшку.
Ц Ничего не слыхал.
Ц Значит, и моего «Яблока раздора» не читали?
Ц Нет…
Старик вытащил из бокового кармана смятый лист уличной газетки и ткнул п
альцем на фельетон, где действительно был напечатан рассказ «Яблоко раз
дора», подписанный П. Селезневым.
Ц Да-с, а теперь я напишу другой рассказ… Ц заговорил старик, пряча свой
номер в карман. Ц Опишу молодого человека, который, сидя вот в такой кону
рке, думал о далекой родине, о своих надеждах и прочее и прочее. Молодому ч
еловеку частенько нечем платить за квартиру, и он по ночам пишет, пишет, пи
шет. Прекрасное средство, которым зараз достигаются две цели: прогоняетс
я нужда и догоняется слава… Поэма в стихах? трагедия? роман?
Я сделал невольное движение, чтобы закрыть книгой роковую седьмую главу
третьей части романа, но Порфир Порфирыч поймал мою руку и неожиданно по
целовал ее.
Ц Люблю, Ц шептал пьяный старик, не выпуская моей руки. Ц Ах, люблю… Име
нно хорош этот молодой стыд… эта невинность и девственность просыпающе
йся мысли. Голубчик, пьяница Селезнев все понимает… да! А только не забудь
те, что канатчик-то все-таки повесился. И какая хитрая штука: тут бытие, вив
шее свою веревку несколько лет, и тут же небытие, повешенное на этой самой
веревке. И притом какая деликатность: пусть теперь другие вьют эту прокл
ятую веревку… хе-хе!
Порфир Порфирыч тяжело раскашлялся, схватившись за надсаженную просту
дой грудь, и даже выпустил из кулака деньги. Я подал ему стакан воды, и пьян
ица поблагодарил меня улыбнувшимися глазами. Меня начинала интересова
ть эта немного дикая сцена.
Собрав деньги с пола, старик разложил их на моем столе, пересчитал и с глуб
оким вздохом проговорил:
Ц Двадцать семь рубликов, двадцать семь соколиков… Это я за свое «Яблок
о раздора» сцапал. Да… Хо-хо! Нам тоже пальца в рот не клади… Так вы не желае
те взять ничего из сих динариев?
Ц Нет.
Ц Все равно пропью.
Ц Зачем пропивать?.. Вот у вас пальто холодное, а скоро наступит зима. Мало
ли что можно приобрести на эти деньги?
Ц Вот вы говорите одно, а думаете другое: пропьет старый черт. Так? Ну, да н
е в этом дело-с… Все равно пропью, а потом зубы на полку. К вам же приду двуг
ривенный на похмелье просить… хе-е!.. Дадите?
Ц Если у самого будут…
Ц О, юноша, юноша… Ну, да не в этом дело. Д-да… А слыхали вы, юноша, нечто о вол
чьем хлебе?
Ц Нет.
Ц Та-ак-с… А это вот какая история-с, юноша. Возьмите вы теперь волка, наст
оящего лесного волка, который по лесу бегает и этак зубами с голоду щелка
ет.
1 2 3 4 5