Ведь был? Был. И будет еще не один, в этом Димочка сов
ершенно уверен. И иллюстрации его нисколько не хуже, чем у других. Может бы
ть и… не лучше, но ведь и не хуже.
Все в его жизни было хорошо и правильно, и, если бы не ошибка, допущенная не
давно, он был бы совершенно спокоен и счастлив, разглядывал бы тощую шейк
у дуры Сурковой и чувствовал бы себя гордым и уверенным победителем.
Да. Ошибка.
И как это он?.. Нет, ничего такого, он во всем разберется, ему только нужно вр
емя. Совсем немного времени, и он все уладит. Дернул его черт тогда! Следов
ало бы все проверить хорошенько и получше замести следы, а он понадеялся
на свое обычное везение, и напрасно.
Самое главное, что она узнала об этом. Даже не сама ошибка, а име
нно то, что об этом знала она, тревожило его ужасно. Так, что в пер
еполненном и душном школьном зале он вдруг почувствовал, как по спине хо
лодным ужом прополз омерзительный влажный страх. Прополз от шеи вниз и з
амер где-то над брючным ремнем, на позвоночнике.
Никакой ты не гордый победитель, так прошипел ему этот страх, неизвестно
как материализовавшийся еще и в голове, и рептилия на позвоночнике шевел
ьнулась.
Никаких ошибок ты не совершал. Ты совершил преступление и будешь за него
отвечать.
Отвечать, отвечать…
Ты слабый и хлипкий, зарвавшийся мальчишка. Чтобы не отвечать, тебе приде
тся совершить еще одно преступление, и ты вполне к нему готов. И время тебе
нужно вовсе не для того, чтобы “разобраться с ошибкой”, а для того, чтобы к
ак следует подготовиться ко второму действию. Ружье, висевшее на стене в
первом акте, уже выстрелило. Ты сам выстрелил из него и теперь только изоб
ражаешь, что видишь его впервые. Во втором действии тебе придется стреля
ть снова, а дальше Ч посмотрим. Тобой ведь очень легко управлять, ты слишк
ом любишь, чтобы в твоей жизни все было хорошо и правильно, чтобы всякие бе
змозглые серые мыши, вроде Маруси Сурковой, стадами паслись неподалеку о
т твоего царственного львиного ложа, трепеща и выжидая, которую ты предп
очтешь на этот раз, и млели от восторга, и, как загипнотизированные, сами ш
ли прямо в пасть…
Димочка дрогнул всем своим хорошо ухоженным, стройным и длинным телом Ч
он всегда очень внимательно и придирчиво следил за ним, выбирал для него
наряды и подходящие диеты, холил, пестовал и вполне заслуженно гордился,
Ч подтянул безупречную складку на брюках и положил ногу на ногу, чего ст
арался никогда не делать, считая это дурным тоном.
На сцене что-то говорил бывший одноклассник Потапов, почтивший своим вы
сочайшим присутствием скромный школьный праздник. В другое время Димоч
ка с удовольствием возобновил бы знакомство, тем более они с Потаповым я
вно выделялись на общем фоне серых посредственностей и полунеудачнико
в, в которых превратились все одноклассники, даже подававшие самые больш
ие надежды. Как раз Потапов никаких надежд в школе, помнится, не подавал, и
семья у него была так себе: отец инженер, а мать то ли врач, то ли акушерка в
роддоме. Димочка, наоборот, цену себе всегда знал, и дружбы с Потаповым ник
огда не водил, и, как выяснилось, напрасно.
Впрочем, еще не поздно. Дмитрий Лазаренко Ч человек известный, даже можн
о сказать, популярный, и Потапов, если он только не остался прежним дурако
м и хамом пролетарского происхождения, оценит Димочкино желание как-то…
объединиться перед унылой, недалекой и серой толпой.
Обретая в этих приятных думах прежнюю уверенность в себе, Димочка наткну
лся взглядом на шею Мани Сурковой, которая так вертелась на своем стуле, к
ак будто сидела на муравейнике.
Что-то там было неприятное, в истории их бурного романа. Что-то неприятно
е, тяжелое, отвратительное, как последнее объяснение. Ах, да. Ребенок.
Она забеременела и решила, что Димочка возжелает немедленно стать отцом
. Она ни за что не соглашалась делать аборт, потому что, видите ли, хотела ре
бенка. Все было как в кино: он подлец, она святая, только Димочка, в отличие о
т киношных героев, виноватым себя совершенно не чувствовал и был уверен,
что и двадцать, и тридцать, и сорок лет спустя ему будет совершенно наплев
ать на этого ребенка, каким бы он ни был. Его существование или несущество
вание не имело к нему никакого отношения и было ему неинтересно.
Тогда на прощанье Лазаренко поцеловал ее в макушку, потрепал по персиков
ой, “подлинной”, не обезображенной никакой косметикой щечке, и больше ни
когда ее не видел.
Может, она даже и родила тогда сдуру, кто ее знает. Секунду он думал, не стои
т ли ее спросить, когда кончится эта всем надоевшая волынка с речами и при
ветствиями, и решил, что спрашивать не станет. Еще ударится в воспоминани
я, слезы и сопли, что он тогда будет с ней делать?
Кроме того, он должен выполнить то, ради чего, собственно, и пришел сюда.
Он старался не думать об этом, задвигая мысли в самый темный угол сознани
я, и знал, что, когда ему все же придется заглянуть туда, он увидит все ту же
отвратительную до дрожи рептилию страха.
Если бы она не узнала, у него было бы время все исправить. Он про
сто-напросто сделал ошибку. Он не хотел ничего дурного, он просто сделал у
жасную ошибку и готов… Нет.
Дмитрий Лазаренко, успешный, известный, талантливый, не может, не должен т
ак унижаться. Он сделает все, как ему велели, а потом придумает что-нибудь,
выйдет из-под ее контроля, не даст манипулировать собой тольк
о из-за того, что она узнала о его ошибке. Он всегда отлично нахо
дил выход из любого положения, виртуозно придумывал всякие ходы и точно
знал, что нужно делать, чтобы выйти сухим из воды.
“Это не мои сигареты, мама! Ты что, мне не веришь?! Ты с ума сошла, разве я стал
бы курить?! Я не брал никаких денег! Мама, мне нужно работать, а отец пристал
с какими-то деньгами! А бабушка пусть купит другие очки, если ей кажется, ч
то она видела меня среди бела дня на “Пушке”! Я ездил к литераторше в Марьи
ну Рощу! Ну приехал в полдвенадцатого! Мне ведь нужно к экзаменам готовит
ься, вот я и…”
По совершенно непонятной для Димочки причине и родители, и бабушка верил
и ему безгранично и абсолютно. И в один прекрасный день он решил, что и соч
инять ему совершенно незачем, достаточно просто послать их подальше, что
бы не приставали. Черт их знает Ч то ли они на самом деле были так непроби
ваемо тупы, то ли им слишком хотелось верить своему мальчику, т
о ли недосуг было проверять его слова, но доверять ему они не перестали. Эт
о окончательно разрушило Димочкино к ним уважение, зато многократно обл
егчило ему жизнь. С годами он стал относиться к ним снисходительнее: все-т
аки родственники, можно сказать, “родная кровь”, да и пользы от них больше
, чем вреда, Ч заказ от мэрии, две картины в Манеже, а также мамины борщи и с
веженькие денежные купюры, смущенно сунутые в Димочкин карман!
Надо им позвонить или даже наведаться, что ли! Правда, бабка опять пристан
ет с разговорами о том, что нужно “жить для других, а не только для себя”, а т
акже, что “в наше время работать ради денег считалось позорным!”.
Позорным или не позорным, но бабка всю жизнь прожила с зятем, Димочкиным о
тцом, который только и делал, что работал ради денег, и она отлично пользов
алась и этими позорными денежками, и его положением.
Принципиальная и непримиримая партячейка, наведываясь к бабке, всегда з
аседала в просторной и теплой гостиной, за круглым, орехового дерева сто
лом, который когда-то сработал вечно пьяный самородок, пролетарий-красн
одеревщик дядя Юра. Чай подавала домработница Люся. У нее был кружевной п
ередничек и полные белые руки. Английский фарфор партячейке не полагалс
я, поэтому пили из лубочных гжельских кружек, и ванильный кексик Люсиног
о изготовления отсвечивал желтым сытным краем на расписной тарелочке, и
белый хлеб дышал в просторной плетенке, и докторская, тоже вполне пролет
арская, колбаска прилагалась к этому хлебу… Партячейка любила обсудить
свои насущные дела по обращению человечества в истинную марксистскую в
еру именно за этим столом, что юного Димочку чрезвычайно забавляло. Каже
тся, они до сих пор приходят, эти полоумные старики и старухи.
Он вновь шевельнулся на стуле и услышал, как отчетливо хрустнул в нагруд
ном кармане рубахи сложенный вчетверо листочек с инструкциями.
Лазаренко показалось, что грянул гром и сверкнула молния, что этот х
руст услыхали все, и все поняли, что он больше не тот Димочка Лазаренко, уд
ачливый, успешный, великосветский и тонкий, а самый обыкновенный пошлый
преступник, которому предстоит, обливаясь холодным трусливым потом, про
должить то, что он начал так бездарно.
Он справится. Он обязательно справится. Он выполнит то, что она
хочет.
А там посмотрим, кто кого!..


* * *

Евгений Петрович Первушин пришел на вечер одним из последних. Прямо пере
д ним на школьный порожек взбежала запыхавшаяся Маруся Суркова, которая
всегда и везде опаздывала, и вихрем промчалась прямо в раздевалку, на ход
у стаскивая умеренно модное пальтецо.
Даже в зеркало на себя не взглянула. Даже по сторонам не посмотрела, как де
лали все, кто входил в залитый беспощадным светом и выкрашенный в голубо
й исподний цвет школьный вестибюль. Впрочем, Суркова всегда была со стра
нностями и вечно делала что-то не так. Ведь именно за этим бывшие ученики
сюда и шли Ч людей посмотреть, себя показать, точно установить, кто лучше
, кто хуже. Кто “состоялся”, а кто Ч нет. Кто совсем плох, а кто и несказанно
хорош, вроде сегодняшнего главного лица Ч Потапова.
Надо же, как все сложилось!
Казалось бы Ч Потапов! Ну что он из себя представлял? Да ничего он из себя
никогда не представлял! Серая посредственность, закопавшаяся в английс
ких глаголах.
В шестом классе родители зачем-то отдали его на теннис, и он стал ходить с
ракеткой. Ракеточка у него была самая дерьмовенькая, в самодельном брезе
нтовом чехле, на дне которого болтались еще советские сине-красные кеды
на резиновом ходу. Потапов свою ракеточку обожал, таскал за собой из клас
са в класс, или, как это называлось, из “кабинета” в “кабинет”, в раздевалк
е не оставлял, все боялся, что у него сопрут такую драгоценность!
И “драгоценность”, конечно, в один прекрасный день сперли. Прямо из “каби
нета”.
Евгений Петрович улыбнулся, рассматривая сидящего на сцене, такого важн
ого нынче Потапова. Как он метался, ища свой безобразный брезентовый меш
ок! Как приставал ко всем Ч не видел ли его кто! Как бегал в туалет и лазил з
а все толчки, проверял, не там ли он! Как потом помчался в раздевалку и долг
о и бестолково тыкался в разные стороны, а мешок все не находился! В конце
концов он ушел за школу, чтобы его никто не видел, и кулаком утирал слезы, с
лизняк лопоухий, и там его, зареванного, в соплях и горе, засекла первая кр
асавица класса Динка Больц, в которую все были тогда влюблены, и Потапов т
оже!
Наверное, эта ракетка в истлевшем брезентовом мешке до сих пор гниет там,
куда ее засунул тогда Первушин Ч за пожарным щитом на стене макулатурно
го сарая. Женька засовывал, а Вовка Сидорин, комсорг, приплясывая от нетер
пения, караулил за углом с осыпавшейся штукатуркой и выцарапанным сердц
ем с надписью “love”.
Ах, молодость, молодость!..
Евгению Петровичу, как и всем его одноклассникам, в этом году должно было
исполниться тридцать три, но он чувствовал себя умудренным жизнью старц
ем.
Он чувствовал себя таким лет с десяти, наверное.
Он никогда не был так отвратительно глуп, как большинство его приятелей.
Он всегда совершенно точно знал, чего хочет, и отлично предвидел опаснос
ти, возможные последствия и обязательные неприятности. Все свои, даже вп
олне мальчишеские, предприятия он начинал и заканчивал в точном соответ
ствии с собственным сценарием, и ему это нравилось. В отличие от всех оста
льных он никогда не боялся учителей и не считал их небожителями. Он изуча
л их слабости и отлично ими пользовался.
А что тут такого?
Раиса Ивановна обожала стенды и “наглядную работу”, и Первушин был самым
первым, кто вызывался рисовать схемы и диаграммы на плотных, с загибающи
мися внутрь концами, листах. Рисовать было трудно, листы норовили сверну
ться в трубку, но он рисовал самоотверженно, почти истово, и Раиса Ивановн
а умилялась.
Ботаничка всё время страдала от пыли, и Первушин драил ее кабинет с таким
рвением и старанием, что она ласково трепала его по макушке.
Валентина Пална все время писала что-то на маленьких листочках. Это было
ее главным удовольствием, и Женя выпрашивал у отца заграничные записные
книжки в упоительно пахнувших кожаных переплетах, с крошечными отрывны
ми листочками и красными датами незнакомых праздников. Валентина Пална
принимала подарочки и улыбалась.
Директриса, она же и литераторша, трепещущим от чувств голосом рассказыв
ала про Павку Корчагина, и Первушин стал режиссером-постановщиком школь
ного спектакля по мотивам бессмертного произведения Николая Островско
го “Как закалялась сталь”. На премьере директриса прослезилась. Ей, бедн
ой, невдомек было, что Евгений давным-давно переименовал бессмертное пр
оизведение в нечто гораздо более приземленное. “Как получить медаль”, та
к оно теперь называлось. Бедный Павка был переименован еще более изобрет
ательно. До сих пор, вспоминая его прозвище, Евгений Петрович улыбался чу
ть смущенно.
Медаль Первушин получил легко. В институт тоже поступил легко, и не в како
й-то там “тонкой химической технологии”, а в самый что ни на есть лучший и
престижный.
В Институт международных отношений он поступил.
Есть время разбрасывать камни, и есть время Ч собирать.
Маленький Первушин как-то прочел эту мудрость в английском романе. Рома
н повествовал о рыцарях, войнах, смертях и любви. Сам роман показался Евге
нию каким-то малоосмысленным, а выражение запомнилось. Главным образом
потому, что тогда он так и не понял, в чем его глубокий смысл. Зачем сначала
разбрасывать, а потом собирать?! И не знал, конечно, что это из Библии.
К семнадцати годам юный Евгений осознал эту мудрость в полной мере. Он бы
л очень умен и предусмотрителен, кроме того, привык, что все давно и без во
зражений играют в соответствии с его сценарием.
В соответствии с этим сценарием поступление в МГИМО было именно тем пово
ротом, за которым предстояло начать собирать камни.
Успех был налицо. Рельсы проложены, куда там бедному переименованному Па
вке! Карьера обеспечена, блестящая и прочная, как скафандр космонавта. Да
льние страны только и ждут, когда Первушин доучится и сможет в них наведа
ться. Париж, Вашингтон, Мадрид, Буэнос-Айрес Ч соблазнительные, глянцевы
е, полные загадок, красивых женщин, упоительных приключений, Ч так ему пр
едставлялась будущая жизнь.
С третьего курса его выгнали. Приказ назывался “Об отчислении”.
“Отчислить” Ч было сказано там, а Евгению показалось Ч “расстрелять”.

Двадцатилетний Первушин совершенно растерялся. Он был уверен в своем зн
ании жизни. Он управлял директрисой и Валентиной Палной, и даже девушкой
Викой, и делал это виртуозно. Все они с разной степенью покладистости пля
сали под его дудку и были вполне предсказуемы. На третьем курсе МГИМО его
“схавали” однокурсники, не приложив к этому почти никаких усилий.
Наверное, он представлялся им очень глупым. Очень глупым, и очень самоуве
ренным, и очень наивным. Впрочем, именно таким он и был. Он не учел главного
Ч на факультете международных отношений учились по-настоящему тертые
калачи. Даже нельзя сказать, что они учились. Они здесь пребывали,
определенные сюда всесильными отцами. Отцы не могли сразу рассоват
ь их по Лондонам и Вашингтонам, ибо даже всесильным папашам, чтобы пристр
оить чад, нужна была некая бумага, называвшаяся дипломом. Ни фактура, ни цв
ет, ни даже слова, напечатанные на этой бумаге, не имели никакого значения
, но определять отпрысков в данное учебное заведение было старой доброй
традицией, и всесильные отцы эту традицию не нарушали. Кроме того, их дети
оказывались собраны в одном месте и в одно и то же время, следовательно, на
ходились друг у друга на глазах и могли выбрать себе партнера “из своего
круга”.
Когда преподаватель по международному праву проводил перекличку, каза
лось, что он зачитывает список членов Политбюро. Даже голос его становил
ся похож на голос “товарища Левитана”. Еще были дочери космонавтов, доче
ри знаменитых художников, дочери международных обозревателей и крупны
х режиссеров.
1 2 3 4 5 6